Как под гипнозом, я ушла из окружающей меня действительности, увидела и послевоенный Ленинград, и здание Академии, и мозаику Ломоносова, и ученых мужей, причем все это – в черно-белом варианте, как будто смотрела старый фильм. Ровные интонации рассказчика убаюкивали меня. За окнами сгущалась темнота, и весь мир суживался до размеров той части комнаты, которую освещал матерчатый абажур. Постепенно я теряла нить его рассказа, и голос профессора доносился до меня как сквозь вату:
– … Ведь я родился еще при царе! Семья у нас была скромная, но интеллигентная. Поскольку мы из разночинцев, в Революцию нас с матерью не трогали. Нас – это, между прочим, пятерых детей. А отец погиб на гражданской войне.
И снова провал, я ничего не слышала и не видела. Мелькнула только одна мысль "А вдруг он заметит, что я сплю? Совсем неприлично…"
– …А двадцатые годы вспомнить, самое начало, до НЭПа – это же грандиозная разруха была! Вот недавно совсем, в девяносто первом году все за голову хватались и говорили, что никогда еще наша страна такого ужаса не знала. А мне было даже смешно: они не видели, что после гражданской войны творилось! Все только и думали, как раздобыть хлеба да керосина. Уверяю Вас, других потребностей у людей почти что не было! А я был тогда без ума от классической филологии. Однажды помню, стою в длинной-предлинной очереди за керосином, голодный, одет – сами можете представить как. Очередь двигается медленно, мне скучно, а люди вокруг озлобленные, что вполне естественно… И вот я, чтобы хоть как-то скрасить ожидание, читаю Илиаду… разумеется, на древнегреческом. Люди в очереди бросили ругаться, заинтересовались моим необычным поведением. Подошел милиционер и спрашивает очень, надо сказать, вежливо: "А что это Вы, молодой человек читаете?" Я объяснил ему про Илиаду, рассказал про Гомера – милиционер был человек простой, недавно из деревни, и, разумеется, ничего об этом не слышал. Он послушал меня внимательно, а потом громко сказал: "Граждане! Уступите очередь душевнобольному человеку!" И что Вы думаете? Пропустили…
И снова – провал, снова коришневное плюшевое кресло обхватывает меня своими мягкими, но цепкими лапами, я лечу неизвестно куда. Проваливаюсь в колодец, как Алиса в стране чудес, вижу какие-то силуэты: чертей, ангелов, которые сражаются между собой. Потом из колодца вылетаю на открытое пространство. Пейзаж какой-то нездешний, сказочный… маленькие поля, деревья, каменные приземистые домики. И огромное серо-сизое небо от горизонта. Этот странный пейзаж был населен какими-то не менее странными персонажами, невесть как попавшими сюда с картин Босха. Причем лица у этих причудливых созданий были очень знакомые. Мелькнула физиономия моего Рыжика на длинной тонкой шее, из раковины улитки выглянуло бледное лицо Димочки, захохотал какой-то сумасшедший утконос в нацистской форме, из дачного туалета вышел суровый священник, а высоко в небе ангелы теснили чертей за линию горизонта. Бой был долгим и утомительным. С неба рушились те, кто пал смертью храбрых. Две армии сходились все плотнее, и постепенно удалялись, и вот я уже видела стаю голубей, теснящую стаю черных воронов. И вдруг кто-то из воронов выронил из когтей книгу. Она раскрыла свои страницы, как крылья и, отделившись от птичьей стаи, отправилась в самостоятельный полет по небу. Черные и белые птицы ринулись за ней, но она улетала от них изо всех своих книжных сил. Войска прекратили сражение и, смешавшись, в шахматном порядке полетели догонять беглянку. Книга спешила, на ходу теряя обрывки страниц, хлопала переплетом, задыхалась от безумной гонки…
– Я не очень утомил Вас рассказом о своей жизни? Я проснулась как раз вовремя, чтобы заверить Вениамина Георгиевича в том, что его рассказ был очень интересен.
– Еще чаю?
– Нет, спасибо. Вениамин Георгиевич, а можно все-таки взглянуть на бретонскую Библию?
– А, сейчас, она лежит у меня в соседней комнате, я ее специально для Вас приготовил.
Профессор поднялся со своего кресла и прошаркал в коридор. Сон слетел с меня, и я приготовилась к тому, что сейчас свершится то, о чем.. Неужели?
Вениамин Георгиевич протянул мне книгу в мягкой белой обложке. AR BIBL SANTEL – "Святая Библия". Издательство Al Liamm, год 1971. У меня была такое чувство, будто я собиралась нырнуть в глубину, а дно оказалось под самой кромкой воды.
Неужели я все это время искала то, что давно существует? Кто-то уже прочел искомый манускрипт, более того, успел издать его аж тридцать лет назад! А мы-то тут все как взбесились… Ломимся в закрытую дверь.
Наверное, мое разочарование настолько бросалось в глаза, что Вениамин Георгиевич по-отечески склонился надо мной и поинтересовался:
– Вы не это ожидали увидеть? Впрочем, я говорил, что книга не представляет особенного интереса для исследователя.
Я помотала головой: говорить почему-то не могла. Открыла книгу и на титульной странице увидела имя переводчика… Стоп! Это же один из деятелей бретонского возрождения двадцатого века! Пробежалась глазами по выбранной наугад странице текста. Да, так и есть! Неплохой, почти дословный перевод с латинского, но современный перевод! Глянув на предисловие, я еще раз удостоверилась в этом. Да, переводчик опирался на какие-то более старые версии, но что из этого? Все равно это новодел.
– Вениамин Георгиевич, ради всего святого, извините, но мы с Вами говорили о разных переводах. О том, что существует эта современная версия, я и не знала… но я все равно ее куплю, почитаю дома интереса ради.
– Ваше дело, вы не обязаны покупать. А что тут за недоразумение?
Я рассказала профессору все, что знала по поводу злосчастной рукописи и писем Ле Пеллетье, включая историю про безумных немцев, которую я вытрясла вчера из Димочки. Мне ужасно повезло, что Татьяны не оказалось дома и ее отпрыск смог рассказать мне все, что произошло в доме на Шпалерной.
– 34 -
– Да, занятная история… Вот и все, что я могу сказать, – вздохнул Вениамин Георгиевич. – вы не будете против, если я закурю?
– Да что вы, конечно же, нет.
Ничего себе – а Минздрав еще о чем-то предупреждает! Дожил до 98 лет и все курит…
– А вы будете курить?
– С удовольствием, – смалодушничала я.
– Все это конечно, очень интересно… – профессор рассеянно наблюдал за тем, как клубы дыма проплывали над абажуром. – Непонятно одно: почему книга оказалась в Москве? Это первое. Если, разумеется, она действительно в Москве на данный момент. И второе: как так получилось, что никто о ней не слышал с сороковых годов? Если бы она попала в руки к сведущему человеку, то следы ее вряд ли затерялись бы.
Он снова затянулся. Я боялась нарушать молчание и нервно прижимала к себе "не ту" Библию.
– Если бы ее владельцем стал ученый, – продолжал рассуждать профессор, – то, вне всякого сомнения, он бы попытался ее издать. Хотя я знаю и таких, которые годами все собираются и собираются издать книгу, но то одно, то другое, руки не доходят… Может быть, дело в том, что у нас на сегодняшний день очень мало кельтологов, а раньше было и того меньше? Но любой индоевропеист заинтересовался бы такой редкой вещью. Будь она у кого-то из моих коллег в Москве или Ленинграде, я бы наверняка об этом знал. Если бы она попала к какому-нибудь дельцу за границей, он бы продал ее – один только год издания мог бы навести его на мысль о прибыли. Но тогда бы об этой сделке было известно на Западе, и этим немцам нечего было бы здесь делать. Если бы книга попала к какому-нибудь любителю легких денег у нас, он бы продал ее за границу незаконно в советское время или вполне законно – сейчас. Хотя сомневаюсь, что сейчас все сделки законные… Вы уж извините, в коммерции я не особенно разбираюсь. Удивительно одно: почему ее не ищут бретонцы? Это же их национальное достояние!
– Они сами об этой истории ничего не знают. Я посылала запрос по электронной почте: они вообще не слышали о том, что ее когда-то кто-то находил.
– Интересно, интересно… – Вениамин Георгиевич задумчиво затянулся. – Я полагаю, что книга каким-то случайным образом попала к человеку, который совершенно не имеет представления об ее ценности. Это не ученый, не делец, и вообще, скорее всего, какой-нибудь не самый образованный человек. Вы знаете, когда были тяжелые времена, и этой квартиры у меня еще не было, я жил с мамой, братьями и сестрой в коммунальной квартире. И у нас там были соседи, простая рабочая семья. Очень милые люди, надо сказать, но абсолютно необразованные. Кровати у них не было, и в комнате стоял узкий такой топчан. Представляете себе, что это такое? Просто доски, на них – матрац, а вместо ножек, какие бывают у обычной кровати – четыре стопки томов Брокгауза и Эфрона. От бывших хозяев квартиры осталась неплохая библиотека. Сами хозяева бежали за границу в семнадцатом году, а книги, естественно, оставили. И мои соседи использовали эти книги так, как считали нужным. Наверное, просто не подозревали том, что от книг могла быть какая-то иная польза. Меня это, конечно, тогда шокировало, но сейчас я понимаю, что люди не ведали что творили, вот и все. Не спать же им было на полу: по полу мыши бегали! Возможно, что и ваша многострадальная рукопись сейчас используется как подставка или что-нибудь в этом роде.
– Надеюсь, что нет… Хорошо еще, что нашлись девочки, которые этим заинтересовались, догадались переснять.
– Мне думается, кроме этих студенток вам никто не поможет… – он стряхнул пепел и пристально посмотрел на меня, – Да, скажите, а кто дал Вам мой телефон? Ваш звонок меня очень удивил, потому что я прошу всех, кто меня знает, ни под каким видом не сообщать мои координаты кому бы то ни было. Близких родственников у меня нет, и квартира после моей смерти достанется государству. И мне уже много раз звонили всякие мошенники, которые хотели взять меня под опеку для того, чтобы получить эту жилплощадь после моей смерти. Я таким людям не доверяю и, честно говоря, опасаюсь их…
– Мне ваш телефон дал Владимир Черемис.
– Это имя мне ничего не говорит. А кто это?
– Мой старый друг, бывший однокурсник…
– Тогда это не он. Я так понимаю, Владимир примерно ваш ровесник, а этот был совсем молодой. Почти мальчишка. Хиленький такой, рыжий, на лисенка похож. Я изредка выхожу подышать свежим воздухом он тут, видимо, прогуливается. И каждый раз здоровается, спрашивает, не надо ли помочь. А поскольку тимуровские отряды уже не существуют, – он сухо рассмеялся, – то я предполагаю, что желание помочь было отнюдь не бескорыстным. Что-то он уж больно назойливый. Ну да ладно, а то еще подумаете, что у меня мания преследования. – Он снова рассмеялся.
Перед тем, как уйти от профессора, я положила на стол под абажур обещанные шестьсот рублей. Я сделала это по возможности незаметно, пока аккуратный хозяин относил на кухню поднос с чашками. Больше всего я боялась, что Вениамин Георгиевич начнет говорить "Что вы, что вы!" или "Зачем же, не надо!". Но он сдержанно поблагодарил меня.
Как истинный джентльмен, профессор подал мне пальто в прихожей, а на прощание сказал:
– Если Вас не затруднит, держите меня в курсе этой истории. Помочь вряд ли чем смогу, но мне и самому любопытно, где же отыщется рукопись.
Я вышла из странной обманчивой высотки, прошла через слабо освещенный двор. Книгу – хоть и не ту! – я бережно прижимала к себе, хотя она вполне бы поместилась в моей сумочке. Сейчас спущусь в метро, а там по дороге домой и почитаю…
– Маргарита!
– Ой, господи!
В следующую секунду я лежала на мокром тротуаре, по которому бежала мутная дождевая вода. Какой-то пожилой мужчина склонился надо мной:
– Вы не ушиблись? Он помог мне подняться.
– Ничего страшного, испачкалась только…
– До чего дошла эта молодежь, – процедил он сквозь зубы, и посмотрел в темноту…
Мне было неудобно привлекать к себе внимание, и я быстро зашагала в сторону метро. Я попыталась вытереть пальто его платком, но только размазала грязь еще больше.
Только спустившись в метро и окунувшись в людской поток, я начала соображать, что же произошло. Итак, я пересекла двор, вышла на улицу, и уже подходила к станции, как меня окликнул Рыжик. Я даже не успела удивиться тому, что он прождал-таки меня здесь, как вдруг он толкнул меня так, что я упала. Конечно, я выронила сумку и книгу… Сумка ему была, по-видимому, не нужна, но книга… Я точно помню, что когда я раскинула руки от неожиданности, он выхватил у меня Библию и побежал. Я попробовала себе представить это со стороны… Возмутительно! Никто даже не пытался его остановить, поймать… А я то-то хороша! Молча шлепнулась на тротуар, и все. Надо было кричать… А что положено кричать в таких ситуациях? "Держи вора!"? "Караул, ограбили!"? Глупо! Даже сейчас не сообразишь, а это все так быстро случилось. И ведь я даже не знаю, кто он. Пойти в милицию? И что я им расскажу? "Он меня толкнул и книжку отнял"? Детский сад! Да, вот еще что непонятно, а зачем ему нужна эта книга? Неужели он тоже ищет? Бред. Нет, не совсем. Если он хотел просто ограбить меня, то почему он не взял сумку с кошельком и документами?
Стоя боком к неоткрывающимся дверям вагона, так чтобы не видно было испачканной полы пальто, я думала о моем безымянном и вероломном поклоннике. Кстати, не он ли подкарауливал профессора Матвеева на прогулках? "Рыжий, на лисенка похож". Или я что-то выдумываю? Хотя… Вообще для чего он за мной столько времени ходил и маргаритками завлекал? Ничего не понимаю… Приеду домой, позвоню Вениамину Георгиевичу. Может быть, к нему совсем другой человек приставал?
Дома я и вовсе сникла и даже разревелась. Мне было обидно. Меня обманули. Не то, чтобы я поверила, что Рыжик влюблен в меня без памяти, но то, что он сделал, все равно было подлостью, особенно если учесть тот факт, что у меня только одно демисезонное пальто. Послезавтра мне идти в МГУ на семинар по германистике, а что я надену? Зимний пуховик разве что… Сейчас бы сесть за стол, посмотреть, как бретонцы перевели Новый завет в 20 веке, а и смотреть уже нечего. Села бы баба за стол, да стол за ворота ушел.
За окном моросил нудный дождь, наверное, более удручающего антуража для такого неудачного вечера и придумать было нельзя. Я долго слонялась по квартире, пошла на кухню, выпила стакан ряженки, включила телевизор, посмотрела рекламу пива, выключила телевизор, включила радио. Послушала радио, снова началась реклама. Я выключила радио, открыла холодильник, закрыла его, хотя это было единственное место, где рекламу не передавали. Поискала сигареты. Не нашла. Решила позвонить Вениамину Георгиевичу.
К телефону никто не подходил. Я ждала достаточно долго, но трубку никто так не поднял. В тишине что-то мягко потрескивало, и с каждым щелчком я вздрагивала: наверное, это он неторопливо снимает трубку с рычага… Нет, опять помехи! Я перезвонила через полчаса. Тот же результат. Вряд ли он вышел погулять в такую-то погоду. Набрала ему еще через четверть часа – та же история. Мне стало зябко и беспокойно. Что-то случилось с профессором? И это как-то связано с моим визитом? Но я ничего плохого сделать ему не могла… А Рыжик? Куда он побежал после того, как сбил меня с ног?
Когда стало ясно, что успокоиться я не смогу, осталось одно: позвонить на мобильник Володе. Домой названивать я не решалась, хотя знала, что уж ко мне-то его супруга не станет ревновать. Но все равно я считала, что звонить домой женатому мужчине неприлично.
– Ритулик-красотулик! – завопил Володька вместо приветствия. – рад слышать тебя, свет моих очей, но я сейчас жутко занят.
– Володя, я не задержу. У меня только один вопрос: кто дал тебе телефон Матвеева?
Володька растревожился и перестал балагурить. Неужели у меня был такой трагический тон?
– Что случилось? Рита, ты… у тебя все нормально?
– Относительно. У меня украли Библию.
– Ой, ё! Ту самую?
– Нет, не ту, но сейчас это не важно. Я боюсь, что… Не могу дозвониться до Вениамина Георгиевича. Мне надо срочно знать, кто тебе дал его телефон!
– А черт его знает. Уже не помню.
– Володя, ну пожалуйста, вспомни, напрягись! Это сейчас очень важно! Если с Вениамином Георгиевичем что-то случится, это будет на моей совести.
– Рита, я постараюсь узнать, – Володя начинал нервничать, – а сейчас извини, ну никак не могу… В общем, пока, да связи!
И гудки…
– 35 -
Пальто пришлось сдать в химчистку, и мне не оставалось ничего, кроме как надеть зимний пуховик и в нем поехать на Воробьевы горы. В пуховике было жарковато, особенно в метро, и я с большим удовольствием избавилась от него в гардеробе первого Гуманитарного корпуса. Поднимаясь по лестнице по направлению к суровым охранникам, проверявшим пропуска и студенческие, я встретила Александру, филолога-германиста. Саша иногда залезала в ирландщину, и даже опубликовала пару статей по поводу особенностей глагольных форм в современном английском на территории Северной Ирландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– … Ведь я родился еще при царе! Семья у нас была скромная, но интеллигентная. Поскольку мы из разночинцев, в Революцию нас с матерью не трогали. Нас – это, между прочим, пятерых детей. А отец погиб на гражданской войне.
И снова провал, я ничего не слышала и не видела. Мелькнула только одна мысль "А вдруг он заметит, что я сплю? Совсем неприлично…"
– …А двадцатые годы вспомнить, самое начало, до НЭПа – это же грандиозная разруха была! Вот недавно совсем, в девяносто первом году все за голову хватались и говорили, что никогда еще наша страна такого ужаса не знала. А мне было даже смешно: они не видели, что после гражданской войны творилось! Все только и думали, как раздобыть хлеба да керосина. Уверяю Вас, других потребностей у людей почти что не было! А я был тогда без ума от классической филологии. Однажды помню, стою в длинной-предлинной очереди за керосином, голодный, одет – сами можете представить как. Очередь двигается медленно, мне скучно, а люди вокруг озлобленные, что вполне естественно… И вот я, чтобы хоть как-то скрасить ожидание, читаю Илиаду… разумеется, на древнегреческом. Люди в очереди бросили ругаться, заинтересовались моим необычным поведением. Подошел милиционер и спрашивает очень, надо сказать, вежливо: "А что это Вы, молодой человек читаете?" Я объяснил ему про Илиаду, рассказал про Гомера – милиционер был человек простой, недавно из деревни, и, разумеется, ничего об этом не слышал. Он послушал меня внимательно, а потом громко сказал: "Граждане! Уступите очередь душевнобольному человеку!" И что Вы думаете? Пропустили…
И снова – провал, снова коришневное плюшевое кресло обхватывает меня своими мягкими, но цепкими лапами, я лечу неизвестно куда. Проваливаюсь в колодец, как Алиса в стране чудес, вижу какие-то силуэты: чертей, ангелов, которые сражаются между собой. Потом из колодца вылетаю на открытое пространство. Пейзаж какой-то нездешний, сказочный… маленькие поля, деревья, каменные приземистые домики. И огромное серо-сизое небо от горизонта. Этот странный пейзаж был населен какими-то не менее странными персонажами, невесть как попавшими сюда с картин Босха. Причем лица у этих причудливых созданий были очень знакомые. Мелькнула физиономия моего Рыжика на длинной тонкой шее, из раковины улитки выглянуло бледное лицо Димочки, захохотал какой-то сумасшедший утконос в нацистской форме, из дачного туалета вышел суровый священник, а высоко в небе ангелы теснили чертей за линию горизонта. Бой был долгим и утомительным. С неба рушились те, кто пал смертью храбрых. Две армии сходились все плотнее, и постепенно удалялись, и вот я уже видела стаю голубей, теснящую стаю черных воронов. И вдруг кто-то из воронов выронил из когтей книгу. Она раскрыла свои страницы, как крылья и, отделившись от птичьей стаи, отправилась в самостоятельный полет по небу. Черные и белые птицы ринулись за ней, но она улетала от них изо всех своих книжных сил. Войска прекратили сражение и, смешавшись, в шахматном порядке полетели догонять беглянку. Книга спешила, на ходу теряя обрывки страниц, хлопала переплетом, задыхалась от безумной гонки…
– Я не очень утомил Вас рассказом о своей жизни? Я проснулась как раз вовремя, чтобы заверить Вениамина Георгиевича в том, что его рассказ был очень интересен.
– Еще чаю?
– Нет, спасибо. Вениамин Георгиевич, а можно все-таки взглянуть на бретонскую Библию?
– А, сейчас, она лежит у меня в соседней комнате, я ее специально для Вас приготовил.
Профессор поднялся со своего кресла и прошаркал в коридор. Сон слетел с меня, и я приготовилась к тому, что сейчас свершится то, о чем.. Неужели?
Вениамин Георгиевич протянул мне книгу в мягкой белой обложке. AR BIBL SANTEL – "Святая Библия". Издательство Al Liamm, год 1971. У меня была такое чувство, будто я собиралась нырнуть в глубину, а дно оказалось под самой кромкой воды.
Неужели я все это время искала то, что давно существует? Кто-то уже прочел искомый манускрипт, более того, успел издать его аж тридцать лет назад! А мы-то тут все как взбесились… Ломимся в закрытую дверь.
Наверное, мое разочарование настолько бросалось в глаза, что Вениамин Георгиевич по-отечески склонился надо мной и поинтересовался:
– Вы не это ожидали увидеть? Впрочем, я говорил, что книга не представляет особенного интереса для исследователя.
Я помотала головой: говорить почему-то не могла. Открыла книгу и на титульной странице увидела имя переводчика… Стоп! Это же один из деятелей бретонского возрождения двадцатого века! Пробежалась глазами по выбранной наугад странице текста. Да, так и есть! Неплохой, почти дословный перевод с латинского, но современный перевод! Глянув на предисловие, я еще раз удостоверилась в этом. Да, переводчик опирался на какие-то более старые версии, но что из этого? Все равно это новодел.
– Вениамин Георгиевич, ради всего святого, извините, но мы с Вами говорили о разных переводах. О том, что существует эта современная версия, я и не знала… но я все равно ее куплю, почитаю дома интереса ради.
– Ваше дело, вы не обязаны покупать. А что тут за недоразумение?
Я рассказала профессору все, что знала по поводу злосчастной рукописи и писем Ле Пеллетье, включая историю про безумных немцев, которую я вытрясла вчера из Димочки. Мне ужасно повезло, что Татьяны не оказалось дома и ее отпрыск смог рассказать мне все, что произошло в доме на Шпалерной.
– 34 -
– Да, занятная история… Вот и все, что я могу сказать, – вздохнул Вениамин Георгиевич. – вы не будете против, если я закурю?
– Да что вы, конечно же, нет.
Ничего себе – а Минздрав еще о чем-то предупреждает! Дожил до 98 лет и все курит…
– А вы будете курить?
– С удовольствием, – смалодушничала я.
– Все это конечно, очень интересно… – профессор рассеянно наблюдал за тем, как клубы дыма проплывали над абажуром. – Непонятно одно: почему книга оказалась в Москве? Это первое. Если, разумеется, она действительно в Москве на данный момент. И второе: как так получилось, что никто о ней не слышал с сороковых годов? Если бы она попала в руки к сведущему человеку, то следы ее вряд ли затерялись бы.
Он снова затянулся. Я боялась нарушать молчание и нервно прижимала к себе "не ту" Библию.
– Если бы ее владельцем стал ученый, – продолжал рассуждать профессор, – то, вне всякого сомнения, он бы попытался ее издать. Хотя я знаю и таких, которые годами все собираются и собираются издать книгу, но то одно, то другое, руки не доходят… Может быть, дело в том, что у нас на сегодняшний день очень мало кельтологов, а раньше было и того меньше? Но любой индоевропеист заинтересовался бы такой редкой вещью. Будь она у кого-то из моих коллег в Москве или Ленинграде, я бы наверняка об этом знал. Если бы она попала к какому-нибудь дельцу за границей, он бы продал ее – один только год издания мог бы навести его на мысль о прибыли. Но тогда бы об этой сделке было известно на Западе, и этим немцам нечего было бы здесь делать. Если бы книга попала к какому-нибудь любителю легких денег у нас, он бы продал ее за границу незаконно в советское время или вполне законно – сейчас. Хотя сомневаюсь, что сейчас все сделки законные… Вы уж извините, в коммерции я не особенно разбираюсь. Удивительно одно: почему ее не ищут бретонцы? Это же их национальное достояние!
– Они сами об этой истории ничего не знают. Я посылала запрос по электронной почте: они вообще не слышали о том, что ее когда-то кто-то находил.
– Интересно, интересно… – Вениамин Георгиевич задумчиво затянулся. – Я полагаю, что книга каким-то случайным образом попала к человеку, который совершенно не имеет представления об ее ценности. Это не ученый, не делец, и вообще, скорее всего, какой-нибудь не самый образованный человек. Вы знаете, когда были тяжелые времена, и этой квартиры у меня еще не было, я жил с мамой, братьями и сестрой в коммунальной квартире. И у нас там были соседи, простая рабочая семья. Очень милые люди, надо сказать, но абсолютно необразованные. Кровати у них не было, и в комнате стоял узкий такой топчан. Представляете себе, что это такое? Просто доски, на них – матрац, а вместо ножек, какие бывают у обычной кровати – четыре стопки томов Брокгауза и Эфрона. От бывших хозяев квартиры осталась неплохая библиотека. Сами хозяева бежали за границу в семнадцатом году, а книги, естественно, оставили. И мои соседи использовали эти книги так, как считали нужным. Наверное, просто не подозревали том, что от книг могла быть какая-то иная польза. Меня это, конечно, тогда шокировало, но сейчас я понимаю, что люди не ведали что творили, вот и все. Не спать же им было на полу: по полу мыши бегали! Возможно, что и ваша многострадальная рукопись сейчас используется как подставка или что-нибудь в этом роде.
– Надеюсь, что нет… Хорошо еще, что нашлись девочки, которые этим заинтересовались, догадались переснять.
– Мне думается, кроме этих студенток вам никто не поможет… – он стряхнул пепел и пристально посмотрел на меня, – Да, скажите, а кто дал Вам мой телефон? Ваш звонок меня очень удивил, потому что я прошу всех, кто меня знает, ни под каким видом не сообщать мои координаты кому бы то ни было. Близких родственников у меня нет, и квартира после моей смерти достанется государству. И мне уже много раз звонили всякие мошенники, которые хотели взять меня под опеку для того, чтобы получить эту жилплощадь после моей смерти. Я таким людям не доверяю и, честно говоря, опасаюсь их…
– Мне ваш телефон дал Владимир Черемис.
– Это имя мне ничего не говорит. А кто это?
– Мой старый друг, бывший однокурсник…
– Тогда это не он. Я так понимаю, Владимир примерно ваш ровесник, а этот был совсем молодой. Почти мальчишка. Хиленький такой, рыжий, на лисенка похож. Я изредка выхожу подышать свежим воздухом он тут, видимо, прогуливается. И каждый раз здоровается, спрашивает, не надо ли помочь. А поскольку тимуровские отряды уже не существуют, – он сухо рассмеялся, – то я предполагаю, что желание помочь было отнюдь не бескорыстным. Что-то он уж больно назойливый. Ну да ладно, а то еще подумаете, что у меня мания преследования. – Он снова рассмеялся.
Перед тем, как уйти от профессора, я положила на стол под абажур обещанные шестьсот рублей. Я сделала это по возможности незаметно, пока аккуратный хозяин относил на кухню поднос с чашками. Больше всего я боялась, что Вениамин Георгиевич начнет говорить "Что вы, что вы!" или "Зачем же, не надо!". Но он сдержанно поблагодарил меня.
Как истинный джентльмен, профессор подал мне пальто в прихожей, а на прощание сказал:
– Если Вас не затруднит, держите меня в курсе этой истории. Помочь вряд ли чем смогу, но мне и самому любопытно, где же отыщется рукопись.
Я вышла из странной обманчивой высотки, прошла через слабо освещенный двор. Книгу – хоть и не ту! – я бережно прижимала к себе, хотя она вполне бы поместилась в моей сумочке. Сейчас спущусь в метро, а там по дороге домой и почитаю…
– Маргарита!
– Ой, господи!
В следующую секунду я лежала на мокром тротуаре, по которому бежала мутная дождевая вода. Какой-то пожилой мужчина склонился надо мной:
– Вы не ушиблись? Он помог мне подняться.
– Ничего страшного, испачкалась только…
– До чего дошла эта молодежь, – процедил он сквозь зубы, и посмотрел в темноту…
Мне было неудобно привлекать к себе внимание, и я быстро зашагала в сторону метро. Я попыталась вытереть пальто его платком, но только размазала грязь еще больше.
Только спустившись в метро и окунувшись в людской поток, я начала соображать, что же произошло. Итак, я пересекла двор, вышла на улицу, и уже подходила к станции, как меня окликнул Рыжик. Я даже не успела удивиться тому, что он прождал-таки меня здесь, как вдруг он толкнул меня так, что я упала. Конечно, я выронила сумку и книгу… Сумка ему была, по-видимому, не нужна, но книга… Я точно помню, что когда я раскинула руки от неожиданности, он выхватил у меня Библию и побежал. Я попробовала себе представить это со стороны… Возмутительно! Никто даже не пытался его остановить, поймать… А я то-то хороша! Молча шлепнулась на тротуар, и все. Надо было кричать… А что положено кричать в таких ситуациях? "Держи вора!"? "Караул, ограбили!"? Глупо! Даже сейчас не сообразишь, а это все так быстро случилось. И ведь я даже не знаю, кто он. Пойти в милицию? И что я им расскажу? "Он меня толкнул и книжку отнял"? Детский сад! Да, вот еще что непонятно, а зачем ему нужна эта книга? Неужели он тоже ищет? Бред. Нет, не совсем. Если он хотел просто ограбить меня, то почему он не взял сумку с кошельком и документами?
Стоя боком к неоткрывающимся дверям вагона, так чтобы не видно было испачканной полы пальто, я думала о моем безымянном и вероломном поклоннике. Кстати, не он ли подкарауливал профессора Матвеева на прогулках? "Рыжий, на лисенка похож". Или я что-то выдумываю? Хотя… Вообще для чего он за мной столько времени ходил и маргаритками завлекал? Ничего не понимаю… Приеду домой, позвоню Вениамину Георгиевичу. Может быть, к нему совсем другой человек приставал?
Дома я и вовсе сникла и даже разревелась. Мне было обидно. Меня обманули. Не то, чтобы я поверила, что Рыжик влюблен в меня без памяти, но то, что он сделал, все равно было подлостью, особенно если учесть тот факт, что у меня только одно демисезонное пальто. Послезавтра мне идти в МГУ на семинар по германистике, а что я надену? Зимний пуховик разве что… Сейчас бы сесть за стол, посмотреть, как бретонцы перевели Новый завет в 20 веке, а и смотреть уже нечего. Села бы баба за стол, да стол за ворота ушел.
За окном моросил нудный дождь, наверное, более удручающего антуража для такого неудачного вечера и придумать было нельзя. Я долго слонялась по квартире, пошла на кухню, выпила стакан ряженки, включила телевизор, посмотрела рекламу пива, выключила телевизор, включила радио. Послушала радио, снова началась реклама. Я выключила радио, открыла холодильник, закрыла его, хотя это было единственное место, где рекламу не передавали. Поискала сигареты. Не нашла. Решила позвонить Вениамину Георгиевичу.
К телефону никто не подходил. Я ждала достаточно долго, но трубку никто так не поднял. В тишине что-то мягко потрескивало, и с каждым щелчком я вздрагивала: наверное, это он неторопливо снимает трубку с рычага… Нет, опять помехи! Я перезвонила через полчаса. Тот же результат. Вряд ли он вышел погулять в такую-то погоду. Набрала ему еще через четверть часа – та же история. Мне стало зябко и беспокойно. Что-то случилось с профессором? И это как-то связано с моим визитом? Но я ничего плохого сделать ему не могла… А Рыжик? Куда он побежал после того, как сбил меня с ног?
Когда стало ясно, что успокоиться я не смогу, осталось одно: позвонить на мобильник Володе. Домой названивать я не решалась, хотя знала, что уж ко мне-то его супруга не станет ревновать. Но все равно я считала, что звонить домой женатому мужчине неприлично.
– Ритулик-красотулик! – завопил Володька вместо приветствия. – рад слышать тебя, свет моих очей, но я сейчас жутко занят.
– Володя, я не задержу. У меня только один вопрос: кто дал тебе телефон Матвеева?
Володька растревожился и перестал балагурить. Неужели у меня был такой трагический тон?
– Что случилось? Рита, ты… у тебя все нормально?
– Относительно. У меня украли Библию.
– Ой, ё! Ту самую?
– Нет, не ту, но сейчас это не важно. Я боюсь, что… Не могу дозвониться до Вениамина Георгиевича. Мне надо срочно знать, кто тебе дал его телефон!
– А черт его знает. Уже не помню.
– Володя, ну пожалуйста, вспомни, напрягись! Это сейчас очень важно! Если с Вениамином Георгиевичем что-то случится, это будет на моей совести.
– Рита, я постараюсь узнать, – Володя начинал нервничать, – а сейчас извини, ну никак не могу… В общем, пока, да связи!
И гудки…
– 35 -
Пальто пришлось сдать в химчистку, и мне не оставалось ничего, кроме как надеть зимний пуховик и в нем поехать на Воробьевы горы. В пуховике было жарковато, особенно в метро, и я с большим удовольствием избавилась от него в гардеробе первого Гуманитарного корпуса. Поднимаясь по лестнице по направлению к суровым охранникам, проверявшим пропуска и студенческие, я встретила Александру, филолога-германиста. Саша иногда залезала в ирландщину, и даже опубликовала пару статей по поводу особенностей глагольных форм в современном английском на территории Северной Ирландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33