Мне туда. – Великий Ворон махнул рукой… (Крылом?)
…указывая на блещущую в солнечных лучах вершину. – А тебе туда. Вниз и дальше на север. Навести детей Сизой Горлицы.
«И о них ведь знает! — думал Аймик, провожая взглядом высокую фигуру, уже скрывающуюся за гребнем холма. – Откуда?»
Перед тем как скрыться по другую сторону холма, Великий Ворон обернулся и сказал:
– И не грусти о том, что твой сын теперь – только охотник. Память о нем останется надолго. Но какой будет эта память, я не знаю. И скрылся за холмом.
Аймик остолбенел. Даже самому себе не признавался он, что порой невольно сожалеет о том, что лишил своего сына великой судьбы.
Сорвавшись с места, задыхаясь, бегом бросился вдогонку за своим спутником. – Великий Ворон! Погоди…
Вбежав на вершину, он увидел то, что ожидал. То, что уже видел однажды.
Никого. Только какая-то большая птица, распластав крылья, тает в солнечном свете…
И то ли услышал ушами, то ли в сердце отдалось:
«К детям Сизой Горлицы!»
Отдышавшись, Аймик медленно побрел вниз.
Глава 23 СЫН СИЗОЙ ГОРЛИЦЫ
1
На закате Хайюрр часто приходил сюда, на обрыв, белой стеной возвышающийся над их стойбищем. Годы все больше и больше дают о себе знать: вроде бы и не такая уж высота, и тропка удобна, а взберешься на привычное место, на траву опустишься, привалишься спиной к замшелому стволу рухнувшей лиственницы – и долго не можешь отдышаться… А то еще и поясницу заломит вдобавок. Особенно перед сменой погоды. Бывает, и левую руку, медведем изуродованную, такая судорога сводит и пальцы так скрючит, что, не будь он мужчиной, впору было бы криком кричать…
Но сегодня все было хорошо. Вечер мирен и тих, воздух чист, и в предзакатном свете отчетливо выделяются каждый пригорок, каждое деревце, каждая травинка… Мураш, деловито пробирающийся в рытвинах мертвой коры. Хайюрр опустился на привычное место. Кольнуло в правый бок, но быстро отпустило. И пальцы сегодня слушаются лучше. Значит, можно заняться делом.
Он достал из поясного мешка подготовленные куски бивня и кремневые инструменты. Теперь, когда и ноги стали не для дальних походов, и бросок копья не так верен, когда Главным Охотником стал его сын, Хайюрр пристрастился к резьбе по кости, к выделке украшений и амулетов. Конечно, сильный амулет должен наговорить колдун, но изготовить его, вырезать из бивня или смастерить из коры и кожи может и рядовой общинник – если колдун возражать не будет. А он, Хайюрр, далеко не рядовой; у него и своя Сила есть. Не для всякого амулета пригодная, конечно, но все-таки… Жаль только, и с этим вскоре придется распроститься: пальцы, пальцы! Болят, проклятые, и плохо слушаются. Такие вечера, как сегодняшний, выпадают все реже и реже…
Сейчас он выделывал оберег для своего только что родившегося внука. Руки делали привычную работу: раз за разом снимали тонкую бивневую стружку, придавая из-желта-белому куску нужную форму, приостряя время от времени выкрашивающееся лезвие кремневого скобеля. Руки делали, а мысли были заняты другим; сейчас, в самом начале работы, это возможно.
Сейчас он все чаще и чаще вспоминал тот день, когда, вернувшись после Обрядов, он увидел, что лежанка Аймика пуста и вещей его нет… как и его самого. Потеряв голову от страшной догадки, он бегом кинулся к женщинам и – что скрывать – облегченно вздохнул, увидев: Ата здесь… Да только Ата ли? Постаревшая, осунувшаяся женщина посмотрела на него, словно не узнавая, словно на чужого, и сказала:
– Хайюрр! Он ушел. Совсем ушел. Просил передать всем вам: «Аймик никому не хочет зла. Колдун сказал: „Такова воля Духов!“ Аймик уходит, чтобы исполнить их волю». – И прошептала: – Хайюрр! Почему… За что? Что плохого сделал Аймик Рамиру?
Нет, она не плакала. С тех пор он ни разу не видел ее слез. Смеха – тоже. Даже улыбки…
…Движения скобеля в его правой руке замедлились.
– Как ты смел, Рамир! Как ты смел меня опозорить! Ты всех нас опозорил, – хороша защита, ничего не скажешь! Духи, духи! А неблагодарность… то, что я, спасенный, спасителя своего выгнал, – это они стерпят? Да будь они тогда…
Злые слова лились потоком; Хайюрр словно забыл, кому кричит в лицо, кого оскорбляет. Он чувствовал спиной, что его собратья словно отодвигаются в ужасе перед святотатцем. Чувствовал и радовался. Проклятие? Гибель? Пусть так. После случившегося он все равно не сможет… смотреть в глаза Ате.
Лицо колдуна не выражало ни растерянности, ни злобы. Плотно сжатые губы, бесстрастный взгляд… в глубине которого, казалось, прячется понимание и сочувствие. Он спокойно дождался, когда словоизвержение прервалось, и лишь тогда поднял обе руки, призывая к молчанию, и заговорил – мирно, не повышая голоса:
– Бесстрашный Хайюрр винит в случившемся меня, Рамира? Хорошо. Хайюрр – один из лучших следопытов Рода Сизой Горлицы. Так?
Невнятный, но одобрительный гомон.
– Так пусть Хайюрр-спедопыт немедленно выступит в погоню за своим другом. След свеж, и уходящему не было нужды скрадывать его, стало быть, догнать несложно. Так?
Хайюрр молча кивнул, чувствуя, как учащенно бьется сердце в радостной надежде.
– Пусть же Хайюрр-следопыт догонит своего друга и скажет: «Колдун детей Сизой Горлицы переменил свое слово! Небесная Охотница не успеет укрыться в своем жилище, как Аймик будет усыновлен!» Клянусь Великими Духами, клянусь Первобратьями, так оно и будет, если вы вернетесь вдвоем!
Хайюрр почувствовал, как глаза колдуна испытующе проникают в самую его душу.
– Но пусть и Хайюрр-следопыт даст слово. Если он не сможет взять столь легкий след, если поймет, что Аймика ему не догнать, – он не будет тратить всю свою жизнь в бесплодных поисках того, кто Избран Духами, и вернется в свою общину.
– Клянусь! – поспешно выкрикнул Хайюрр, готовый немедленно пуститься по свежему следу, чтобы, быть может, еще до вечера…
Руки, сжимающие заготовку и скобель, опустились на колени. Хайюрр забыл о своей работе. Он смотрел на речную излучину. На то самое место, докуда его без труда довел след… и откуда он пошел вниз по течению, нимало не сомневаясь в том, что именно так поступил и Аймик. Поплыл. Взял один из увязанных плотов (вон и след) и поплыл. …Разве это не самый простой путь на юг, в степи? Ведь, по словам Аты, тропа ее мужа вела именно туда…
Он пустился вниз по течению, словно желторотый мальчишка, даже не удосужившись проверить другой берег. Он мог бы вернуться через день, через два и начать поиск снова, так нет же. Словно что-то гнало его в бессмысленный путь. До Хайгры. До тех самых мест, где она, Воительница, пробила скалы, где ее воды с яростным ревом, крутясь и пенясь, катятся по скальному дну… Сюда он добрался, когда уже закончилось лето и крутились в воздухе первые снежинки и ложились и умирали… Он стоял на скале и смотрел на ревущую воду, понимая, что все напрасно, что нужно возвращаться ни с чем… Или нарушить клятву, ибо впереди чужие земли, земли степняков. А оттуда не возвращаются.
Все эти долгие годы Хайюрр дивился, не понимал, как он, опытный следопыт, мог так оплошать? Плот, взятый Аймиком для переправы, нашли на другой же день в прибрежных кустах. Стоило ему только пересечь реку, вместо того чтобы двигаться вниз…
…Осмотрев едва начатую поделку, Хайюрр убрал ее вместе со скобелем назад, в мешочек. До следующего раза.
Рука коснулась лиственничного ствола, погладила давно умершую кору. Когда он вернулся назад, это дерево, еще живое, уже подготовилось к зиме, оголив свои ветви. Он пришел сюда сразу, как только заглянул к женам и убедился, что Аты нет. Ему не нужно было спрашивать, где она. Знал.
Ата стояла прислонившись спиной к стволу. Обернулась на его шаги и, не удивившись, протянула навстречу руки и даже попыталась улыбнуться
– Один?
Он кивнул:
– Да. Не нашел… Прости, Ата!
(Перед тем как уйти, он обещал… Так уверенно обещал, что она, кажется, поверила…)
Ата тоже кивнула в ответ, словно ничего другого и не ждала:
– Его никто не смог бы найти.
Помолчали. Сырой, липкий снег, незаметно усилившись, закрывал уже не только дали, – в двух шагах ничего не видно… да еще эта капель с отороченного мехом капюшона.
– Пойдем, Ата! Тебе не только себя беречь нужно.
(Заметно даже в малице.)
– Сейчас…
Ее взгляд был направлен куда-то помимо него – куда-то сквозь снежную пелену. Потом посмотрела прямо в его глаза. – Хайюрр! Я знаю: ты хочешь, чтобы я твоей женой стала…
(ДА! ДА! Самой любимой!) Он не сказал этого. Промолчал.
– Теперь так и будет. Только прошу тебя: подожди, пока я рожу. Подождешь?
…Что можно было ответить, кроме «да»?
Хайюрр всматривался в речную долину, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Нет, он не потратил жизнь на воспоминания, вовсе нет. Не до того было. Одно время казалось даже: все забыто. Прочно забыто. Но теперь, в старости, он все чаще приходит сюда на закате. Что-то мастерит и рассказывает, если вокруг дети. Или просто вспоминает, как сейчас. И – ждет.
Как-то раз, много лет спустя, уже будучи вождем, Хайюрр спросил колдуна:
– Как ты думаешь… Избранный – он может вернуться?
– Не думай об этом! – нахмурился Рамир. – Твоя жизнь полна, Род силен, люди сыты, жены рожают, – чего тебе еще? Подальше от Избранных, подальше. Людям от них – смятение и разлад. Гони даже мысли. Что прошло, то прошло. Его тропа в стороне от путей детей Сизой Горлицы; о ней ведомо только Могучим… И лучше будет, если эти тропы навсегда разошлись…
Да, тогда Хайюрр вполне соглашался со своим мудрым собеседником. Но годы прошли; Рамир, ставший почти другом, ушел по Тропе Мертвых, а он, бывший вождь, состарился и все чаще думает о таких вещах, о которых и не следовало бы думать. И ждет. Как сейчас. Бывало, завидит издали одинокую фигурку и…
Хайюрр вдруг весь подался вперед, пристально вглядываясь в речную долину. Где показалось… Отсюда не разглядеть; так, движущаяся мошка; только понятно, что скорее всего человек. Одинокий человек. Нет, конечно, такое случалось и прежде. Но почему сегодня так сильно бьется сердце? Он почти уверен…
Опираясь одной рукой о ствол, прижав к груди другую руку, Хайюрр тяжело поднялся, но не сделал даже попытки спуститься вниз, в стойбище, чтобы узнать… Он стоял здесь, у мертвой лиственницы, которая, будь она жива, помнила бы и Ату, и ее мужа. Стоял и ждал, ждал…
Топот ребячьих ног, взволнованные голоса. Первыми показались дети, спешащие, возбужденные. Впереди – его старший правнук:
– Старый! К тебе… Незнамо кто. Но тебя знает!.. И вот уже над краем обрыва показывается сам гость. Старик. Идет опираясь на короткое копье как на посох. Совершенно седой; волосы заплетены в косу. Улыбается. А глаза…
Аймик! Он… и не он!
2
Они сидели вдвоем у поваленной лиственницы. Багровое солнце уже почти закатилось в тучу, за дальний лес. Прохладно, и пора спускаться вниз, в стойбище. Хайюрр сразу отослал ребятишек назад с наказом, и сейчас, должно быть, уже все готово для дорогого гостя: и еда, и постель. Но пока они здесь, наедине, надо бы сказать хотя бы самое главное. А разговор не клеится.
– Так ты нашел-таки своих Духов? – переспросил Хайюрр.
– Нашел. Тех, кто меня звал. И других. – А теперь?
– По старому следу иду. Назад. Несу весть своим сородичам. Дойду – буду отпущен.
И снова молчание.
– Хайюрр! Я не могу сказать о своей тропе большего… чем могу. Ты уж прости. Поверь: для тебя это лишнее… Лучше ты расскажи. Ведь я…
Аймик сглотнул. (Если Ата жива…)
– Аты нет. Умерла Ата.
Уже совсем стемнело, когда Хайюрр закончил свой рассказ. Аймик сидел не шевелясь, скрещенные пальцы на коленях. Седые волосы словно светились в разливающемся лунном сиянии.
– Так значит твой сын Сингор… – заговорил он глухим, незнакомым голосом.
– Твой сын! – перебил Хайюрр. – Ты не понял? Я так и не коснулся Аты. Ни разу. Она просила подождать до родов. И умерла…
– Нет, конечно, он и мой сын, – помолчав, продолжил Хайюрр. – Ата просила… Я все сделал так, как она хотела. Он – сын Сизой Горлицы. А взрослое имя ему передал мой брат. Сингор. Но ты должен знать: Ата так и осталась твоей Атой!
(Так вот оно что. Пророчество было верным, и он, Аймик, действительно и есть тот Посланец, «своей кровью трижды связующий по три Рода». Посланец, ставший Вестником…)
– Где он сейчас? – спросил Вестник, словно не заметив последних слов Хайюрра.
– В Мужском доме с остальными охотниками. Молодых готовит. Я – Старый; мог пойти, мог остаться. Остался, как видишь. Словно знал…
Разговор замер. Пора идти вниз, в стойбище, но Хайюрр медлил. Следовало сказать последнее.
– Аймик! Ата, когда умирала… Она знала, что мы с тобой встретимся. Никто в это не верил: Рамир не верил, я сам не верил, – а она знала. Так вот… просила тебе сказать: «Пусть мой муж простит ту, что покинула его одиноким на тяжкой тропе. Ради сына! Только ради сына! Пусть простит».
– Аймику нечего прощать. – Голос Вестника сделался тонким, почти срывающимся. – Аймик сам нуждается в прощении. Не так понял. Не то подумал… Да что теперь говорить… Об одном жалею. – Голос его дрогнул и вдруг зазвучал по-прежнему, как встарь. – Я должен был уйти: воля Духов… Но почему я так плохо с ней простился?
3
Женщины и дети собрались у общих костров, поглядывали на верхнюю тропу. Ждали старого Хайюрра и его странного гостя. Вот и они.
– Старый! – выступила вперед старшая жена Сингора, единственная из его жен, которой позволено общаться со свекром. – Все сделано, как ты просил. Свежая постель и еда готовы. Прикажет ли отец моего мужа подать еду под небом или в жилище?
– Под небом, но у входа. И пусть нас не беспокоят.
Десятки глаз не отрывались от спутника старого Хайюрра. Тоже старик, только чудной какой-то! Волосы в косу уложены; у детей Сизой Горлицы так не делают. И одежда совсем другая. Плащ какой-то… вокруг тела обмотанный, – чудно. И обувь странная, высокая, завязки аж под коленями. И копье не такое… А что это за палка из-за спины торчит?
– Лук! – догадался один из подростков и тут же во весь голос оповестил окружающих о своей догадке. – Конечно, лук, только большой, и тетива спущена…
На него испуганно зашикали. Незнакомец наверняка колдун. Еще разозлится и порчу наведет.
Странным было то, что этот совершеннейший чужак по облику говорил на их языке и осматривался так, словно место это ему знакомо. Колдун! Право, чужой колдун; недаром даже серые на него не злобятся. Но откуда его знает старый Хайюрр? И почему привечает?
Обо всем этом тихонько переговаривались женщины, снедаемые любопытством и страхом.
Вестника все эти перешептывания не волновали и не интересовали. Привык. Гораздо больше занимало его само стойбище. С первого взгляда показалось: все то же самое… или почти то же самое, что и прежде. Но, приглядываясь, убеждался: нет, многое изменилось. Вон возле их жилища какая-то загородка из мамонтовых костей появилась. Зато само жилище вроде бы такое же, как и было. Интересно, а внутри…
– Не туда, не туда, – остановил его Хайюрр. – Теперь тут только наши гремушки держим; помнишь? Да кое-какой скарб… Хочешь – посмотри.
Аймик откинул полог. Пламя общего костра, бросающее отблески вовнутрь, давало достаточно света, чтобы разглядеть чистый земляной пол и сложенные у стены крупные кости мамонта. Праздничные барабаны детей Сизой Горлицы… Интересно, те самые или другие?.. Пусто. А вот тут была его постель…
Сердце начало учащенно биться. Воспоминания? Не только. Вестнику вдруг стало казаться… Он резко опустил шкуру, закрывающую вход:
– Вижу: вы его укрепляли. Так почему не живете? И не разбираете?
Хайюрр ответил не сразу:
– Тут Ата умерла. Роды… Разбирать – колдун запретил; сказал: само должно завалиться. А оно все не падает и не падает, хотя укрепляли его еще тогда… после того, как ты ушел.
За вечерней трапезой разговорились. Хайюрр рассказывал о делах общины, да рассказ получился коротким. Ну, были еще стычки; с теми же Оленерогими (они себя как-то по-другому звали, да забылось уже…). И в мире пытались жить; женщинами обменивались. Да не задалось как-то… Те ушли. Куда? Их дело… А женщины, кого наши в жены взяли, – те ничего; почти все остались. Только поумирали уже… Должно быть, и ушедшие пособили: порчу навели… Хотя одна еще жива. Старуха у костра, хворост подкладывала, а у самой руки трясутся. Не заметил? Та самая, кого я тогда еще девчонкой увел, помнишь? Тебе предлагал, да ты отказался…
(Да, из тех, кого Аймик мог знать и помнить, в живых осталось мало. И Айюги нет, и Малуты. А тех, кто детьми были, не узнать.)
Хайюрр все чаще приглядывался к своему гостю, стараясь делать это незаметно. Ночь теплая, лунная; в этом сиянии особенно заметно: Аймик изменился; не только постарел, не в этом дело. Он какой-то… другой. Словно и Аймик, и не Аймик… Прежний Аймик будто проглядывает время от времени…
– Ну а ты-то как? Расскажи, что можешь! Прежний Аймик улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
…указывая на блещущую в солнечных лучах вершину. – А тебе туда. Вниз и дальше на север. Навести детей Сизой Горлицы.
«И о них ведь знает! — думал Аймик, провожая взглядом высокую фигуру, уже скрывающуюся за гребнем холма. – Откуда?»
Перед тем как скрыться по другую сторону холма, Великий Ворон обернулся и сказал:
– И не грусти о том, что твой сын теперь – только охотник. Память о нем останется надолго. Но какой будет эта память, я не знаю. И скрылся за холмом.
Аймик остолбенел. Даже самому себе не признавался он, что порой невольно сожалеет о том, что лишил своего сына великой судьбы.
Сорвавшись с места, задыхаясь, бегом бросился вдогонку за своим спутником. – Великий Ворон! Погоди…
Вбежав на вершину, он увидел то, что ожидал. То, что уже видел однажды.
Никого. Только какая-то большая птица, распластав крылья, тает в солнечном свете…
И то ли услышал ушами, то ли в сердце отдалось:
«К детям Сизой Горлицы!»
Отдышавшись, Аймик медленно побрел вниз.
Глава 23 СЫН СИЗОЙ ГОРЛИЦЫ
1
На закате Хайюрр часто приходил сюда, на обрыв, белой стеной возвышающийся над их стойбищем. Годы все больше и больше дают о себе знать: вроде бы и не такая уж высота, и тропка удобна, а взберешься на привычное место, на траву опустишься, привалишься спиной к замшелому стволу рухнувшей лиственницы – и долго не можешь отдышаться… А то еще и поясницу заломит вдобавок. Особенно перед сменой погоды. Бывает, и левую руку, медведем изуродованную, такая судорога сводит и пальцы так скрючит, что, не будь он мужчиной, впору было бы криком кричать…
Но сегодня все было хорошо. Вечер мирен и тих, воздух чист, и в предзакатном свете отчетливо выделяются каждый пригорок, каждое деревце, каждая травинка… Мураш, деловито пробирающийся в рытвинах мертвой коры. Хайюрр опустился на привычное место. Кольнуло в правый бок, но быстро отпустило. И пальцы сегодня слушаются лучше. Значит, можно заняться делом.
Он достал из поясного мешка подготовленные куски бивня и кремневые инструменты. Теперь, когда и ноги стали не для дальних походов, и бросок копья не так верен, когда Главным Охотником стал его сын, Хайюрр пристрастился к резьбе по кости, к выделке украшений и амулетов. Конечно, сильный амулет должен наговорить колдун, но изготовить его, вырезать из бивня или смастерить из коры и кожи может и рядовой общинник – если колдун возражать не будет. А он, Хайюрр, далеко не рядовой; у него и своя Сила есть. Не для всякого амулета пригодная, конечно, но все-таки… Жаль только, и с этим вскоре придется распроститься: пальцы, пальцы! Болят, проклятые, и плохо слушаются. Такие вечера, как сегодняшний, выпадают все реже и реже…
Сейчас он выделывал оберег для своего только что родившегося внука. Руки делали привычную работу: раз за разом снимали тонкую бивневую стружку, придавая из-желта-белому куску нужную форму, приостряя время от времени выкрашивающееся лезвие кремневого скобеля. Руки делали, а мысли были заняты другим; сейчас, в самом начале работы, это возможно.
Сейчас он все чаще и чаще вспоминал тот день, когда, вернувшись после Обрядов, он увидел, что лежанка Аймика пуста и вещей его нет… как и его самого. Потеряв голову от страшной догадки, он бегом кинулся к женщинам и – что скрывать – облегченно вздохнул, увидев: Ата здесь… Да только Ата ли? Постаревшая, осунувшаяся женщина посмотрела на него, словно не узнавая, словно на чужого, и сказала:
– Хайюрр! Он ушел. Совсем ушел. Просил передать всем вам: «Аймик никому не хочет зла. Колдун сказал: „Такова воля Духов!“ Аймик уходит, чтобы исполнить их волю». – И прошептала: – Хайюрр! Почему… За что? Что плохого сделал Аймик Рамиру?
Нет, она не плакала. С тех пор он ни разу не видел ее слез. Смеха – тоже. Даже улыбки…
…Движения скобеля в его правой руке замедлились.
– Как ты смел, Рамир! Как ты смел меня опозорить! Ты всех нас опозорил, – хороша защита, ничего не скажешь! Духи, духи! А неблагодарность… то, что я, спасенный, спасителя своего выгнал, – это они стерпят? Да будь они тогда…
Злые слова лились потоком; Хайюрр словно забыл, кому кричит в лицо, кого оскорбляет. Он чувствовал спиной, что его собратья словно отодвигаются в ужасе перед святотатцем. Чувствовал и радовался. Проклятие? Гибель? Пусть так. После случившегося он все равно не сможет… смотреть в глаза Ате.
Лицо колдуна не выражало ни растерянности, ни злобы. Плотно сжатые губы, бесстрастный взгляд… в глубине которого, казалось, прячется понимание и сочувствие. Он спокойно дождался, когда словоизвержение прервалось, и лишь тогда поднял обе руки, призывая к молчанию, и заговорил – мирно, не повышая голоса:
– Бесстрашный Хайюрр винит в случившемся меня, Рамира? Хорошо. Хайюрр – один из лучших следопытов Рода Сизой Горлицы. Так?
Невнятный, но одобрительный гомон.
– Так пусть Хайюрр-спедопыт немедленно выступит в погоню за своим другом. След свеж, и уходящему не было нужды скрадывать его, стало быть, догнать несложно. Так?
Хайюрр молча кивнул, чувствуя, как учащенно бьется сердце в радостной надежде.
– Пусть же Хайюрр-следопыт догонит своего друга и скажет: «Колдун детей Сизой Горлицы переменил свое слово! Небесная Охотница не успеет укрыться в своем жилище, как Аймик будет усыновлен!» Клянусь Великими Духами, клянусь Первобратьями, так оно и будет, если вы вернетесь вдвоем!
Хайюрр почувствовал, как глаза колдуна испытующе проникают в самую его душу.
– Но пусть и Хайюрр-следопыт даст слово. Если он не сможет взять столь легкий след, если поймет, что Аймика ему не догнать, – он не будет тратить всю свою жизнь в бесплодных поисках того, кто Избран Духами, и вернется в свою общину.
– Клянусь! – поспешно выкрикнул Хайюрр, готовый немедленно пуститься по свежему следу, чтобы, быть может, еще до вечера…
Руки, сжимающие заготовку и скобель, опустились на колени. Хайюрр забыл о своей работе. Он смотрел на речную излучину. На то самое место, докуда его без труда довел след… и откуда он пошел вниз по течению, нимало не сомневаясь в том, что именно так поступил и Аймик. Поплыл. Взял один из увязанных плотов (вон и след) и поплыл. …Разве это не самый простой путь на юг, в степи? Ведь, по словам Аты, тропа ее мужа вела именно туда…
Он пустился вниз по течению, словно желторотый мальчишка, даже не удосужившись проверить другой берег. Он мог бы вернуться через день, через два и начать поиск снова, так нет же. Словно что-то гнало его в бессмысленный путь. До Хайгры. До тех самых мест, где она, Воительница, пробила скалы, где ее воды с яростным ревом, крутясь и пенясь, катятся по скальному дну… Сюда он добрался, когда уже закончилось лето и крутились в воздухе первые снежинки и ложились и умирали… Он стоял на скале и смотрел на ревущую воду, понимая, что все напрасно, что нужно возвращаться ни с чем… Или нарушить клятву, ибо впереди чужие земли, земли степняков. А оттуда не возвращаются.
Все эти долгие годы Хайюрр дивился, не понимал, как он, опытный следопыт, мог так оплошать? Плот, взятый Аймиком для переправы, нашли на другой же день в прибрежных кустах. Стоило ему только пересечь реку, вместо того чтобы двигаться вниз…
…Осмотрев едва начатую поделку, Хайюрр убрал ее вместе со скобелем назад, в мешочек. До следующего раза.
Рука коснулась лиственничного ствола, погладила давно умершую кору. Когда он вернулся назад, это дерево, еще живое, уже подготовилось к зиме, оголив свои ветви. Он пришел сюда сразу, как только заглянул к женам и убедился, что Аты нет. Ему не нужно было спрашивать, где она. Знал.
Ата стояла прислонившись спиной к стволу. Обернулась на его шаги и, не удивившись, протянула навстречу руки и даже попыталась улыбнуться
– Один?
Он кивнул:
– Да. Не нашел… Прости, Ата!
(Перед тем как уйти, он обещал… Так уверенно обещал, что она, кажется, поверила…)
Ата тоже кивнула в ответ, словно ничего другого и не ждала:
– Его никто не смог бы найти.
Помолчали. Сырой, липкий снег, незаметно усилившись, закрывал уже не только дали, – в двух шагах ничего не видно… да еще эта капель с отороченного мехом капюшона.
– Пойдем, Ата! Тебе не только себя беречь нужно.
(Заметно даже в малице.)
– Сейчас…
Ее взгляд был направлен куда-то помимо него – куда-то сквозь снежную пелену. Потом посмотрела прямо в его глаза. – Хайюрр! Я знаю: ты хочешь, чтобы я твоей женой стала…
(ДА! ДА! Самой любимой!) Он не сказал этого. Промолчал.
– Теперь так и будет. Только прошу тебя: подожди, пока я рожу. Подождешь?
…Что можно было ответить, кроме «да»?
Хайюрр всматривался в речную долину, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Нет, он не потратил жизнь на воспоминания, вовсе нет. Не до того было. Одно время казалось даже: все забыто. Прочно забыто. Но теперь, в старости, он все чаще приходит сюда на закате. Что-то мастерит и рассказывает, если вокруг дети. Или просто вспоминает, как сейчас. И – ждет.
Как-то раз, много лет спустя, уже будучи вождем, Хайюрр спросил колдуна:
– Как ты думаешь… Избранный – он может вернуться?
– Не думай об этом! – нахмурился Рамир. – Твоя жизнь полна, Род силен, люди сыты, жены рожают, – чего тебе еще? Подальше от Избранных, подальше. Людям от них – смятение и разлад. Гони даже мысли. Что прошло, то прошло. Его тропа в стороне от путей детей Сизой Горлицы; о ней ведомо только Могучим… И лучше будет, если эти тропы навсегда разошлись…
Да, тогда Хайюрр вполне соглашался со своим мудрым собеседником. Но годы прошли; Рамир, ставший почти другом, ушел по Тропе Мертвых, а он, бывший вождь, состарился и все чаще думает о таких вещах, о которых и не следовало бы думать. И ждет. Как сейчас. Бывало, завидит издали одинокую фигурку и…
Хайюрр вдруг весь подался вперед, пристально вглядываясь в речную долину. Где показалось… Отсюда не разглядеть; так, движущаяся мошка; только понятно, что скорее всего человек. Одинокий человек. Нет, конечно, такое случалось и прежде. Но почему сегодня так сильно бьется сердце? Он почти уверен…
Опираясь одной рукой о ствол, прижав к груди другую руку, Хайюрр тяжело поднялся, но не сделал даже попытки спуститься вниз, в стойбище, чтобы узнать… Он стоял здесь, у мертвой лиственницы, которая, будь она жива, помнила бы и Ату, и ее мужа. Стоял и ждал, ждал…
Топот ребячьих ног, взволнованные голоса. Первыми показались дети, спешащие, возбужденные. Впереди – его старший правнук:
– Старый! К тебе… Незнамо кто. Но тебя знает!.. И вот уже над краем обрыва показывается сам гость. Старик. Идет опираясь на короткое копье как на посох. Совершенно седой; волосы заплетены в косу. Улыбается. А глаза…
Аймик! Он… и не он!
2
Они сидели вдвоем у поваленной лиственницы. Багровое солнце уже почти закатилось в тучу, за дальний лес. Прохладно, и пора спускаться вниз, в стойбище. Хайюрр сразу отослал ребятишек назад с наказом, и сейчас, должно быть, уже все готово для дорогого гостя: и еда, и постель. Но пока они здесь, наедине, надо бы сказать хотя бы самое главное. А разговор не клеится.
– Так ты нашел-таки своих Духов? – переспросил Хайюрр.
– Нашел. Тех, кто меня звал. И других. – А теперь?
– По старому следу иду. Назад. Несу весть своим сородичам. Дойду – буду отпущен.
И снова молчание.
– Хайюрр! Я не могу сказать о своей тропе большего… чем могу. Ты уж прости. Поверь: для тебя это лишнее… Лучше ты расскажи. Ведь я…
Аймик сглотнул. (Если Ата жива…)
– Аты нет. Умерла Ата.
Уже совсем стемнело, когда Хайюрр закончил свой рассказ. Аймик сидел не шевелясь, скрещенные пальцы на коленях. Седые волосы словно светились в разливающемся лунном сиянии.
– Так значит твой сын Сингор… – заговорил он глухим, незнакомым голосом.
– Твой сын! – перебил Хайюрр. – Ты не понял? Я так и не коснулся Аты. Ни разу. Она просила подождать до родов. И умерла…
– Нет, конечно, он и мой сын, – помолчав, продолжил Хайюрр. – Ата просила… Я все сделал так, как она хотела. Он – сын Сизой Горлицы. А взрослое имя ему передал мой брат. Сингор. Но ты должен знать: Ата так и осталась твоей Атой!
(Так вот оно что. Пророчество было верным, и он, Аймик, действительно и есть тот Посланец, «своей кровью трижды связующий по три Рода». Посланец, ставший Вестником…)
– Где он сейчас? – спросил Вестник, словно не заметив последних слов Хайюрра.
– В Мужском доме с остальными охотниками. Молодых готовит. Я – Старый; мог пойти, мог остаться. Остался, как видишь. Словно знал…
Разговор замер. Пора идти вниз, в стойбище, но Хайюрр медлил. Следовало сказать последнее.
– Аймик! Ата, когда умирала… Она знала, что мы с тобой встретимся. Никто в это не верил: Рамир не верил, я сам не верил, – а она знала. Так вот… просила тебе сказать: «Пусть мой муж простит ту, что покинула его одиноким на тяжкой тропе. Ради сына! Только ради сына! Пусть простит».
– Аймику нечего прощать. – Голос Вестника сделался тонким, почти срывающимся. – Аймик сам нуждается в прощении. Не так понял. Не то подумал… Да что теперь говорить… Об одном жалею. – Голос его дрогнул и вдруг зазвучал по-прежнему, как встарь. – Я должен был уйти: воля Духов… Но почему я так плохо с ней простился?
3
Женщины и дети собрались у общих костров, поглядывали на верхнюю тропу. Ждали старого Хайюрра и его странного гостя. Вот и они.
– Старый! – выступила вперед старшая жена Сингора, единственная из его жен, которой позволено общаться со свекром. – Все сделано, как ты просил. Свежая постель и еда готовы. Прикажет ли отец моего мужа подать еду под небом или в жилище?
– Под небом, но у входа. И пусть нас не беспокоят.
Десятки глаз не отрывались от спутника старого Хайюрра. Тоже старик, только чудной какой-то! Волосы в косу уложены; у детей Сизой Горлицы так не делают. И одежда совсем другая. Плащ какой-то… вокруг тела обмотанный, – чудно. И обувь странная, высокая, завязки аж под коленями. И копье не такое… А что это за палка из-за спины торчит?
– Лук! – догадался один из подростков и тут же во весь голос оповестил окружающих о своей догадке. – Конечно, лук, только большой, и тетива спущена…
На него испуганно зашикали. Незнакомец наверняка колдун. Еще разозлится и порчу наведет.
Странным было то, что этот совершеннейший чужак по облику говорил на их языке и осматривался так, словно место это ему знакомо. Колдун! Право, чужой колдун; недаром даже серые на него не злобятся. Но откуда его знает старый Хайюрр? И почему привечает?
Обо всем этом тихонько переговаривались женщины, снедаемые любопытством и страхом.
Вестника все эти перешептывания не волновали и не интересовали. Привык. Гораздо больше занимало его само стойбище. С первого взгляда показалось: все то же самое… или почти то же самое, что и прежде. Но, приглядываясь, убеждался: нет, многое изменилось. Вон возле их жилища какая-то загородка из мамонтовых костей появилась. Зато само жилище вроде бы такое же, как и было. Интересно, а внутри…
– Не туда, не туда, – остановил его Хайюрр. – Теперь тут только наши гремушки держим; помнишь? Да кое-какой скарб… Хочешь – посмотри.
Аймик откинул полог. Пламя общего костра, бросающее отблески вовнутрь, давало достаточно света, чтобы разглядеть чистый земляной пол и сложенные у стены крупные кости мамонта. Праздничные барабаны детей Сизой Горлицы… Интересно, те самые или другие?.. Пусто. А вот тут была его постель…
Сердце начало учащенно биться. Воспоминания? Не только. Вестнику вдруг стало казаться… Он резко опустил шкуру, закрывающую вход:
– Вижу: вы его укрепляли. Так почему не живете? И не разбираете?
Хайюрр ответил не сразу:
– Тут Ата умерла. Роды… Разбирать – колдун запретил; сказал: само должно завалиться. А оно все не падает и не падает, хотя укрепляли его еще тогда… после того, как ты ушел.
За вечерней трапезой разговорились. Хайюрр рассказывал о делах общины, да рассказ получился коротким. Ну, были еще стычки; с теми же Оленерогими (они себя как-то по-другому звали, да забылось уже…). И в мире пытались жить; женщинами обменивались. Да не задалось как-то… Те ушли. Куда? Их дело… А женщины, кого наши в жены взяли, – те ничего; почти все остались. Только поумирали уже… Должно быть, и ушедшие пособили: порчу навели… Хотя одна еще жива. Старуха у костра, хворост подкладывала, а у самой руки трясутся. Не заметил? Та самая, кого я тогда еще девчонкой увел, помнишь? Тебе предлагал, да ты отказался…
(Да, из тех, кого Аймик мог знать и помнить, в живых осталось мало. И Айюги нет, и Малуты. А тех, кто детьми были, не узнать.)
Хайюрр все чаще приглядывался к своему гостю, стараясь делать это незаметно. Ночь теплая, лунная; в этом сиянии особенно заметно: Аймик изменился; не только постарел, не в этом дело. Он какой-то… другой. Словно и Аймик, и не Аймик… Прежний Аймик будто проглядывает время от времени…
– Ну а ты-то как? Расскажи, что можешь! Прежний Аймик улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54