Посмотри снизу вверх — и ты вернешься взглядом туда, откуда начал.
Пусть будет твоим провожатым безумный Мирддин со змеиным посохом, и тогда ты едва ли потеряешь дорогу. Ведь одна змея — самец, другая — самка, как солнце и луна, небо и земля. Из их единения происходит гармония, которую ты ищешь, и, когда цель твоя будет достигнута, ты обнаружишь, что солнце всего лишь в одном шаге от океана, где лежит, умирая в пустынных краях Кернуна, блистательный Ллеу с Верной Рукой Его, и тело его возвращается туда, откуда он явился. Иди за радугой, пройди Двенадцать Домов, что стоят на Каэр Гвидион, вернись туда, откуда ты пришел, к изначальной гармонии:
Владыка! О, если бы мне лежать на груди любимой моей,
Когда люди Придайна ложатся спать и дрема на дне их очей.
Усталые люди крепко уснут, им всем отдохнуть пора
А мы с возлюбленною моей не будем спать до утра!
О ты, прелестнейшая из дев, бела и нежна всегда!
Моя возлюбленная, сестра, моя Утренняя Звезда!
Пускай священники нас клянут, пусть местью кипит родня,
Но в том, что любовь наша — смертный грех, никто не уверит меня!
Таковы были мои размышления и открытия по пути через Пуйлл Пени Аннон, Голову Мудрости, лежащую в Бездне. В Анноне нет ни дня, ни ночи, потому я не мог знать, сколько времени я шел. Долго и трудно брел я черным берегом, что опоясывает бессолнечное море, мрачный соленый океан, из которого на рассвете выходит все сущее и погружается в него с наступлением ночи. Под тускло и гладко блестящей поверхностью в проникающем издалека бледном предрассветном свете передо мной лежал Ти Гвидр, Стеклянный Дом, в котором без конца распадаются и возникают элементы.
Вступив в пыльные, чадные коридоры, я подошел ко входу в замок Артура у Келливига в Керниу. Там сидел он среди воинов своего госгордда, и все они были недвижны и холодны, как камень, ожидая того дня, когда призовут их спасти Остров Придайн от чужеземной Напасти. И пока шел я своим путем, услышал я вдалеке во тьме горестный стон. Когда спросил я, кто там стонет и от чего страдает он, я услышал слабый шепот:
— Я Иддауг Кордд Придайн, чьи лживые слова вызвали вражду между Артуром и Медраудом, что привела к резне при Камлание. За три ночи до битвы я уехал далеко на север к камню, что зовется Ллех Лас в Придине. И здесь должен я претерпевать муки, поскольку из-за моего деяния Напасть пришла на Остров Придайн, и лживый народ ивисов вцепился своими когтями в юг Острова.
Ужасны были мучения Иддаута — по мере его преступления Ибо стал он петлей для врат, что ведут под камень, в Аннон, и каждый раз петля поворачивалась в его глазу. И когда открывалась дверь, скрежеща ржавчиной, так же кричал Иддауг Кордд Придайн, и чей вопль был ужаснее, никто не сможет сказать.
Я покинул это сырое место, поскольку дело мое не терпело дальнейших отлагательств. Я шел туда, где среди переплетенных корней могучего Древа, что растет в Середине Острова, соединяя небо и землю, в скале вырезан вход в пещеру. У этих врат на огромном узловатом корне сидел здоровенный неприветливый парень, положив на колени дубину. Когда я спросил его, как его зовут (хотя я прекрасно это знал), он угрюмо ответил:
— Я Глеулвид Гаваэлваур, здешний привратник, и входа сюда нет.
— Кто запретил входить сюда?
— Мой хозяин, — проворчал привратник, поднимая свою огромную дубинку. — Он не желает, чтобы ты входил.
— А кто твой хозяин?
— Этого я не могу тебе сказать и пройти тебе не дам.
Я страшно разозлился на наглость этого низкорожденного и выложил ему все, что было у меня на уме:
— Сдается мне, что твой хозяин не кто иной, как Хавган, Владыка Аннона. И можешь сказать ему, что если он не даст мне войти, то я опозорю его имя хулительной песней, от которой выскочат у него на лице три нарыва — стыда, позора и поношения. И когда вскочат у него три этих болезненных нарыва, я прокричу о них так, что этот крик услышат люди от Пенвэда на Юге до Пенрин Блатаон на Севере, и эхом прокатится он до проклятого Хребта Эсгайр Оэрвел в Иверддон. И от крика этого все женщины двора Хавгана выкинут плод, а те, что не были беременны, останутся бесплодны, как сброшенная змеиная шкура, до конца времен. Подумай об этом, Глеулвид Гаваэлваур!
— Значит, такой выбор предлагаешь ты моему господину? — спросил привратник.
— Именно, — ответил я. — И запомни: лишь одна часть моей жизни истекает, а твоей истекло уже шесть частей.
Глеулвид Гаваэлваур прорычал что-то себе в бороду. Но он не мог не признать основательности моих доводов и неохотно подвинулся, пропуская меня.
Прямо передо мной в непроглядную бездну уходил туннель. Я на ощупь искал свой путь вниз по узкой лестнице. И пока я спускался, меня охватил такой леденящий страх, какого я никогда прежде не испытывал, даже когда мне, младенцу, угрожала злоба кровожадного Кустеннина Горнеу на берегу у подножья Башни Бели, ни когда я висел над приливом в рыболовной запруде Гвиддно Гаранхира. Я приближался к священному месту, где сам воздух был вот-вот готов разродиться бедой.
Некоторое время я слепо пробирался через лабиринт ходов, идя на ощупь вдоль каменных стен, пока не увидел впереди еле заметное свечение. Поначалу оно было как светлячок, укрывшийся в густых кустах, затем, когда я два-три раза повернул за угол, я внезапно попал в длинный мрачный коридор, освещенный приземистыми сальными свечами, установленными в нишах вдоль стен. Они горели неверным пламенем, неприятно пахнущий чад облаком висел под закопченным сводчатым потолком.
Впервые вступив в Чертог Чудес (как это выяснилось), я невольно вздрогнул от удивления и страха. Во мраке вокруг меня сгрудились толпы огромных тварей. Там были туры, дикие лошади, большие олени и прочие твари с пограничья Севера. На миг мне показалось, будто бы я стою среди промерзших равнин, что опоясывают север за Ллихлином, потерявшись в беззвездной ночи среди тварей, что царят в этом пустынном краю.
Быстро оправившись от страха, я увидел, что то, что я принимал за живых существ, было лишь прекрасно выполненными рисунками на стенах галереи, причем очертания животных были подогнаны к очертаниям поверхности скалы. Красновато-коричневые, охряные, черные — цвета были переданы совершенно точно. Хотя я и знал, что это всего лишь изображения живых существ, я с трудом мог отделаться от впечатления, что из ноздрей лошади исходит теплое дыхание, что щетинистый вепрь точит клыки о камень или что грациозный рогатый олень ест лишайник у моих ног.
Все эго было по-настоящему живым, хотя и не было живо. Здесь собирались души животных, что бродят среди ветра по свету там, наверху. Здесь они оставались на веки веков, когда их смертная плоть гибла то от стрелы, то от мора, от копья охотника или древнего топора. Там, в верхнем мире, их плоть пожирали враги, которые потом собирали их кости и заворачивали в их засохшие сморщенные шкуры. Они исполняли обряды, чтобы вернуть этим костям прежний образ, что хранится здесь, в своей вечной первозданной силе, блеске и мощи.
Это было место чистоты и святости, и страх мой прошел. Двигаясь дальше, я обнаруживал все больше нарисованных на стенах изображений животных, еще более живых, чем прежние. Некоторые из них были сделаны из глины, и казалось, они идут за мной следом. Повернув в новую галерею, я, к удовольствию своему, обнаружил среди окружавшей меня толпы зверей Волка из Менвэда и Орла Бринаха, что были зачаты и рождены в один час со мной. На огромном рельефе там была изображена и ощетинившаяся свинья Хенвен, что века назад родила их на холодном склоне Риу Гивертух. А сверху, со скалы, пялилась на меня старая глазастая мыше-хватка, Сова из Кум Каулуд, ночная крикунья, что всегда предвещает снег и дождь, птица смерти, спутница Гвина маб Нудда. А рядом со мной плыл по грани тени древний одноглазый Лосось из Длин Ллиу, что вывел меня из логова Адданка Бездны.
Я радовался душой, поскольку воинство зверей и птиц давало мне силу даже большую, чем мой ауэн. Ведь ауэн — в земле, в желтизне первоцветов, в ветре, что летит среди планет. Он могуч и может создавать миры в мирах. Но эти миры отживут свой срок и затем, как лето в Гуйл Ауст, сползут в Бездну Аннона. Со зверьми же я делил их жизнетворную силу и животворную энайд, что струится во всех них, как ветер, который незаметно шевелит листву в зарослях в летний день. Человек обладает только одной энайд, которая по смерти его покидает тело и уходит за воды в Каэр Сиди. Но энайд птиц, и зверей, и рыб принадлежит им всем, как и земле, и вселенной, в которой они живут. Вот почему, когда люди убивают животное на охоте, они выполняют обряды, которые умиротворяют энайд животного и его друзей, что вместе владеют им. Так дошли мы до святилища в самом сердце лабиринта Я прекрасно понимал, что его Страж ненавидит меня (и было за что, честно говоря), и, кроме того, нелегко было вернуться назад, в верхнее царство, спустившись в лабиринт ходов. Но была нить, что связывала меня с Руфином, с его дорогами и акведуками и толпой чиновников, что составляют отчеты в Равенне и Каэр Кустеннин. Еще более крепкая нить связывала мой разум с разумом Талиесина — нитью его понимания земли с ее Четырьмя Четвертями вокруг ее Пупка, семью словами, сказанными при сотворении земли, семью планетами и семью нотами Арфы Тайрту и девятью элементами всего сущего.
Но теперь я страшился, как бы где-нибудь позади меня в переходах лабиринта не оборвалась моя жизненная нить, поскольку крепчайшие из уз — это пуповина земли. Я был отсечен от нее в моей продуваемой ветрами комнате над морем Хаврен, но сейчас я чувствовал, как она тянет меня вниз, в ночной покой.
Кто не хочет подольше поваляться поутру в мягкой постели в темную пору глубокой зимы, когда холмы покрыты снегом, рыба вмерзла в лед, волкам нет ни отдыха, ни сна, не звенят колокольчики, не слышен крик журавля к злые волны набрасываются на берег? А вечером снова ждет уютное ложе, на котором в тепле лежит его жена, и грудь ее белее лебединой, а глаза ярче, чем у трижды перелинявшего сокола. И после любовных забав отходит человек ко сну, опустив голову на белую руку, и тела и мысли сплетаются во сне. И все же, как и отец Диногада, должен он встать и прожить долгий, как жизнь, день — взять копье на плечо, пару собак и идти по следу косули и кабана среди голых деревьев на промерзшем склоне горы. Ему вставать и ложиться спать вместе с Бели Великим, когда тот поднимается по своей золотой арке — король в своем гуладе. Ему — полет сокола, падающего на добычу, ему впустую выпущенные стрелы, что вонзаются в дерн. Мы не можем оглянуться, не можем видеть, чья Верная Рука натянула лук и чье Меткое Око нацелило стрелу.
И все же как приятно отдохнуть и полежать спокойно! Светит полная луна, белы подушка и одеяло, а мокрый дождь и ветер, что свистит среди замерзших тростников, так далеко! Среди одетого мягким мехом воинства зверей, что ступали рядом со мной в пещере, лежавшей почти в самом сердце Аннона, я снова ощутил тепло чрева моей матери, в котором я мирно лежал, покуда не упала звезда с неба в окно Башни Бели. Ветер, что движет звезды, струился сквозь всех нас — этот ветер есть семя в земле, сок в стволе, кровь в жилах зверей. Моим было плавное изящество Орла Бринаха в потоке ветра, стремительный бег Волка Менвэда по открытой равнине, неукротимая сила свиньи Хенвен, клыками и рылом беспрерывно вгрызающейся в глубины земли.
И теперь все эти звери, змеи, драконы, птицы, мириады тварей, ведущих род из бездны, шли один за другим, тянулись узором, что струился, как энайд, связующий их всех воедино цепью жизни. Они шли, танцуя, текли по сосудам пещер лабиринта Аннона дрожащей живой струей.
Ходы извивались, как клубок сплетающихся змей. Мы вошли во внутренние ходы. Наш пульсирующий поток разбежался по темным сырым галереям. Встретившись снова, он закружился спиралью вокруг самого себя, трепеща в пространстве, как единое сердце, распрямляясь по всей длине в волнистой томности. Трижды по пятьдесят лет Белый Дракон терзал Красного, после чего трижды по пятьдесят лет Красный побеждал Белого, и из этого союза возродится Остров Могущества в трудах и страданиях.
Как угли горели во тьме глаза пантер и львов, золотым и алым дрожащим пламенем светились пятнистые шкуры тигров и леопардов. Королевская мощь сквозила в их ленивой силе, и солнце, и тепло, и свет. Из целительного сокращения змей вокруг пуйнт перведд вставала львиная мощь, высокая, как дерево в верхней тьме над горделивыми рогами антилопы и оленя.
И тысячи птиц пели на ветвях этого дерева, и вместе с ними пел я в своем птичьем одеянии, плывя по зачарованным мелодиям их песен. Временами мелодия взмывала и падала вместе с биением, что проходило по потоку зверей, но всегда ее ноты возвышались над этим ритмическим биением — такие же берущие за душу и манящие, как одинокое пенье жаворонка в чистом воздухе над ветреным нагорьем. Эта песня привлекает золотые взгляды счастливого солнца, развертывает зеленые листья на ветвях, наполняет чрево женщины живым теплом. Весело раскачиваются ветви деревьев, пляшут мелкие волны, земля оживает от гудения пчел.
Сердца танцоров бились все горячее, и мое — сильнее всех. Каждый возбужденный удар, казалось, выносил меня из бездны, в которую я невольно проник, переливы незримой музыки стали ступенями, ведущими к свету. Я стал гибок, как змея, вынослив, как волк, я парил, как орел. Я громко расхохотался — скоро я буду шагать по семи планетам, вступлю на звездные гвозди Колесницы Медведя, трону семь струн Арфы Тайрту!
— Спроси меня — я арфист! — так Ты сказал, войдя в Небесные Чертоги, где под закопченными сводами мерцали факелы. Своею Верной Рукой Ты коснулся струн, соединил в гармонии время и вечность, связал элементы мелодией, под которую мы шли в танце извилистыми недрами Аннона. Это круг, который кончается там же, где и начался, а начался он на высокой вершине Динллеу, в светлом круге под серебряной луной, и туда же поднимемся мы, когда путь подойдет к концу.
Над этой прекрасной вершиной простер бог Свою Руку, длинной Рукой Своей закручивая ветер, вращая огненные колеса звезд с яростными лучами. Это Его пляска заставляет землю опускаться, огонь — гореть, горы — содрогаться Ясно Его чело, светло, как серебряная луна; горит Его сверкающий глаз — и из него вытекает чистая Хаврен.
Но только после смерти во тьме пещеры под Ллех Эхимайнт возрождается новая жизнь под голос кукушки в Калан Май. Покуда не будет изгнан враг и огромный камень не будет отвален, не будет кинтевина, не будет Возрождения. Покуда не будет убит зверь, не отлетит его дух Лишь после этого вновь взметнется пляска на крыльях песни — без этой победы все лежит во прахе, и жуки сосут кровь во тьме.
Теперь я знал это, прежде чем дошел до конца. Я снова стоял перед входом в святилище, что лежит в самом сердце Аннона. Из-за порога пробивалось холодное сияние, словно свет отражающейся в горном озере луны. Я устал от пляски среди бесчисленных поворотов и извивов лабиринта, ослабел от страха перед тем, что лежит впереди.
Внезапно среди обольстительной истомы моего сна я ощутил, что среди нас — наш Хозяин и что мы попались в его ловушку. Он был огромен, и на всей земле нет ничего, что не было бы символом его величия. На голове его были раскидистые рога и уши Оленя из Рединвре. Глаза его были глубоки и проницательны, как глаза Совы из Кум Каулуд. У него был лошадиный хвост, и не было ни зверя, ни птицы, ни рыбы, что бегает, летает и плавает под небесами, что не была бы частью Хозяина Зверей. Но тело его было человеческим.
Он возвышался среди нас, поскольку был он больше любой клыкастой, зубастой или крылатой твари, что поклоняются ему и платят ему верностью. Дух Оленя, как буду я его называть, сидел, скрестив ноги, на высоком выступе скалы. На шее его была золотая гривна, в правой руке его была еще большая гривна, охватывавшая кольцом все воинство зверей, что собралось под ним. Из темной расселины рядом с ним выскользнула мерцающая, извивающаяся кольцами Дочь Ивора, которая что-то зашептала, выстреливая языком, на ухо своему Хозяину. Он схватил холодную рептилию за горло — и все-таки, казалось, его восхищала эта коварная, могучая тварь, которая единственная изо всех существ умудрилась похитить тайну бессмертия у богов. Тихое шипение змеи было единственным звуком, нарушавшим тишину пещеры. Олени, волки, львы и бесчисленные чудовища, среди которых был и я, униженно припали к земле, выжидательно глядя на своего Хозяина и его советницу, как псы на королевском пиру.
Сразу же я оказался в одиночестве перед ужасным властителем этого холодного места. Мне показалось, будто бы тяжесть всего мира опустилась на мои плечи и что смерть, начало и конец всех вещей ожидали меня в этом чертоге. Меня прошиб пот отчаянного страха, мне нестерпимо захотелось убежать отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Пусть будет твоим провожатым безумный Мирддин со змеиным посохом, и тогда ты едва ли потеряешь дорогу. Ведь одна змея — самец, другая — самка, как солнце и луна, небо и земля. Из их единения происходит гармония, которую ты ищешь, и, когда цель твоя будет достигнута, ты обнаружишь, что солнце всего лишь в одном шаге от океана, где лежит, умирая в пустынных краях Кернуна, блистательный Ллеу с Верной Рукой Его, и тело его возвращается туда, откуда он явился. Иди за радугой, пройди Двенадцать Домов, что стоят на Каэр Гвидион, вернись туда, откуда ты пришел, к изначальной гармонии:
Владыка! О, если бы мне лежать на груди любимой моей,
Когда люди Придайна ложатся спать и дрема на дне их очей.
Усталые люди крепко уснут, им всем отдохнуть пора
А мы с возлюбленною моей не будем спать до утра!
О ты, прелестнейшая из дев, бела и нежна всегда!
Моя возлюбленная, сестра, моя Утренняя Звезда!
Пускай священники нас клянут, пусть местью кипит родня,
Но в том, что любовь наша — смертный грех, никто не уверит меня!
Таковы были мои размышления и открытия по пути через Пуйлл Пени Аннон, Голову Мудрости, лежащую в Бездне. В Анноне нет ни дня, ни ночи, потому я не мог знать, сколько времени я шел. Долго и трудно брел я черным берегом, что опоясывает бессолнечное море, мрачный соленый океан, из которого на рассвете выходит все сущее и погружается в него с наступлением ночи. Под тускло и гладко блестящей поверхностью в проникающем издалека бледном предрассветном свете передо мной лежал Ти Гвидр, Стеклянный Дом, в котором без конца распадаются и возникают элементы.
Вступив в пыльные, чадные коридоры, я подошел ко входу в замок Артура у Келливига в Керниу. Там сидел он среди воинов своего госгордда, и все они были недвижны и холодны, как камень, ожидая того дня, когда призовут их спасти Остров Придайн от чужеземной Напасти. И пока шел я своим путем, услышал я вдалеке во тьме горестный стон. Когда спросил я, кто там стонет и от чего страдает он, я услышал слабый шепот:
— Я Иддауг Кордд Придайн, чьи лживые слова вызвали вражду между Артуром и Медраудом, что привела к резне при Камлание. За три ночи до битвы я уехал далеко на север к камню, что зовется Ллех Лас в Придине. И здесь должен я претерпевать муки, поскольку из-за моего деяния Напасть пришла на Остров Придайн, и лживый народ ивисов вцепился своими когтями в юг Острова.
Ужасны были мучения Иддаута — по мере его преступления Ибо стал он петлей для врат, что ведут под камень, в Аннон, и каждый раз петля поворачивалась в его глазу. И когда открывалась дверь, скрежеща ржавчиной, так же кричал Иддауг Кордд Придайн, и чей вопль был ужаснее, никто не сможет сказать.
Я покинул это сырое место, поскольку дело мое не терпело дальнейших отлагательств. Я шел туда, где среди переплетенных корней могучего Древа, что растет в Середине Острова, соединяя небо и землю, в скале вырезан вход в пещеру. У этих врат на огромном узловатом корне сидел здоровенный неприветливый парень, положив на колени дубину. Когда я спросил его, как его зовут (хотя я прекрасно это знал), он угрюмо ответил:
— Я Глеулвид Гаваэлваур, здешний привратник, и входа сюда нет.
— Кто запретил входить сюда?
— Мой хозяин, — проворчал привратник, поднимая свою огромную дубинку. — Он не желает, чтобы ты входил.
— А кто твой хозяин?
— Этого я не могу тебе сказать и пройти тебе не дам.
Я страшно разозлился на наглость этого низкорожденного и выложил ему все, что было у меня на уме:
— Сдается мне, что твой хозяин не кто иной, как Хавган, Владыка Аннона. И можешь сказать ему, что если он не даст мне войти, то я опозорю его имя хулительной песней, от которой выскочат у него на лице три нарыва — стыда, позора и поношения. И когда вскочат у него три этих болезненных нарыва, я прокричу о них так, что этот крик услышат люди от Пенвэда на Юге до Пенрин Блатаон на Севере, и эхом прокатится он до проклятого Хребта Эсгайр Оэрвел в Иверддон. И от крика этого все женщины двора Хавгана выкинут плод, а те, что не были беременны, останутся бесплодны, как сброшенная змеиная шкура, до конца времен. Подумай об этом, Глеулвид Гаваэлваур!
— Значит, такой выбор предлагаешь ты моему господину? — спросил привратник.
— Именно, — ответил я. — И запомни: лишь одна часть моей жизни истекает, а твоей истекло уже шесть частей.
Глеулвид Гаваэлваур прорычал что-то себе в бороду. Но он не мог не признать основательности моих доводов и неохотно подвинулся, пропуская меня.
Прямо передо мной в непроглядную бездну уходил туннель. Я на ощупь искал свой путь вниз по узкой лестнице. И пока я спускался, меня охватил такой леденящий страх, какого я никогда прежде не испытывал, даже когда мне, младенцу, угрожала злоба кровожадного Кустеннина Горнеу на берегу у подножья Башни Бели, ни когда я висел над приливом в рыболовной запруде Гвиддно Гаранхира. Я приближался к священному месту, где сам воздух был вот-вот готов разродиться бедой.
Некоторое время я слепо пробирался через лабиринт ходов, идя на ощупь вдоль каменных стен, пока не увидел впереди еле заметное свечение. Поначалу оно было как светлячок, укрывшийся в густых кустах, затем, когда я два-три раза повернул за угол, я внезапно попал в длинный мрачный коридор, освещенный приземистыми сальными свечами, установленными в нишах вдоль стен. Они горели неверным пламенем, неприятно пахнущий чад облаком висел под закопченным сводчатым потолком.
Впервые вступив в Чертог Чудес (как это выяснилось), я невольно вздрогнул от удивления и страха. Во мраке вокруг меня сгрудились толпы огромных тварей. Там были туры, дикие лошади, большие олени и прочие твари с пограничья Севера. На миг мне показалось, будто бы я стою среди промерзших равнин, что опоясывают север за Ллихлином, потерявшись в беззвездной ночи среди тварей, что царят в этом пустынном краю.
Быстро оправившись от страха, я увидел, что то, что я принимал за живых существ, было лишь прекрасно выполненными рисунками на стенах галереи, причем очертания животных были подогнаны к очертаниям поверхности скалы. Красновато-коричневые, охряные, черные — цвета были переданы совершенно точно. Хотя я и знал, что это всего лишь изображения живых существ, я с трудом мог отделаться от впечатления, что из ноздрей лошади исходит теплое дыхание, что щетинистый вепрь точит клыки о камень или что грациозный рогатый олень ест лишайник у моих ног.
Все эго было по-настоящему живым, хотя и не было живо. Здесь собирались души животных, что бродят среди ветра по свету там, наверху. Здесь они оставались на веки веков, когда их смертная плоть гибла то от стрелы, то от мора, от копья охотника или древнего топора. Там, в верхнем мире, их плоть пожирали враги, которые потом собирали их кости и заворачивали в их засохшие сморщенные шкуры. Они исполняли обряды, чтобы вернуть этим костям прежний образ, что хранится здесь, в своей вечной первозданной силе, блеске и мощи.
Это было место чистоты и святости, и страх мой прошел. Двигаясь дальше, я обнаруживал все больше нарисованных на стенах изображений животных, еще более живых, чем прежние. Некоторые из них были сделаны из глины, и казалось, они идут за мной следом. Повернув в новую галерею, я, к удовольствию своему, обнаружил среди окружавшей меня толпы зверей Волка из Менвэда и Орла Бринаха, что были зачаты и рождены в один час со мной. На огромном рельефе там была изображена и ощетинившаяся свинья Хенвен, что века назад родила их на холодном склоне Риу Гивертух. А сверху, со скалы, пялилась на меня старая глазастая мыше-хватка, Сова из Кум Каулуд, ночная крикунья, что всегда предвещает снег и дождь, птица смерти, спутница Гвина маб Нудда. А рядом со мной плыл по грани тени древний одноглазый Лосось из Длин Ллиу, что вывел меня из логова Адданка Бездны.
Я радовался душой, поскольку воинство зверей и птиц давало мне силу даже большую, чем мой ауэн. Ведь ауэн — в земле, в желтизне первоцветов, в ветре, что летит среди планет. Он могуч и может создавать миры в мирах. Но эти миры отживут свой срок и затем, как лето в Гуйл Ауст, сползут в Бездну Аннона. Со зверьми же я делил их жизнетворную силу и животворную энайд, что струится во всех них, как ветер, который незаметно шевелит листву в зарослях в летний день. Человек обладает только одной энайд, которая по смерти его покидает тело и уходит за воды в Каэр Сиди. Но энайд птиц, и зверей, и рыб принадлежит им всем, как и земле, и вселенной, в которой они живут. Вот почему, когда люди убивают животное на охоте, они выполняют обряды, которые умиротворяют энайд животного и его друзей, что вместе владеют им. Так дошли мы до святилища в самом сердце лабиринта Я прекрасно понимал, что его Страж ненавидит меня (и было за что, честно говоря), и, кроме того, нелегко было вернуться назад, в верхнее царство, спустившись в лабиринт ходов. Но была нить, что связывала меня с Руфином, с его дорогами и акведуками и толпой чиновников, что составляют отчеты в Равенне и Каэр Кустеннин. Еще более крепкая нить связывала мой разум с разумом Талиесина — нитью его понимания земли с ее Четырьмя Четвертями вокруг ее Пупка, семью словами, сказанными при сотворении земли, семью планетами и семью нотами Арфы Тайрту и девятью элементами всего сущего.
Но теперь я страшился, как бы где-нибудь позади меня в переходах лабиринта не оборвалась моя жизненная нить, поскольку крепчайшие из уз — это пуповина земли. Я был отсечен от нее в моей продуваемой ветрами комнате над морем Хаврен, но сейчас я чувствовал, как она тянет меня вниз, в ночной покой.
Кто не хочет подольше поваляться поутру в мягкой постели в темную пору глубокой зимы, когда холмы покрыты снегом, рыба вмерзла в лед, волкам нет ни отдыха, ни сна, не звенят колокольчики, не слышен крик журавля к злые волны набрасываются на берег? А вечером снова ждет уютное ложе, на котором в тепле лежит его жена, и грудь ее белее лебединой, а глаза ярче, чем у трижды перелинявшего сокола. И после любовных забав отходит человек ко сну, опустив голову на белую руку, и тела и мысли сплетаются во сне. И все же, как и отец Диногада, должен он встать и прожить долгий, как жизнь, день — взять копье на плечо, пару собак и идти по следу косули и кабана среди голых деревьев на промерзшем склоне горы. Ему вставать и ложиться спать вместе с Бели Великим, когда тот поднимается по своей золотой арке — король в своем гуладе. Ему — полет сокола, падающего на добычу, ему впустую выпущенные стрелы, что вонзаются в дерн. Мы не можем оглянуться, не можем видеть, чья Верная Рука натянула лук и чье Меткое Око нацелило стрелу.
И все же как приятно отдохнуть и полежать спокойно! Светит полная луна, белы подушка и одеяло, а мокрый дождь и ветер, что свистит среди замерзших тростников, так далеко! Среди одетого мягким мехом воинства зверей, что ступали рядом со мной в пещере, лежавшей почти в самом сердце Аннона, я снова ощутил тепло чрева моей матери, в котором я мирно лежал, покуда не упала звезда с неба в окно Башни Бели. Ветер, что движет звезды, струился сквозь всех нас — этот ветер есть семя в земле, сок в стволе, кровь в жилах зверей. Моим было плавное изящество Орла Бринаха в потоке ветра, стремительный бег Волка Менвэда по открытой равнине, неукротимая сила свиньи Хенвен, клыками и рылом беспрерывно вгрызающейся в глубины земли.
И теперь все эти звери, змеи, драконы, птицы, мириады тварей, ведущих род из бездны, шли один за другим, тянулись узором, что струился, как энайд, связующий их всех воедино цепью жизни. Они шли, танцуя, текли по сосудам пещер лабиринта Аннона дрожащей живой струей.
Ходы извивались, как клубок сплетающихся змей. Мы вошли во внутренние ходы. Наш пульсирующий поток разбежался по темным сырым галереям. Встретившись снова, он закружился спиралью вокруг самого себя, трепеща в пространстве, как единое сердце, распрямляясь по всей длине в волнистой томности. Трижды по пятьдесят лет Белый Дракон терзал Красного, после чего трижды по пятьдесят лет Красный побеждал Белого, и из этого союза возродится Остров Могущества в трудах и страданиях.
Как угли горели во тьме глаза пантер и львов, золотым и алым дрожащим пламенем светились пятнистые шкуры тигров и леопардов. Королевская мощь сквозила в их ленивой силе, и солнце, и тепло, и свет. Из целительного сокращения змей вокруг пуйнт перведд вставала львиная мощь, высокая, как дерево в верхней тьме над горделивыми рогами антилопы и оленя.
И тысячи птиц пели на ветвях этого дерева, и вместе с ними пел я в своем птичьем одеянии, плывя по зачарованным мелодиям их песен. Временами мелодия взмывала и падала вместе с биением, что проходило по потоку зверей, но всегда ее ноты возвышались над этим ритмическим биением — такие же берущие за душу и манящие, как одинокое пенье жаворонка в чистом воздухе над ветреным нагорьем. Эта песня привлекает золотые взгляды счастливого солнца, развертывает зеленые листья на ветвях, наполняет чрево женщины живым теплом. Весело раскачиваются ветви деревьев, пляшут мелкие волны, земля оживает от гудения пчел.
Сердца танцоров бились все горячее, и мое — сильнее всех. Каждый возбужденный удар, казалось, выносил меня из бездны, в которую я невольно проник, переливы незримой музыки стали ступенями, ведущими к свету. Я стал гибок, как змея, вынослив, как волк, я парил, как орел. Я громко расхохотался — скоро я буду шагать по семи планетам, вступлю на звездные гвозди Колесницы Медведя, трону семь струн Арфы Тайрту!
— Спроси меня — я арфист! — так Ты сказал, войдя в Небесные Чертоги, где под закопченными сводами мерцали факелы. Своею Верной Рукой Ты коснулся струн, соединил в гармонии время и вечность, связал элементы мелодией, под которую мы шли в танце извилистыми недрами Аннона. Это круг, который кончается там же, где и начался, а начался он на высокой вершине Динллеу, в светлом круге под серебряной луной, и туда же поднимемся мы, когда путь подойдет к концу.
Над этой прекрасной вершиной простер бог Свою Руку, длинной Рукой Своей закручивая ветер, вращая огненные колеса звезд с яростными лучами. Это Его пляска заставляет землю опускаться, огонь — гореть, горы — содрогаться Ясно Его чело, светло, как серебряная луна; горит Его сверкающий глаз — и из него вытекает чистая Хаврен.
Но только после смерти во тьме пещеры под Ллех Эхимайнт возрождается новая жизнь под голос кукушки в Калан Май. Покуда не будет изгнан враг и огромный камень не будет отвален, не будет кинтевина, не будет Возрождения. Покуда не будет убит зверь, не отлетит его дух Лишь после этого вновь взметнется пляска на крыльях песни — без этой победы все лежит во прахе, и жуки сосут кровь во тьме.
Теперь я знал это, прежде чем дошел до конца. Я снова стоял перед входом в святилище, что лежит в самом сердце Аннона. Из-за порога пробивалось холодное сияние, словно свет отражающейся в горном озере луны. Я устал от пляски среди бесчисленных поворотов и извивов лабиринта, ослабел от страха перед тем, что лежит впереди.
Внезапно среди обольстительной истомы моего сна я ощутил, что среди нас — наш Хозяин и что мы попались в его ловушку. Он был огромен, и на всей земле нет ничего, что не было бы символом его величия. На голове его были раскидистые рога и уши Оленя из Рединвре. Глаза его были глубоки и проницательны, как глаза Совы из Кум Каулуд. У него был лошадиный хвост, и не было ни зверя, ни птицы, ни рыбы, что бегает, летает и плавает под небесами, что не была бы частью Хозяина Зверей. Но тело его было человеческим.
Он возвышался среди нас, поскольку был он больше любой клыкастой, зубастой или крылатой твари, что поклоняются ему и платят ему верностью. Дух Оленя, как буду я его называть, сидел, скрестив ноги, на высоком выступе скалы. На шее его была золотая гривна, в правой руке его была еще большая гривна, охватывавшая кольцом все воинство зверей, что собралось под ним. Из темной расселины рядом с ним выскользнула мерцающая, извивающаяся кольцами Дочь Ивора, которая что-то зашептала, выстреливая языком, на ухо своему Хозяину. Он схватил холодную рептилию за горло — и все-таки, казалось, его восхищала эта коварная, могучая тварь, которая единственная изо всех существ умудрилась похитить тайну бессмертия у богов. Тихое шипение змеи было единственным звуком, нарушавшим тишину пещеры. Олени, волки, львы и бесчисленные чудовища, среди которых был и я, униженно припали к земле, выжидательно глядя на своего Хозяина и его советницу, как псы на королевском пиру.
Сразу же я оказался в одиночестве перед ужасным властителем этого холодного места. Мне показалось, будто бы тяжесть всего мира опустилась на мои плечи и что смерть, начало и конец всех вещей ожидали меня в этом чертоге. Меня прошиб пот отчаянного страха, мне нестерпимо захотелось убежать отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89