Это потому, что мы с подругами рассказываем друг другу всё. К тому времени я уже знаю, что их любовники подбирают с пола обрезанные ногти, знаю все мерзкие штуки, которые они делают с туалетными щетками, и что они пукают в постели, а потом лезут под простыню и нюхают. Ничего сексуального. – Он улыбается. Я серьезна. – Близость вызывает охлаждение. Причина, по которой я не сплю с уродами и придурками, и так ясна. А мужчины, с которыми хоть раз переспала, меня уже не привлекают. Я редко возвращаюсь к прошлому.
Интересно, догадался ли он, что принадлежит к тем мужчинам, с которыми я хотела бы переспать?
– Похоже, вы уже давно с этим определились. – Я киваю. А он улыбается еще шире. Он что, смеется надо мной? – Можно, я вас кое о чем спрошу?
– Спрашивайте, но ответить я не обещаю.
Мне известно, что вопросы, которые люди задают, говорят о них так же много, как и их ответы.
– У вас была так называемая несчастная любовь? – Он краснеет. – Я спрашиваю об этом потому, что меня удивляет ваше потребительское отношение к любви.
Я решаю не обижаться.
– Конечно, у меня была несчастная любовь. Если вам попадется женщина, которой всегда везло в любви, то поищите у нее за ухом электронный чип. – Я всегда так отвечаю. Я улыбаюсь, подцепляю еду вилкой и отправляю в рот. Интересно, он не из тех мужчин, которых возбуждают прожорливые женщины?
– И кто он был? – Все мужчины задают один и тот же вопрос. У меня есть готовый ответ.
– Мой первый любовник, – блефую я. И застываю, не донеся вилку до рта.
Это должно означать, что воспоминания о нем болезненны и я даже не могу есть. Мужчинам хочется думать, что женщины слишком чувствительны, чтобы окончательно выздороветь от несчастной любви. Это соответствует их мнению, что женщина нежна как цветок.
– Вы долго были вместе?
Как он настойчив. Я колеблюсь.
– Пару недель.
– Пару недель. – В голосе его пополам недоверие и насмешка. Не по сценарию. Его должна была тронуть сила чувства. – Вы сказали, это был ваш первый мужчина? – Он выглядел смущенным. – Это, наверное, было…
– Очень давно. Да, я нелегко прощаю предательство. Я очень чувствительна.
Он пристально смотрит на меня. Мы только что познакомились, но он уже знает, что это далеко не так. Просто Даррен слишком вежлив, чтоб открыто это оспаривать.
– Но ведь вы не можете до сих пор переживать историю десятилетней давности, которая длилась несколько недель.
Верно. Он первый это понял, а множество других мужчин, которым я рассказывала то же самое, не обратили внимания.
– А на самом деле – что ранило вас на самом деле?
Я не готова к такому необычному вопросу. Но лицо Даррена удивляет меня даже больше, чем вопрос. Он, кажется, искренне заинтересован! А я – я искренне озадачена. В смысле – не знаю что ответить.
– Мой первый любовник сильно меня разозлил, но, если честно, мое сердце никто никогда не разбивал. Просто я сука. – Сомнительный ход. И все же правда. Он чуть повернул ко мне голову. Как он близко. Длинные волосы падают ему на глаза и касаются моих волос. У меня между ног все горит, во рту пересохло, а грудь напряглась в ожидании его поцелуя. Здравствуй, сексуальный драйв.
Я встряхиваю головой.
Он покашливает, напоминая о себе.
– Что? – Мое сознание проясняется, но я никак не могу вспомнить, о чем он меня спрашивал. У него удивительные глаза. Карие, густого коричневого цвета, как осенние листья под деревьями. Неожиданно Даррен смущается.
– Извините, не стоило об этом спрашивать. Лучше расскажите мне о Джоше.
Я ему признательна за то, что он сменил тему и мне не пришлось изворачиваться.
– Джош мой единственный настоящий друг среди мужчин. Я знаю его с детства. И он знает обо мне слишком много, чтобы рискнуть с ним поссориться. Он может продать эту информацию прессе, я же теперь богатая и знаменитая.
– А вы хотели быть знаменитой?
– А кто этого не хочет? Но я уверена, что Джош этого не сделает. Несмотря на все наши разногласия, ссоры, давние и хрупкие платонические отношения, мы с Джошем друг друга любим. Мы доверяем друг другу и никогда не сделаем друг другу ничего плохого. Может, именно из-за этих разногласий, давности нашей дружбы и хрупкости отношений. – Тут я улыбнулась Даррену. И вдруг тоже смутилась. Зачем я так много рассказываю о себе? Что на меня нашло? Обычно я так не делаю. Терпеть не могу людей, которые знают обо мне больше, чем я о них. Я пытаюсь спрятаться за шуткой.
– Кроме того, у меня есть компрометирующая его фотография, где он в корсете и подвязках. Он заявил, что это было на шоу «Тихий ужас», но мне что-то не верится.
Даррен смеется.
Разговор прерывистый, напряженный и откровенный. Меня переполняют эмоции. Мы с Дарреном опустошили бутылку вина и выпили еще полбутылки. Мы перебираем темы. В его досье было написано, что он лесовод, работает в Лондонском университете, у него там кабинет и лаборатория, и он выезжает туда, где есть больные деревья. Это странно – уж очень необычная профессия, – и в некотором смысле закономерно. Очень ему подходит, я так и предполагала, что он работает на свежем воздухе и занят физическим трудом. И вдруг я представила, как катаюсь с ним по траве в парке, стряхиваю листья с волос и вытаскиваю веточки из складок одежды. Он и представления не имеет, о чем я думаю, но так смотрит на меня, будто знает о моей эйфории.
Я стараюсь придумать, что бы такое сказать.
– У меня не было знакомых лесничих.
Он снова смеется. Да, не очень умное замечание. Я пытаюсь придумать что-нибудь еще.
– Отсюда совершенно великолепный вид на реку.
– Это одно из самых моих любимых зданий в Лондоне, – соглашается Даррен.
– Серьезно? – Как удачно.
– Да, вы правы, вид потрясающий, я люблю кирпичные здания.
– Вы сказали, одно из любимых, а какие остальные? – Я делаю вид, что мне интересно.
– Самое любимое, конечно, Музей естествознания, мне все в нем нравится. Мне интересно, как и почему он был основан, да и само здание нравится, кирпичная кладка, подсветка, интерьеры, вообще все. – Неужели можно так восхищаться домом, набитым всяким хламом, который даже нельзя купить?
– А у вас какое любимое здание?
– Я об этом никогда не задумывалась. Меня об этом, кажется, никто никогда не спрашивал. – Я немного подумала. – «Бибендум». Знаете этот ресторан в Южном Кенсингтоне?
– А почему он вам нравится?
Я могла бы сказать, что мне нравятся окна из тонированного стекла и необычная черепичная крыша, сделанная в 1911 году по эскизам Франсуа Эспинаса, но мне хочется, чтобы ему казалось, что я поверхностна.
– Оно похоже на Золотые ворота. Это вход в магазинный рай – Джозеф, Пол Смит и Конран. И потом они продают восхитительные устрицы. – Я дерзко улыбаюсь, а он снова смеется.
Пролетает вечер, и я понимаю, что так толком и не поговорила с ним о шоу. Какое легкомыслие с моей стороны – вообще-то я редко отклоняюсь от цели.
Я возвращаюсь к главному.
– А почему вы с Клэр расстались?
Как неудобно об этом спрашивать. Он умный, красивый и обольстительно сексуальный. У меня есть только свидетельство Маркуса, но это ненадежный источник. Причину сообщила Маркусу сама Клэр, и, может, это неправда. Если я узнаю от Даррена, отчего они расстались, то с помощью фактов смогу доказать ему необходимость участия в шоу.
Кроме того, мне и самой интересно.
– Мы жертвы сожительства.
– Что это значит?
– Как вы говорили? Близость ведет к охлаждению. А у нас она вызвала раздражение. Мы даже любили друг друга до того как стали жить вместе, а потом все стало не так. Дальше все было плохо.
– И что, вы стали относиться друг к другу как к предметам мебели? Стали самодовольны?
– Не так драматично. Ей не нравилось, что я храню пленки в холодильнике. А мне – что ее косметика занимает весь туалетный столик. Она ненавидела телеканал «Скай». Я ненавижу мыльные оперы.
Я в ужасе. Что этой девушке приходилось терпеть!
– Я люблю читать в постели. А она сразу выключает свет. И это все усугублялось. Она стала ненавидеть моих друзей. А я – ее волосы в ванне. Она – мой смех. Я – ее мать. Я уже обо всем этом забыл, когда сегодня утром позвонил Маркус. Он сказал, что Клэр пошла в магазин. Она уже покупает яйца к Пасхе, хотя сейчас январь. Она всегда была ужасно рациональная. Я это ненавижу. С ней невозможны никакие неожиданности. На самом деле мы расстались из-за того, что не подходили друг другу. Мы не вместе потому, что у нас ничего не получилось, и мы не должны быть вместе. Почему еще люди расстаются? Легче всего идеализировать прошлое.
Слава богу. На этом моя программа и строится.
– Я никогда не встречал более подходящей для меня женщины, чем Клэр, но это не значит, что мы совпали на все сто процентов.
– Девяносто процентов тоже неплохо.
– Это даже не девяносто.
– Ну, восемьдесят пять, – предположила я.
– Примерно шестьдесят пять. – У меня внутри появилось странное тепло. Он прав, шестьдесят пять – маловато, это не Она.
Если верить, что существует Она.
Я лично не верю.
– Итак, у вас с ней действительно все кончено? – Я с явным нетерпением жду его ответа. И ненавижу себя за это.
– Да.
– Тогда что плохого, если вы появитесь в шоу? Вы можете ее соблазнить и исчезнуть.
Даррен растягивает губы в кривой усмешке. Он что, считает, что я шучу?
– Вы меня не понимаете, Кэс. Ваше шоу – издевательство. Кроме того, я ее когда-то любил. Мне не хочется причинять ей боль, и я сомневаюсь, что смогу ее соблазнить…
– А мне кажется, сможете, – с воодушевлением воскликнула я.
– Спасибо. – Лицо Даррена расплывается в самой широкой улыбке за все время нашего знакомства.
Самовлюбленный болван!
– Это не комплимент. – Я сердито утыкаюсь в тарелку. Он улыбается еще шире, хотя это кажется невозможным.
– Все равно я буду считать это комплиментом.
Я хмурюсь, но пытаюсь казаться спокойной, верчу в руках бокал, ласкаю его ножку, словно тонкий кашемир.
– Если вы уверены, что Клэр на это не пойдет, тем лучше для нее и Маркуса. У нас была одна пара до Рождества, которая все-таки сохранила верность.
– Да, я об этом читал. «ТВ-6» сделал из их свадьбы общественную сенсацию, – говорит Длррен с явным отвращением. – Наверное, для рейтинга это было хорошо. Кэс, да вы меня не слушали! Я говорю не о том, захочет она меня или нет. Все, что связано с «Секс с экс», мне омерзительно. Потребность «проверить» того, кого вы должны любить, говорит о том, что с вашими отношениями не все благополучно. По этой причине я не хочу позорить Клэр или кого бы то ни было. Не хочу, чтобы она знала, что ее жених в ней не уверен. Не хочу ворошить наше прошлое, даже чтобы развлечь ваших, сколько их там, восемь или девять миллионов зрителей. Я любил ее, это важно для меня и касается только нас двоих.
И он во все это верит. Я смотрю на него во все глаза, на этого ужасно сексапильного парня, сидящего напротив. Я его не понимаю. Он человек другой эпохи. Только, может, добрее. И доверчивее.
И глупее.
Я стараюсь не забыть о своем первоначальном плане.
– Послушайте, Даррен, это шоу существует не только для увеселения публики. От него зависит еще многое.
– Например?
– Моя работа и работа примерно тридцати пяти других людей, доходы рекламодателей.
– Мне очень жаль. – Даррен зовет официантку и просит принести счет.
Я расстроена. Ресторан опустел, но мне не хочется уходить. Я пытаюсь вспомнить, что еще может случиться, если шоу не выйдет. Ну, потеряю свой премиальный процент. Вряд ли стоит об этом говорить. Я покорно вздыхаю. Его непреклонность меня убедила, что он не изменит свою точку зрения. И допускаю, что – да, он в чем-то прав, с точки зрения морали это и вправду отвратительно. Не стану больше приглашать на шоу мыслящих мужчин, придется снова работать с неандертальцами.
Мы вышли из ресторана и медленно пошли к метро мимо Национального театра, мимо Ройял-Фестивал-Холл, мимо галереи Хэйуорд, мимо дворца королевы Елизаветы. Стоит январь, а моя рубашка липнет к мокрой спине. Надеюсь, это не грипп. Парочки прижимаются друг к другу, этот глупый миф о близости защищает их от наступившего ночного холода. Сейчас, наверное, холодно, потому что люди, бредущие поодиночке, запахивают пальто. Моя сумка весит тонну, не меньше. В ней все мое барахло: блокноты, диктофоны, справочники по проведению опросов, графики. Все это хозяйство оттягивает плечо, и меня клонит вправо. Я сталкиваюсь с Дарреном и каждый раз ойкаю, давая ему понять, что это произошло случайно, а не нарочно.
Мои чувства обострены. Холодный ночной воздух кладет свои ледяные ладони на мои лоб и плечи. Я слышу, как на Черинг-кросс дребезжит трамвай, разрезая ночь. Сверкающие огни рисуют контуры мостов и улиц. Все различимо в мельчайших подробностях. На языке привкус металла. Я чувствую запах пота, свежести и слежавшегося мусора. Оттенок свежести мешается с запахом лосьона Даррена и щекочет ноздри.
Увидев мечтателей, торчащих около Национального киноцентра, потерявшихся в ностальгии или обезумевших от несбыточных надежд, я воскликнула:
– Только посмотрите на них, они не в состоянии оторвать задницу от земли и заняться делом.
Даррен, как ни странно, засмеялся.
– И это все, что вы в них увидели?
Я смотрю на этих шутов и псевдоинтеллектуалов. Люди больше любят наблюдать за чужой жизнью, чем жить собственной.
– Да. А что еще?
– Смотрите внимательнее, – настаивает он. Он кладет руки мне на плечи и поворачивает меня лицом к толпе. – Нужно смотреть на все с разных точек зрения, и чем их больше, тем лучше. Я, например, вижу здесь много интересного.
Я вгляделась снова и увидела целые людские полчища. Одни расположились в кафе рядом с театрами и пьют кофе. Другие окружили уличных артистов. Многие оживленно болтают о только что закончившемся представлении. А некоторые…
Я пожала плечами.
– Разве вы не видите, что эти люди пришли сюда, чтобы отдохнуть и повеселиться? И всем этим людям сейчас хорошо.
– Нет.
– Посмотрите еще раз.
Старик играет на скрипке «Весну» Вивальди. Он очень древний, у него длинная белая борода. Он легко приплясывает, едва не отрываясь от земли, его тощие ноги и руки двигаются легко и ритмично. Он талантлив. Я неохотно бросаю несколько монет в его засаленную панаму. Его легкий кивок исполнен болыцего достоинства, чем поклон. Даррен улыбается мне. А я ему.
Мы переходим через реку и доходим до станции «Эмбанкмент». Там отвратительно, полно пьяни в костюмах и лохмотьях, они отличаются друг от друга только одеждой. Даррен пробирается мимо этих придурков и мародеров к кассовому автомату и покупает нам билеты. Мне в западный Лондон, а ему на север. Нам ехать разными линиями, и мы расходимся в разные стороны.
– Как вы доберетесь сами до дома?
– Ничего, я привыкла ездить на метро. – Это ложь. Обычно я ловлю такси, но если так и сказать, придется объяснять, зачем я шла с ним полмили до метро. Это непонятно даже мне самой.
– Было очень приятно с вами познакомиться, Кэс. Мы неплохо посидели. – Даррен остановился и повернулся ко мне.
– Наверное, вам было не очень приятно.
– Нет. – Он колеблется, затем прибавляет: – Совсем наоборот.
Я широко улыбаюсь:
– До свидания.
– До свидания. – Мы не двигаемся с места. Неожиданно очень похоже на свидание. Он меня поцелует? Или пожмет мне руку? Он наклонился ко мне, и я подумала, что он собирается поцеловать меня в щеку, и слегка повернула голову. На самом деле он сначала, оказывается, хотел поцеловать меня в губы, но помешал мой неожиданный маневр, и он чмокает меня где-то у самого уха, под сережкой. Мы прощаемся, и Даррен идет к турникету.
Ну конечно. Он забудет меня ради своих деревьев.
И сейчас ничего более убийственного придумать невозможно.
Мое нежелание его отпускать наверняка связано с тем, что я много выпила. Неужели из-за этого? Я боюсь, что есть причина посерьезнее.
– Даррен! – Мой окрик пробился сквозь толпу, Даррен тут же оборачивается, как будто ждал этого, и подходит ко мне. Я вывожу его из толпы обратно к реке. И тяну время, пытаясь придумать объяснение.
– Я хотя бы должна была убедиться, что сделала все возможное, чтобы уговорить вас участвовать в шоу.
– Так и было.
– Это не совсем так.
Даррен выглядит немного удивленным.
– Вы хотите сказать…
– Да нет. – Я тут же догадалась, о чем он подумал: что я предложу ему переспать. И почему-то оскорбилась. Даррен вспыхивает.
– Слава богу. – И снова покраснел. – Не потому, что мне этого не хочется, но в данных обстоятельствах…
Я пытаюсь разрядить ситуацию. И даже не успев придумать, что сказать и для чего, или задуматься о том, что будет дальше, начинаю болтать всякую чепуху, первое, что пришло на ум.
– Нет, у меня совершенно другое предложение. Мне бы хотелось, чтобы вы дали мне возможность высказать аргументы. Для этого мне нужно с вами немного пообщаться, хотя бы один день. – Это риск, но я же игрок. Он с сомнением смотрит на меня.
– Вы меня не переубедите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Интересно, догадался ли он, что принадлежит к тем мужчинам, с которыми я хотела бы переспать?
– Похоже, вы уже давно с этим определились. – Я киваю. А он улыбается еще шире. Он что, смеется надо мной? – Можно, я вас кое о чем спрошу?
– Спрашивайте, но ответить я не обещаю.
Мне известно, что вопросы, которые люди задают, говорят о них так же много, как и их ответы.
– У вас была так называемая несчастная любовь? – Он краснеет. – Я спрашиваю об этом потому, что меня удивляет ваше потребительское отношение к любви.
Я решаю не обижаться.
– Конечно, у меня была несчастная любовь. Если вам попадется женщина, которой всегда везло в любви, то поищите у нее за ухом электронный чип. – Я всегда так отвечаю. Я улыбаюсь, подцепляю еду вилкой и отправляю в рот. Интересно, он не из тех мужчин, которых возбуждают прожорливые женщины?
– И кто он был? – Все мужчины задают один и тот же вопрос. У меня есть готовый ответ.
– Мой первый любовник, – блефую я. И застываю, не донеся вилку до рта.
Это должно означать, что воспоминания о нем болезненны и я даже не могу есть. Мужчинам хочется думать, что женщины слишком чувствительны, чтобы окончательно выздороветь от несчастной любви. Это соответствует их мнению, что женщина нежна как цветок.
– Вы долго были вместе?
Как он настойчив. Я колеблюсь.
– Пару недель.
– Пару недель. – В голосе его пополам недоверие и насмешка. Не по сценарию. Его должна была тронуть сила чувства. – Вы сказали, это был ваш первый мужчина? – Он выглядел смущенным. – Это, наверное, было…
– Очень давно. Да, я нелегко прощаю предательство. Я очень чувствительна.
Он пристально смотрит на меня. Мы только что познакомились, но он уже знает, что это далеко не так. Просто Даррен слишком вежлив, чтоб открыто это оспаривать.
– Но ведь вы не можете до сих пор переживать историю десятилетней давности, которая длилась несколько недель.
Верно. Он первый это понял, а множество других мужчин, которым я рассказывала то же самое, не обратили внимания.
– А на самом деле – что ранило вас на самом деле?
Я не готова к такому необычному вопросу. Но лицо Даррена удивляет меня даже больше, чем вопрос. Он, кажется, искренне заинтересован! А я – я искренне озадачена. В смысле – не знаю что ответить.
– Мой первый любовник сильно меня разозлил, но, если честно, мое сердце никто никогда не разбивал. Просто я сука. – Сомнительный ход. И все же правда. Он чуть повернул ко мне голову. Как он близко. Длинные волосы падают ему на глаза и касаются моих волос. У меня между ног все горит, во рту пересохло, а грудь напряглась в ожидании его поцелуя. Здравствуй, сексуальный драйв.
Я встряхиваю головой.
Он покашливает, напоминая о себе.
– Что? – Мое сознание проясняется, но я никак не могу вспомнить, о чем он меня спрашивал. У него удивительные глаза. Карие, густого коричневого цвета, как осенние листья под деревьями. Неожиданно Даррен смущается.
– Извините, не стоило об этом спрашивать. Лучше расскажите мне о Джоше.
Я ему признательна за то, что он сменил тему и мне не пришлось изворачиваться.
– Джош мой единственный настоящий друг среди мужчин. Я знаю его с детства. И он знает обо мне слишком много, чтобы рискнуть с ним поссориться. Он может продать эту информацию прессе, я же теперь богатая и знаменитая.
– А вы хотели быть знаменитой?
– А кто этого не хочет? Но я уверена, что Джош этого не сделает. Несмотря на все наши разногласия, ссоры, давние и хрупкие платонические отношения, мы с Джошем друг друга любим. Мы доверяем друг другу и никогда не сделаем друг другу ничего плохого. Может, именно из-за этих разногласий, давности нашей дружбы и хрупкости отношений. – Тут я улыбнулась Даррену. И вдруг тоже смутилась. Зачем я так много рассказываю о себе? Что на меня нашло? Обычно я так не делаю. Терпеть не могу людей, которые знают обо мне больше, чем я о них. Я пытаюсь спрятаться за шуткой.
– Кроме того, у меня есть компрометирующая его фотография, где он в корсете и подвязках. Он заявил, что это было на шоу «Тихий ужас», но мне что-то не верится.
Даррен смеется.
Разговор прерывистый, напряженный и откровенный. Меня переполняют эмоции. Мы с Дарреном опустошили бутылку вина и выпили еще полбутылки. Мы перебираем темы. В его досье было написано, что он лесовод, работает в Лондонском университете, у него там кабинет и лаборатория, и он выезжает туда, где есть больные деревья. Это странно – уж очень необычная профессия, – и в некотором смысле закономерно. Очень ему подходит, я так и предполагала, что он работает на свежем воздухе и занят физическим трудом. И вдруг я представила, как катаюсь с ним по траве в парке, стряхиваю листья с волос и вытаскиваю веточки из складок одежды. Он и представления не имеет, о чем я думаю, но так смотрит на меня, будто знает о моей эйфории.
Я стараюсь придумать, что бы такое сказать.
– У меня не было знакомых лесничих.
Он снова смеется. Да, не очень умное замечание. Я пытаюсь придумать что-нибудь еще.
– Отсюда совершенно великолепный вид на реку.
– Это одно из самых моих любимых зданий в Лондоне, – соглашается Даррен.
– Серьезно? – Как удачно.
– Да, вы правы, вид потрясающий, я люблю кирпичные здания.
– Вы сказали, одно из любимых, а какие остальные? – Я делаю вид, что мне интересно.
– Самое любимое, конечно, Музей естествознания, мне все в нем нравится. Мне интересно, как и почему он был основан, да и само здание нравится, кирпичная кладка, подсветка, интерьеры, вообще все. – Неужели можно так восхищаться домом, набитым всяким хламом, который даже нельзя купить?
– А у вас какое любимое здание?
– Я об этом никогда не задумывалась. Меня об этом, кажется, никто никогда не спрашивал. – Я немного подумала. – «Бибендум». Знаете этот ресторан в Южном Кенсингтоне?
– А почему он вам нравится?
Я могла бы сказать, что мне нравятся окна из тонированного стекла и необычная черепичная крыша, сделанная в 1911 году по эскизам Франсуа Эспинаса, но мне хочется, чтобы ему казалось, что я поверхностна.
– Оно похоже на Золотые ворота. Это вход в магазинный рай – Джозеф, Пол Смит и Конран. И потом они продают восхитительные устрицы. – Я дерзко улыбаюсь, а он снова смеется.
Пролетает вечер, и я понимаю, что так толком и не поговорила с ним о шоу. Какое легкомыслие с моей стороны – вообще-то я редко отклоняюсь от цели.
Я возвращаюсь к главному.
– А почему вы с Клэр расстались?
Как неудобно об этом спрашивать. Он умный, красивый и обольстительно сексуальный. У меня есть только свидетельство Маркуса, но это ненадежный источник. Причину сообщила Маркусу сама Клэр, и, может, это неправда. Если я узнаю от Даррена, отчего они расстались, то с помощью фактов смогу доказать ему необходимость участия в шоу.
Кроме того, мне и самой интересно.
– Мы жертвы сожительства.
– Что это значит?
– Как вы говорили? Близость ведет к охлаждению. А у нас она вызвала раздражение. Мы даже любили друг друга до того как стали жить вместе, а потом все стало не так. Дальше все было плохо.
– И что, вы стали относиться друг к другу как к предметам мебели? Стали самодовольны?
– Не так драматично. Ей не нравилось, что я храню пленки в холодильнике. А мне – что ее косметика занимает весь туалетный столик. Она ненавидела телеканал «Скай». Я ненавижу мыльные оперы.
Я в ужасе. Что этой девушке приходилось терпеть!
– Я люблю читать в постели. А она сразу выключает свет. И это все усугублялось. Она стала ненавидеть моих друзей. А я – ее волосы в ванне. Она – мой смех. Я – ее мать. Я уже обо всем этом забыл, когда сегодня утром позвонил Маркус. Он сказал, что Клэр пошла в магазин. Она уже покупает яйца к Пасхе, хотя сейчас январь. Она всегда была ужасно рациональная. Я это ненавижу. С ней невозможны никакие неожиданности. На самом деле мы расстались из-за того, что не подходили друг другу. Мы не вместе потому, что у нас ничего не получилось, и мы не должны быть вместе. Почему еще люди расстаются? Легче всего идеализировать прошлое.
Слава богу. На этом моя программа и строится.
– Я никогда не встречал более подходящей для меня женщины, чем Клэр, но это не значит, что мы совпали на все сто процентов.
– Девяносто процентов тоже неплохо.
– Это даже не девяносто.
– Ну, восемьдесят пять, – предположила я.
– Примерно шестьдесят пять. – У меня внутри появилось странное тепло. Он прав, шестьдесят пять – маловато, это не Она.
Если верить, что существует Она.
Я лично не верю.
– Итак, у вас с ней действительно все кончено? – Я с явным нетерпением жду его ответа. И ненавижу себя за это.
– Да.
– Тогда что плохого, если вы появитесь в шоу? Вы можете ее соблазнить и исчезнуть.
Даррен растягивает губы в кривой усмешке. Он что, считает, что я шучу?
– Вы меня не понимаете, Кэс. Ваше шоу – издевательство. Кроме того, я ее когда-то любил. Мне не хочется причинять ей боль, и я сомневаюсь, что смогу ее соблазнить…
– А мне кажется, сможете, – с воодушевлением воскликнула я.
– Спасибо. – Лицо Даррена расплывается в самой широкой улыбке за все время нашего знакомства.
Самовлюбленный болван!
– Это не комплимент. – Я сердито утыкаюсь в тарелку. Он улыбается еще шире, хотя это кажется невозможным.
– Все равно я буду считать это комплиментом.
Я хмурюсь, но пытаюсь казаться спокойной, верчу в руках бокал, ласкаю его ножку, словно тонкий кашемир.
– Если вы уверены, что Клэр на это не пойдет, тем лучше для нее и Маркуса. У нас была одна пара до Рождества, которая все-таки сохранила верность.
– Да, я об этом читал. «ТВ-6» сделал из их свадьбы общественную сенсацию, – говорит Длррен с явным отвращением. – Наверное, для рейтинга это было хорошо. Кэс, да вы меня не слушали! Я говорю не о том, захочет она меня или нет. Все, что связано с «Секс с экс», мне омерзительно. Потребность «проверить» того, кого вы должны любить, говорит о том, что с вашими отношениями не все благополучно. По этой причине я не хочу позорить Клэр или кого бы то ни было. Не хочу, чтобы она знала, что ее жених в ней не уверен. Не хочу ворошить наше прошлое, даже чтобы развлечь ваших, сколько их там, восемь или девять миллионов зрителей. Я любил ее, это важно для меня и касается только нас двоих.
И он во все это верит. Я смотрю на него во все глаза, на этого ужасно сексапильного парня, сидящего напротив. Я его не понимаю. Он человек другой эпохи. Только, может, добрее. И доверчивее.
И глупее.
Я стараюсь не забыть о своем первоначальном плане.
– Послушайте, Даррен, это шоу существует не только для увеселения публики. От него зависит еще многое.
– Например?
– Моя работа и работа примерно тридцати пяти других людей, доходы рекламодателей.
– Мне очень жаль. – Даррен зовет официантку и просит принести счет.
Я расстроена. Ресторан опустел, но мне не хочется уходить. Я пытаюсь вспомнить, что еще может случиться, если шоу не выйдет. Ну, потеряю свой премиальный процент. Вряд ли стоит об этом говорить. Я покорно вздыхаю. Его непреклонность меня убедила, что он не изменит свою точку зрения. И допускаю, что – да, он в чем-то прав, с точки зрения морали это и вправду отвратительно. Не стану больше приглашать на шоу мыслящих мужчин, придется снова работать с неандертальцами.
Мы вышли из ресторана и медленно пошли к метро мимо Национального театра, мимо Ройял-Фестивал-Холл, мимо галереи Хэйуорд, мимо дворца королевы Елизаветы. Стоит январь, а моя рубашка липнет к мокрой спине. Надеюсь, это не грипп. Парочки прижимаются друг к другу, этот глупый миф о близости защищает их от наступившего ночного холода. Сейчас, наверное, холодно, потому что люди, бредущие поодиночке, запахивают пальто. Моя сумка весит тонну, не меньше. В ней все мое барахло: блокноты, диктофоны, справочники по проведению опросов, графики. Все это хозяйство оттягивает плечо, и меня клонит вправо. Я сталкиваюсь с Дарреном и каждый раз ойкаю, давая ему понять, что это произошло случайно, а не нарочно.
Мои чувства обострены. Холодный ночной воздух кладет свои ледяные ладони на мои лоб и плечи. Я слышу, как на Черинг-кросс дребезжит трамвай, разрезая ночь. Сверкающие огни рисуют контуры мостов и улиц. Все различимо в мельчайших подробностях. На языке привкус металла. Я чувствую запах пота, свежести и слежавшегося мусора. Оттенок свежести мешается с запахом лосьона Даррена и щекочет ноздри.
Увидев мечтателей, торчащих около Национального киноцентра, потерявшихся в ностальгии или обезумевших от несбыточных надежд, я воскликнула:
– Только посмотрите на них, они не в состоянии оторвать задницу от земли и заняться делом.
Даррен, как ни странно, засмеялся.
– И это все, что вы в них увидели?
Я смотрю на этих шутов и псевдоинтеллектуалов. Люди больше любят наблюдать за чужой жизнью, чем жить собственной.
– Да. А что еще?
– Смотрите внимательнее, – настаивает он. Он кладет руки мне на плечи и поворачивает меня лицом к толпе. – Нужно смотреть на все с разных точек зрения, и чем их больше, тем лучше. Я, например, вижу здесь много интересного.
Я вгляделась снова и увидела целые людские полчища. Одни расположились в кафе рядом с театрами и пьют кофе. Другие окружили уличных артистов. Многие оживленно болтают о только что закончившемся представлении. А некоторые…
Я пожала плечами.
– Разве вы не видите, что эти люди пришли сюда, чтобы отдохнуть и повеселиться? И всем этим людям сейчас хорошо.
– Нет.
– Посмотрите еще раз.
Старик играет на скрипке «Весну» Вивальди. Он очень древний, у него длинная белая борода. Он легко приплясывает, едва не отрываясь от земли, его тощие ноги и руки двигаются легко и ритмично. Он талантлив. Я неохотно бросаю несколько монет в его засаленную панаму. Его легкий кивок исполнен болыцего достоинства, чем поклон. Даррен улыбается мне. А я ему.
Мы переходим через реку и доходим до станции «Эмбанкмент». Там отвратительно, полно пьяни в костюмах и лохмотьях, они отличаются друг от друга только одеждой. Даррен пробирается мимо этих придурков и мародеров к кассовому автомату и покупает нам билеты. Мне в западный Лондон, а ему на север. Нам ехать разными линиями, и мы расходимся в разные стороны.
– Как вы доберетесь сами до дома?
– Ничего, я привыкла ездить на метро. – Это ложь. Обычно я ловлю такси, но если так и сказать, придется объяснять, зачем я шла с ним полмили до метро. Это непонятно даже мне самой.
– Было очень приятно с вами познакомиться, Кэс. Мы неплохо посидели. – Даррен остановился и повернулся ко мне.
– Наверное, вам было не очень приятно.
– Нет. – Он колеблется, затем прибавляет: – Совсем наоборот.
Я широко улыбаюсь:
– До свидания.
– До свидания. – Мы не двигаемся с места. Неожиданно очень похоже на свидание. Он меня поцелует? Или пожмет мне руку? Он наклонился ко мне, и я подумала, что он собирается поцеловать меня в щеку, и слегка повернула голову. На самом деле он сначала, оказывается, хотел поцеловать меня в губы, но помешал мой неожиданный маневр, и он чмокает меня где-то у самого уха, под сережкой. Мы прощаемся, и Даррен идет к турникету.
Ну конечно. Он забудет меня ради своих деревьев.
И сейчас ничего более убийственного придумать невозможно.
Мое нежелание его отпускать наверняка связано с тем, что я много выпила. Неужели из-за этого? Я боюсь, что есть причина посерьезнее.
– Даррен! – Мой окрик пробился сквозь толпу, Даррен тут же оборачивается, как будто ждал этого, и подходит ко мне. Я вывожу его из толпы обратно к реке. И тяну время, пытаясь придумать объяснение.
– Я хотя бы должна была убедиться, что сделала все возможное, чтобы уговорить вас участвовать в шоу.
– Так и было.
– Это не совсем так.
Даррен выглядит немного удивленным.
– Вы хотите сказать…
– Да нет. – Я тут же догадалась, о чем он подумал: что я предложу ему переспать. И почему-то оскорбилась. Даррен вспыхивает.
– Слава богу. – И снова покраснел. – Не потому, что мне этого не хочется, но в данных обстоятельствах…
Я пытаюсь разрядить ситуацию. И даже не успев придумать, что сказать и для чего, или задуматься о том, что будет дальше, начинаю болтать всякую чепуху, первое, что пришло на ум.
– Нет, у меня совершенно другое предложение. Мне бы хотелось, чтобы вы дали мне возможность высказать аргументы. Для этого мне нужно с вами немного пообщаться, хотя бы один день. – Это риск, но я же игрок. Он с сомнением смотрит на меня.
– Вы меня не переубедите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36