– Он вздохнул. – У меня сегодня был очень напряженный день. Если хотите знать правду, и вся неделя была не лучше. А если задуматься, то и весь год не удался.
Финетта пронзительно рассмеялась:
– Вам еще не такое предстоит, месье.
Маленькая охранница с кислым лицом предложила:
– Полагаю, было бы неплохо отрезать ему язык.
К отвращению Мартина, Финетта, раздвинув ноги, села ему на колени и, убрав с его лица волосы, произнесла:
– О, думаю, не стоит зря портить прекрасный язык и пару прекрасных яиц. Возможно, заберу его для забавы.
Мартин, содрогнувшись, отклонился от нее на стуле как можно дальше и подумал, что лучше расстаться и с языком, и с мужским достоинством, чем пережить такое.
– Дамы, пожалуйста, уверяю вас, все это ошибка…
– И ты тот, кто ее совершил.
Казалось, что ледяной голос, от которого у Мартина застыла кровь, возник ниоткуда. Финетта соскочила с его коленей. Затаив дыхание, Мартин собрался с духом и повернулся в сторону силуэта в дверях кухни. Ее бледные руки вцепились в посох.
У него почти остановилось сердце при виде Кассандры Лассель. Ее худое лицо все еще обрамляла копна черных волос, но теперь с серебряной проседью. Все те же мертвые глаза, тот же жестокий рот, хотя за десять лет она сильно постарела и прежняя страшная, соблазнительная красота исчезла, осталась только жестокость.
Когда она ощупью направилась к нему, у Мартина перехватило дыхание и во рту стало сухо. Она протянула руку к его лицу, и он с ужасом отпрянул, когда ее холодные пальцы, словно ледяные сосульки, скользнули по его лбу.
Ее рука задрожала, и в лице появилось немного цвета.
– Дьявольщина, это ты. Когда я услышала твой голос, мне показалось, что я брежу.
– Прошу прощения, мадам, но не думаю, что мы когда-то встречались.
Мартин отчаянно попытался разубедить ее, но замолчал, когда ее пальцы коснулись его губ.
– Неужели ты думал, что я когда-нибудь забуду твой голос? Такой шелковистый, убедительный, он в течение десяти лет преследует меня по ночам.
Она сильнее прижала пальцы к его губам, и Мартина пронзил холод – странное, тревожное ощущение. Он вспомнил, что ведьма славилась способностью читать мысли людей с помощью простого прикосновения к ним.
Мартин попытался ни о чем не думать, но понял, что было поздно. Губы Кассандры искривились от злости и торжества. Она наклонилась ниже, дохнув на него вином. Возможно, она участвовала в торжестве и держалась на ногах слегка неуверенно.
– Ну что же, мой отважный любовник, после всех этих лет ты волшебным образом появляешься в моей жизни снова. Кажется, судьба снова улыбается мне.
– Рад, что она кому-то улыбается, – пробормотал Мартин. – Кажется, от нее мне достанется лишь еще один пинок под зад.
Касс фыркнула, погладив его по лбу с устрашающей нежностью.
– Даже не представляешь, как: давно я мечтаю об этой встрече. Ты исчез так быстро после нашей страстной ночи.
Мартин облизал губы:
– Ах да, прости меня. Всегда собирался навестить тебя, забежать со сладостями и цветами, но не был уверен, что меня примут.
– Ты отлично знаешь, как бы тебя приняли. Я бы вырвала твое сердце и съела его.
– Это было бы ужасно. Мое сердце действительно жесткое. Думаю, в таком городе, как Париж, ты нашла бы что-нибудь получше.
Он затаил дыхание, когда ее рука спустилась к его горлу и ногти вонзились в кожу.
– Мой одинокий волк, – прошептала она. – Знаешь ли ты, как много за десять лет я думала о тебе?
Мартин отвернул голову, пытаясь избежать ее тяжелого пьяного дыхания.
– Я… я польщен, мадам, что так много значу для вас.
– О да. Действительно немало. Я много думала, что бы сделала с тобой, если бы мне посчастливилось добраться до тебя.
Мартин сморщился. Именно этого он боялся.
– Вы думали обо мне? Могли бы использовать это время с большей пользой.
Он стиснул зубы, когда она начала расшнуровывать камзол, но в этот момент послышался детский голос:
– Мама!
Кассандра замерла, как и все остальные в комнате. Одиль и другие опустились в глубоком поклоне, но Финетта вскочила, воскликнув:
– Мегера, что вы здесь делаете, почему не в постели?
Детский голос ответил:
– Не могла заснуть. Я… я видела сон. Испугалась за Кэрол. Она уже вернулась, мама?
Финетта направилась к девочке:
– Не стоит беспокоиться о ней, ваше величество. Вернитесь в кровать.
Но Кассандра выпрямилась, сердито сжав губы:
– Нет. Приведите ребенка сюда.
Финетта послушалась, и сердце Мартина забилось сильнее, чем при нападении ведьм. Затаив дыхание, он ждал, когда миниатюрное существо подойдет ближе.
Какая она маленькая! На мгновение ему показалось, что ей не могло быть девять лет. Она казалась намного моложе. Он взглянул на крошечное существо с остреньким личиком и густыми каштановыми волосами. Самой замечательной чертой у нее были ее зеленые глаза, и, когда она заметила Мартина на стуле, они расширились.
Девочка боязливо отбежала, пока мать не коснулась ужасного медальона на груди, и повернулась.
– Подойди сюда, дитя. Ты давно мучаешь меня вопросами о своем отце. Я всегда говорила тебе, что он дьявол. Кажется, я ошиблась. Похоже, что ты была зачата волком. Подойди, Мегера, и поприветствуй своего дорогого папочку.
В окно спальни Симона дул прохладный ветерок, наполненный тихим шелестом листвы, сладкими ароматами цветов в саду и печальным голосом соловья. Симон и Мири смотрели друг на друга так же, как в ту ночь, когда впервые повстречались среди магических камней. Но вместо огня факелов и костра было только мягкое сияние свечей и трогательная ранимость лица Симона Аристида.
Лица, гораздо более умудренного, чем то красивое лицо мальчика, которое помнила Мири. Лицо воина, изуродованное испытаниями, так и не покорившими его, драконами, которые почти уничтожили его, темнотой, которая почти овладела им.
Но в битве с дьяволом он победил. В эту ночь. В этот момент. Мири чувствовала, как отчаянно он желал ее, чувствовала, какие сомнения мучили его, как он страдал.
В ее памяти звучал его голос, когда он сидел на берегу пруда, держа в руках ведьмин кинжал, спасший жизнь Элли.
«Сделал ли я что-то правильно?»
Она знала, что он не хотел, не хотел овладеть ею… чтобы не совершать новой ошибки, того, о чем она бы жалела.
– Симон? Можно открыть тебе секрет?
Она протянула руку, проведя пальцами по шраму на лице. Он задохнулся, словно короткое нежное прикосновение обнажило его. Целый глаз его скрылся под опущенными густыми и темными ресницами.
– Можешь сказать мне что угодно, повелительница.
– Мне кажется, что я ждала этого вечно. С первого мгновения, как увидела тебя, я…
– Ты тогда была лишь ребенком.
– Я не сказала, что знала, что делать с тобой тогда. Но все эти ночи в одиночестве среди леса были моменты, когда я не могла не воображать… Я не смела признаться, что в моих снах был именно ты. Темноволосый любовник, который не боялся…
– А я боюсь. Боюсь обидеть тебя. Боюсь не угодить тебе. Боюсь… Мири, ты стоишь кого-то более совершенного в любви. Кого-то цельного, с чистым сердцем, которое он может отдать тебе. Между нами так много преград. Не представляю, как…
– Я хочу тебя, – прервала его она, глядя прямо в глаза. – Только тебя.
– Да поможет тебе Бог. У меня нет сил уйти.
Осторожно Мири продела пальцы под глазную повязку, не желая, чтобы между ними было хоть что-то, особенно этот кусок кожи, за которым он прятался так долго.
Она видела его без повязки и прежде, снимала ее, когда понимала, что та ему мешает. Но теперь все было по-другому, совсем по-другому – реальное признание шрамов, которые они нанесли друг другу, нежное очищение.
Она прижалась губами к уродливому следу, закрыв глаза, всем телом отдавшись удивлению, желанию.
Смелость. Он проявил столько смелости, отважившись подойти к ней, разрушив стены, которые воздвиг между ними так давно.
Мири распустила шнуры его камзола, скользнула ладонями под льняную рубашку, спрятав их на его теплой груди. Симон застонал, когда ее пальцы прошлись по его широкой груди, и Мири насладилась его реакцией, когда он отпрянул и скинул через голову одежду, с нетерпением желая освободиться.
– Хочу коснуться тебя… хочу увидеть тебя…
Дрожащими руками он расстегнул ее платье. Этот человек, такой бесстрашный и сильный, успокоивший простого мальчика, приласкавший умирающую от боли лошадь, противостоявший разъяренной толпе, защищая невинных, теперь он снимал с Мири одежды, словно лепестки цветка, пока она не предстала перед его жадным взором бледная, тихая, обнаженная.
Она никогда не стыдилась своего тела. Тем не менее, когда Симон смотрел на нее, она почувствовала что-то новое, нечто иное, женскую гордость, что она способна вызвать такой горячий восторг у мужчины, которого любит.
Симон погладил загрубевшими от меча ладонями ее плечи, овал бедер, провел пальцами между грудями, воспламеняя в ней огонь, какого она не знала прежде. Губами коснувшись ямочки у нее на шее, он подхватил ее на руки и отнес на кровать, слишком широкую для одинокого мужчины. Кровать, наполненную мечтами, которые Мири не могла подозревать у Симона Аристида и которых он сам боялся холодными одинокими ночами.
Он положил ее на покрывало, и его огромное тело опустилось на нее. Восхитительная тяжесть, прижатая к ее нежному телу, заставила ее задохнуться.
Дочь Земли, она была воспитана на гармонии в природе, не сомневалась, что понимала отношения мужского и женского, движения солнца и луны, моря и суши, неба и земли.
Но когда губы Симона жадно впились в нее, а руки стали изучать каждый изгиб, каждую ложбинку ее тела, а его чресла плотно прижались к ее бедрам и она открыла их, то поняла, что ничего не знала о магии любви.
Любви…
Именно этим занялся Симон с ней теперь, наполняя каждую клеточку ее тела страстью, которую он так долго не признавал, рассказывая ей руками и губами, как голоден он был, как жаждал ее аромата, жаждал той ласки, которую ее тело могло дать ему.
Губы Симона сомкнулись на ее губах, и Мири задохнулась от того, как настойчиво проник он в нее. Она жадно приняла его, и Симон зарычал, изогнувшись над ней, дав ей почувствовать свою возмущенную плоть.
Она провела руками по широкой спине, пытаясь слиться с ним воедино, добраться до самых глубин его сердца, которое он так долго скрывал от нее. Она прикусила его нижнюю губу, дразня и повинуясь женскому инстинкту, такому же древнему, как первая Дочь Земли, отдавшаяся мужчине в тени каменных столбов в вихре ритуала плодородия, торжества жизни и обновления самой земли.
Симон рассыпал поцелуи по шее до самых грудей, жарко дыша, влажными жадными губами впившись в сосок. Раздался нежный стон, когда он начал сосать его, ввергая ее в неистовый вихрь эмоций, пока все ее тело не воспламенилось огнем, который только он мог погасить.
– Симон… – взмолилась Мири. – Симон, умоляю…
Он запечатал ее губы своими, ворвавшись в нее до самого дна, сокрушая ее девственность, и крик боли сорвался с губ Мири, но она тут же рассмеялась. От этого звука Симон вздрогнул и замер в нерешительности, отпрянул и заглянул ей в глаза.
– Ты в порядке?
– Ужасно рада, что избавилась от нее… – сказала она, с улыбкой глядя в его глаза. – Ты заставил меня ждать… долго ждать… Симон Аристид.
– Постараюсь, чтобы эта ночь стоила того, Мири. Если это в моей власти…
ГЛАВА 20
Темнота была такой беспросветной, такой тяжелой, что казалось, будто она давит Мартину на глаза. Он почувствовал спиной холодную каменную стену, к которой был прикован цепями, и пошевелился в кандалах, стиснув зубы от отчаяния, пытаясь выдернуть их из стены. Он знал, что его заперли в каком-то тайном каземате под домом. Из того немногого, что он успел заметить, перед тем как ведьмы приковали его в темноте, стены выглядели старыми и потрескавшимися, готовыми упасть в любой момент. Кроме, конечно, той, к которой они его приковали, и она казалась крепкой, словно монолитная колонна.
Он напряг мышцы и стал дергать кандалы, пока запястья не заболели, но все оказалось безрезультатно. Он прислонился к стене, тяжело дыша, стараясь не паниковать.
– Ты бывал в ситуация и похуже, Мартин Ле Луп, – прошептал он.
К сожалению, в тот момент он не мог вспомнить, когда именно.
Он был закован и находился в распоряжении сумасшедшей колдуньи, которая десять лет вынашивала план мести. Он сбежал с фермы, оставив Мири наедине с охотником на ведьм, который снова готов был предать ее. Единственным, кто имел представление о том, где он, был Ив, но юноша так обрадовался шляпе с перьями, которую Мартин подарил ему за помощь с лошадью, что, скорее всего, ничего не запомнил.
Трудно придумать, как можно сбежать, когда невозможно разглядеть даже собственные руки и определить, насколько он преуспел в своем освобождении. Если бы у него был хотя бы маленький свет, хотя бы одна свеча…
Как ему нужен теперь его старый друг Пьер, который часто предупреждал Мартина быть осторожнее в своих желаниях. Но в этот момент дверь на верху лестницы скрипнула и появился мерцающий свет. Мартин не знал, радоваться ли этому свету, потому что понятия не имел, какая пытка последует за ним.
Он насторожился, отведя взгляд от света, отбрасывавшего дрожащие тени на стенах, и услышал легкие шаги, украдкой спускавшиеся по ступеням. Он приготовился бог знает к чему, когда разглядел прелестную белую ночную сорочку и маленькую босую ножку.
Это был ребенок колдуньи. Волк все еще не допускал мысли, что это мог быть и его ребенок. Он разглядел ее только мельком, когда Кассандра объявила его отцом и быстро увела с кухни. Девочка казалась маленьким диким существом с волшебными зелеными глазами.
Казалось, что она и напугана, и восторгается им. Он удивился, что она отважилась спуститься сюда к нему одна, чтобы успокоить его. Не меньше он удивился тому, как сильно забилось его сердце при ее появлении. Когда она спустилась с лестницы, то на миг замерла, держа свечу в руке. После кромешной мглы он сощурился от непривычного света.
Как только его глаза привыкли к свету, он увидел, что она поставила свечу на грубый деревянный стол. Свет озарил ее серьезное худенькое личико. Но волосы ее не были такими нечесаными, как прежде. Казалось, что она постаралась причесать их и уложить сзади, подвязав розовой ленточкой.
Она подошла ближе, молча уставившись на него своими дикими глазами. И впервые в жизни Мартин, обычно говорливый с любой женщиной, не смог придумать, что сказать этому крошечному существу, которое вполне могло быть его дочерью.
Наконец она взялась за край ночной рубашки и сделала маленький реверанс.
– Добрый… вечер, месье Волк, – произнесла она, запнувшись.
Растерявшись, Мартин ответил:
– Добрый вечер, э-э… мадемуазель Серебряная роза.
Малышка нахмурилась.
– Мое имя Мэг, – сказала она.
– Имя весьма особенное для француженки, если позволите так выразиться.
Она поджала одну ножку, потерев пальцы о лодыжку второй ноги.
– В общем, меня зовут Мегера. Но это ничуть не лучше. Мама говорит, что я названа так в честь мстительной фурии, богини со змеями вместо волос. Не люблю змей, – призналась она.
– Я тоже не очень-то их обожаю, – согласился Мартин.
Его слова вызвали слабую улыбку на ее слишком серьезном для ребенка лице. Она осмелилась подойти ближе.
– Это правда? Вы действительно мой папа?
– Твоя мама это утверждает.
– Но… вы не хотите в это поверить. – Она вздохнула, печально опустив маленькие плечи. – Я не виню вас. Мне тоже трудно поверить.
– Почему? – удивился Мартин.
Она протянула руку и осторожно коснулась рукава его бархатного камзола.
– Потому что вы красивый, а я уродина, тощая и костлявая, а волосы у меня мышиного цвета. Я ушла наверх и пыталась причесаться, хотя бы немного, но все бесполезно.
Мартина невольно растрогало несчастное выражение ее лица.
– Нет, ты совершенно не права. Эта ленточка… очень тебе идет. И волосы у тебя не мышиного цвета, скорее похожи на корицу. А твоя худоба… я сам был костлявый в твоем возрасте, но вырос.
Возможно, было не совсем осмотрительно делать такое сравнение, как-то успокаивать ребенка и обнадеживать, что она его дочь. Но грусть в глазах девочки тронула его сердце. Когда после его слов она слабо улыбнулась, он заметил, что сам улыбается ей в ответ.
– Иногда мне хочется придумать какое-нибудь заклинание, чтобы поскорее вырасти и стать красивее. Но я не люблю магию. Она меня пугает.
Мартин посмотрел на нее с удивлением:
– А я думал, что ты собираешься стать грозной колдуньей и править Францией.
Мэг грустно покачала головой:
– Об этом мечтает мама, а не я. Я не хочу быть Серебряной розой.
– Кем бы ты хотела стать?
Она склонила голову набок:
– Красавицей, которая умеет танцевать и играть на лютне. Но именно теперь мне хочется кому-то принадлежать. Быть их маленькой девочкой.
Она посмотрела на него с такой надеждой, что Мартин сжался, зазвенев цепями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41