Орлы, парящие в воздушной бездне среди скалистых пиков, или испуганный олень, опрометью несущийся среди папоротников, были не скорее нас.
Пока мы яростным галопом неслись вперед и вперед, Талиесин бросил мне вопрос:
— Что слаще меда?
— Нетрудно сказать! — отозвался я. — Беседа друзей.
Он без перерыва засыпал меня вопросами, на которые я столь же легко отвечал:
— Что быстрее ветра?
— Мысль.
— Что острее меча?
— Разум.
— Что белее снега?
— Истина.
— Что легче искры?
— Мысли женщины между двумя мужчинами. Звонкий смех Талиесина прокатился между скалами и серебром рассыпался по светлым руслам горных речушек, когда увидел он (я думаю, что он уже давно это знал), что встретил равного себе по искусности в словах и по мудрости. Мы подъехали к началу огромного прохода между горами, чьи белые вершины ярко сверкали в пропитанном солнцем воздухе. За ними, в конце каменистой темной впадины, искрились воды чудесного, окаймленного лесом озерка. Мы осадили наших запыхавшихся коней на травянистом пригорке. Греясь на солнце, мы осматривали тенистую долину, и манящую воду, и далекую стену гор. Мне очень нравилось и место, и время. В ущельях и лощинах росли березовые рощицы. В косых лучах низкого весеннего солнца они казались орехово-коричневыми. Холмы в угасающем свете позднего полудня тоже стали рыжеватыми. В нескольких шагах от нас на насыпном кургане возвышалась огромная груда камней.
— Это кайрн короля Дивнаола Старого, — крикнул против ветра Талиесин. — Он дал законы и справедливость людям Севера, и от него происходит племя Киннвид.
Я посмотрел на кайрн, на средоточие порядка и справедливости, которые вершат в своих владениях короли и без которых все разрушилось бы и рассыпалось в беспорядке — как эти камни до того, как их тут собрали и сложили в память мудрого короля, чьи кости лежат в этом кургане.
Чья гробница в теснине Аргоэд?
Дивнаола Хена, предводителя воинств,
Чье правосудие было могучим в этой стране.
Я понимал, что Талиесин привез меня сюда, за все эти десятки миль, не ради того, чтобы посмотреть на могилу короля, сколь бы славен он ни был, потому я выжидательно смотрел на него. Он улыбнулся и, потянув за повод, указал на неровную цепь леса по правую руку от нас. За ним высоко в облака уходила огромная гора. Я кивнул, и мы вместе повернули коней. Хотя, на мой взгляд, мы давно уже совсем заблудились, Талиесин явно знал дорогу. Мы поднялись по каменистой осыпи среди голых, потрепанных ветром деревьев, обрамлявших светлый, прыгавший по камням ручеек, затем погрузились в лабиринт узких извилистых лощин, пересекли болото, по которому, казалось, никогда не ступала нога человека, и пустились петлять по густому лесу. Через молодые листья пробивался тусклый зеленый свет — прямо как в том подводном мире, в котором я однажды путешествовал вместе с Лососем из Ллин Ллиу. Потом мы внезапно выехали из зарослей к подножью горы — по ее размерам и величественному виду я понял, что это та самая, которую мы прежде видели.
Подъем стал крутым и обрывистым, и нам пришлось спешиться и привязать коней к одинокому терновому кусту. На ветке этого куста на алой перевязи висел золотой рог. Талиесин снял его и несколько мгновений внимательно рассматривал. Затем он поднес его к губам и извлек длинный чистый звук, эхом отдавшийся от склона горы. Скала отвечала скале, пока эхо, рассыпавшись, не затихло в далеких лощинах.
Повесив рог на место, мой спутник повел меня вперед по длинной тропе, что, извиваясь, взбиралась по голому склону горы, покуда мы не оказались высоко над местностью, по которой нам только что довелось путешествовать. Временами оглядываясь назад, я сделал вывод, что вижу большую часть гористой страны Аргоэд Ллойвайн: холмы, подернутые голубой дымкой, далее волшебные леса и внизу — свинцовые мрачные воды огромного забытого озера. Там не было ни единого следа человека — ни дымка, ни стука топора дровосека. Единственным звуком был дальний шум реки, наполнявшей долину слабым дрожащим пением — только это да еще тихий свист ветра в ушах.
Вершины гор были все еще покрыты снегом. Солнце пыталось пробиться к ним через бледную пелену облаков. После долгого, изнурительного, тяжелого подъема мы добрались до забитых снегом впадин, что попадались среди зарослей бурого зимнего вереска. Несмотря на время года, я весь взмок и с радостью последовал примеру Талиесина, который остановился, чтобы охладить лицо снегом. Пустившись дальше, мы вскоре добрались до снегов, толстым слоем укрывавших дерн и сланец. Шум реки в далекой долине стал таким слабым, что его почти не было слышно, и, приблизившись к вершине гребня, мы увидели, что гора, на которую мы поднимались, была окружена угрюмо возвышавшимися скальными стенами.
Снег был мокрый. Мы оскальзывались на каждом шагу и ползли вверх не быстрее улитки. Руки и ноги мои гудели, голова трещала, я задыхался — воздух становился все более разреженным, а у меня не хватало выносливости. Я уже не знал, сколько мы карабкались вверх. Десять и двадцать, десять и сорок — сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз лежал на огромной медвежьей шкуре у очага короля Гвиддно?
Я начал осознавать, что дальше идти не могу, и, собравшись с духом, решил попросить Талиесина остановиться на миг, прервать свою безжалостную ходьбу. До того мгновения он ни разу не заговорил со мной, ни разу не глянул на меня, но, почувствовав мою слабость, бард схватил меня за руку. Он волок меня почти из последних сил, заставляя взбираться на гребень холма, что был перед нами. Там Талиесин позволил мне ненадолго остановиться, и я стоял, задыхаясь, как собака в жгучем месяце Ауст, когда пересыхают потоки у горных хаводай.
Передо мной открывался вид, который стоил того, чтобы посмотреть. Короткая передышка и это зрелище придачи мне сил, чтобы продолжить наше странное путешествие. Впереди лежала широкая снежная долина, сверкая и искрясь так, что голова кружилась. По обе стороны белую ложбину охватывали обрывистые скалы, а сверху ее укрывали серые, неразличимые, бездушные облака. Параллельные скальные стены вели все вперед, наверх, к окутанной облаками горе, вонзающейся в высокое, неведомое верхнее небо, чье громоздкое брюхо запечатывало дальний конец этой долины одиночества.
Мы продолжали наше восхождение по одной из каменных ступеней, что была слева. Идти, идти, идти — все труднее становилось отвоевывать каждый шаг, поднимаясь по покрытым зернистым снегом ступеням. Потом стало еще хуже — когда толстый слой мокрой грязи сменился полурастаявшим льдом, что покрывал путь по гребню горы. Раз я чуть не поскользнулся, когда огромный черный ворон вылетел из глубины и пролетел перед моим лицом.
Теперь, к моему беспокойству, мы медленно ползли по ледяному острому узкому краю самого гребня — такому острому и узкому, что он напоминал слегка притупившийся клинок, края которого загнулись вверх. По какому-то капризу взбудораженного воображения я подумал — не ползем ли мы по Бронллауну, клинку Ослы Киллеллваура? Широк и короток он, и когда Артур со своей свитой придет на берег темной реки, ища узкого места для перехода, над мутной водой будет положен этот клинок. И хватит такого моста для всех войск Острова Придайн и Трех Близлежащих Островов вместе с их поклажей.
Тропинка бежала по краю гребня, и была она такой узкой, что два человека не могли бы разойтись. По обе стороны вниз обрывались скалы, гладкие, как полированная сталь. Когда мы вступили на этот страшный мост, я осмелился бросить вниз неосторожный взгляд. Сквозь просветы в рваных облаках я увидел далеко внизу неподвижную блестящую полосу реки, похожей на спящую змею. Расстояние было таким, что меня просто потянуло туда, и я с дрожью повернулся, чтобы зацепиться взглядом за правый край меча-моста, но и там у меня закружилась голова, мой взгляд потянуло вниз, к маленькому непроглядно-черному озерку, мрачно покоящемуся в окружении темных страшных утесов.
Дрожа, я уставился на спину моего спутника, уверенно идущего впереди меня. Вскоре нас окутал моросящий горный туман, и камни у нас под ногами стали предательски скользкими, даже еще хуже, чем прежде. Туман скрыл от глаз страшную пропасть, но из воображения ее изгнать не мог. Один неверный шаг, и я, переворачиваясь в воздухе, полечу в бездну. Так высоко лежала тропа и так далеко внизу осталась долина, что я больше не ощущал, что иду по земле. Может, мы поднимались по Каэр Гвидион в ночное небо — ведь никто не говорил, что это не так. Время, пространство и память растворились. Снова я плыл среди стихий, хотя на сей раз я двигался сквозь туман, а не через океан, и никто не помогал мне и не указывал путь.
Мокрый от дождя, окутанный туманом, я стал жертвой причудливых видений. Злобные образы выплывали из мрака — змеи и псоглавцы, страшный лев рыкающий. В конце концов они не причинили мне зла, хотя, не скрою, наполнили мою душу ужасом. Все время я слышал вокруг скок незримого воинства, пенье рогов и лай псов. Тропинка у меня под ногами казалась все более узкой, пока не стала шириной в волосок и скользкой, как спина угря. Иногда мне чудилось, будто бы она извивается, как змея, поднимаясь на высоту корабельной мачты.
В моем мозгу проплывали, кружась, видения опасности и одиночества. Ежевика, крапива, колючие кусты цеплялись за мою одежду и терзали кожу. Я продирался сквозь их заросли, движения мои стали тяжелыми, усталыми, медленными. Внезапно впереди вспыхнуло пламя и яростно покатилось ко мне. Я закрыл глаза и беспомощно склонил голову, но, когда я снова поднял взгляд, пожар уже угас так же внезапно, как вспыхнул. Сзади взревело, словно океан во всей ярости своей восстал на меня единой волною. От страха ли, от упрямства ли, от усталости ли — не знаю, но я не мог заставить себя обернуться. Рев, треск, грохот надолго заполнили мой слух, но, как только все это кончилось, больше никакого обмана чувств не возникало.
Не могу сказать, сколько тянулась эта пытка, но для меня прошли пятьдесят веков из веков — от Создания до смерти в Судный День божественного Ллеу. И вдруг туман резко рассеялся, и я увидел перед собой крутой, почти отвесный подъем, где наш мост-клинок упирался в склон горы. Туман висел внизу и сверху, и мне показалось, что летящие облака бросают быстрые тени, снующие вверх-вниз по грубой скальной стене, как летучие мыши. Ослепительная вспышка света сразу же осветила всю эту неестественную сцену, а за ней последовал оглушительный треск, осколками разлетевшийся в моем одурманенном сознании. Колесо Тарана тяжко прокатилось по склону утеса, и в это время меня окутала такая непроглядная тьма, которой я никогда прежде не видел.
Зазубренная полоса протянулась по скале, мгновенно превратившись в моем расстроенном воображении в рельеф, приняв форму рунической надписи, смысл которой от невежества и страха моего был для меня туманным. Карканье ворона, раздавшееся в темноте, чуть ли не обрадовало меня. По крайней мере это была тварь из плоти и крови, хотя вряд ли его резкая речь звучала успокаивающе, насколько я ее понимал.
Теперь мы карабкались как могли по отвесной скале, что возвышалась над нами. Мои одежды порвались и промокли, руки и ноги были все в синяках и ссадинах, а разум наполняли тысячи ужасных образов. Давно уже Талиесин не оборачивался ко мне, и я видел только подметки его башмаков, когда он перебирался с одного крошечного уступа на другой. До тех пор я считал его цель благой, но теперь я начал сомневаться. Куда и зачем он вел меня?
Теперь я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться назад, и все мои мысли были устремлены к тому, чтобы отметить каждую щелку, с помощью которой мой проводник совершал свой мучительный подъем. Было страшно холодно, и вряд ли выдавалось хоть одно мгновение, когда порыв ветра не пытался гневно сбросить нас с этого отвесного склона. Я все время бормотал наговоры, моля о защите Верной Руки Твоей. Я не мог далее скрывать свой страх и отнюдь не стыдился этого. Догадываясь, куда меня сейчас занесло, я вспомнил жуткие строфы из поэмы «Кад Годдеу»:
Не спи, гляди, бди каждую полночь,
Следи за мрачной горой Меллун:
По бедра в крови будешь ты ползать!
Мои башмаки из крепчайшей оленьей кожи изорвались в клочья, штаны тоже были в лохмотьях. Тряпки прилипали к моему истерзанному телу — отсырев ли в горном тумане, пропитавшись ли кровью — не знаю. Не скоро смог я оторвать взгляд от подметок башмаков Талиесина.
Нудно было бы описывать подъем до конца — мы все так же мучительно, с трудом ползли вверх дни или недели, вот и все, что я могу сказать. Мы, несомненно, забрались очень высоко, далеко от земли. Полагаю, мы были где-то в срединных небесах. Наконец настало мгновение, когда Талиесин как-то нырнул в туман, что клубился вокруг нас, и я оказался один во всем пространстве. Затем я уцепился руками за выступ, подтянулся, кувыркнулся вперед и без сил упал на маленьком ровном пятачке. Это был Прыжок Лосося, которому научил меня мудрый старый Лосось из Ллин Ллиу. Он-то и спас мне жизнь в это мгновение.
Мы были на вершине горы Меллун, на круглой площадке, широкой, как двор короля Гвиддно, окруженной скалами и укрытой туманом, словно крышей, несмотря на сильнейший ветер, с визгом кружившийся среди мокрых скользких камней. Посередине площадки, у квадратной каменной глыбы, стоял Талиесин. Ветер раздувал его плащ, рвал его мокрые волосы и бороду. На камне лежала доска для игры в гвиддвилл, и фигурки были расставлены так, как остались они на доске во Вратах Гвиддно после Гвина маб Нудда и его Дикой Охоты. Губы Талиесина зашевелились, и хотя из-за порывов ветра я не мог слышать, что он говорит, я знал, что произносит он следующие строки:
Он — дитя и муж, и старец седой,
Что без рук и ног долго жил пол водой,
Безымянный — хотя и был наречен,
Тот, кто девою-чародейкой рожден.
Чародейки сын — но был он крещен.
Знаешь ты его? Человек ли он?
Я улыбнулся, насколько это позволили мне стучащие зубы, и утвердительно кивнул. Этот человек явно знал больше, чем я думал.
Я сел, скрестив ноги, на камень и стал рассматривать доску. Я понял, что мы вернулись к класу Ллеу — к тому самому, который нарушил Гвин маб Нудд в Нос Калан Гаэф при дворе Гвиддно Гаранхира. Здесь был клас горных вершин, на котором мы сидели среди грязного тумана и хлещущего дождя, и королевский клас посередине игральной доски. И каждый клас — против ран, против потопления, против чар, против огня, против волков, против всякого зла.
Первый ход выпал моему противнику. Он сделал его с самоуверенной решительностью. Я выжидательно поднял взгляд, поскольку пора было объявить о ставке. К своему беспокойству, я увидел, как на плечо Талиесина опустился огромный, блестящий иссиня-черный ворон и уставился круглыми маленькими глазками на игральную доску. Итак, в игру вступил Сам, и Его Верная Рука будет направлять ее! И ставка будет не из малых — сама грядущая судьба Острова Могущества. Ибо чернота Ворона — чернота пустоты предначальной, полет Его — полет творящего ветра, чье дыхание проносилось над рождающейся землей, и карканье Его — голос Того, Кто приказал жизни — быть.
Несмотря на жестокий холод и хлещущий дождь, я немного приободрился, и сердце в груди моей забилось горячее. Внешне я все воспринимал смутно, но внутри все сияло и расширялось. Ауэн нисходил на меня, и по легкой пене на устах Талиесина я понял, что с ним творится то же самое. Темным дерзким взглядом впился он в мои глаза, и мы начали передвигать фигурки, даже не глядя на доску. Туман так близко подполз к нам, что даже скальную площадку закрыли облака, взобравшиеся по склону горы и клубившиеся теперь вокруг наших ног. Я, Талиесин и Ворон были одни среди бесформенного хаоса, который был и будет, и через то, как мы передвигали фигурки в гвиддвилле, Тот, кто направляет бесконечное переустройство космических осколков, лепил мир заново. Вскоре увидим мы то, что я всегда опасался узнать, — то чему еще только предстоит свершиться. Ибо предвиденье — конец свободы. Рок — это тот путь, с которого даже боги и их потомки не могут свернуть.
Я почувствовал, что наши разумы сплелись воедино. Мы осторожно начали игру с недавнего прошлого, надеясь, что, возможно, нам удастся предотвратить то, что — по крайней мере для смертных — пока еще кажется неустойчивым и переменчивым. Нашим предметом была последняя осенняя война в Диведе, когда Мэлгон установил свое верховное господство на Юге. Тогда погибли Кедвиу и Кадван, лучшие воины своего народа, порей битвы, что насытили воронов перед крепостными валами, предпочитая смерть на поле брани достойному погребению, что было их по праву:
Яростны были в бою те злые клинки,
Что лили кровь и рубили щиты в куски
Спокойным и мрачным было лицо Талиесина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Пока мы яростным галопом неслись вперед и вперед, Талиесин бросил мне вопрос:
— Что слаще меда?
— Нетрудно сказать! — отозвался я. — Беседа друзей.
Он без перерыва засыпал меня вопросами, на которые я столь же легко отвечал:
— Что быстрее ветра?
— Мысль.
— Что острее меча?
— Разум.
— Что белее снега?
— Истина.
— Что легче искры?
— Мысли женщины между двумя мужчинами. Звонкий смех Талиесина прокатился между скалами и серебром рассыпался по светлым руслам горных речушек, когда увидел он (я думаю, что он уже давно это знал), что встретил равного себе по искусности в словах и по мудрости. Мы подъехали к началу огромного прохода между горами, чьи белые вершины ярко сверкали в пропитанном солнцем воздухе. За ними, в конце каменистой темной впадины, искрились воды чудесного, окаймленного лесом озерка. Мы осадили наших запыхавшихся коней на травянистом пригорке. Греясь на солнце, мы осматривали тенистую долину, и манящую воду, и далекую стену гор. Мне очень нравилось и место, и время. В ущельях и лощинах росли березовые рощицы. В косых лучах низкого весеннего солнца они казались орехово-коричневыми. Холмы в угасающем свете позднего полудня тоже стали рыжеватыми. В нескольких шагах от нас на насыпном кургане возвышалась огромная груда камней.
— Это кайрн короля Дивнаола Старого, — крикнул против ветра Талиесин. — Он дал законы и справедливость людям Севера, и от него происходит племя Киннвид.
Я посмотрел на кайрн, на средоточие порядка и справедливости, которые вершат в своих владениях короли и без которых все разрушилось бы и рассыпалось в беспорядке — как эти камни до того, как их тут собрали и сложили в память мудрого короля, чьи кости лежат в этом кургане.
Чья гробница в теснине Аргоэд?
Дивнаола Хена, предводителя воинств,
Чье правосудие было могучим в этой стране.
Я понимал, что Талиесин привез меня сюда, за все эти десятки миль, не ради того, чтобы посмотреть на могилу короля, сколь бы славен он ни был, потому я выжидательно смотрел на него. Он улыбнулся и, потянув за повод, указал на неровную цепь леса по правую руку от нас. За ним высоко в облака уходила огромная гора. Я кивнул, и мы вместе повернули коней. Хотя, на мой взгляд, мы давно уже совсем заблудились, Талиесин явно знал дорогу. Мы поднялись по каменистой осыпи среди голых, потрепанных ветром деревьев, обрамлявших светлый, прыгавший по камням ручеек, затем погрузились в лабиринт узких извилистых лощин, пересекли болото, по которому, казалось, никогда не ступала нога человека, и пустились петлять по густому лесу. Через молодые листья пробивался тусклый зеленый свет — прямо как в том подводном мире, в котором я однажды путешествовал вместе с Лососем из Ллин Ллиу. Потом мы внезапно выехали из зарослей к подножью горы — по ее размерам и величественному виду я понял, что это та самая, которую мы прежде видели.
Подъем стал крутым и обрывистым, и нам пришлось спешиться и привязать коней к одинокому терновому кусту. На ветке этого куста на алой перевязи висел золотой рог. Талиесин снял его и несколько мгновений внимательно рассматривал. Затем он поднес его к губам и извлек длинный чистый звук, эхом отдавшийся от склона горы. Скала отвечала скале, пока эхо, рассыпавшись, не затихло в далеких лощинах.
Повесив рог на место, мой спутник повел меня вперед по длинной тропе, что, извиваясь, взбиралась по голому склону горы, покуда мы не оказались высоко над местностью, по которой нам только что довелось путешествовать. Временами оглядываясь назад, я сделал вывод, что вижу большую часть гористой страны Аргоэд Ллойвайн: холмы, подернутые голубой дымкой, далее волшебные леса и внизу — свинцовые мрачные воды огромного забытого озера. Там не было ни единого следа человека — ни дымка, ни стука топора дровосека. Единственным звуком был дальний шум реки, наполнявшей долину слабым дрожащим пением — только это да еще тихий свист ветра в ушах.
Вершины гор были все еще покрыты снегом. Солнце пыталось пробиться к ним через бледную пелену облаков. После долгого, изнурительного, тяжелого подъема мы добрались до забитых снегом впадин, что попадались среди зарослей бурого зимнего вереска. Несмотря на время года, я весь взмок и с радостью последовал примеру Талиесина, который остановился, чтобы охладить лицо снегом. Пустившись дальше, мы вскоре добрались до снегов, толстым слоем укрывавших дерн и сланец. Шум реки в далекой долине стал таким слабым, что его почти не было слышно, и, приблизившись к вершине гребня, мы увидели, что гора, на которую мы поднимались, была окружена угрюмо возвышавшимися скальными стенами.
Снег был мокрый. Мы оскальзывались на каждом шагу и ползли вверх не быстрее улитки. Руки и ноги мои гудели, голова трещала, я задыхался — воздух становился все более разреженным, а у меня не хватало выносливости. Я уже не знал, сколько мы карабкались вверх. Десять и двадцать, десять и сорок — сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз лежал на огромной медвежьей шкуре у очага короля Гвиддно?
Я начал осознавать, что дальше идти не могу, и, собравшись с духом, решил попросить Талиесина остановиться на миг, прервать свою безжалостную ходьбу. До того мгновения он ни разу не заговорил со мной, ни разу не глянул на меня, но, почувствовав мою слабость, бард схватил меня за руку. Он волок меня почти из последних сил, заставляя взбираться на гребень холма, что был перед нами. Там Талиесин позволил мне ненадолго остановиться, и я стоял, задыхаясь, как собака в жгучем месяце Ауст, когда пересыхают потоки у горных хаводай.
Передо мной открывался вид, который стоил того, чтобы посмотреть. Короткая передышка и это зрелище придачи мне сил, чтобы продолжить наше странное путешествие. Впереди лежала широкая снежная долина, сверкая и искрясь так, что голова кружилась. По обе стороны белую ложбину охватывали обрывистые скалы, а сверху ее укрывали серые, неразличимые, бездушные облака. Параллельные скальные стены вели все вперед, наверх, к окутанной облаками горе, вонзающейся в высокое, неведомое верхнее небо, чье громоздкое брюхо запечатывало дальний конец этой долины одиночества.
Мы продолжали наше восхождение по одной из каменных ступеней, что была слева. Идти, идти, идти — все труднее становилось отвоевывать каждый шаг, поднимаясь по покрытым зернистым снегом ступеням. Потом стало еще хуже — когда толстый слой мокрой грязи сменился полурастаявшим льдом, что покрывал путь по гребню горы. Раз я чуть не поскользнулся, когда огромный черный ворон вылетел из глубины и пролетел перед моим лицом.
Теперь, к моему беспокойству, мы медленно ползли по ледяному острому узкому краю самого гребня — такому острому и узкому, что он напоминал слегка притупившийся клинок, края которого загнулись вверх. По какому-то капризу взбудораженного воображения я подумал — не ползем ли мы по Бронллауну, клинку Ослы Киллеллваура? Широк и короток он, и когда Артур со своей свитой придет на берег темной реки, ища узкого места для перехода, над мутной водой будет положен этот клинок. И хватит такого моста для всех войск Острова Придайн и Трех Близлежащих Островов вместе с их поклажей.
Тропинка бежала по краю гребня, и была она такой узкой, что два человека не могли бы разойтись. По обе стороны вниз обрывались скалы, гладкие, как полированная сталь. Когда мы вступили на этот страшный мост, я осмелился бросить вниз неосторожный взгляд. Сквозь просветы в рваных облаках я увидел далеко внизу неподвижную блестящую полосу реки, похожей на спящую змею. Расстояние было таким, что меня просто потянуло туда, и я с дрожью повернулся, чтобы зацепиться взглядом за правый край меча-моста, но и там у меня закружилась голова, мой взгляд потянуло вниз, к маленькому непроглядно-черному озерку, мрачно покоящемуся в окружении темных страшных утесов.
Дрожа, я уставился на спину моего спутника, уверенно идущего впереди меня. Вскоре нас окутал моросящий горный туман, и камни у нас под ногами стали предательски скользкими, даже еще хуже, чем прежде. Туман скрыл от глаз страшную пропасть, но из воображения ее изгнать не мог. Один неверный шаг, и я, переворачиваясь в воздухе, полечу в бездну. Так высоко лежала тропа и так далеко внизу осталась долина, что я больше не ощущал, что иду по земле. Может, мы поднимались по Каэр Гвидион в ночное небо — ведь никто не говорил, что это не так. Время, пространство и память растворились. Снова я плыл среди стихий, хотя на сей раз я двигался сквозь туман, а не через океан, и никто не помогал мне и не указывал путь.
Мокрый от дождя, окутанный туманом, я стал жертвой причудливых видений. Злобные образы выплывали из мрака — змеи и псоглавцы, страшный лев рыкающий. В конце концов они не причинили мне зла, хотя, не скрою, наполнили мою душу ужасом. Все время я слышал вокруг скок незримого воинства, пенье рогов и лай псов. Тропинка у меня под ногами казалась все более узкой, пока не стала шириной в волосок и скользкой, как спина угря. Иногда мне чудилось, будто бы она извивается, как змея, поднимаясь на высоту корабельной мачты.
В моем мозгу проплывали, кружась, видения опасности и одиночества. Ежевика, крапива, колючие кусты цеплялись за мою одежду и терзали кожу. Я продирался сквозь их заросли, движения мои стали тяжелыми, усталыми, медленными. Внезапно впереди вспыхнуло пламя и яростно покатилось ко мне. Я закрыл глаза и беспомощно склонил голову, но, когда я снова поднял взгляд, пожар уже угас так же внезапно, как вспыхнул. Сзади взревело, словно океан во всей ярости своей восстал на меня единой волною. От страха ли, от упрямства ли, от усталости ли — не знаю, но я не мог заставить себя обернуться. Рев, треск, грохот надолго заполнили мой слух, но, как только все это кончилось, больше никакого обмана чувств не возникало.
Не могу сказать, сколько тянулась эта пытка, но для меня прошли пятьдесят веков из веков — от Создания до смерти в Судный День божественного Ллеу. И вдруг туман резко рассеялся, и я увидел перед собой крутой, почти отвесный подъем, где наш мост-клинок упирался в склон горы. Туман висел внизу и сверху, и мне показалось, что летящие облака бросают быстрые тени, снующие вверх-вниз по грубой скальной стене, как летучие мыши. Ослепительная вспышка света сразу же осветила всю эту неестественную сцену, а за ней последовал оглушительный треск, осколками разлетевшийся в моем одурманенном сознании. Колесо Тарана тяжко прокатилось по склону утеса, и в это время меня окутала такая непроглядная тьма, которой я никогда прежде не видел.
Зазубренная полоса протянулась по скале, мгновенно превратившись в моем расстроенном воображении в рельеф, приняв форму рунической надписи, смысл которой от невежества и страха моего был для меня туманным. Карканье ворона, раздавшееся в темноте, чуть ли не обрадовало меня. По крайней мере это была тварь из плоти и крови, хотя вряд ли его резкая речь звучала успокаивающе, насколько я ее понимал.
Теперь мы карабкались как могли по отвесной скале, что возвышалась над нами. Мои одежды порвались и промокли, руки и ноги были все в синяках и ссадинах, а разум наполняли тысячи ужасных образов. Давно уже Талиесин не оборачивался ко мне, и я видел только подметки его башмаков, когда он перебирался с одного крошечного уступа на другой. До тех пор я считал его цель благой, но теперь я начал сомневаться. Куда и зачем он вел меня?
Теперь я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться назад, и все мои мысли были устремлены к тому, чтобы отметить каждую щелку, с помощью которой мой проводник совершал свой мучительный подъем. Было страшно холодно, и вряд ли выдавалось хоть одно мгновение, когда порыв ветра не пытался гневно сбросить нас с этого отвесного склона. Я все время бормотал наговоры, моля о защите Верной Руки Твоей. Я не мог далее скрывать свой страх и отнюдь не стыдился этого. Догадываясь, куда меня сейчас занесло, я вспомнил жуткие строфы из поэмы «Кад Годдеу»:
Не спи, гляди, бди каждую полночь,
Следи за мрачной горой Меллун:
По бедра в крови будешь ты ползать!
Мои башмаки из крепчайшей оленьей кожи изорвались в клочья, штаны тоже были в лохмотьях. Тряпки прилипали к моему истерзанному телу — отсырев ли в горном тумане, пропитавшись ли кровью — не знаю. Не скоро смог я оторвать взгляд от подметок башмаков Талиесина.
Нудно было бы описывать подъем до конца — мы все так же мучительно, с трудом ползли вверх дни или недели, вот и все, что я могу сказать. Мы, несомненно, забрались очень высоко, далеко от земли. Полагаю, мы были где-то в срединных небесах. Наконец настало мгновение, когда Талиесин как-то нырнул в туман, что клубился вокруг нас, и я оказался один во всем пространстве. Затем я уцепился руками за выступ, подтянулся, кувыркнулся вперед и без сил упал на маленьком ровном пятачке. Это был Прыжок Лосося, которому научил меня мудрый старый Лосось из Ллин Ллиу. Он-то и спас мне жизнь в это мгновение.
Мы были на вершине горы Меллун, на круглой площадке, широкой, как двор короля Гвиддно, окруженной скалами и укрытой туманом, словно крышей, несмотря на сильнейший ветер, с визгом кружившийся среди мокрых скользких камней. Посередине площадки, у квадратной каменной глыбы, стоял Талиесин. Ветер раздувал его плащ, рвал его мокрые волосы и бороду. На камне лежала доска для игры в гвиддвилл, и фигурки были расставлены так, как остались они на доске во Вратах Гвиддно после Гвина маб Нудда и его Дикой Охоты. Губы Талиесина зашевелились, и хотя из-за порывов ветра я не мог слышать, что он говорит, я знал, что произносит он следующие строки:
Он — дитя и муж, и старец седой,
Что без рук и ног долго жил пол водой,
Безымянный — хотя и был наречен,
Тот, кто девою-чародейкой рожден.
Чародейки сын — но был он крещен.
Знаешь ты его? Человек ли он?
Я улыбнулся, насколько это позволили мне стучащие зубы, и утвердительно кивнул. Этот человек явно знал больше, чем я думал.
Я сел, скрестив ноги, на камень и стал рассматривать доску. Я понял, что мы вернулись к класу Ллеу — к тому самому, который нарушил Гвин маб Нудд в Нос Калан Гаэф при дворе Гвиддно Гаранхира. Здесь был клас горных вершин, на котором мы сидели среди грязного тумана и хлещущего дождя, и королевский клас посередине игральной доски. И каждый клас — против ран, против потопления, против чар, против огня, против волков, против всякого зла.
Первый ход выпал моему противнику. Он сделал его с самоуверенной решительностью. Я выжидательно поднял взгляд, поскольку пора было объявить о ставке. К своему беспокойству, я увидел, как на плечо Талиесина опустился огромный, блестящий иссиня-черный ворон и уставился круглыми маленькими глазками на игральную доску. Итак, в игру вступил Сам, и Его Верная Рука будет направлять ее! И ставка будет не из малых — сама грядущая судьба Острова Могущества. Ибо чернота Ворона — чернота пустоты предначальной, полет Его — полет творящего ветра, чье дыхание проносилось над рождающейся землей, и карканье Его — голос Того, Кто приказал жизни — быть.
Несмотря на жестокий холод и хлещущий дождь, я немного приободрился, и сердце в груди моей забилось горячее. Внешне я все воспринимал смутно, но внутри все сияло и расширялось. Ауэн нисходил на меня, и по легкой пене на устах Талиесина я понял, что с ним творится то же самое. Темным дерзким взглядом впился он в мои глаза, и мы начали передвигать фигурки, даже не глядя на доску. Туман так близко подполз к нам, что даже скальную площадку закрыли облака, взобравшиеся по склону горы и клубившиеся теперь вокруг наших ног. Я, Талиесин и Ворон были одни среди бесформенного хаоса, который был и будет, и через то, как мы передвигали фигурки в гвиддвилле, Тот, кто направляет бесконечное переустройство космических осколков, лепил мир заново. Вскоре увидим мы то, что я всегда опасался узнать, — то чему еще только предстоит свершиться. Ибо предвиденье — конец свободы. Рок — это тот путь, с которого даже боги и их потомки не могут свернуть.
Я почувствовал, что наши разумы сплелись воедино. Мы осторожно начали игру с недавнего прошлого, надеясь, что, возможно, нам удастся предотвратить то, что — по крайней мере для смертных — пока еще кажется неустойчивым и переменчивым. Нашим предметом была последняя осенняя война в Диведе, когда Мэлгон установил свое верховное господство на Юге. Тогда погибли Кедвиу и Кадван, лучшие воины своего народа, порей битвы, что насытили воронов перед крепостными валами, предпочитая смерть на поле брани достойному погребению, что было их по праву:
Яростны были в бою те злые клинки,
Что лили кровь и рубили щиты в куски
Спокойным и мрачным было лицо Талиесина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89