С улыбкой сказал себе, что опять все контролирует. Лунный свет. Он проникал в комнату через открытые ротанговые двери, выходящие на железный балкон, и освещал кого-то в большой кровати под москитной сеткой.
Ники Макс увидел маленькую фигурку в белой ночной рубашке, покоившуюся на нескольких подушках — голова двигалась из стороны в сторону в такт мелодии, которую этот человек беззвучно напевал. Отец Асбуна. Похож на труп. Очень больной человек, сказал о нем Фрей. Слишком больной, чтобы помешать кому-либо. Без помощи не передвигается. Ники увидел два кресла на колесиках, ночной столик, уставленный лекарствами, и другой стол, на нем остатки пищи. Явственно почуял запах судна, оставшегося не опорожненным, и гнилостный запах, неотделимый от очень старых и очень больных — запах этот напомнил ему отца, который вот так же гнил много лет, пока не сделал наконец всем одолжение, умерев.
Ники не понадобился фонарь, хватало лунного света. Он закрыл дверь, положил фонарь и простыни на пол, потом, держа пистолет за спиной, подошел к старику. Отвел сетку, вгляделся в сморщенное, лысое, беззубое существо. И еще у него были блестящие глаза слабоумного. Значит, старик не просто болен, он сенильный или чертовски близок к сенильности. Он смотрел в открытую дверь балкона на фейерверк над городом и яхтами в гавани, улыбался ярким цветам и напевал что-то из мелодий давних карнавалов, когда он был намного моложе и мог танцевать всю ночь.
Отец Асбуна повернулся со своей беззубой ухмылкой к Ники, а тот подумал — музыка твоей жизни сейчас кончится, старик. Ники улыбнулся ему, потому что разум старика не совсем угас. Ну уж нет. Он узнал сутану священника и прошептал: падре. Протянул свои костлявые руки к Ники Максу, а тот выстрелил ему два раза в голову. Никаких свидетелей. Ни одного.
* * *
Ники Макс сошел с винтовой каменной лестницы в прохладную, просторную гостиную комнату, грубые цементные стены которой были увешаны произведениями доколумбова искусства. Он прошел по плитке песчаного цвета к внутреннему круглому фонтану, где его ждали Падерборн, Лайделл Колмс и Эмил Осмонд. Улыбнулся Херману Фрею, который сидел один на белой кожаной банкетке у стены, украшенной ацтекскими и олмекскими масками. У старины Хермана вид по-прежнему был нервозный. Даже слишком.
Первым заговорил Падерборн.
— Все нормально. Тех двух охранников мы ликвидировали. Они сидели в кухне, пили пиво и смотрели «Империя наносит ответный удар» по видео. Я вижу тут халатное отношение к вопросам безопасности.
Ники Макс кивнул.
— Зажирели они здесь.
— Наверху все окей? — спросил Падерборн.
Ники подал ему две простыни, и пока немец основательно вымачивал их в фонтане, начал перезаряжать свой пистолет.
— Все окей, — ответил он после паузы. Об отце Асбуна Ники не упомянул.
Херман Фрей подумал, что манипуляции с простынями — самое странное из того, что делали при нем наемники. Смысла тут никакого не получалось. Но то же самое он мог бы сказать и об иглах, которые свисали с шеи Максимилиана как непристойные медальоны. Эти типы все сумасшедшие, все до единого.
Он наблюдал, как немец вытаскивает мокрые простыни из фонтана и показывает Максимилиану. Максимилиан дернул головой в сторону Фрея, тот весь съежился — что будет? А немец подошел и бросил простыни ему на колени: понесите, пожалуйста, будьте так любезны. Потом он приказал Фрею ввести их вниз, в «Хор».
* * *
Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке, изо рта, носа и ушей у него текла кровь, он весь дрожал, буквально еле живой после телефона Такера. На нем по-прежнему были наручники, глаза залеплены. Он почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и услышал голос Асбуна — вот, выпей, компадре. У его губ появился стакан, Пенни сделал большой глоток и закашлялся, судорожно, сипло, ловя ртом воздух. Он не видел, как покачал головой Асбун, но слышал смех остальных. Вода была мыльная.
Недалеко надрывался стереокомбайн. Пенни беззвучно заплакал, чувствуя ту же вину и унижение, которые он замечал у других жертв пыток. Тело подвело его. Инстинкты тоже. Он хотел, чтобы все это оказалось кошмаром. И кончилось сейчас, сейчас, тогда он, проснувшись, вновь станет цельным человеком.
Но это не было дурным сном. Он всегда полностью доверял своим способностям, своему умению, а теперь это доверие разрушено. Гордость держала его на расстоянии от большинства мужчин, из-за этого расстояния ему казалось, что они меньше него. Теперь получается, что меньше — он.
Асбун говорил неторопливо, задумчиво.
— Сентиментальность. Вот в чем твоя проблема, компадре. У тебя сердце размягчается в неудачное время. Пример с твоим командиром. Я о том, что ты отказался от прекрасной военной карьеры, не пожелав дать против него показания. И мальчик, Томас. Ну, об этом говорить не будем. Видишь ли, компадре, правда в том, что при всей твоей подготовке и искусстве у тебя сердце продавщицы из магазина. Твое сердце не устает обливаться кровью, как говорят. О да, с очевидным ты умеешь справляться, но с более тонкими вещами у тебя сплошные осложнения. Ну, мы все учимся на ошибках, так ведь?
Пенни почувствовал руку Асбуна у себя на плече.
— Я свое пари выиграл, — сообщил Асбун. — Я поспорил с одним из наших генералов на две лошади, что сломаю тебя. Пари мы заключили в тот день, когда ты разделался с Индейцем в спортзале. Да, кстати, твоя подпись на признании не понадобится. Признание оформим уже после твоей смерти. И знаешь, что, компадре? Я посадил твоего друга Фабио под домашний арест, теперь он ждет, когда отец вернется и выдаст ему за то, что притащил тебя сюда. Ну ладно, пора кончать. Прощай, компадре. Сейчас ты получишь ответ на самый важный вопрос: есть ли жизнь после смерти?
Запахло бензином.
Пенни почувствовал новый, совершенно раздавивший его страх.
— Видеть ты не можешь, — продолжал Асбун, — так что я тебе объясню. Они льют бензин на автомобильную покрышку, которую поместят тебе на шею. О, друг мой, ты плачешь? Великий Эдвард Пенни плачет. Жаль, тебя не видит сейчас Фабио. Но не беспокойся. Мы все сфотографировали, я позабочусь, чтобы Фабио увидел фотографии.
Он коснулся кровоточащего скальпа Пенни.
— Знаешь, что, компадре? Ты себя переоценил. Это и все, что я хотел доказать. Вообще же у меня к тебе ненависти нет. Я тебя уважаю и даже восхищаюсь тобой. Правда, это так. Но и у тебя есть свои пределы, и ты должен это понять, пока еще способен соображать что-то. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что все твои жизненные ценности исчезли. Ты хочешь, чтобы прекратилась боль. Ты даже хочешь жить.
Асбун щелкнул пальцами и Пенни почувствовал, как на щиколотках у него разрезают веревки, самого его поднимают с кушетки и несут в ту сторону, откуда пахло бензином. Слишком слабый, не имея возможности сопротивляться, он только умолял, чтобы его не сжигали. Потом Пенни положили на каменный пол, а стена поползла вверх. Асбун говорил тем временем:
— У нас тут всегда проблема с дымом, понимаешь ли. Он уходит через воздуховоды там, где стена. Но все равно мы вынуждены пользоваться вентиляторами. У нас есть хорошие большие вентиляторы от дыма. Жаль, ты их не видишь.
Асбун выдохнул сигарный дым Пенни в лицо.
— Ты не переживешь этот сеанс в «Хоре», но я расскажу, как бы ты изменился, если бы пережил. Я специалист в таких вещах. Твои эмоции умрут. Ты не будешь чувствовать любви, привязанности, ничего такого. Конечно, тебе станут вспоминаться часы, проведенные здесь, но лишь как страшная иллюзия среди других иллюзий в мозгу. Тебе это может показаться странным, компадре, но есть люди, которых пребывание здесь настолько захватывает и переворачивает, что, мне кажется, они втайне желают пережить это вновь. А прежде всего, друг мой, ты будешь ходячей статистикой. Ты навсегда останешься одной из своих жертв. Ты смог бы с этим жить? Не думаю. Такой гордый человек? Так что, сам видишь, лучше тебя прикончить. О, ты же мне еще не задал тот вопрос. Может, сейчас и задашь. Твоя жизнь продлится на несколько секунд, почему нет?
Пенни проговорил:
— Не могли бы вы меня убить, пожалуйста?
Он не видел, как улыбается Асбун, как улыбаются другие, но смех их слышал, они громко поздравляли Асбуна, потом Пенни почувствовал на шее облитую бензином покрышку, заработали вентиляторы, которым предстояло выгнать дым — не видел, как Асбун коснулся покрышки зажженной сигарой и отскочил назад. Бензин тут же вспыхнул, Пенни окутало огнем, пожиравшим плечи, спину, шею, грудь, свечение пламени проникало к нему сквозь липкую ленту, он закричал от нестерпимого жара, извиваясь на полу в круге огня.
Кто-то схватил его за ноги, сильно дернул, он продолжал кричать, не зная, что огня на нем уже нет, потому что адская боль осталась. Кто-то сорвал ленту с его глаз. Ники Макс. В сутане священника. Ники Макс схватил болтавшуюся у него на шее иглу -это была не игла, конечно, а прозрачный шприц-тюбик — и вонзил Пенни в бедро. Быстро выдавив весь морфин, второй шприц-тюбик вонзил Пенни в плечо, в почерневшую кровоточащую плоть.
В ответ на громкий вопль Ники подбежал Херман Фрей с мокрыми простынями, а дальше наморфиненный Пенни начал терять сознание и уже почти не почувствовал, как его обматывают влагой простыней, он погрузился во тьму.
Ники Макс, на корточках сидевший над отключившимся Пенни, оглядел «Хор». Вентиляторы выключили, а стерео продолжало орать, и покрышка еще горела у открытой стены, выходящей на теннисный корт. В большой бетонированной комнате оставался дым. Немного, но у Ники заслезились глаза. Все Белые Ножи, кроме Асбуна, лежали на полу в неестественных позах, которые принимают мертвые, которым не обязательно выглядеть изящными или хотя бы лежать удобно. Ники Макс и остальные бесшумно спустились вслед за Фреем по лестнице — толстая стальная дверь на эту лестницу оказалась неохраняемой и незапертой — как раз в то время, когда Асбун поджег покрышку сигарой, а Эдди закричал: этот крик Ники Макс будет помнить до конца жизни.
Люди Ники знали, что делать. Выбрать цель и уничтожить ее. Но Асбуна не убивать. Он принадлежит Ники Максу. Ники чуть не рассмеялся: вентиляторы, пара огромных вентиляторов на металлических подставках, и стерео вместе производили такой шум, что никто не мог услышать, как они вошли. Четверо из Белых Ножей успели умереть, когда Асбун и остальные двое только повернулись — что происходит.
Эмил Осмонд и Лайделл Колмс понесли обернутого простынями Эдди вверх по лестнице. Ники протянул руку. Падерборн вложил в нее ружье. Асбун, стараясь держать себя в руках, улыбнулся и потер затылок. Восхищенно тряхнул головой.
— Поздравляю вас, компадре. Я хочу сказать, это очень решительные действия — прийти сюда вот так. Смелость. — Злость, страх, смятение отражались на его лице, но улыбка не сползала. Он посмотрел на свою сигару, потом на Ники Макса. — А ведь я могу вам помочь.
— Подумать только, — отозвался Ники Макс.
Асбун отогнал дым от лица, взглянул на горящую покрышку и сделал шаг к Ники Максу. Между ними было едва шесть футов. На стерео пел Майкл Джексон.
— Я гарантирую, что не будет неприятностей с заграждениями на дорогах.
— Я могу ошибаться, — насмешливо проговорил Ники Макс, — но, насколько мне известно, никто не знает, что мы здесь. Поэтому не будет никаких заграждений на дорогах. Кроме того, с нами Херман Фрей, он вымостит путь. И полицейская машина есть. По-моему, все обеспечено.
Асбун поднял обе руки.
— Хорошо, хорошо. У вас все обеспечено. Теперь давайте поговорим о медицинской помощи вашему другу. Она ведь ему понадобится, вы знаете. Я могу обеспечить, что он получит самую лучшую помощь.
— В Медседе, подразумевается, — усмехнулся Ники Макс. Он искоса взглянул на Хермана Фрея. Ну и ну. Старина Херман жевал свой носовой платок. Нервы никуда. Падерборн стоял со сложенными на груди руками, в одной руке пистолет 45 калибра, и ухмылялся. Ему этот парад нравился — жуть. Обалдеть.
— Самые лучшие врачи в Мерседе, — проговорил Асбун. — Я могу…
Ники Макс, ружье лежало у него на плече, печально покачал головой.
— Боюсь, что нет. Понимаешь, мы собираемся в Мехико. Лететь всего пару часов, а Фрей одолжит нам один из своих самолетов, верно, Фрей?
Асбун перевел взгляд на Фрея, тот отвернулся. Чуть ли не спиной встал к своему старому другу и клиенту. Ники сказал Асбуну:
— Что-то Фрей становится застенчивым под старость. Но, во всяком случае, он собирается передать радиосообщение в Мехико, когда мы поднимемся на самолете. Гарантирует, что нас встретит там «скорая помощь» с врачом. Никто не будет приставать, задавать вопросы. Фрей говорит, он откупился от половины Мехико — таможня, полицейские, кто угодно. Нам беспокоиться не о чем.
Асбун нахмурился, обдумывая контрход. Посмотрел в потолок, нацелился сигарой в Ники Макса.
— Я вам вот что скажу, компадре. Я важный человек. Важный человек. Знаете, что вам следует сделать? Взять меня с собой. Заложником. Я вам нужен, компадре. Как страховка. Могу я просить у вас что-то? Вы уверены, что ваш друг доживет до Мехико?
Ники Макс глянул на все так же ухмылявшегося Падерборна, потом на Асбуна.
— Ну, мы все набрались какого-то опыта с ранами, ожогами, такого рода вещами, и мы знаем, что если человека сильно обожгло, он может протянуть пять, шесть часов. А то и сутки, двое. Я имею в виду — без лечения. А до Мехико не больше трех часов, так что шансы спасти его есть.
— Понятно, — кивнул Асбун. — Ну…
— Ключи от наручников Эдди, — потребовал Ники Макс.
— Вот здесь, у меня в кармане рубашки.
— Танто, нож Эдди.
Асбун оглядел задымленную комнату.
— Я думаю, я думаю. Да, Клаудио. — Он показал. — У стола лежит, на нем зеленый с белым «Адидас». Он сказал, что такого прекрасного ножа никогда еще не видел.
Ники Макс кивнул.
— Для Эдди его сделали в Японии. Японский мастер. Он ничего не делает, кроме ножей, и не спешит. Эдди выложил больше тысячи долларов. У мастера люди в очереди на пять лет.
Он подал знак Падерборну. Тот подошел к итальянцу, выдернул танто у него из-за пояса и передал Ники.
Ники взвесил нож на руке, стиснул рукоятку.
— Да, могу представить, как обрадуется Эдди.
Он поднял глаза на Асбуна.
— У тебя есть машина? Ну, такая, чтоб все знали, что она твоя. Например, если мы возьмем тебя с собой. В своей машине ты будешь лучше выглядеть, правильно? — Он посмотрел на покрышку. Она еще горела. И воняла. Но дым стал пореже.
Асбун просветлел. Он шумно выдохнул и потер затылок сильнее прежнего — он будет жить. Он это уже знал. Везучий он, а не Эдвард Пенни. Шаг за шагом, сказал он себе. Пусть возьмут меня с собой, а в аэропорту посмотрим.
— У дома стоит «Роллс-Ройс», — проговорил он. — Давайте на нем, в Мерседе все знают, что это моя машина.
Ники Макс перебросил ружье Падерборну, протянул пустую руку Асбуну.
— За руль сяду я, так будет лучше. Дай ключи. Да, и не забудь ключи от наручников.
Асбун направился к Ники Максу, приговаривая: «Вы не пожалеете, компадре, я уверен, мы что-нибудь придумаем для взаимного блага». — «Обязательно придумаем», — ответил Ники Макс, и когда Асбун подошел достаточно близко, схватил его за запястье, дернул к себе и резанул по животу лезвием танто. Сделал так, как учил его Эдди — вести удар на себя. Всегда в свою сторону. Асбун закричал, отшатнулся назад, Ники одним движением порезал ему оба предплечья, а когда Асбун повернулся спиной, окровавленный и вопящий, пытаясь бежать, Ники рванулся вперед, сунул танто ему между ног и рассек яички и пенис. Вопль полковника стал визгом, настолько высоким, что это напоминало свисток. Он упал лицом вниз и продолжал взвизгивать, плотно сжав ноги, а из дворика донесся автомобильный гудок.
— Ружье, — бросил Ники, Падерборн подбежал с оружием, тогда Ники Макс уронил залитый кровью танто на пол и два раза выстрелил в Асбуна — прострелил оба колена. Потом ногой перевернул Асбуна на спину и прострелил ему оба локтя. Автомобильный гудок продолжал звать его, тогда Ники засунул ствол ружья в рот Асбуну, сказал: — Попроси, чтобы я убил тебя, — и нажал на спусковой крючок.
Глава 12
Вашингтон
Август 1985
Около часа пополудни Эдвард Пенни сидел на зеленом ковре в гостиной Мейера Уэкслера — рукава рубашки закатаны до локтей, пиджак сложен на коленях. Спиной он опирался на стену в лавандовых блеклых обоях. Глаза были закрыты. В руке он держал «Браунинг». На затылок положил носовой платок, чтобы впитывался пот.
А еще его мучили желудочные спазмы, самые сильные после того сеанса в «Хоре» с полковником Асбуном.
Потливость и желудочные спазмы не имели никакого отношения к температуре, хотя она и была высокой, или к отсутствию кондиционера в этом старом эдвардианском доме. Вызвала их ситуация, с которой столкнулся сейчас Пенни: заложники. Вопрос жизни и смерти здесь, в доме, именно то, с чем он никогда больше не хотел сталкиваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Ники Макс увидел маленькую фигурку в белой ночной рубашке, покоившуюся на нескольких подушках — голова двигалась из стороны в сторону в такт мелодии, которую этот человек беззвучно напевал. Отец Асбуна. Похож на труп. Очень больной человек, сказал о нем Фрей. Слишком больной, чтобы помешать кому-либо. Без помощи не передвигается. Ники увидел два кресла на колесиках, ночной столик, уставленный лекарствами, и другой стол, на нем остатки пищи. Явственно почуял запах судна, оставшегося не опорожненным, и гнилостный запах, неотделимый от очень старых и очень больных — запах этот напомнил ему отца, который вот так же гнил много лет, пока не сделал наконец всем одолжение, умерев.
Ники не понадобился фонарь, хватало лунного света. Он закрыл дверь, положил фонарь и простыни на пол, потом, держа пистолет за спиной, подошел к старику. Отвел сетку, вгляделся в сморщенное, лысое, беззубое существо. И еще у него были блестящие глаза слабоумного. Значит, старик не просто болен, он сенильный или чертовски близок к сенильности. Он смотрел в открытую дверь балкона на фейерверк над городом и яхтами в гавани, улыбался ярким цветам и напевал что-то из мелодий давних карнавалов, когда он был намного моложе и мог танцевать всю ночь.
Отец Асбуна повернулся со своей беззубой ухмылкой к Ники, а тот подумал — музыка твоей жизни сейчас кончится, старик. Ники улыбнулся ему, потому что разум старика не совсем угас. Ну уж нет. Он узнал сутану священника и прошептал: падре. Протянул свои костлявые руки к Ники Максу, а тот выстрелил ему два раза в голову. Никаких свидетелей. Ни одного.
* * *
Ники Макс сошел с винтовой каменной лестницы в прохладную, просторную гостиную комнату, грубые цементные стены которой были увешаны произведениями доколумбова искусства. Он прошел по плитке песчаного цвета к внутреннему круглому фонтану, где его ждали Падерборн, Лайделл Колмс и Эмил Осмонд. Улыбнулся Херману Фрею, который сидел один на белой кожаной банкетке у стены, украшенной ацтекскими и олмекскими масками. У старины Хермана вид по-прежнему был нервозный. Даже слишком.
Первым заговорил Падерборн.
— Все нормально. Тех двух охранников мы ликвидировали. Они сидели в кухне, пили пиво и смотрели «Империя наносит ответный удар» по видео. Я вижу тут халатное отношение к вопросам безопасности.
Ники Макс кивнул.
— Зажирели они здесь.
— Наверху все окей? — спросил Падерборн.
Ники подал ему две простыни, и пока немец основательно вымачивал их в фонтане, начал перезаряжать свой пистолет.
— Все окей, — ответил он после паузы. Об отце Асбуна Ники не упомянул.
Херман Фрей подумал, что манипуляции с простынями — самое странное из того, что делали при нем наемники. Смысла тут никакого не получалось. Но то же самое он мог бы сказать и об иглах, которые свисали с шеи Максимилиана как непристойные медальоны. Эти типы все сумасшедшие, все до единого.
Он наблюдал, как немец вытаскивает мокрые простыни из фонтана и показывает Максимилиану. Максимилиан дернул головой в сторону Фрея, тот весь съежился — что будет? А немец подошел и бросил простыни ему на колени: понесите, пожалуйста, будьте так любезны. Потом он приказал Фрею ввести их вниз, в «Хор».
* * *
Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке, изо рта, носа и ушей у него текла кровь, он весь дрожал, буквально еле живой после телефона Такера. На нем по-прежнему были наручники, глаза залеплены. Он почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и услышал голос Асбуна — вот, выпей, компадре. У его губ появился стакан, Пенни сделал большой глоток и закашлялся, судорожно, сипло, ловя ртом воздух. Он не видел, как покачал головой Асбун, но слышал смех остальных. Вода была мыльная.
Недалеко надрывался стереокомбайн. Пенни беззвучно заплакал, чувствуя ту же вину и унижение, которые он замечал у других жертв пыток. Тело подвело его. Инстинкты тоже. Он хотел, чтобы все это оказалось кошмаром. И кончилось сейчас, сейчас, тогда он, проснувшись, вновь станет цельным человеком.
Но это не было дурным сном. Он всегда полностью доверял своим способностям, своему умению, а теперь это доверие разрушено. Гордость держала его на расстоянии от большинства мужчин, из-за этого расстояния ему казалось, что они меньше него. Теперь получается, что меньше — он.
Асбун говорил неторопливо, задумчиво.
— Сентиментальность. Вот в чем твоя проблема, компадре. У тебя сердце размягчается в неудачное время. Пример с твоим командиром. Я о том, что ты отказался от прекрасной военной карьеры, не пожелав дать против него показания. И мальчик, Томас. Ну, об этом говорить не будем. Видишь ли, компадре, правда в том, что при всей твоей подготовке и искусстве у тебя сердце продавщицы из магазина. Твое сердце не устает обливаться кровью, как говорят. О да, с очевидным ты умеешь справляться, но с более тонкими вещами у тебя сплошные осложнения. Ну, мы все учимся на ошибках, так ведь?
Пенни почувствовал руку Асбуна у себя на плече.
— Я свое пари выиграл, — сообщил Асбун. — Я поспорил с одним из наших генералов на две лошади, что сломаю тебя. Пари мы заключили в тот день, когда ты разделался с Индейцем в спортзале. Да, кстати, твоя подпись на признании не понадобится. Признание оформим уже после твоей смерти. И знаешь, что, компадре? Я посадил твоего друга Фабио под домашний арест, теперь он ждет, когда отец вернется и выдаст ему за то, что притащил тебя сюда. Ну ладно, пора кончать. Прощай, компадре. Сейчас ты получишь ответ на самый важный вопрос: есть ли жизнь после смерти?
Запахло бензином.
Пенни почувствовал новый, совершенно раздавивший его страх.
— Видеть ты не можешь, — продолжал Асбун, — так что я тебе объясню. Они льют бензин на автомобильную покрышку, которую поместят тебе на шею. О, друг мой, ты плачешь? Великий Эдвард Пенни плачет. Жаль, тебя не видит сейчас Фабио. Но не беспокойся. Мы все сфотографировали, я позабочусь, чтобы Фабио увидел фотографии.
Он коснулся кровоточащего скальпа Пенни.
— Знаешь, что, компадре? Ты себя переоценил. Это и все, что я хотел доказать. Вообще же у меня к тебе ненависти нет. Я тебя уважаю и даже восхищаюсь тобой. Правда, это так. Но и у тебя есть свои пределы, и ты должен это понять, пока еще способен соображать что-то. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что все твои жизненные ценности исчезли. Ты хочешь, чтобы прекратилась боль. Ты даже хочешь жить.
Асбун щелкнул пальцами и Пенни почувствовал, как на щиколотках у него разрезают веревки, самого его поднимают с кушетки и несут в ту сторону, откуда пахло бензином. Слишком слабый, не имея возможности сопротивляться, он только умолял, чтобы его не сжигали. Потом Пенни положили на каменный пол, а стена поползла вверх. Асбун говорил тем временем:
— У нас тут всегда проблема с дымом, понимаешь ли. Он уходит через воздуховоды там, где стена. Но все равно мы вынуждены пользоваться вентиляторами. У нас есть хорошие большие вентиляторы от дыма. Жаль, ты их не видишь.
Асбун выдохнул сигарный дым Пенни в лицо.
— Ты не переживешь этот сеанс в «Хоре», но я расскажу, как бы ты изменился, если бы пережил. Я специалист в таких вещах. Твои эмоции умрут. Ты не будешь чувствовать любви, привязанности, ничего такого. Конечно, тебе станут вспоминаться часы, проведенные здесь, но лишь как страшная иллюзия среди других иллюзий в мозгу. Тебе это может показаться странным, компадре, но есть люди, которых пребывание здесь настолько захватывает и переворачивает, что, мне кажется, они втайне желают пережить это вновь. А прежде всего, друг мой, ты будешь ходячей статистикой. Ты навсегда останешься одной из своих жертв. Ты смог бы с этим жить? Не думаю. Такой гордый человек? Так что, сам видишь, лучше тебя прикончить. О, ты же мне еще не задал тот вопрос. Может, сейчас и задашь. Твоя жизнь продлится на несколько секунд, почему нет?
Пенни проговорил:
— Не могли бы вы меня убить, пожалуйста?
Он не видел, как улыбается Асбун, как улыбаются другие, но смех их слышал, они громко поздравляли Асбуна, потом Пенни почувствовал на шее облитую бензином покрышку, заработали вентиляторы, которым предстояло выгнать дым — не видел, как Асбун коснулся покрышки зажженной сигарой и отскочил назад. Бензин тут же вспыхнул, Пенни окутало огнем, пожиравшим плечи, спину, шею, грудь, свечение пламени проникало к нему сквозь липкую ленту, он закричал от нестерпимого жара, извиваясь на полу в круге огня.
Кто-то схватил его за ноги, сильно дернул, он продолжал кричать, не зная, что огня на нем уже нет, потому что адская боль осталась. Кто-то сорвал ленту с его глаз. Ники Макс. В сутане священника. Ники Макс схватил болтавшуюся у него на шее иглу -это была не игла, конечно, а прозрачный шприц-тюбик — и вонзил Пенни в бедро. Быстро выдавив весь морфин, второй шприц-тюбик вонзил Пенни в плечо, в почерневшую кровоточащую плоть.
В ответ на громкий вопль Ники подбежал Херман Фрей с мокрыми простынями, а дальше наморфиненный Пенни начал терять сознание и уже почти не почувствовал, как его обматывают влагой простыней, он погрузился во тьму.
Ники Макс, на корточках сидевший над отключившимся Пенни, оглядел «Хор». Вентиляторы выключили, а стерео продолжало орать, и покрышка еще горела у открытой стены, выходящей на теннисный корт. В большой бетонированной комнате оставался дым. Немного, но у Ники заслезились глаза. Все Белые Ножи, кроме Асбуна, лежали на полу в неестественных позах, которые принимают мертвые, которым не обязательно выглядеть изящными или хотя бы лежать удобно. Ники Макс и остальные бесшумно спустились вслед за Фреем по лестнице — толстая стальная дверь на эту лестницу оказалась неохраняемой и незапертой — как раз в то время, когда Асбун поджег покрышку сигарой, а Эдди закричал: этот крик Ники Макс будет помнить до конца жизни.
Люди Ники знали, что делать. Выбрать цель и уничтожить ее. Но Асбуна не убивать. Он принадлежит Ники Максу. Ники чуть не рассмеялся: вентиляторы, пара огромных вентиляторов на металлических подставках, и стерео вместе производили такой шум, что никто не мог услышать, как они вошли. Четверо из Белых Ножей успели умереть, когда Асбун и остальные двое только повернулись — что происходит.
Эмил Осмонд и Лайделл Колмс понесли обернутого простынями Эдди вверх по лестнице. Ники протянул руку. Падерборн вложил в нее ружье. Асбун, стараясь держать себя в руках, улыбнулся и потер затылок. Восхищенно тряхнул головой.
— Поздравляю вас, компадре. Я хочу сказать, это очень решительные действия — прийти сюда вот так. Смелость. — Злость, страх, смятение отражались на его лице, но улыбка не сползала. Он посмотрел на свою сигару, потом на Ники Макса. — А ведь я могу вам помочь.
— Подумать только, — отозвался Ники Макс.
Асбун отогнал дым от лица, взглянул на горящую покрышку и сделал шаг к Ники Максу. Между ними было едва шесть футов. На стерео пел Майкл Джексон.
— Я гарантирую, что не будет неприятностей с заграждениями на дорогах.
— Я могу ошибаться, — насмешливо проговорил Ники Макс, — но, насколько мне известно, никто не знает, что мы здесь. Поэтому не будет никаких заграждений на дорогах. Кроме того, с нами Херман Фрей, он вымостит путь. И полицейская машина есть. По-моему, все обеспечено.
Асбун поднял обе руки.
— Хорошо, хорошо. У вас все обеспечено. Теперь давайте поговорим о медицинской помощи вашему другу. Она ведь ему понадобится, вы знаете. Я могу обеспечить, что он получит самую лучшую помощь.
— В Медседе, подразумевается, — усмехнулся Ники Макс. Он искоса взглянул на Хермана Фрея. Ну и ну. Старина Херман жевал свой носовой платок. Нервы никуда. Падерборн стоял со сложенными на груди руками, в одной руке пистолет 45 калибра, и ухмылялся. Ему этот парад нравился — жуть. Обалдеть.
— Самые лучшие врачи в Мерседе, — проговорил Асбун. — Я могу…
Ники Макс, ружье лежало у него на плече, печально покачал головой.
— Боюсь, что нет. Понимаешь, мы собираемся в Мехико. Лететь всего пару часов, а Фрей одолжит нам один из своих самолетов, верно, Фрей?
Асбун перевел взгляд на Фрея, тот отвернулся. Чуть ли не спиной встал к своему старому другу и клиенту. Ники сказал Асбуну:
— Что-то Фрей становится застенчивым под старость. Но, во всяком случае, он собирается передать радиосообщение в Мехико, когда мы поднимемся на самолете. Гарантирует, что нас встретит там «скорая помощь» с врачом. Никто не будет приставать, задавать вопросы. Фрей говорит, он откупился от половины Мехико — таможня, полицейские, кто угодно. Нам беспокоиться не о чем.
Асбун нахмурился, обдумывая контрход. Посмотрел в потолок, нацелился сигарой в Ники Макса.
— Я вам вот что скажу, компадре. Я важный человек. Важный человек. Знаете, что вам следует сделать? Взять меня с собой. Заложником. Я вам нужен, компадре. Как страховка. Могу я просить у вас что-то? Вы уверены, что ваш друг доживет до Мехико?
Ники Макс глянул на все так же ухмылявшегося Падерборна, потом на Асбуна.
— Ну, мы все набрались какого-то опыта с ранами, ожогами, такого рода вещами, и мы знаем, что если человека сильно обожгло, он может протянуть пять, шесть часов. А то и сутки, двое. Я имею в виду — без лечения. А до Мехико не больше трех часов, так что шансы спасти его есть.
— Понятно, — кивнул Асбун. — Ну…
— Ключи от наручников Эдди, — потребовал Ники Макс.
— Вот здесь, у меня в кармане рубашки.
— Танто, нож Эдди.
Асбун оглядел задымленную комнату.
— Я думаю, я думаю. Да, Клаудио. — Он показал. — У стола лежит, на нем зеленый с белым «Адидас». Он сказал, что такого прекрасного ножа никогда еще не видел.
Ники Макс кивнул.
— Для Эдди его сделали в Японии. Японский мастер. Он ничего не делает, кроме ножей, и не спешит. Эдди выложил больше тысячи долларов. У мастера люди в очереди на пять лет.
Он подал знак Падерборну. Тот подошел к итальянцу, выдернул танто у него из-за пояса и передал Ники.
Ники взвесил нож на руке, стиснул рукоятку.
— Да, могу представить, как обрадуется Эдди.
Он поднял глаза на Асбуна.
— У тебя есть машина? Ну, такая, чтоб все знали, что она твоя. Например, если мы возьмем тебя с собой. В своей машине ты будешь лучше выглядеть, правильно? — Он посмотрел на покрышку. Она еще горела. И воняла. Но дым стал пореже.
Асбун просветлел. Он шумно выдохнул и потер затылок сильнее прежнего — он будет жить. Он это уже знал. Везучий он, а не Эдвард Пенни. Шаг за шагом, сказал он себе. Пусть возьмут меня с собой, а в аэропорту посмотрим.
— У дома стоит «Роллс-Ройс», — проговорил он. — Давайте на нем, в Мерседе все знают, что это моя машина.
Ники Макс перебросил ружье Падерборну, протянул пустую руку Асбуну.
— За руль сяду я, так будет лучше. Дай ключи. Да, и не забудь ключи от наручников.
Асбун направился к Ники Максу, приговаривая: «Вы не пожалеете, компадре, я уверен, мы что-нибудь придумаем для взаимного блага». — «Обязательно придумаем», — ответил Ники Макс, и когда Асбун подошел достаточно близко, схватил его за запястье, дернул к себе и резанул по животу лезвием танто. Сделал так, как учил его Эдди — вести удар на себя. Всегда в свою сторону. Асбун закричал, отшатнулся назад, Ники одним движением порезал ему оба предплечья, а когда Асбун повернулся спиной, окровавленный и вопящий, пытаясь бежать, Ники рванулся вперед, сунул танто ему между ног и рассек яички и пенис. Вопль полковника стал визгом, настолько высоким, что это напоминало свисток. Он упал лицом вниз и продолжал взвизгивать, плотно сжав ноги, а из дворика донесся автомобильный гудок.
— Ружье, — бросил Ники, Падерборн подбежал с оружием, тогда Ники Макс уронил залитый кровью танто на пол и два раза выстрелил в Асбуна — прострелил оба колена. Потом ногой перевернул Асбуна на спину и прострелил ему оба локтя. Автомобильный гудок продолжал звать его, тогда Ники засунул ствол ружья в рот Асбуну, сказал: — Попроси, чтобы я убил тебя, — и нажал на спусковой крючок.
Глава 12
Вашингтон
Август 1985
Около часа пополудни Эдвард Пенни сидел на зеленом ковре в гостиной Мейера Уэкслера — рукава рубашки закатаны до локтей, пиджак сложен на коленях. Спиной он опирался на стену в лавандовых блеклых обоях. Глаза были закрыты. В руке он держал «Браунинг». На затылок положил носовой платок, чтобы впитывался пот.
А еще его мучили желудочные спазмы, самые сильные после того сеанса в «Хоре» с полковником Асбуном.
Потливость и желудочные спазмы не имели никакого отношения к температуре, хотя она и была высокой, или к отсутствию кондиционера в этом старом эдвардианском доме. Вызвала их ситуация, с которой столкнулся сейчас Пенни: заложники. Вопрос жизни и смерти здесь, в доме, именно то, с чем он никогда больше не хотел сталкиваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55