— А когда ты беседовал об этом с Куртом?
— На следующий день. Он все еще…
— Когда?
— Позавчера. Он все еще живет в паре домов от меня, это не изменилось, хотя он здесь больше не работает, и мы с ним иногда ходим выпить. — Он помолчал. — Что-то не так?
— Нет. В самом деле, прекрасно. Просто неплохо, что ты за ним приглядываешь. Но я хочу узнать об этом, если он хоть что-нибудь скажет о ПК-20.
— Боже, пап, ты же знаешь, я тебе скажу.
— А Эмма? Ты все еще с ней видишься?
— Да. Она милая девчушка.
— Это ведь несерьезно, так?
— Нет. С Эммой? Она же ребенок. И во всяком случае, я не собираюсь пока связывать себя с кем-либо. — Брикс сделал паузу, пытаясь сообразить, что же произошло. Отец никогда не спрашивал его о девушках, с которыми он встречался. — Дело в ней?
— Твои девушки — это твоя забота. Я просто не уверен, что хочу, чтобы она здесь слишком много крутилась.
Она или ее мать? — подумал Брикс, которого внезапно осенило. Может быть, Клер надоела отцу за долгое время, но он не хотел рвать с ней, пока не будут доделаны все дизайны. И может быть, теперь, когда они закончены, он это и сделал. Спросить прямо Брикс никак не мог, потому что отец приходил в ярость, когда он интересовался чем-то, связанным с его женщинами, но теперь он мог поспорить, что угадал. И тогда он призадумался, что, раз уж с Клер все кончено, она стала мешать его встречам с Эммой. Что ж, с этим я как-нибудь справлюсь, решил он.
— Так, а что с теми людьми, которые занимаются погрузкой и разгрузкой? — спросил Квентин. — Тебе нужны еще, или ты хочешь от некоторых избавиться?
— Ну, нам бы не помешал еще человек для инвентаризации… — Брикс уселся поглубже в кресло, и они с отцом пробеседовали еще час о работе и о будущем годе. Пока Брикс говорил, его голос все больше и больше стал походить на отцовский; он даже устроил лодыжку на коленке, как делал отец и стал вертеть в руках шариковую ручку, подражая ему. Они сидели друг напротив друга, два администратора в темно-серых костюмах, у них было настоящее совещание по итогам года деятельности их компании, и уходя, Брикс подумал, что никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо. Отец обращался с ним как с равным.
Чертовски мило, подумал он. Все под контролем, все идет вперед, как надо, и каждый доволен. Это мой год, я на самом деле его сотворил. Осталось только спихнуть этот проклятый ПК-20. Если я сделаю это, то, значит, смогу сделать все, что угодно. И чего бы это ни стоило, я сделаю.
Во вторник перед Рождеством Клер и Эмма отправились в Нью-Йорк за покупками. Начали они с завтрака у «Адриенна», в отеле «Полуостров», изучая подробно свои списки. Для Эммы это было одно из самых элегантных мест — все в розовом и бледно-сером цвете, мебель стиля «арт нуво», обшитые панелями стены, толстый красочный ковер, повсюду зеркала. Столы располагались далеко друг от друга, так что никаких разговоров подслушать было нельзя… хотя, подумала Эмма, какому недотепе придет в голову подслушивать в таком месте? Она вздохнула. Было хорошо сидеть рядом с матерью, проводить утро вместе. По пути в город они болтали о всяких пустяках, много смеялись, и Эмма была весьма этим довольна. Ей думалось, что это первый раз за многое время, что они смеются вместе.
— Мой список жутко короток, — сказала она. — Ты и Ханна, Джина, думаю, еще Роз, да Брикс.
— А что насчет всех школьных друзей? Ты всегда раздавала всем разные мелочи, устраивала вечеринку.
Уголки рта Эммы опустились, как. будто она боролась с мучительным воспоминанием. Затем она пожала плечами.
— Они все изменились, когда уехали в колледж. Думаю, я тоже изменилась. После Дня Благодарения мы не веселились вместе: не так уж много тем для разговора, все это долгое молчание, так что встречи были ужасны. Им жутко понравились мои рекламы, когда они впервые появились, и все расспрашивали меня о съемках, но на самом деле им хотелось только поболтать о своих занятиях, своих учителях и мальчиках. Мальчиках. С ними я чувствую себя какой-то чужой и немного… старой.
Клер положила ладонь на руку дочери:
— Ты заведешь новых друзей — просто на это нужно время.
Эмма снова пожала плечами:
— Да, все нормально. Я действительно слишком занята для друзей. А твой список длиннее, чем мой.
— Я в последнее время встретила столько новых людей.
Подошел официант, чтобы получить заказ.
— Грейпфрут, — сказала Эмма, изумляясь, как все мило выглядит в меню. Внезапно она почувствовала себя жутко голодной: — Еще яйца «бенедикт» с канадским беконом, и ореховый и изюмный хлеб. Да, и йогурт тоже — он такой вкусный.
Клер улыбнулась:
— Я тоже когда-то могла есть как ты, даже не задумываясь, а почему бы нет. Бриош, — сказала она официанту, — и дыню, для начала. Эмма, ты будешь кофе?
Эмма кивнула — она изучала список Клер.
— Два кофе. Черных. — Она повернулась к Эмме:
— Я думаю, надо купить кое-что тем женщинам, что выгуливали меня последние несколько месяцев.
— Так ты собираешься с ними еще встречаться? Я хочу сказать, разве они не друзья Квентина?
— Думаю, что по крайней мере две или три из них и мои приятельницы. Может быть, я ошибаюсь — это выяснится очень скоро.
Немного выждав, Эмма осторожно поинтересовалась: — А как случилось, что ты решила с ним больше не видеться?
— Ох, я просто изменилась, или, может быть, стала видеть его немного яснее. Как бы там ни было, мне совсем не нравится превращаться в такого человека, которым я должна была бы стать, чтобы быть с ним и дальше.
— Что это значит?
— Мне не нравится то, что он от меня хочет, то, какой, как он ожидает, я должна стать. — Клер рассеянно покосилась на дымящийся кофе, чашку которого поставил перед ней официант. Мне кажется, что до недавнего времени я вообще не задумывалась, какой мне хочется быть — я всегда была слишком занята работой, тобой, и. заботами о компрессоре холодильника или аккумуляторе автомобиля или чём-то еще, что опустошало мой кошелек в данный месяц. А потом с Квентином я начала веселиться, и думаю, он произвел на меня такое впечатление, что мне долго было невдомек, что я подлаживаю свою жизнь по его. Я подстраивалась под него. Полагаю, что мне это казалось чем-то само собой разумеющимся, как большинству женщин, может быть, почти всем — это все какое-то древнее убеждение, что мы должны приносить мужчинам удовольствие, а они нами править, так что все, чего мы сами хотим, должно задвинуть в угол. Это быстро меняется, ваше поколение уже так не считает. По крайней мере, я на это надеюсь.
Официант принес поднос с джемами и желе, и горшочек меда, и Клер подождала, пока он не ушел:
— Потом, через какое-то время, я начала задумываться, какой я хочу видеть свою жизнь. Это одна из самых важных вещей, когда у тебя есть деньги. Ты понимаешь, что появляется свобода распоряжаться своей судьбой.
— Не всегда, — сказала Эмма тихо.
— Ты настолько свободна, насколько этого желаешь, и свою свободу можешь использовать, когда будешь готова к ней. — Клер понимала, что имела в виду Эмма, но совсем не была готова к беседе о странной подчиненности Эммы Бриксу. Надо чуть подождать. Они только-только установили заново доверие друг к другу.
— Так и что ты тогда решила? — спросила Эмма через некоторое время.
— О, много разного, постепенно, но в основном, что я много чего потеряла. Думаю, что все время, прошлую весну и лето, я как будто переживала новое детство, или может быть, юность — некая безответственная стадия в жизни, о которой мне еще надо хорошенько поразмыслить.
Эмма глядела на мать серьезно. Ей было приятно и радостно ощущать, что мать ей доверяет и говорит так, что способна понять только взрослая женщина. Это сближало их, делало похожими. Они — две женщины, которые с кем-то встречаются. Какое-то время назад Эмма сочла бы это неестественным, ее бы это раздражало, казалось бы, будто мать прикидывается подростком. Но теперь ей это нравилось. Они две женщины, взрослые, занимающиеся своими карьерами. И мы обе красивы, вспомнила Эмма, уловив восхищенные взгляды двух мужчин за соседним столиком. Мама не так красива, как я, но что-то в ней есть, может быть, то, что она старше и как-то законченней. Она элегантна и горда, а я нет. Пока нет, во всяком случае. Но мы все еще похожи — две женщины, у которых есть мужчины. И которые спят с этими мужчинами. Но эта мысль как-то быстро ушла — это было совсем не то, о чем она могла спрашивать свою мать или вообще заводить речь.
— Это проявляется в сексе, — сказала Клер небрежно, и — Эмма уставилась на нее с изумлением.
— Что — это? — Она почувствовала, как краснеет. Она не хотела ничего знать о том, что делает мать в постели с Квентином, и не собиралась обсуждать свои сексуальные отношения с Бриксом. То есть это она так считала, что не собирается, ведь они были так связаны с другими вещами.
— Насколько женщина независима, — ответила Клер. — Я думаю, что секс бывает восхитителен, когда кому-то нравится подчиняться, а другому — подчинять, но это не то, чего мне хочется. Сначала я об этом не думала, потому что так долго ни с кем не спала, что стала почти девственницей, и путала подчинение с силой.
Но прошло какое-то время, и это прекратило мне нравиться. Меня не переставало тянуть к Квентину, вплоть до того дня, когда я сказала, что больше не хочу с ним встречаться, но тяга — это только начало. Я думала, что секс — это отражение взаимоотношений, и вот однажды осознала — мне Ханна помогла — что все наши взаимоотношения были точной копией того, что происходило в постели: Квентин желал меня послушной и покорной, и он принимал все, что было, с таким высокомерием, что все становилось почти механическим. В нем не было никакой беспечности. Мне нравилась игра и легкость, и мне был нужен партнер, а не босс. Поэтому я решила, что ошиблась: он был совсем не тем, кто мне нужен. Я хотела совершенно другого.
— Какого другого? — Эмма была благодарна матери, что та не настаивала на том, чтобы она сама что-нибудь рассказала; она даже никогда не спрашивала, спит ли Эмма с Бриксом. Она просто оставляла эту тему, подумала Эмма, и если я захочу с ней поговорить об этом, то смогу, а если нет, она не будет настаивать. Она и вправду такая чудесная. Хотела бы я быть такой же откровенной, как она. Но я слишком запуталась. Может быть, когда-нибудь…
— Работы, например, — ответила Клер. — Чего-то, что помогло бы мне ощутить, что я совершила нечто. Я могла бы найти это, участвуя в благотворительности, и я все еще собираюсь этим заняться, но мне нужно еще что-то, что я могу сделать целиком сама, и думаю, что хочу проверить свои силы.
Официант принес грейпфрут и дыню, и Клер понаблюдала, как он устраивал их на столе, пока не отошел совершенно довольный собой.
— Я хочу иметь свою собственную цель и свой план ее достижения, и чтобы я могла принимать свои решения по пути к ней.
Эмма слегка нахмурилась:
— Разве так не было всегда? Только я и ты, и ты все решала.
— Да, так, но особого выбора у меня не было — только зарплата, которую надо было правильно распределить. Как стена, которая всегда стояла на моем пути. Так что когда я выиграла лотерею, стена внезапно исчезла. Как будто сняли повязку с глаз, и теперь вокруг я вижу тысячи разных возможностей для выбора. Может быть, и миллион. Ты это тоже ощущаешь, вспомни, когда мы впервые пришли к Симоне?
— Это было так весело, — сказала Эмма задумчиво.
— Вот, в этом и была вся проблема с Квентином. Как будто запаздывание — мне нравились все возможности, и я только начала выбирать, что же мне хочется из себя сделать, и как прожить жизнь, а он уже все это прошел, он привык и к деньгам, и к возможностям, он привык принимать решения за себя и за всех вокруг. Поэтому через некоторое время я поняла, что должна уйти, должна сама решать, что я хочу, а не быть женщиной, которую он хочет, даже хотя это казалось легче всего.
— А что, если ты не можешь решать?
— Сможешь — потребуется лишь время, и — научишься. Нужно только хорошенько представить себе эти «что если» и проследить, куда они ведут, не к тому ли видению будущего, которое тебе нравится, и в котором ты ощущаешь себя комфортно. Ты должна поверить в себя, Эмма, ты не можешь выбрать, если ты не выбираешь, тебе это не удается, потому что ты даже не пробуешь.
— Но ведь ты справилась не одна. Ты говорила, что Ханна помогла.
— Ханна всегда помогает. Она сказала кое-что такое о Квентине, что как прожектором его осветило, и мне все стало ясно. Она это здорово умеет.
— Она всем помогает. Раньше я думала, что она любопытная хлопотунья, но с ней хорошо поговорить. Ты знаешь о ее дочери?
— Нет, а что с ней?
— Ее сбила машина, насмерть, когда ей было восемь лет. Это было ужасно.
— Ужасно, — откликнулась Клер эхом. — Она никогда нам не рассказывала.
— Она сказала, что ей тяжело об этом говорить. Представляю. Во всяком случае, она рассказала мне всю историю, и я задумалась о том, что с некоторыми людьми происходили ужасные, жуткие вещи. А со мной нет. Ничего на самом деле.
— Нет, мы были счастливы, — сказала Клер почти рассеянно: она думала о Ханне. — Но это не означает, что у нас не было в жизни печали. Только потому, что другие люди несчастны, нам не легче переносить собственные несчастья.
Эмма бросила на Клер благодарный взгляд. Она взяла ложку и начала есть свой грейпфрут.
— Сюда нужно добавить меду. Не понимаю, почему людям это так нравится, ведь горько — нужно подсластить.
Клер передала ей горшочек с медом:
— А Брикс делает твою жизнь сладкой?
Взяв горшочек, Эмма поглядела за спину Клер, на Пятую авеню. Раздувавшиеся занавески на окнах были высоко подняты, и она могла смотреть прямо через улицу, на магазин шоколада «Година». Мир полон сладостей, подумала она. Но Брикс не всегда одна из них, и иногда он делает жизнь совсем не сладкой.
— Конечно, да, — сказала она. И опустила золотую ниточку меда на грейпфрут, где она свернулась в завиток. Но потом, подняв глаза, она увидела взгляд Клер, полный любви и тепла, и не смогла оставить эти слова сами по себе, без продолжения. — Не всегда, конечно. Но ведь это обо всех можно сказать, правда? Время от времени мы немного огорчаем друг друга.
— Ты время от времени немного огорчаешь Брикса? — спросила Клер нежно.
Эмма опустила глаза…
— Я не знаю, — сказала она почти шепотом. — Думаю, да, потому что он долгое время не хотел меня видеть. Но потом, когда мы вместе, он действительно становится таким милым и говорит такие чудесные вещи, а когда мы… — Она осеклась. Она чуть не начала рассказывать о ночах полета, когда они вместе нюхали кокаин в его спальне, когда все казалось прекрасным и легким, и когда она была уверена, что Брикс любит ее больше всех на свете, и что они всегда будут вместе, когда она на самом деле бывала счастлива… но какая же она дура, что так разошлась и едва не рассказала об этом матери!
— Когда вы что? — спросила Клер.
— Когда мы счастливы вместе, то это лучше всего на свете. Но совсем неважно, что происходит, когда все не совсем так, потому что я всегда люблю его и не смогу без него жить.
— Не сможешь?
Эмма повертела в руках ложечку, думая, что она слишком много наговорила. Но потом слова все же вырвались из нее, потому что долго держались внутри. Она не могла их высказать никому, а свою мать она так любила, что ей становилось больно от желания стать ей ближе.
— Мне начинает казаться, что я умру, как только я подумаю о том, что больше не увижу его. Я ощущаю пустоту внутри, как будто я голая, я не могу дышать. Я знаю, что ты ничего такого не чувствовала с Квентином — и я рада, что так — поэтому ты не можешь понять, что это, но…
— Я чувствовала то же самое с твоим отцом, — сказала Клер спокойно.
Эмма уставилась на нее:
— Я никогда о нем не думала.
— Что ж, я думала, иногда. И я помню, как мне было больно, когда он ушел. Я стояла посреди пустой квартиры, и все у меня в теле болело. Кожа была готова лопнуть, как будто ее иголками искололи, сердце жгло, и я думала, что сейчас разорвусь, потому что не смогу сдержать эту боль внутри.
Глаза Эммы широко раскрылись — она никогда не думала, что ее мать испытывала что-либо подобное.
— И что ты делала?
— Я ощущала, как ты толкаешься, и знала, что во мне есть еще что-то, кроме боли — ребенок, который ждет своего рождения. Я была так этому рада — рада, что я не одна. Мне все еще было больно, и я ужасно протянула последующие месяцы, учась, как жить самой по себе, но каждый раз, ощущая, как ты шевелишься, я утешалась, потому что это давало мне основание для всего, что я делала. Не знаю, почему так, но кажется, самое страшное в тоске по мужчине это чувство, что кроме этого нет ничего действительно важного, у тебя нет смысла делать еще что-нибудь.
— Ты знаешь это, — прошептала Эмма.
— Мы все проходим через такое. Я знаю, что трудно поверить, но все мы ощущали одинаковую боль и одинаковую потерю воли. Алекс рассказывал мне о смерти своей жены, он говорил, что его как будто били со всех сторон невидимые силы, злобные и мстительные, и ему ничего не оставалось делать, как уступить им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58