Я закричала и старалась разбудить мужа, сэра Тристама, но тщетно! "Лорд Тайрон, – сказала я, – скажите, зачем вы здесь и как попали сюда ночью?" "Разве вы забыли наше обещание, данное друг другу в ранней молодости? Я умер во вторник в четыре часа. Мне позволено было явиться вам, чтобы уверить вас, чтв существующая христианская религия истинна и ведет нас ко спасению. Мне также разрешено объявить вам, что вы беременны и родите сына, что сэр Тристам проживет недолго, вы вторично выйдете замуж и умрете от последствий родов 47 лет от роду". Я просила его дать мне какое-нибудь доказательство своего посещения, чтобы, когда настанет утро, я не сочла бы это сном. Он раздвинул занавески моей кровати и зацепил их за железный крюк каким-то совсем необыкновенным образом. Мне этого было мало; тогда он написал свое имя в моей записной книжке, но и этого мне было недостаточно; тогда он взял меня за руку повыше кисти; рука его была холодна, как мрамор, и от ее прикосновения жилы и нервы моей руки омертвели и засохли в этом месте.
"Пусть, пока вы живы, никто не увидит этого места на руке вашей", – сказал он и исчез. Пока я говорила с ним, я была спокойна, но, когда он исчез, мной овладели сильное волнение и страх; на лбу выступил холодный пот. И я опять старалась разбудить мужа, но напрасно. Я расплакалась; слезы облегчили меня, и я крепко уснула. Утром отец ваш встал, не разбудив меня; он не заметил странного положения занавесок кровати. Начав одеваться, я поспешила достать из коридора метлу, с помощью которой, с великим трудом, отцепила занавески, боясь, что необыкновенное их положение возбудит удивление и расспросы домашних. Руку свою я повязала черной лентой и спустилась к завтраку, волнение мое было, однако же, всеми замечено…
Когда я умру, милые дети, то я хочу, чтобы вы одни развязали черную ленту и увидали, в каком виде моя рука".
Затем леди Бересфорд попросила, чтобы ее оставили одну и дали бы ей собраться с мыслями. Дети ее удалились, оставив при ней сиделку, которой было приказано тотчас уведомить их, если в положении больной явится какая-нибудь перемена.
Через час прозвонил колокольчик, и дети поспешили в спальню матери; все уже было кончено. Сын и дочь опустились на колени у кровати, и леди Риверстон развязала ленту на руке матери; действительно, как и говорила леди Бересфорд, и жилы и нервы в этом месте совершенно высохли.
РАССКАЗ ОДНОГО СЛУЖИТЕЛЯ
"30 сентября 1891 года, – пишет г-ну Стэду священник маленького прихода в окрестностях Лондона, – меня пригласил к себе один из моих прихожан, лежавший на смертном одре. Он уже несколько лет страдал грудной болезнью. Я исповедал его и, посидев у него некоторое время, ушел, обещав причастить его на следующее утро.
До моего дома было мили две расстояния, и я прошел их совершенно незаметно. Когда я вернулся домой, сумерки еще не наступили; велев служанке приготовить мне чай, я сел читать газету. Не успел я развернуть ее, как вдруг совершилось нечто удивительное: стена, против которой я сидел, как будто совершенно исчезла, и я совершенно отчетливо и ясно увидел бедняка Джона, того самого больного, которого я только что исповедал, лежавшего на своей убогой постели. Джон вдруг сел на постели и устремил на меня пристальный, молящий взгляд. Я видел его так же ясно, как газету, которую только что держал перед собой. Я был изумлен и поражен до крайности, но не испугался нисколько. Я сидел и смотрел на видение, по крайней мере, пять секунд; потом оно стало постепенно исчезать, как будто таять в воздухе, и, наконец, передо мной снова появилась стена, а видение пропало совершенно.
На следующее утро, когда я вошел в церковь для совершения богослужения, ко мне бросилась жена Джона и с громким плачем воскликнула:
– О, отец мой! Сердце мое разбито, разбито! О, отец мой! Джон умер! Умер так неожиданно! Полчаса после вашего ухода он сел на постели и говорит мне:
– Молли, отец ушел?
– Господи, Джон, да ведь ты же сам простился с ним!
– Да-да! Но мне так худо! Ах, как я хочу его видеть! Я умираю! Пусть он отслужит по мне мессу. Не забудь, Молли, скажи это отцу…
И, с вашим именем на устах, он откинулся назад и умер".
Джон умер от разрыва сердца.
"Чтобы вы поверили моему рассказу, – прибавляет пастор, – даю слово, что я написал одну только чистую правду и что в качестве служителя церкви я никогда не позволил бы себе забыться до такой степени, чтобы распространять ложные сведения".
ВИДЕНИЕ РЕБЕНКА
"В воскресенье, 12 января 1891 года, около шести часов пополудни, наш маленький сын Эрнест, сидя на коленях у отца перед кухонной печью, вдруг начал волноваться и с криком: "Наверх пошла дама" соскочил с коленей и побежал на лестницу, куда за ним последовали и мы, взяв в руки свечу. Он прямо направился к кровати, на которой за три с половиной месяца перед тем скончалась его бабушка. Не найдя ее на кровати, он стал искать по всей комнате и, наконец, увидев ее около окна, бросился туда с радостным криком: "Бабушка, моя прелестная бабушка!", протягивая к окну свои маленькие ручонки, но видение перешло в другой угол комнаты; ребенок, преследуя его с места на место, опять вернулся к окну, где оно исчезло, пока мальчик посылал ему воздушные поцелуи, говоря: "Прощай, прелестная бабушка! Ушла, я ничего не вижу, пойдемте вниз!"
На следующий день ребенок несколько раз ходил наверх в бабушкину комнату, но ничего не видел. На третий день мать понесла его туда на руках. Осмотрев кругом комнату, мальчик опять что-то увидел и с восторгом вскрикнул: "Моя милая, моя прелестная бабушка!" После этого в продолжение двух недель он постоянно ходил наверх, но ничего уже не видел.
Эрнесту было немногим больше двух лет, когда умерла его бабушка; он очень любил ее, но никогда не видел иначе, как в постели, где она пролежала около года, сильно страдая.
Эрнест нормальный и спокойный ребенок для своего возраста. Когда его спрашивают, где бабушка, он отвечает, что она ушла в рай, явно не понимая значения этого слова. В продолжение нескольких дней до этого события при ребенке о покойнице ничего не говорили".
Священник Сент-Обеновской церкви прибавляет к этому рассказу: "Свидетельствую, что выше помещенное сообщение получено непосредственно от родителей ребенка и ими подписано; удостоверяю при этом моей совестью, что, зная их хорошо, считаю неспособными даже слегка изменить то, что по их убеждению истинно.
Отец ребенка – сельский рабочий, мать содержит мелочную лавочку; все трое вполне здоровы, ни родители, ни ребенок никогда не страдали нервами".
ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА
Е. И. Раевская в своих воспоминаниях, помещенных в "Русском Архиве" за 1896 год, приводит следующий случай, происшедший в Туле в 1859 г.:
"Сестра моего зятя, молодая баронесса М. М. Менгден, была замужем за графом Дмитрием Януарьевичем Толстым.
Граф был добрейшей души человек; муж мой и мы все его очень любили. У них было два сына, старшему два года, меньшому несколько месяцев, когда отец их заболел унаследованной от матери чахоткой. Врачи отправили его на Йерские острова, на юг Франции. Осенью 1858 г. молодая графиня проводила мужа до границы и была вынуждена возвратиться в свое имение к малюткам-детям, которых нельзя было подвергнуть такому дальнему путешествию.
Чтобы понять, что ниже следует, я должна сделать небольшое отступление и описать кабинет моего зятя в Туле. К нему вела дверь из передней; направо от этой двери, вдоль стены, стоял длинный, широкий, обитый темно-зеленым сафьяном уютный диван, на котором сестра и я всегда садились после обеда, пока мужское общество тут же курило, разговаривало, иногда расхаживая по просторной комнате или сидя на расставленных в ней покойных креслах. Напротив окна, поперек комнаты, стоял большой письменный стол барона, а слева небольшая, огороженная перилами лестница вела вниз, в просторную спальню, где ночевал мой муж (эта комната нижнего этажа находилась под самым кабинетом).
8 ноября 1858 г. барон Менгден и мой муж провели вечер у князя А. Черкасского. Они там много шутили, смеялись и возвратились домой в двенадцатом часу ночи в приятном и веселом расположении духа. Мой муж сошел к себе вниз, но еще не раздевался, а барон Владимир Михайлович, напевая какую-то песню, подошел к письменному столу, где горели две свечи, и стал заводить свои карманные часы. Вдруг, подчиняясь какому-то непреодолимому чувству, он поднял глаза и посмотрел на сафьяновый диван, стоявший у стены напротив стола. Что ж он видит! Зять его, граф Толстой, бледный и худой, лежит на диване и полными грусти глазами на него смотрит…
– Jean! – вскрикнул барон таким тревожным голосом, что муж мой на зов его стремглав бросился к нему вверх по лестнице…
Но образ графа, мгновенно бледнея, уже испарялся и, когда муж мой вбежал в кабинет, от него оставалось лишь легкое, прозрачное облако, которое исчезало, поднимаясь к потолку…
Муж мой любил Толстого. Проплакав всю ночь, он рано утром пришел наверх, где я с детьми помещалась.
– Толстого уж нет более в живых! – сказал он мне со слезами и рассказал про видение.
– Ни слова сестре! – воскликнула я. – Вы знаете, до чего она нервна! У нее у самой были видения, и она их ужасно боится. А в теперешнем ее положении всякое потрясение опасно. К тому же мы с ней каждый день отдыхаем на этом самом диване, который для нее самый покойный в доме. Что ж будет с ней, если она узнает, что на этом самом месте…
– Правда, – отвечал муж, мы с Менгденом уже об этом говорили…
На этом и порешили. Сестре не сказали ни слова.
Только три месяца спустя получена была с Йерских островов телеграмма, извещающая о внезапной кончине графа Д. Я. Толстого. Итак, он был еще жив, когда зять мой видел в Туле его печальный облик…"
БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА
В Гарце, близ небольшого городка Бланкенберга, приютившегося у подошвы Бланкенштейна, расположен старинный замок, принадлежащий герцогам Брауншвейгским. Трудно представить себе более очаровательную и романтичную местность. От самых стен замка террасами спускается старинный вековой парк. Глубоко внизу чернеет серенький, скученный городок. Прямо перед окнами замка, среди холмов, тянется ряд скал, носящих название Чертовой стены. Справа и слева замок окружен глухим лесом.
Вилльям Уоттс, один из пионеров спиритуализма в Англии, много лет тому назад посетил этот замок и видел в нем портрет знаменитой "Белой женщины", призрак которой появляется время от времени в этом и во многих других замках Германии, причем появление его предвещает обычно смерть какого-то ^ известного человека.
В V томе "Театра Европы" Мериан рассказывает, что в 1652 и 1653 годах белая женщина часто являлась в берлинском замке; нередко видали ее и в Карлсруэ. Что касается последнего, то существуют два рассказа о том, как одна придворная дама, прогуливаясь в сумерки по саду карлсруйского замка со своим мужем и нисколько не думая о белой женщине, вдруг увидала ее на дорожке возле себя и так ясно, что смогла даже разглядеть ее лицо. Сильно испугавшись, она перебежала на другую сторону, а привидение исчезло. Муж этой дамы привидения не видал, но заметил смертельную бледность жены и то, что пульс ее бился лихорадочно. Вскоре после этого умер один из членов семьи этой дамы.
Затем в галерее карлсруйского же дворца один из придворных видел, как эта женщина шла к нему навстречу. В первую минуту он принял видение за желавшую подшутить над ним придворную даму и попробовал схватить его, но оно мгновенно исчезло.
Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как она появилась в первый раз в нейгаузском замке и первое время показывалась там очень часто. Не раз видели, и притом в самый полдень, как она выглядывала из окна верхней, необитаемой башни. Появлялась она обычно в белой одежде с вдовьим покрывалом с большими бантами на голове, была высокого роста и с добрым выражением красивого лица.
Известны только два появления, во время которых она говорила.
Одна из придворных дам вошла в свою уборную для примерки платья и спросила у горничной, который час. В это время из-за ширм вышла белая женщина и ответила: "Десять часов, милостивая государыня". Дама, конечно, очень испугалась, а через несколько недель заболела и вскоре умерла.
Слова, сказанные привидением в другой раз, имели более глубокое значение. Это было в Берлине, в декабре 1628 года.
Явившись, белая женщина произнесла по-латыни: "Veni, judica vivos et mortus; judicium mihi adhuc superest", то есть: "Приди, суди живых и мертвых – мне еще предстоит суд".
Из многочисленных появлений белой женщины одно было особенно интересным. В нейгаузском замке существовал старинный обычай угощать в великий четверг всех приходящих бедных сладкой кашей, приготовляемой из овощей и меда, а также поить пивом и давать каждому по семь кренделей. Когда в Тридцатилетнюю войну шведы, завладев городом и замком, этого обычая не выполнили, в замке началась такая суматоха, шум и гвалт по ночам, что не было никакой возможности там оставаться. Часовым являлись разные страшные привидения, невидимая сила повергала их на землю, стаскивала офицеров с их кроватей. Несмотря ни на какие розыски, явления продолжались, пока шведский комендант по совету одного из нейгаузских жителей не исполнил древнего обычая и не накормил бедных сладкой кашей; только тогда все успокоилось.
Долго и напрасно трудились над разгадкой, кем было это таинственное существо, пока иезуит Болдуин не извлек из многих старинных бумаг и актов следующую весьма вероятную историю.
Между портретами рода Розенбергов нашли один, очень сходный с белой женщиной. Это портрет Перхты или Берты фон Розенберг. Она изображена на нем одетой по моде того времени, вся в белом. Родилась она между 1420 и 1430 годами. Отец ее, Ульрих II фон Розенберг, был обербургграфом Богемии и, по воле папы, главным предводителем католических войск против гуситов, а мать – Катерина Бартенберг, умершая в 1436 Году. Берта в 1449 году вступила в брак с Иоанном фон Лихтенштейном, богатым и знатным бароном Штейерморкским, но была с ним очень несчастлива, так что вынуждена была искать у своих родственников защиты от различных оскорблений и притеснений развратного мужа, после смерти которого она жила вместе со своим братом Генрихом IV Розенбергом, вступившим в управление Богемией в 1451 году и умершим без наследников в 1457 г. Берта до самой смерти своей не могла примириться с памятью мужа и перешла в иной мир непримиренной.
После смерти брата Берта жила в Нейгаузе и построила тамошний замок, стоивший огромных трудов ее подданным. Поощряя их труды, она обещала им сверх честной расплаты деньгами по окончании постройки угостить работников и их семьи сладкой кашей, что и было ею исполнено. Во время великолепного пира, заданного ею всем окрестным крестьянам, она, желая увековечить память об их усердии, установила ежегодное в этот день угощение бедных. Впоследствии ее наследники перенесли его на великий четверг.
В точности неизвестно, когда умерла Берта, но полагают, что в конце пятнадцатого столетия. Портреты ее сохранились во многих замках в Богемии, и на всех она изображена в белом вдовьем платье с покрывалом на голове. Изображение это очень напоминает белую женщину.
Она появляется во всех замках, где живут ее потомки, и всегда ее появление предвещает или чью-нибудь смерть, или какое-нибудь несчастье.
ПРИЗРАК ЖЕЛТОГО МАЛЬЧИКА
В Кнебворте, родовом поместье лорда Литтона, есть комната, называемая "комнатой желтого мальчика". Рассказывают, что лорд Кастльри (о котором упомянуто у Байрона) был однажды в гостях у отца покойного лорда Литтона. Ему отвели комнату "желтого мальчика", ни о чем его не предупредив. На следующее утро лорд Кастльри рассказал м-ру Бульверу, что был разбужен ночью самым неприятным и поразительным образом.
– Я чувствовал себя очень усталым, – сказал лорд, – и скоро заснул. Не знаю, что разбудило меня, – я посмотрел по направлению камина и увидел, что там сидела, повернувшись ко мне спиной, как будто фигура мальчика с длинными желтоватыми волосами. Когда я на него взглянул, мальчик встал, направился ко мне и, отдернув одной рукой занавес в ногах моей постели, пальцами другой руки провел два или три раза себе по горлу. Я видел его так ясно, как вижу теперь вас, – прибавил лорд.
– Вы, должно быть, видели это во сне, – сказал Бульвер.
– Нет, я совершенно проснулся в то время.
М-р Бульвер не счел нужным сообщить лорду Кастльри, что "желтый мальчик" всегда появлялся людям, которым было предназначено умереть насильственной смертью, и что при этом он всегда указывал на род этой смерти.
Поэтому лорд узнал о том, как он умрет, только в тот момент, когда ему отрубили голову.
ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА РЫЦАРЯ
В "Русском Архиве", журнале конца XIX в., печатался очень интересный дневник В. А. Муханова, в котором рассказывается о явлении призрака. Случай этот произошел в одной из западных губерний в имении, некогда принадлежавшем князю Зубову, с графом Сухтелен, женатым на графине Зубовой, племяннице владельца имения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
"Пусть, пока вы живы, никто не увидит этого места на руке вашей", – сказал он и исчез. Пока я говорила с ним, я была спокойна, но, когда он исчез, мной овладели сильное волнение и страх; на лбу выступил холодный пот. И я опять старалась разбудить мужа, но напрасно. Я расплакалась; слезы облегчили меня, и я крепко уснула. Утром отец ваш встал, не разбудив меня; он не заметил странного положения занавесок кровати. Начав одеваться, я поспешила достать из коридора метлу, с помощью которой, с великим трудом, отцепила занавески, боясь, что необыкновенное их положение возбудит удивление и расспросы домашних. Руку свою я повязала черной лентой и спустилась к завтраку, волнение мое было, однако же, всеми замечено…
Когда я умру, милые дети, то я хочу, чтобы вы одни развязали черную ленту и увидали, в каком виде моя рука".
Затем леди Бересфорд попросила, чтобы ее оставили одну и дали бы ей собраться с мыслями. Дети ее удалились, оставив при ней сиделку, которой было приказано тотчас уведомить их, если в положении больной явится какая-нибудь перемена.
Через час прозвонил колокольчик, и дети поспешили в спальню матери; все уже было кончено. Сын и дочь опустились на колени у кровати, и леди Риверстон развязала ленту на руке матери; действительно, как и говорила леди Бересфорд, и жилы и нервы в этом месте совершенно высохли.
РАССКАЗ ОДНОГО СЛУЖИТЕЛЯ
"30 сентября 1891 года, – пишет г-ну Стэду священник маленького прихода в окрестностях Лондона, – меня пригласил к себе один из моих прихожан, лежавший на смертном одре. Он уже несколько лет страдал грудной болезнью. Я исповедал его и, посидев у него некоторое время, ушел, обещав причастить его на следующее утро.
До моего дома было мили две расстояния, и я прошел их совершенно незаметно. Когда я вернулся домой, сумерки еще не наступили; велев служанке приготовить мне чай, я сел читать газету. Не успел я развернуть ее, как вдруг совершилось нечто удивительное: стена, против которой я сидел, как будто совершенно исчезла, и я совершенно отчетливо и ясно увидел бедняка Джона, того самого больного, которого я только что исповедал, лежавшего на своей убогой постели. Джон вдруг сел на постели и устремил на меня пристальный, молящий взгляд. Я видел его так же ясно, как газету, которую только что держал перед собой. Я был изумлен и поражен до крайности, но не испугался нисколько. Я сидел и смотрел на видение, по крайней мере, пять секунд; потом оно стало постепенно исчезать, как будто таять в воздухе, и, наконец, передо мной снова появилась стена, а видение пропало совершенно.
На следующее утро, когда я вошел в церковь для совершения богослужения, ко мне бросилась жена Джона и с громким плачем воскликнула:
– О, отец мой! Сердце мое разбито, разбито! О, отец мой! Джон умер! Умер так неожиданно! Полчаса после вашего ухода он сел на постели и говорит мне:
– Молли, отец ушел?
– Господи, Джон, да ведь ты же сам простился с ним!
– Да-да! Но мне так худо! Ах, как я хочу его видеть! Я умираю! Пусть он отслужит по мне мессу. Не забудь, Молли, скажи это отцу…
И, с вашим именем на устах, он откинулся назад и умер".
Джон умер от разрыва сердца.
"Чтобы вы поверили моему рассказу, – прибавляет пастор, – даю слово, что я написал одну только чистую правду и что в качестве служителя церкви я никогда не позволил бы себе забыться до такой степени, чтобы распространять ложные сведения".
ВИДЕНИЕ РЕБЕНКА
"В воскресенье, 12 января 1891 года, около шести часов пополудни, наш маленький сын Эрнест, сидя на коленях у отца перед кухонной печью, вдруг начал волноваться и с криком: "Наверх пошла дама" соскочил с коленей и побежал на лестницу, куда за ним последовали и мы, взяв в руки свечу. Он прямо направился к кровати, на которой за три с половиной месяца перед тем скончалась его бабушка. Не найдя ее на кровати, он стал искать по всей комнате и, наконец, увидев ее около окна, бросился туда с радостным криком: "Бабушка, моя прелестная бабушка!", протягивая к окну свои маленькие ручонки, но видение перешло в другой угол комнаты; ребенок, преследуя его с места на место, опять вернулся к окну, где оно исчезло, пока мальчик посылал ему воздушные поцелуи, говоря: "Прощай, прелестная бабушка! Ушла, я ничего не вижу, пойдемте вниз!"
На следующий день ребенок несколько раз ходил наверх в бабушкину комнату, но ничего не видел. На третий день мать понесла его туда на руках. Осмотрев кругом комнату, мальчик опять что-то увидел и с восторгом вскрикнул: "Моя милая, моя прелестная бабушка!" После этого в продолжение двух недель он постоянно ходил наверх, но ничего уже не видел.
Эрнесту было немногим больше двух лет, когда умерла его бабушка; он очень любил ее, но никогда не видел иначе, как в постели, где она пролежала около года, сильно страдая.
Эрнест нормальный и спокойный ребенок для своего возраста. Когда его спрашивают, где бабушка, он отвечает, что она ушла в рай, явно не понимая значения этого слова. В продолжение нескольких дней до этого события при ребенке о покойнице ничего не говорили".
Священник Сент-Обеновской церкви прибавляет к этому рассказу: "Свидетельствую, что выше помещенное сообщение получено непосредственно от родителей ребенка и ими подписано; удостоверяю при этом моей совестью, что, зная их хорошо, считаю неспособными даже слегка изменить то, что по их убеждению истинно.
Отец ребенка – сельский рабочий, мать содержит мелочную лавочку; все трое вполне здоровы, ни родители, ни ребенок никогда не страдали нервами".
ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА
Е. И. Раевская в своих воспоминаниях, помещенных в "Русском Архиве" за 1896 год, приводит следующий случай, происшедший в Туле в 1859 г.:
"Сестра моего зятя, молодая баронесса М. М. Менгден, была замужем за графом Дмитрием Януарьевичем Толстым.
Граф был добрейшей души человек; муж мой и мы все его очень любили. У них было два сына, старшему два года, меньшому несколько месяцев, когда отец их заболел унаследованной от матери чахоткой. Врачи отправили его на Йерские острова, на юг Франции. Осенью 1858 г. молодая графиня проводила мужа до границы и была вынуждена возвратиться в свое имение к малюткам-детям, которых нельзя было подвергнуть такому дальнему путешествию.
Чтобы понять, что ниже следует, я должна сделать небольшое отступление и описать кабинет моего зятя в Туле. К нему вела дверь из передней; направо от этой двери, вдоль стены, стоял длинный, широкий, обитый темно-зеленым сафьяном уютный диван, на котором сестра и я всегда садились после обеда, пока мужское общество тут же курило, разговаривало, иногда расхаживая по просторной комнате или сидя на расставленных в ней покойных креслах. Напротив окна, поперек комнаты, стоял большой письменный стол барона, а слева небольшая, огороженная перилами лестница вела вниз, в просторную спальню, где ночевал мой муж (эта комната нижнего этажа находилась под самым кабинетом).
8 ноября 1858 г. барон Менгден и мой муж провели вечер у князя А. Черкасского. Они там много шутили, смеялись и возвратились домой в двенадцатом часу ночи в приятном и веселом расположении духа. Мой муж сошел к себе вниз, но еще не раздевался, а барон Владимир Михайлович, напевая какую-то песню, подошел к письменному столу, где горели две свечи, и стал заводить свои карманные часы. Вдруг, подчиняясь какому-то непреодолимому чувству, он поднял глаза и посмотрел на сафьяновый диван, стоявший у стены напротив стола. Что ж он видит! Зять его, граф Толстой, бледный и худой, лежит на диване и полными грусти глазами на него смотрит…
– Jean! – вскрикнул барон таким тревожным голосом, что муж мой на зов его стремглав бросился к нему вверх по лестнице…
Но образ графа, мгновенно бледнея, уже испарялся и, когда муж мой вбежал в кабинет, от него оставалось лишь легкое, прозрачное облако, которое исчезало, поднимаясь к потолку…
Муж мой любил Толстого. Проплакав всю ночь, он рано утром пришел наверх, где я с детьми помещалась.
– Толстого уж нет более в живых! – сказал он мне со слезами и рассказал про видение.
– Ни слова сестре! – воскликнула я. – Вы знаете, до чего она нервна! У нее у самой были видения, и она их ужасно боится. А в теперешнем ее положении всякое потрясение опасно. К тому же мы с ней каждый день отдыхаем на этом самом диване, который для нее самый покойный в доме. Что ж будет с ней, если она узнает, что на этом самом месте…
– Правда, – отвечал муж, мы с Менгденом уже об этом говорили…
На этом и порешили. Сестре не сказали ни слова.
Только три месяца спустя получена была с Йерских островов телеграмма, извещающая о внезапной кончине графа Д. Я. Толстого. Итак, он был еще жив, когда зять мой видел в Туле его печальный облик…"
БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА
В Гарце, близ небольшого городка Бланкенберга, приютившегося у подошвы Бланкенштейна, расположен старинный замок, принадлежащий герцогам Брауншвейгским. Трудно представить себе более очаровательную и романтичную местность. От самых стен замка террасами спускается старинный вековой парк. Глубоко внизу чернеет серенький, скученный городок. Прямо перед окнами замка, среди холмов, тянется ряд скал, носящих название Чертовой стены. Справа и слева замок окружен глухим лесом.
Вилльям Уоттс, один из пионеров спиритуализма в Англии, много лет тому назад посетил этот замок и видел в нем портрет знаменитой "Белой женщины", призрак которой появляется время от времени в этом и во многих других замках Германии, причем появление его предвещает обычно смерть какого-то ^ известного человека.
В V томе "Театра Европы" Мериан рассказывает, что в 1652 и 1653 годах белая женщина часто являлась в берлинском замке; нередко видали ее и в Карлсруэ. Что касается последнего, то существуют два рассказа о том, как одна придворная дама, прогуливаясь в сумерки по саду карлсруйского замка со своим мужем и нисколько не думая о белой женщине, вдруг увидала ее на дорожке возле себя и так ясно, что смогла даже разглядеть ее лицо. Сильно испугавшись, она перебежала на другую сторону, а привидение исчезло. Муж этой дамы привидения не видал, но заметил смертельную бледность жены и то, что пульс ее бился лихорадочно. Вскоре после этого умер один из членов семьи этой дамы.
Затем в галерее карлсруйского же дворца один из придворных видел, как эта женщина шла к нему навстречу. В первую минуту он принял видение за желавшую подшутить над ним придворную даму и попробовал схватить его, но оно мгновенно исчезло.
Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как она появилась в первый раз в нейгаузском замке и первое время показывалась там очень часто. Не раз видели, и притом в самый полдень, как она выглядывала из окна верхней, необитаемой башни. Появлялась она обычно в белой одежде с вдовьим покрывалом с большими бантами на голове, была высокого роста и с добрым выражением красивого лица.
Известны только два появления, во время которых она говорила.
Одна из придворных дам вошла в свою уборную для примерки платья и спросила у горничной, который час. В это время из-за ширм вышла белая женщина и ответила: "Десять часов, милостивая государыня". Дама, конечно, очень испугалась, а через несколько недель заболела и вскоре умерла.
Слова, сказанные привидением в другой раз, имели более глубокое значение. Это было в Берлине, в декабре 1628 года.
Явившись, белая женщина произнесла по-латыни: "Veni, judica vivos et mortus; judicium mihi adhuc superest", то есть: "Приди, суди живых и мертвых – мне еще предстоит суд".
Из многочисленных появлений белой женщины одно было особенно интересным. В нейгаузском замке существовал старинный обычай угощать в великий четверг всех приходящих бедных сладкой кашей, приготовляемой из овощей и меда, а также поить пивом и давать каждому по семь кренделей. Когда в Тридцатилетнюю войну шведы, завладев городом и замком, этого обычая не выполнили, в замке началась такая суматоха, шум и гвалт по ночам, что не было никакой возможности там оставаться. Часовым являлись разные страшные привидения, невидимая сила повергала их на землю, стаскивала офицеров с их кроватей. Несмотря ни на какие розыски, явления продолжались, пока шведский комендант по совету одного из нейгаузских жителей не исполнил древнего обычая и не накормил бедных сладкой кашей; только тогда все успокоилось.
Долго и напрасно трудились над разгадкой, кем было это таинственное существо, пока иезуит Болдуин не извлек из многих старинных бумаг и актов следующую весьма вероятную историю.
Между портретами рода Розенбергов нашли один, очень сходный с белой женщиной. Это портрет Перхты или Берты фон Розенберг. Она изображена на нем одетой по моде того времени, вся в белом. Родилась она между 1420 и 1430 годами. Отец ее, Ульрих II фон Розенберг, был обербургграфом Богемии и, по воле папы, главным предводителем католических войск против гуситов, а мать – Катерина Бартенберг, умершая в 1436 Году. Берта в 1449 году вступила в брак с Иоанном фон Лихтенштейном, богатым и знатным бароном Штейерморкским, но была с ним очень несчастлива, так что вынуждена была искать у своих родственников защиты от различных оскорблений и притеснений развратного мужа, после смерти которого она жила вместе со своим братом Генрихом IV Розенбергом, вступившим в управление Богемией в 1451 году и умершим без наследников в 1457 г. Берта до самой смерти своей не могла примириться с памятью мужа и перешла в иной мир непримиренной.
После смерти брата Берта жила в Нейгаузе и построила тамошний замок, стоивший огромных трудов ее подданным. Поощряя их труды, она обещала им сверх честной расплаты деньгами по окончании постройки угостить работников и их семьи сладкой кашей, что и было ею исполнено. Во время великолепного пира, заданного ею всем окрестным крестьянам, она, желая увековечить память об их усердии, установила ежегодное в этот день угощение бедных. Впоследствии ее наследники перенесли его на великий четверг.
В точности неизвестно, когда умерла Берта, но полагают, что в конце пятнадцатого столетия. Портреты ее сохранились во многих замках в Богемии, и на всех она изображена в белом вдовьем платье с покрывалом на голове. Изображение это очень напоминает белую женщину.
Она появляется во всех замках, где живут ее потомки, и всегда ее появление предвещает или чью-нибудь смерть, или какое-нибудь несчастье.
ПРИЗРАК ЖЕЛТОГО МАЛЬЧИКА
В Кнебворте, родовом поместье лорда Литтона, есть комната, называемая "комнатой желтого мальчика". Рассказывают, что лорд Кастльри (о котором упомянуто у Байрона) был однажды в гостях у отца покойного лорда Литтона. Ему отвели комнату "желтого мальчика", ни о чем его не предупредив. На следующее утро лорд Кастльри рассказал м-ру Бульверу, что был разбужен ночью самым неприятным и поразительным образом.
– Я чувствовал себя очень усталым, – сказал лорд, – и скоро заснул. Не знаю, что разбудило меня, – я посмотрел по направлению камина и увидел, что там сидела, повернувшись ко мне спиной, как будто фигура мальчика с длинными желтоватыми волосами. Когда я на него взглянул, мальчик встал, направился ко мне и, отдернув одной рукой занавес в ногах моей постели, пальцами другой руки провел два или три раза себе по горлу. Я видел его так ясно, как вижу теперь вас, – прибавил лорд.
– Вы, должно быть, видели это во сне, – сказал Бульвер.
– Нет, я совершенно проснулся в то время.
М-р Бульвер не счел нужным сообщить лорду Кастльри, что "желтый мальчик" всегда появлялся людям, которым было предназначено умереть насильственной смертью, и что при этом он всегда указывал на род этой смерти.
Поэтому лорд узнал о том, как он умрет, только в тот момент, когда ему отрубили голову.
ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА РЫЦАРЯ
В "Русском Архиве", журнале конца XIX в., печатался очень интересный дневник В. А. Муханова, в котором рассказывается о явлении призрака. Случай этот произошел в одной из западных губерний в имении, некогда принадлежавшем князю Зубову, с графом Сухтелен, женатым на графине Зубовой, племяннице владельца имения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41