Он мог болтать часами, и эта привычка у меня, наверное, от него. Боже, не зря он меня так раздражал — я видела в нем отражения своих недостатков и бесилась. Это тщеславие, сквозящее в каждом движении, эти вечные придирки к окружающим, ожидание подвоха — все это было и во мне тоже. Интересно, у Анжелы тоже характер папин?! Во всяком случае, внешне она похожа на него, не знаю чем конкретно, но сразу видно, что одна порода. Или мне кажется это только сейчас? В любом случае, если бы не эта девочка… Я бы тут не сидела. И сигареты были бы еще целы. И косметика на моем лице сохранила свежесть и блеск. Словом, мир до сих пор бы оставался таким, как я его придумала. А теперь он перевернулся вверх тормашками и летит куда-то, и я вместе с ним.
Снова и снова передо мной возникало лицо Анжелы, будто моя фотография десятилетней давности. Те же скулы, тот же рисунок губ, та же родинка на подбородке — уж родинки свои я знала! Но куда же смотрели Грушевские?! Почему, почему мне никто не сказал раньше, почему этого никто не хотел замечать? И что мне теперь делать с этим своим знанием, зачем мне такая правда? Чтобы еще раз похоронить отца, поминки по которому я справила в далеком детстве? Стоп, сказал кто-то во мне, быть может, тот самый пресловутый внутренний голос. Стоп, сказал он, а вдруг все это ты сочинила? Вдруг у тебя переохлаждение, галлюцинация или просто воображение разыгралось? Может такое быть? Может, сказал этот кто-то. Так успокойся и иди работай!
Конечно, ничего такого я не сделала и продолжала сидеть, уставясь в какую-то точку на грязном песке перед лавочкой. Внутренний голос осип и заткнулся, а я все думала, думала. А еще — плакала. Не было у меня никаких сомнений в том, что Виктор Владленович был моим отцом, тем самым дядькой с теплыми, жесткими ладонями, которые так ласково и бережно несли меня, маленькую, к небу. Все выше, выше. У меня не было сомнений, что Анжела — моя сводная сестра и что, возможно, мы обе похожи не столько на отца, сколько на его родню. Допустим, на какую-то троюродную тетку — это совсем неважно. Важно, что я три месяца общалась с человеком через силу, говорила про него за глаза разные нехорошие вещи, злилась на его нерешительность (хотя сама была довольно медлительна в принятии решения) и занудство. А теперь пыталась найти в нем что-то хорошее, чтобы мне не было стыдно перед самой собой за такого отца. Хотя какого это — такого? Откуда я знала, каким отцом был Грушевский?
Теперь я никогда этого не узнаю…
И ни к чему мои размышления, угрызения совести и воспоминания. Все так неожиданно и нелепо в нашей жизни, и надо признать, я поняла это не сейчас, а много раньше.
Так чего же ты ноешь, спросил внутренний голос и даже хрюкнул от удовольствия, что ему удалось меня поддеть.
А я и не ною, ответила я.
Еще немного, и я прямо отсюда отправлюсь в желтый дом, в отдельную палату со всеми удобствами, где мои разговоры с самой собой никого не удивят…
Зазвонил мобильный, я машинально ответила.
— Марина? — позвал незнакомый женский голос. — Вы занимаетесь квартирами?
Я молчала, мне совершенно не хотелось разлеплять губы, произносить какие-то слова, вообще ничего не хотелось.
— Мне вас порекомендовал Эдуард, — сообщила дамочка.
Я упорно хранила молчание. Эдуард так Эдуард.
— Я хочу продать квартиру. На Остоженке. Эксклюзив.
Эта дама явно пребывала в уверенности, что осчастливила меня. Она же не знала, что я предпочитаю иметь дело с обычными домами, с обветшалыми обоями и с бедными, на все готовыми людьми.
— Марина?
— Диктуйте адрес, — зачем-то сказала я. И самое странное — я записала его.
— Приезжайте, не обижу, — заявила моя новая клиентка.
Что ж, деньги мне нужны. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя нормальной женщиной, бродя по бутикам и магазинам. Своего рода психотерапия.
— Я жду вас в четверг, в двенадцать.
— Хорошо, — вяло согласилась я.
Интересное предложение, приятный голос, почему же мне так противно?
Я отключилась и надолго задумалась. Работа должна меня отвлечь. От чего, интересно? И вот еще, почему так раскалывается голова?
Из окна маршрутки я смотрела на снующих взад-вперед пешеходов, на бешеные автомобили, на облака пыли и фонтаны брызг из-под колес. Суетливая бестолковость города вдруг стала раздражать меня. А всегда нравилось вот это — ритм, быстрое движение толпы, сосредоточенные лица… Интересно, с каким выражением лица мой отец выходил из метро. Ах да, он ездил на машине.
Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание — это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание — всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.
— Девушка, вам плохо? — услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.
Я отрицательно покачала головой.
— Вы очень бледная!
— Это сейчас модно. — Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.
Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала — чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.
Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.
— Марина, как там наши дела? — не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.
— Нормально, — как отрезала я и нажала отбой.
Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов — и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.
— Скажите, пожалуйста, — очень ласково начала я, — а ваша работа связана как-то с телефонной линией?
— Че надо-то? — обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.
— У меня что-то с телефоном, — произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.
— Отключи пока, — буркнул мужик, — и никаких проблем.
— Не могу, — искренне вздохнула я, — у меня работа такая…
— А у меня такая… — Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.
Я поняла и молча побрела дальше.
Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.
Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.
— Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, — медленно произнес Егор, — был твоим отцом, а вчера скончался, так?
Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.
— Что ты собираешься делать?
— Плакать, — улыбнулась я вопреки своему заявлению.
— Ну это само собой, — серьезно согласился Егорушка, — а потом?
— Попытаюсь заснуть.
— А потом?
— Ты что-то хочешь сказать? — догадалась я.
— Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?
— Жить, вот что! — рассердилась я.
Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку — чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.
— Значит, жить, — продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.
Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.
Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно — он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.
Хотелось к морю.
Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.
Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.
— Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!
Я машинально схватилась за виски, в прошлую встречу мне показалось, что Анжела не такая болтушка. Хотя тогда я была слишком заморочена нашим сходством, чтобы думать о чем-то еще.
Она настойчиво теребила мою майку.
— Почему вы не позвонили? У вас были проблемы?
Еще бы не проблемы, подумала я, — вновь обретенная сестрица и дважды похороненный в памяти отец. Первый раз за всю свою риелторскую деятельность я поставила свои личные интересы выше дела. Звучит довольно напыщенно, но так и было. Я не могла появиться снова в том доме, как ни в чем не бывало искать подходящие варианты квартир, о чем-то договариваться, суетиться, работать и каждый раз натыкаться на лицо Анжелы — копию своих фотографий в двадцатилетнем возрасте.
— Так вы еще не разменялись? — только и спросила я.
Анжела всплеснула руками:
— Ах, вы же не знаете! У папы ведь были довольно большие сбережения, и мама после него… В общем, она решила не разменивать квартиру, а просто купить мне что-нибудь дешевенькое. Вот ищем до сих пор.
До сих пор, так сказала она, и я мысленно усмехнулась. Еще и месяца не прошло, чего же они хотят? Квартирки вызревают подолгу, иной раз полгода промучаешься, прежде чем купишь или продашь то, что хочется. А потом вдруг ни с того ни с сего — бабах! — созрела, готова недвижимость по приемлемой цене, в подходящем районе, окнами во двор и с раздельным санузлом. На блюдечке с голубой каемочкой.
Я забивала себе голову всякой ерундой, стараясь не думать о том, зачем судьба столкнула меня с Анжелой.
— Марина, а вы сейчас куда? Давайте я вас подвезу, я тут недалеко припаркована. Давайте, а? Поболтаем по дороге. В институт я сегодня все равно опоздала, да и что там делать? Консультация — это ведь не экзамен, правда? Вы учились в институте, Марина?
Я слабо кивнула. Анжела явно пошла в отца, тот мог тарахтеть без остановки на любую тему.
— Ну, что, заметано? Пошли, можно на «ты», да? Тебе ведь ненамного больше лет, правда? Смотри, это мамина тачка. То есть папина, когда он был… когда он ездил… словом, папа мне не разрешал ее брать. А мамочка прикидывается добренькой.
Я заметила, что Анжела каждый раз сбивается, говоря об отце. Но в голосе ее не было ни чрезмерной печали, ни слезливой истеричности, просто ребенок еще не привык к тому, что у него нет папы. Это проходит, по себе знаю.
— Красивая машинка, правда? Да не пристегивайся, ерунда все это. Слушай, может быть, ты все-таки вернешься к нам? В смысле — займешься нами снова. Давай, а? Я тебе доверяю, у тебя лицо такое, ну знаешь, будто родное, знакомое такое. Марин, ты слышишь?
Все-таки моя молчаливость насторожила ее.
— Куда ехать? — спросила Анжела, посерьезнев. Я назвала адрес.
— Ты что там? Продаешь? Покупаешь?
— Продаю.
— Хорошая квартира?
Мимолетные взгляды, которые бросала на меня моя сестра, были полны доброго интереса, и голос у нее был такой искренний. Мол, что за жизнь у тебя, подруга? Расскажи, мол, как ты вертишься, зачем, для чего?
— Нормальная, — ответила я, не поддаваясь искушению ее задушевного тона.
Того и гляди, расплачусь.
— Марин, а ведь можно тысяч за тридцать нормальную квартиру купить, да? Мне мама тридцать дает.
— Анжела, понимаешь…
— Слушай, зови меня Лика, ладно? У меня же полное имя — Анжелика. Меня все Ликой зовут. Папа, правда, звал Ангелочком. Ну это так, иногда…
— Лика, я твоя сестра. Все, приехали.
Она резко затормозила посреди дороги. Со всех сторон засигналили.
— Сверни вон туда, — показала я.
Она послушно свернула. Остановила машину и уставилась на меня.
Мы молчали, глядя друг на друга.
— Ты серьезно?
— Ага. Понимаешь, твой отец сначала был женат на моей матери, а потом уж на твоей.
— Здорово, — протянула Лика.
И стихла. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Интересно, с какой стати я полезла в чужую жизнь, зачем стала ворошить все это? Напугала и расстроила девочку, ни в чем, кстати, не повинную. Нужна ей сестра, как рыбке зонтик. Эта сестра — я, прошу любить и жаловать, что называется.
— Марин, как же так? Почему он ничего мне не рассказывал?
— Забыл, наверное.
— Чушь какая! — Она достала сигареты: — Будешь?
— Я бросила. — И это было единственное, что изменилось в моей жизни.
— Как же так? — повторяла Лика. — А мама знает? Наверное, знает, да? А твоя мама… они что, развелись?
— Да они и расписаны-то не были…
— Слушай, — Лика нахмурилась, соображая, — так ты специально к нам пришла, да? Хотела с ним познакомиться?
— Нет, представь себе. Случай. Как сейчас с тобой.
— Так не бывает, — не поверила она, — и что же, он тебя узнал?
— Знаешь что? Мне кажется, это долгий разговор, давай-ка мы с тобой вечером встретимся и поболтаем. Мне трудно говорить. Да и клиенты ждут, понимаешь?
— Я тебя довезу. — Лика вцепилась в меня мертвой хваткой.
Не удалось отложить разговор, которого я так ждала и так опасалась. Мне тогда, после нашей первой встречи, казалось самым правильным промолчать, даже матери я ничего не говорила, просто сделала вид, что забыла обо всем. Точка. Потом желание встретиться с Ликой перестало мучить подсознание и вполне оформилось в четкую, навязчивую идею.
Но я привыкла подавлять свои желания. Мои страхи были сильнее, так было с Горькой, так случилось и с сестрой. Если бы не наша случайная, удивительная встреча, я не решилась бы ничего менять. Впрочем, что изменилось?
— Что же ты сразу не сказала?
Лика задавала этот вопрос, кажется, в сотый раз. А я отвечала мысленно, вспоминая свои страхи.
— А что бы тогда изменилось?
— Глупость какая, — задумчиво произнесла она, — мы же сестры, мы должны знать друг о друге. Не скажу, что я мечтала о сестре, но ты мне нравишься. И вообще, как это так, ничего мне не сказать? Почему вы такие? Почему вы предпочитаете жить в полумраке? Все время врете, изворачиваетесь, утаиваете что-то?
— Кто это — вы?
Она будто не услышала.
— Мамочка моя такая же. С виду все прилично, а сама любовника уже водит. Ты думаешь, почему она меня отселяет? Ты думаешь, она заботится о счастье дочери? Как бы не так! Я ей мешаю свое счастье устраивать! Она меня готова в любую халупу запихнуть, лишь бы отделаться. Да и я уже, знаешь, на все пойду. Вот на днях возили меня квартиру смотреть в Новогирееве, мне все равно уже, правда: и что от института полтора часа, и телефона нет, и ремонт там нужен капитальный. Но они запросили тридцать пять, а мама жадничает. Просто разрывается вся: то ли откупиться, то ли сэкономить. Я с ума сойду!
Между тем мы приехали. Я сказала Анжеле, чтобы она заехала во двор.
— Вылезай, — скомандовала я.
— Да я тут подожду, — отмахнулась она, — давай потом закатимся куда-нибудь, а? Я тебе про папу расскажу, он, знаешь, был замечательный.
Что ж, очаровательный, по-детски невинный шантаж. Девочке катастрофически не хватает обыкновенного человеческого общения. Мне, кстати, тоже. Лелька у меня по самые уши увязла в очередной свадьбе, назначенной на конец августа. Мама уехала отдыхать. Я могла бы, конечно, поговорить с Егором, но он предпочитал романтическую тишину. Правда, до этого момента я и не чувствовала острой необходимости ее нарушать. Только послушав Лику, я вдруг осознала, что тоже одинока и что вокруг полно вранья. Я считала, что привыкла к нему, оказалось — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Снова и снова передо мной возникало лицо Анжелы, будто моя фотография десятилетней давности. Те же скулы, тот же рисунок губ, та же родинка на подбородке — уж родинки свои я знала! Но куда же смотрели Грушевские?! Почему, почему мне никто не сказал раньше, почему этого никто не хотел замечать? И что мне теперь делать с этим своим знанием, зачем мне такая правда? Чтобы еще раз похоронить отца, поминки по которому я справила в далеком детстве? Стоп, сказал кто-то во мне, быть может, тот самый пресловутый внутренний голос. Стоп, сказал он, а вдруг все это ты сочинила? Вдруг у тебя переохлаждение, галлюцинация или просто воображение разыгралось? Может такое быть? Может, сказал этот кто-то. Так успокойся и иди работай!
Конечно, ничего такого я не сделала и продолжала сидеть, уставясь в какую-то точку на грязном песке перед лавочкой. Внутренний голос осип и заткнулся, а я все думала, думала. А еще — плакала. Не было у меня никаких сомнений в том, что Виктор Владленович был моим отцом, тем самым дядькой с теплыми, жесткими ладонями, которые так ласково и бережно несли меня, маленькую, к небу. Все выше, выше. У меня не было сомнений, что Анжела — моя сводная сестра и что, возможно, мы обе похожи не столько на отца, сколько на его родню. Допустим, на какую-то троюродную тетку — это совсем неважно. Важно, что я три месяца общалась с человеком через силу, говорила про него за глаза разные нехорошие вещи, злилась на его нерешительность (хотя сама была довольно медлительна в принятии решения) и занудство. А теперь пыталась найти в нем что-то хорошее, чтобы мне не было стыдно перед самой собой за такого отца. Хотя какого это — такого? Откуда я знала, каким отцом был Грушевский?
Теперь я никогда этого не узнаю…
И ни к чему мои размышления, угрызения совести и воспоминания. Все так неожиданно и нелепо в нашей жизни, и надо признать, я поняла это не сейчас, а много раньше.
Так чего же ты ноешь, спросил внутренний голос и даже хрюкнул от удовольствия, что ему удалось меня поддеть.
А я и не ною, ответила я.
Еще немного, и я прямо отсюда отправлюсь в желтый дом, в отдельную палату со всеми удобствами, где мои разговоры с самой собой никого не удивят…
Зазвонил мобильный, я машинально ответила.
— Марина? — позвал незнакомый женский голос. — Вы занимаетесь квартирами?
Я молчала, мне совершенно не хотелось разлеплять губы, произносить какие-то слова, вообще ничего не хотелось.
— Мне вас порекомендовал Эдуард, — сообщила дамочка.
Я упорно хранила молчание. Эдуард так Эдуард.
— Я хочу продать квартиру. На Остоженке. Эксклюзив.
Эта дама явно пребывала в уверенности, что осчастливила меня. Она же не знала, что я предпочитаю иметь дело с обычными домами, с обветшалыми обоями и с бедными, на все готовыми людьми.
— Марина?
— Диктуйте адрес, — зачем-то сказала я. И самое странное — я записала его.
— Приезжайте, не обижу, — заявила моя новая клиентка.
Что ж, деньги мне нужны. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя нормальной женщиной, бродя по бутикам и магазинам. Своего рода психотерапия.
— Я жду вас в четверг, в двенадцать.
— Хорошо, — вяло согласилась я.
Интересное предложение, приятный голос, почему же мне так противно?
Я отключилась и надолго задумалась. Работа должна меня отвлечь. От чего, интересно? И вот еще, почему так раскалывается голова?
Из окна маршрутки я смотрела на снующих взад-вперед пешеходов, на бешеные автомобили, на облака пыли и фонтаны брызг из-под колес. Суетливая бестолковость города вдруг стала раздражать меня. А всегда нравилось вот это — ритм, быстрое движение толпы, сосредоточенные лица… Интересно, с каким выражением лица мой отец выходил из метро. Ах да, он ездил на машине.
Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание — это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание — всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.
— Девушка, вам плохо? — услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.
Я отрицательно покачала головой.
— Вы очень бледная!
— Это сейчас модно. — Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.
Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала — чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.
Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.
— Марина, как там наши дела? — не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.
— Нормально, — как отрезала я и нажала отбой.
Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов — и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.
— Скажите, пожалуйста, — очень ласково начала я, — а ваша работа связана как-то с телефонной линией?
— Че надо-то? — обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.
— У меня что-то с телефоном, — произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.
— Отключи пока, — буркнул мужик, — и никаких проблем.
— Не могу, — искренне вздохнула я, — у меня работа такая…
— А у меня такая… — Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.
Я поняла и молча побрела дальше.
Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.
Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.
— Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, — медленно произнес Егор, — был твоим отцом, а вчера скончался, так?
Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.
— Что ты собираешься делать?
— Плакать, — улыбнулась я вопреки своему заявлению.
— Ну это само собой, — серьезно согласился Егорушка, — а потом?
— Попытаюсь заснуть.
— А потом?
— Ты что-то хочешь сказать? — догадалась я.
— Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?
— Жить, вот что! — рассердилась я.
Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку — чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.
— Значит, жить, — продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.
Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.
Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно — он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.
Хотелось к морю.
Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.
Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.
— Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!
Я машинально схватилась за виски, в прошлую встречу мне показалось, что Анжела не такая болтушка. Хотя тогда я была слишком заморочена нашим сходством, чтобы думать о чем-то еще.
Она настойчиво теребила мою майку.
— Почему вы не позвонили? У вас были проблемы?
Еще бы не проблемы, подумала я, — вновь обретенная сестрица и дважды похороненный в памяти отец. Первый раз за всю свою риелторскую деятельность я поставила свои личные интересы выше дела. Звучит довольно напыщенно, но так и было. Я не могла появиться снова в том доме, как ни в чем не бывало искать подходящие варианты квартир, о чем-то договариваться, суетиться, работать и каждый раз натыкаться на лицо Анжелы — копию своих фотографий в двадцатилетнем возрасте.
— Так вы еще не разменялись? — только и спросила я.
Анжела всплеснула руками:
— Ах, вы же не знаете! У папы ведь были довольно большие сбережения, и мама после него… В общем, она решила не разменивать квартиру, а просто купить мне что-нибудь дешевенькое. Вот ищем до сих пор.
До сих пор, так сказала она, и я мысленно усмехнулась. Еще и месяца не прошло, чего же они хотят? Квартирки вызревают подолгу, иной раз полгода промучаешься, прежде чем купишь или продашь то, что хочется. А потом вдруг ни с того ни с сего — бабах! — созрела, готова недвижимость по приемлемой цене, в подходящем районе, окнами во двор и с раздельным санузлом. На блюдечке с голубой каемочкой.
Я забивала себе голову всякой ерундой, стараясь не думать о том, зачем судьба столкнула меня с Анжелой.
— Марина, а вы сейчас куда? Давайте я вас подвезу, я тут недалеко припаркована. Давайте, а? Поболтаем по дороге. В институт я сегодня все равно опоздала, да и что там делать? Консультация — это ведь не экзамен, правда? Вы учились в институте, Марина?
Я слабо кивнула. Анжела явно пошла в отца, тот мог тарахтеть без остановки на любую тему.
— Ну, что, заметано? Пошли, можно на «ты», да? Тебе ведь ненамного больше лет, правда? Смотри, это мамина тачка. То есть папина, когда он был… когда он ездил… словом, папа мне не разрешал ее брать. А мамочка прикидывается добренькой.
Я заметила, что Анжела каждый раз сбивается, говоря об отце. Но в голосе ее не было ни чрезмерной печали, ни слезливой истеричности, просто ребенок еще не привык к тому, что у него нет папы. Это проходит, по себе знаю.
— Красивая машинка, правда? Да не пристегивайся, ерунда все это. Слушай, может быть, ты все-таки вернешься к нам? В смысле — займешься нами снова. Давай, а? Я тебе доверяю, у тебя лицо такое, ну знаешь, будто родное, знакомое такое. Марин, ты слышишь?
Все-таки моя молчаливость насторожила ее.
— Куда ехать? — спросила Анжела, посерьезнев. Я назвала адрес.
— Ты что там? Продаешь? Покупаешь?
— Продаю.
— Хорошая квартира?
Мимолетные взгляды, которые бросала на меня моя сестра, были полны доброго интереса, и голос у нее был такой искренний. Мол, что за жизнь у тебя, подруга? Расскажи, мол, как ты вертишься, зачем, для чего?
— Нормальная, — ответила я, не поддаваясь искушению ее задушевного тона.
Того и гляди, расплачусь.
— Марин, а ведь можно тысяч за тридцать нормальную квартиру купить, да? Мне мама тридцать дает.
— Анжела, понимаешь…
— Слушай, зови меня Лика, ладно? У меня же полное имя — Анжелика. Меня все Ликой зовут. Папа, правда, звал Ангелочком. Ну это так, иногда…
— Лика, я твоя сестра. Все, приехали.
Она резко затормозила посреди дороги. Со всех сторон засигналили.
— Сверни вон туда, — показала я.
Она послушно свернула. Остановила машину и уставилась на меня.
Мы молчали, глядя друг на друга.
— Ты серьезно?
— Ага. Понимаешь, твой отец сначала был женат на моей матери, а потом уж на твоей.
— Здорово, — протянула Лика.
И стихла. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Интересно, с какой стати я полезла в чужую жизнь, зачем стала ворошить все это? Напугала и расстроила девочку, ни в чем, кстати, не повинную. Нужна ей сестра, как рыбке зонтик. Эта сестра — я, прошу любить и жаловать, что называется.
— Марин, как же так? Почему он ничего мне не рассказывал?
— Забыл, наверное.
— Чушь какая! — Она достала сигареты: — Будешь?
— Я бросила. — И это было единственное, что изменилось в моей жизни.
— Как же так? — повторяла Лика. — А мама знает? Наверное, знает, да? А твоя мама… они что, развелись?
— Да они и расписаны-то не были…
— Слушай, — Лика нахмурилась, соображая, — так ты специально к нам пришла, да? Хотела с ним познакомиться?
— Нет, представь себе. Случай. Как сейчас с тобой.
— Так не бывает, — не поверила она, — и что же, он тебя узнал?
— Знаешь что? Мне кажется, это долгий разговор, давай-ка мы с тобой вечером встретимся и поболтаем. Мне трудно говорить. Да и клиенты ждут, понимаешь?
— Я тебя довезу. — Лика вцепилась в меня мертвой хваткой.
Не удалось отложить разговор, которого я так ждала и так опасалась. Мне тогда, после нашей первой встречи, казалось самым правильным промолчать, даже матери я ничего не говорила, просто сделала вид, что забыла обо всем. Точка. Потом желание встретиться с Ликой перестало мучить подсознание и вполне оформилось в четкую, навязчивую идею.
Но я привыкла подавлять свои желания. Мои страхи были сильнее, так было с Горькой, так случилось и с сестрой. Если бы не наша случайная, удивительная встреча, я не решилась бы ничего менять. Впрочем, что изменилось?
— Что же ты сразу не сказала?
Лика задавала этот вопрос, кажется, в сотый раз. А я отвечала мысленно, вспоминая свои страхи.
— А что бы тогда изменилось?
— Глупость какая, — задумчиво произнесла она, — мы же сестры, мы должны знать друг о друге. Не скажу, что я мечтала о сестре, но ты мне нравишься. И вообще, как это так, ничего мне не сказать? Почему вы такие? Почему вы предпочитаете жить в полумраке? Все время врете, изворачиваетесь, утаиваете что-то?
— Кто это — вы?
Она будто не услышала.
— Мамочка моя такая же. С виду все прилично, а сама любовника уже водит. Ты думаешь, почему она меня отселяет? Ты думаешь, она заботится о счастье дочери? Как бы не так! Я ей мешаю свое счастье устраивать! Она меня готова в любую халупу запихнуть, лишь бы отделаться. Да и я уже, знаешь, на все пойду. Вот на днях возили меня квартиру смотреть в Новогирееве, мне все равно уже, правда: и что от института полтора часа, и телефона нет, и ремонт там нужен капитальный. Но они запросили тридцать пять, а мама жадничает. Просто разрывается вся: то ли откупиться, то ли сэкономить. Я с ума сойду!
Между тем мы приехали. Я сказала Анжеле, чтобы она заехала во двор.
— Вылезай, — скомандовала я.
— Да я тут подожду, — отмахнулась она, — давай потом закатимся куда-нибудь, а? Я тебе про папу расскажу, он, знаешь, был замечательный.
Что ж, очаровательный, по-детски невинный шантаж. Девочке катастрофически не хватает обыкновенного человеческого общения. Мне, кстати, тоже. Лелька у меня по самые уши увязла в очередной свадьбе, назначенной на конец августа. Мама уехала отдыхать. Я могла бы, конечно, поговорить с Егором, но он предпочитал романтическую тишину. Правда, до этого момента я и не чувствовала острой необходимости ее нарушать. Только послушав Лику, я вдруг осознала, что тоже одинока и что вокруг полно вранья. Я считала, что привыкла к нему, оказалось — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27