Клер улыбнулась и покачала головой:
— Нет, я не могла — у нас никогда не было достаточно денег. Но я уделяла ей много внимания.
— Большую часть своего внимания.
— Ну да, когда мы были вместе.
— А вы никогда не выходили замуж еще раз?
— Нет. — Она чуть помолчала. — А вы?
— О, сотню раз. Точнее, три раза, с тех пор как мы развелись с матерью Брикса. А она пробовала выходить замуж тысячу раз. Брикс это, конечно, ненавидел: я думаю, ему казалось, что он какой-то талисман, который мы таскаем из одной семьи в другую. А в семье я много не был — все больше на работе. Но ведь и вы тоже так, разве нет?
— Нет, что касается времени. Я брала Эмму с собой, когда она была еще маленькой — мне разрешали это. И в ее первые годы в школе, когда она все еще была мала, я работала неполный день и брала работу на дом. А ваша жена работала?
— Нет. — Он улыбнулся. — Она занималась покупками. Это была ее карьера — и она достигла больших успехов.
— Что это значит? — спросила Клер с любопытством.
Квентин поднял брови:
— Это значит, что у нее пылкое увлечение — всю жизнь изучать, что могут ей предложить лучшие искусники всего мира, и где это найти, и как достать это по лучшей цене. — Он улыбнулся. — Я думал, что все женщины с рождения знают это.
— Это почему? Он пожал плечами:
— Извините, это была плохая шутка. Женщины, с которыми я был знаком, казались экспертами в этой области с той поры, как они научились ходить, но, может быть, они не были так типичны. Но вы тоже любите ходить по магазинам, не так ли? Вы, должно быть, получаете удовольствие от покупок, время от времени, вместе с дочерью? — Он поглядел на ее платье. — У вас прекрасный вкус.
Клер покраснела от удовольствия.
— Мы совсем недавно сделали много всяких покупок, но мы не знатоки в этой области. — Она чувствовала неохоту говорить о деньгах и о том, как они ей достались. — Когда вы были на работе, а Брикс рос, вы работали в Эйгер Лэбс?
— Нет, я занимался облигациями в Нью-Йорке. И делал кучу денег — это было не сложно в восьмидесятые — а затем мне наскучило и я стал подыскивать себе другое занятие, что-нибудь, не связанное с Уолл-стрит. — Он поглядел через стол на Брикса. — Я не умею справляться ни с чем, кроме денег; ничто другое мне не подчиняется. Поэтому я нашел еще двух инвесторов и мы купили Эйгер Лэбс, тогда — Норуолк Лэбс. Это был хороший ход.
— Для вас или для семьи?
— Для меня и для компании.
— А Брикс?
— Он жил с матерью в Нью-Йорке, и со мной и моей женой в Норуолке летом. Мы всегда нанимали для него гувернера, и его мать — тоже, но он с ними не уживался. Конечно, о нем нелегко было заботиться; у него был такой вспыльчивый характер, что когда он всерьез выходил из себя, то крышу смести мог, но ведь и никто из тех, кого мы нанимали, не жаждал стать его другом.
Клер поглядела на него, изумленная прозвучавшей в голосе гордостью, когда он рассуждал о характере сына.
— Разве родители не были ему друзьями? — спросила она, удивляясь собственному нахальству.
Он помолчал.
— Я пытался говорить с ним, как с равным, объяснить, что и мне было трудно, все те годы, от одного брака к другому, и все без успеха, но, конечно, он мне никогда не верил; он думал, что я делаю все, что хочу, за его счет, а его просто таскаю за собой.
— Он был прав, — сказала Клер, снова себе удивляясь.
— Частично, — сказал Квентин кратко. — Вам повезло больше, кажется, и Эмма у вас чувствует себя уверенно.
— Ну, просто у меня был только один муж, и поэтому — много времени. — Клер с ужасом подумала, что с ней случилось: она никогда так не наскакивала, особенно на незнакомых людей.
Он нахмурился:
— Вы хотите сказать, что мы уделяли больше внимания своим бракам, чем нашему ребенку. Мы приняли такое решение; я не верю JB то, что должен отнимать от своей собственной жизни что-то, чтобы дать ребенку все, что, как считают некоторые специалисты, ему нужно. Вы, кажется, смотрите на это иначе. Когда вы развелись?
— До рождения Эммы. Его брови поднялись:
— Короткий брак.
— Да. Он не хотел ребенка и поэтому ушел. — Клер замолчала и подумала, уж не хочет ли он, чтобы она рассказывала о себе так же откровенно, как он о своей жизни. Я не могу, сказала она себе, мне почти не о чем говорить, кроме Эммы. Она увидела свое отражение в овальном зеркале с изящной рамой — корабль, казалось, был переполнен зеркалами; очевидно люди в круизах любят постоянно себя разглядывать — и разглядела себя рядом с профилем Квентина. Вот и я, подумала она изумленно. Как я могла угадать, что окажусь здесь, на этом чудесном корабле, который плавает по незнакомым волнам к незнакомой земле, в компании с очень красивым мужчиной, которому, кажется, мое общество нравится? Ее пробрала легкая дрожь, как будто она чего-то испугалась. Нет, нет, подумала она, это безумие. Ведь вот все, о чем я мечтала, это самый лучший вечер в моей жизни. Одно то, что все так великолепно, не означает, что нечто опасное поджидает за углом. Приключения, может быть, но не опасности. Потому что у нас есть деньги. Деньги все меняют, деньги все превращают в приключение.
Она ощутила какое-то движение и, повернувшись налево, увидела Ханну, вставшую со своего кресла.
— Спокойной ночи, — сказала она Клер и коротко кивнула Квентину.
Клер поглядела за нее и увидела высокого мужчину с ниспадающими белыми волосами и густой белой бородой. Его глаза были ослепительно синие, а рот, частью скрытый, выразил неожиданную ласковость, когда он встретился глазами с Клер и улыбнулся ей. На нем был вельветовый жакет и экстравагантно разрисованный галстук.
— Форрест Икситер, — сказала Ханна, проследив взгляд Клер. — Мы оба из Филадельфии, почти из одного квартала. Мы идем в библиотеку, чтобы поглядеть на некоторые книги, которые, как он думает, мне понравятся.
Клер уставилась на нее. Ханна стеснялась, почти краснела — вероятно, — потому что ее новый друг был очень молод, подумала Клер — но она бы не краснела, если только это не вид романа, а такого быть не могло. Не могло или могло? — усомнилась Клер.
— Увидимся утром, — сказала Ханна, не оставляя места для комментариев. С прямой спиной она взялась за руку Форреста Икситера и они удалились.
— Как странно, — пробормотала Клер. Медленно она развернулась обратно к Квентину и попыталась вспомнить, о чем они говорили. Ах, да, он спрашивал ее о ее замужестве. Ну, разговора об этом ей не вынести. — Расскажите мне о Бриксе, — попросила она. — Он ваш единственный ребенок?
— Нет, есть еще двое мальчиков, но их матери не хотят, чтобы я участвовал в воспитании, и я не против; я уже понял, что другие мужчины гораздо лучше справляются с родительскими обязанностями, чем я. Я с детьми нетерпелив; думаю, вы это уже заметили. Не то, чтобы я не любил их, просто я не получаю удовольствия от попыток заполнить пробелы в их знаниях и опыте до той степени, чтобы с ними можно было общаться. Сейчас я нахожу Брикса интересным — раньше нет, никогда. А вы с Эммой всегда были близки?
— Всегда. Нас было только двое, и денег было так мало, что мы зависели друг от друга во всем. И мне очень нравилось знакомить ее с миром и делить с ней радость от каждого нового открытия, как будто я сама его сделала, впервые.
— Что ж, ваше финансовое положение, кажется, изменилось с тех пор, — сказал он. Рядом завертелся официант и он кивнул: — Всем то же самое.
— Только не для… — начала Клер, но прервалась. Стакан Эммы все еще был почти полон; она едва отпила, и было бы гораздо лучше поставить перед ней еще один стакан, чем принимать за нее решения на глазах у всех.
Квентин был спокоен и она решила, что он ждет от нее рассказа об изменении финансового положения. Она внезапно устыдилась слова «лотерея». Ведь она не заработала свои шестьдесят миллионов; она не сделала ничего, только купила билет. Это не был успех, а просто удача — удача. Так с ней было всегда — не она что-то меняла, а что-то меняло ее.
Я могу сказать, что получила наследство, — подумала она. Или одолжила денег на это путешествие, или скопила их.
Или просто промолчать. Кому какое дело, как ей и Эмме удалось приобрести все эти одежды и драгоценности и принять участие в круизе?
Но Квентин явно был откровенен с ней, говоря о своем сыне и своих браках, и она чувствовала, что провалится на каком-то очень важном месте, если солжет сейчас или смолчит.
— Я выиграла в государственную лотерею, — сказала она резко.
Он изумился:
— Вы молодец. Думаю, что выигрыш был немалый. Клер кивнула:
— Это все для нас изменило.
Определенно, он не читал о ней в газетах, и также было очевидно, что его это и не интересовало. Он даже не спросил, сколько она выиграла. Она поглядела на него молча, думая, чем же она его так заинтересовала.
— Я была дизайнером по графике, — сказала она наконец. — Ассистентом в бригаде «Дэнбери Грэфикс».
— Я знаю эту фирму. Они однажды предлагали нам свои услуги. В конце концов мы дали работу кому-то другому, но я помню их дизайн — упаковки для шампуня — он был хорош. — Клер молчала и он пристально посмотрел на нее. — Вы работали над ним.
— Моя группа,
— А чья была идея? Клер колебалась:
— Идея была моя, но мы работали как бригада.
— Вы хотите сказать, что они были бригадой, а у вас не было выбора?
— Нет, я хотела сказать то, что сказала. Я была частью бригады и делала свою работу.
— Которая заключалась в том, что вы потеряли право на свои собственные идеи?
Она ощутила вспышку гнева. Почему бы ему не оставить эту тему? Она смирилась с тем, что другие пользовались ее идеями: это давало ей работу.
— Неважно, — сказала она коротко.
— Я в это не верю. Вы гордая, прекрасная женщина; почему же вы не гордились всем, что делали? У вас было право гордиться, и быть признанной и оцененной; у вас было право требовать полной власти в том, что вы сами делаете, от начала и до конца. Я бы не потерпел, если бы кто-нибудь попытался отнять у меня такое право.
Клер увидела, как Эмма снова подняла глаза, но теперь она была слишком сосредоточена, чтобы волноваться о том, на что смотрит ее дочь.
— А как бы вы помешали этому? — спросила она Квентина, улыбаясь.
Он пожал плечами:
— Есть много способов. Но как только вы позволяете другим вставать у вас на пути, или перебегать перед вами, то они рассматривают вас, с этого времени, только как жертву и соответственно с вами и обращаются. Никто со мной такого себе не позволял.
Улыбка Клер исчезла. Она ощутила неприятный холодок от небрежной уверенности в его голосе.
— Никто не вставал на вашем пути? И не перебегал раньше вас?
— Нет — уже очень давно, и это случилось лишь один раз. Это был урок, который я получил в то время, как меня передавали от одних приемных родителей другим, до тех пор, пока я не освободился от всего этого в четырнадцать лет. Вы учитесь заботиться о себе сами, когда нет никого другого, кто сделал бы это за вас, и вы узнаете, что все зиждется на возможности контролировать то, что с вами происходит, не позволять событиям вести вас за собой. А после этого единственное, что имеет значение — это влияние. Есть разница между влиянием и властью на большой сцене, на уровне народа или в международном деле: у многих есть реальная власть, но влияние достается другим, если они знают, как его добиться. Вот эти-то и есть люди — в большинстве своем незаметные, невидимые — которые на самом деле управляют механизмом всего мира.
— И вы один из них? — Впервые Клер почувствовала, что его речь ей противна, и подумала, не заметно ли это по ее голосу. Но если он и заметил, то проигнорировал.
— Пока нет. Но буду. Вам удалось подчинить себе свою собственную жизнь так, что стало хорошо и вам, и Эмме, и вы сделали это сами. Или вам помогали родители?
— Нет. У меня их не было.
— Ну что ж, тогда вы понимаете, о чем я говорю. В жестоком мире мы часто вынуждены поступать жестоко, и никто не может нас в этом винить. Вы сказали, что были дизайнером по графике. Что это значит?
— Я ушла с работы не так давно.
— Когда выиграли в лотерею? — Да.
— Вы молодец. Никогда не мог понять, почему люди утверждают, что их жизнь не изменится, если они вдруг станут богатыми. У большинства наверняка изменится; их жизни обычно такие банальные и смешные. Что вы будете делать после путешествия?
Клер молчала, застыв от страха сказать что-нибудь, что прозвучит банально или смешно.
— Ведь вы еще не заполнили свое расписание жизни, — продолжал Квентин. — Я надеюсь, мы будем видеться, когда вернемся домой. Мне хотелось бы показать вам несколько своих любимых мест, и познакомить вас со своими друзьями.
Клер почувствовала расслабление. Какой бы тест он не проводил, она прошла его.
— Я еще не решила, что буду делать, — сказала она. — Не заполнила расписания.
На другом конце стола Эмма и Брикс поднялись на ноги.
— Мы хотим прогуляться по палубе, — сказала матери Эмма. — Я не знаю, когда вернусь.
Непроизнесенное «не жди меня» повисло в воздухе.
— Мне кажется, до полуночи вполне достаточно времени, — сказал Квентин Бриксу, — чтобы хорошенько изучить палубу.
— Конечно, — ответил Брикс. Но его взгляд потяжелел и Клер поняла, как легко он может стать угрюмым, и что произойдет со всем его лицом, когда случится та самая вспышка раздражения, которая может смести крышу. Она даже не до конца уразумела, как ей удалось представить это столь ясно. Он был чрезвычайно красив, коренастей, чем отец, но с такими же широкими плечами, квадратным подбородком и короткими, сильными пальцами. И точно как отец, он носил отлично скроенный костюм и галстук, который нельзя было назвать ни слишком броским, ни слишком сдержанным. По правде говоря, казалось, что в Бриксе совершенно нет ничего такого, из-за чего можно было тревожиться, даже матери семнадцатилетней девушки. Но Клер все же тревожилась.
— Мама волнуется, — сообщила Эмма Бриксу, когда они шли через людную комнату. Он придержал для нее двойные двери и они вышли на палубу. — О, здесь холодно. Я даже не думала.
— Да нет, все отлично, — сказал он, и сняв пиджак, накинул его ей на плечи. — Это дает мне возможность проявить галантность.
— Какое странное слово, — сказала Эмма. — Никто уже так не говорит.
— Отец говорит. Он любит такие словечки. Старомодные.
— А он старомоден?
— На самом деле — нет; ему нравится все современное, ты понимаешь, мебель и живопись и тому подобное; и он мог бы быть настоящим придурком — ой, извини — но он, как ты знаешь, бизнесмен. Ему просто нравится внушать людям мысль, что он старомоден, покупать цветы и придерживать двери, понимаешь — все такие вещи.
Эмма кивнула:
— Он очень красивый. Он и моя мама, кажется, неплохо сошлись, и так быстро.
— Так вот почему она волнуется? — Они брели по палубе в рассеянном свете носового фонаря. С одной стороны от них тянулся длинный сплошной ряд парусиновых шезлонгов, с другой, за перилами, белая лента лунного света лежала на ленивых, темных волнах внутреннего прохода. Были различимы несколько звезд, и Эмма уперлась взглядом в одну из них, самую яркую, повисшую низко в небе. Для меня, подумала она, светит только для меня. Пиджак Брикса уютно грел плечи. Звезда светит ради самой чудесной ночи в моей жизни.
— За меня она волноваться не может, — продолжал Брикс. — Она обо мне ничего не знает.
— Может быть. Мама волнуется, и в половине случаев нельзя понять, из-за чего. Я думаю, у мальчиков по-другому.
— Ну, обо мне никто никогда не тревожился. Мать не была со мной долго, а затем пошел целый парад мачех, о которых я тебе говорил, и они едва меня замечали; они были слишком заняты придумыванием способов удержать моего отца. Только им это не удавалось: он ото всех ушел. Единственные люди, которые обо мне заботились, были все те гувернеры, которых постоянно нанимала мать, но они это делали только потому, что боялись потерять работу. Между женами отец меня вызывал и оставлял жить с собой, но и он нанимал гувернеров, а когда снова находил какую-нибудь женщину, то отправлял меня обратно к матери, до тех пор, пока ему не надоедала очередная жена. Хотя много раз они и не женились, а просто жили вместе, а потом он решал, что все кончилось и можно продолжать дальше. Он всегда был такой: делал то, что хотел. Он никогда даже не намекал на то, что собирается сделать, а просто делал какой-то ход, и если что-то было не по нем, то от этого избавлялся.
Его голос был почти лишен — выражения, но Эмма уловила гордость — больше в голосе, чем в самих словах. Почему Брикс гордился отцом, который не обращал на него внимания? Но ей не хотелось сейчас разбирать Квентина, пока ей не станет ясно, гордится ли Брикс своим отцом на самом деле или нет.
— Он производит хорошее впечатление, — сказала она.
— Точно. — Некоторое время они гуляли молча. — Ему нужно, чтобы что-то происходило, ты понимаешь, чтобы всегда что-нибудь да случалось; тихая жизнь его убивает. Каждый год он становится богаче, чем был, и важнее, и у него с каждым годом все — больше власти, в общем — лучше и больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58