Будь по-другому, для него это как смерть — он мне сам говорил. Он всегда с кем-то соревнуется.
Эмму вдруг осенила мысль, что Брикс рассуждает о самом себе, говоря об отце, что в этом они одинаковы, и что Брикс действительно им гордится и постарается быть похожим и во всем другом, может быть, и в том, что не так уж и хорошо. Но она позволила этой мысли уйти: ей так не хотелось пытаться ее удержать. Густое бормотанье Брикса, так близко у ее уха, гуд корабельных двигателей, который, казалось, проходил по ним дрожью, все еще не исчезавшее тепло от коньяка, который она едва пригубила, все словно вынуждало ее открыться этой мягкой ночи, перестать думать и просто чувствовать.
— Ты изумительна, когда слушаешь, — заявил Брикс. Он взял руку Эммы и положил ее на сгиб своей, так, что какая-то часть его тела оказалась прижатой к Эмме. — Знаешь, я тебе рассказывал о Эйгер Лэбс, там. Обычно это не так уж здорово работать на своего старика, но мы действительно работаем вместе, я хочу сказать, он доверяет мне, и все больше; я вице-президент компании и она скоро станет моей, когда ему надоест, или он купит еще несколько других. — Он помедлил. — От него многому можно научиться; он на голову выше остальных, он всегда превосходит их и по делам и по мыслям.
— Ты похож на него, — сказала Эмма.
— Знаю. Ты должна посмотреть на его фотографии — в моем возрасте — как близнецы. Иногда меня это пугает, как будто я — это не я, а просто его копия. — Он остановился и развернул Эмму к себе. — Мне нравится говорить с тобой. И имя твое нравится. Эмма. — Он произнес это мягко, словно лаская слово своим голосом. — Эм-м-ма. Как будто мурлыканье. Наверное, его можно напевать вместе с дыханием, даже когда говоришь о чем-то другом. И ты так красива. Я просто смотрю на тебя и произношу твое имя: как это может быть? Господи, да ты краснеешь. Я и не думал, что девушки еще это умеют. Тебе нечего стесняться: я очень искренен. Искренен и галантен.
Эмма поискала в его лице насмешку, но не нашла. В тусклом свете тени обозначили впадины на его щеках, высокие скулы, и резкие линии его носа. Ей нравилось на него смотреть, нравилось наблюдать, как он говорит. Ее привлекал его рот, полные чувственные губы, которые, казалось, обещали таинственные удовольствия, и его глаза, черные, как океан, или как зеркала, которые ничего не отражают.
Он снова пошел, увлекая Эмму за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и его хватка стала крепче.
— Будь рядом. Я не хочу тебя потерять.
Эмма поплыла вслед за ним, шаг за шагом. Вот что значит быть богатой: встречаться с такими людьми, как Брикс и его отец, и жить такой же жизнью, как они.
— Вся штука в том, — сказал Брикс, — что когда ты растешь сам по себе и никто на тебя более или менее не обращает внимания, то начинаешь понимать, что именно нужно делать, чтобы выжить. Я понял это уже давно и теперь мне никто не нужен; не то, чтобы со мной грубо обращались — просто я был сам по себе.
Я могла бы сделать так, чтобы ты нуждался во мне, подумала Эмма. Я могла бы сделать тебя счастливым.
Через минуту до нее дошло, что Брикс сказал нечто странное. Зачем он говорил, что не хочет терять ее, а потом, почти сразу после, что ему никто не нужен? Она уже открыла рот, чтобы спросить, но затем прикусила губу. Когда-нибудь я спрошу, подумала она, не теперь; теперь ей не хотелось разгонять все чары.
Он был так красив, и так много знал, а когда он произнес ее имя, подержав его во рту, словно изысканное вино, то оно прозвучало для нее совсем по-другому, и она подумала, что и она сама другая, какая-то новая, и только из-за Брикса. Ему двадцать четыре года, и он знает больше, чем любой парень его возраста. Он знает все о плавании в батискафе на Каймановых Островах, и о том, как ездить на мотоциклах по Уэлшу; он ходил на лыжах в Гштааде и спускался по склонам в Аспене; он ездил на велосипедах среди виноградников Испании и летал на шарах в Бургундии, и участвовал в гонках на катерах в Монако, и ездил верхом по тосканским холмам. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не пробовал, и Эмма слушала его с тоскливым чувством, что ей никогда его не догнать, потому что, что бы она ни делала, Брикс всегда будет далеко впереди, более умелый и знающий, и опытный, чем она может надеяться когда-либо стать.
Ее рука была теплая и твердая в его ладони; их тела соприкасались во время ходьбы, и Эмма чувствовала себя открытой и готовой ко всему, и такой счастливой, что едва могла вместить в себя эту радость, но где-то глубоко под счастьем скрывалась тревога — а не скучно ли ему с ней, так мало знающей. Она попыталась вспомнить что-нибудь, что показало бы ему, что она какая-то особенная, что-нибудь, что впечатлит его и заставит хотеть ее больше, чем всех тех других женщин, которые, без сомнения, лежали, ожидая его по всему миру.
— А моя мать выиграла лотерею, — выпалила она.
— Вот это да! — Брикс снова остановился. — И сколько это было?
Волна смущения охватила Эмму. Слишком много, прозвучит как ложь.
— Так сколько? — повторил он.
— Шестьдесят миллионов долларов, — сказала она и поспешно прибавила, — но, конечно, мы все это не получим: нам будут выплачивать в течение двадцати лет и отнимут налоги…
— Шестьдесят миллионов! Боже ты мой — шестьдесят миллионов? Это больше, чем лотерея — это просто горшок золота! Слушай, это самая потрясающая вещь, которую я слышал! И что вы собираетесь с ними делать?
— Все, — сказала Эмма.
Он рассмеялся; он был ужасно взволнован:
— Например? Ну, так, с ходу?
— Ох, посмотреть все те места, которых не видела — а это весь мир, практически — и узнать про плавание в батискафе и езду верхом, и про лыжи и воздушные шары и… про все.
Он снова рассмеялся:
— И когда ты собираешься начать?
— Не знаю. Я осенью иду в колледж, но кое-что я могу успевать и летом…
— Да ты можешь отделаться от колледжа. Можешь начать прямо сейчас. Эмма, это будет потрясающе — я могу тебе помочь. Ты понимаешь, поучить тебя. Я увезу тебя туда, куда ты захочешь; мы объездим весь мир; мы поедем…
— Но ведь ты работаешь. А я должна идти в колледж. Моя мама хочет, чтобы я отучилась в колледже.
— Слушай, ты ведь уже взрослая…
— Это ее деньги, — сказала холодно Эмма. Брикс опомнился.
— Точно. Я увлекся. Ты лучше знаешь, ты и твоя мама; я не собираюсь вмешиваться. Но может быть, когда ты решишь, что пора, ты дашь мне знать? Мне бы хотелось в этом поучаствовать, Эмма, и я помогу чем смогу. — Он повернул ее к себе и обвил руками. Он был на четыре дюйма выше ее; как раз, подумала Эмма. — Боже, какое счастье, что ты здесь. Эмма. Эмма.
Он легко поцеловал ее, затем прижал к себе крепче и открыл ее губы своими. Пальцы Эммы оказались в его волосах — она хотела раствориться в нем. Счастье. Какая удача. Моя счастливая звезда. Моя счастливая ночь. Не прекращайся, взмолилась она, не кончайся. Я никогда не попрошу ни о чем другом; я только хочу, чтобы это длилось вечно.
— Полночь уже скоро, — сказал хрипло Брикс. — В следующий раз мы устроим это получше. Ну же, Золушка, я препровожу тебя к твоему порогу. Ты позавтракаешь со мной завтра? А ленч? А ужин?
Эмма открыла глаза. Ее немного шатало в объятиях Брикса:
— Я согласна, — сказала она. — На все это.
ГЛАВА 5
Завтрак прошел очень тихо. Эмма ничего не ела. Она хотела позавтракать с Бриксом, но Клер ей запретила, и она поэтому сидела надувшись, ссутулившись, и молча крутила кофейную чашку. Клер и Ханна вели беседу о маленьких, поросших лесом островах, мимо которых прокладывал свой путь их корабль, о разной живности на их берегах: о тупиках с изогнутыми красно-желтыми клювами, о загоревших на гладких утесах тюленях, о прибрежных птицах, которые элегантно скользили по волнам. Лес достигал полосы воды, такой густой, что казался черным под утренним солнцем.
— Свет, — задумчиво сказала Ханна. — Очень странный свет.
Клер, которая тоже выглядывала в окно, уловила своими глазами художника эффект косых лучей.
— Мы так далеко на севере, — пробормотала она. — Солнце всегда под углом. Гораздо большим, чем дома.
Она была очарована этим: лучи под крутым углом отбрасывали длинные, тонкие тени, и их ясность высвечивала мельчайшие детали земли и деревьев, зверей и потоков воды и высоких, зазубренных гор, чьи вершины были укутаны снегом. Под нависшим безоблачным небосводом расстилалась земля преувеличений, и впервые за несколько недель Клер пожалела, что у нее нет с собой альбома. Стоит купить, подумала она, и внезапно ее охватило чувство совершенного благополучия. Все было — Ц прекрасно и ново, и все просто распирало от обещаний чего-то большего, всегда и еще, потому что теперь она богата и все еще молода, у нее есть и сила, и здоровье, и красота, по крайней мере, достаточная, чтобы произвести впечатление на дочь и, кстати, на Квентина. Она чувствовала себя способной на все, ей хотелось обнять целый мир, который ждал ее, не скрывая от нее ничего, и больше никогда не будет скрывать.
Но Эмма сидела через стол от нее, и дулась, посылая тучи на светлый день Клер, а Эмма была важнее, чем все остальное. Они были почти одни в обеденной зале, так как другие пассажиры уже вышли на палубу, и Клер налила себе еще кофе и села, откинувшись, надеясь, что выглядит непринужденно и рассчитывая, что Ханна ей поможет. Она почти всегда уступала, когда Эмма становилась такой сердитой и несчастной, но на этот раз ей хотелось проявить твердость.
— Ну хорошо, малышка, — сказала она, — давай поговорим о том, что мы собираемся делать.
— Я хочу просто быть с Бриксом, — заявила Эмма. — Что в этом ужасного?
Клер покачала головой:
— Никто и не говорил, что это ужасно. Все, что я сказала — это что я хочу, чтобы ты позавтракала с нами. И еще я сказала, чтобы ты не проводила с ним все свое время?
— Но почему? — потребовала Эмма.
— Потому что ты с нами, — сказала Ханна решительно, но сердитый вздох Клер показал, что не ее время вступать, и она умолкла.
— Все слишком быстро, и все за одну неделю и в одном месте, — пояснила Клер, — когда вокруг так незнакомо. Это не… реально. — Она увидела, как официант бросает на них нетерпеливые взгляды, ожидая, когда можно будет очистить стол для ленча. — Часто мы сходимся с людьми только потому, что оказываемся отрезаны от обычной жизни и знаем, что это ненадолго. Все как бы преувеличивается и убыстряется; мы видим в людях что-то необыкновенное, особенное, что-то, чего в них возможно и нет, и наши собственные чувства, которым требуются месяцы, чтобы развиться, вдруг кажутся такими чудесными и ужасно важными, даже когда они совсем не такие.
— Откуда ты знаешь? — крикнула Эмма. — Ты никогда не была в круизах, ты ничего об этом не знаешь.
— Но я знаю, как это происходит… — начала Клер.
— Во всяком случае, — заявила Эмма, повышая голос снова, — у нас теперь незнакомая жизнь! Все изменилось, все теперь новое. Мы занимаемся тем, чего никогда раньше не делали, и ты думаешь, что все нормально, когда ты сама делаешь что-то новое, но как только я захочу этого, быть с кем-то новым, ты говоришь — «нельзя». Почему нельзя? Ты ведь с кое-кем новым, если тебе можно, то и мне тоже!
— Я не говорила, что тебе нельзя с ним видеться, — сказала Клер. — Я говорила, что не стоит так торопиться. Я и себе то же самое говорю: слишком легко увлечься чем-то, что кажется особенным, а на самом деле — ничего не значит. Эмма, пожалуйста, давай смотреть на все, что мы можем, такой чудесный мир вокруг, и делить эту радость с новыми друзьями, но и друг с другом тоже. Я прошу только быть немного сдержанней.
— Сдержанность для стариков, — сказала Эмма холодно.
— Ого, — сказала Ханна, — звучит как эпитафия. Она поглядела, как Эмма краснеет.
— Мне кажется, тебе стоит извиниться. Эмма бросила сердитый взгляд на потолок:
— Я извиняюсь. Я извиняюсь за то, что сказала, но, знаете, это уж слишком.
— Хорошо, и я помню, — сказала Ханна. Эмма поглядела на нее удивленно. — Ну, конечно, я прошла через все это, когда была в твоем возрасте, или ты думаешь, что ты единственная? Или что в этом есть нечто новое? Я сражалась со своей матерью все время, за все; я думаю, я и с дочерью бы своей стала сражаться, если бы она была жива.
Голова Эммы резко поднялась:
— Если бы она была жива? Так у тебя была дочь, которая умерла?
— Я тебе расскажу об этом когда-нибудь, но не сегодня, — сказала Ханна и встала. — Пойдемте на палубу: твоя мать права, для этого-то мы здесь.
Клер уставилась на нее:
— Ты никогда не говорила о том, что у тебя был ребенок. Ты же говорила, что не была замужем? Или все-таки была?
— Нет, этого не случилось — того, что почти разорвало мне сердце. Мы поговорим об этом в другой раз, когда я буду готова. Я извиняюсь, что встряла с этим сейчас.
Нет, нечего извиняться, подумала Клер. Ты упомянула это умышленно, чтобы отвлечь Эмму, и удержать нас от ссоры. Какая же ты умница. Интересно, сколько еще разных бомб у тебя в запасе, готовых разорваться в любое время, когда тебе покажется, что это нужно.
— Я надеюсь, что ты нам расскажешь, — сказала она Ханне. — Нам бы хотелось все о тебе знать.
— Не знаю, как насчет всего, — сказала Ханна просто. — Ну, а теперь еще одна вещь. Что насчет ужина? Клер немного подумала, но потом все же решилась. Если Ханне нравится хранить таинственность, то им придется к этому привыкнуть.
— Эмма, — сказала она, — ты планировала поужинать с Бриксом?
— И позавтракать, и ленч, и ужин, — проворчала Эмма.
— Ну что ж, я согласна: это не слишком много. Ужин — это хорошо. Квентин и я тоже ужинаем вместе; Ханна, ты к нам присоединишься?
— Нет, нет, моя дорогая, какая это будет помеха для тебя, и совсем не радость для меня. Нет, у меня тоже договоренность с Форрестом. Он изумительный молодой человек, профессор в колледже и знаток всех моих любимых поэтов; такое удивительное открытие. Всех! Мы подыщем для себя спокойный уголок. Ну, а теперь пойдем на палубу?
— Профессор колледжа, — сказала Клер, улыбаясь. — Может мне стоит и тебе посоветовать чуть успокоиться.
— Успокоиться? А, ты имеешь в виду роман. Нет, ничего похожего. Он хочет основать где-нибудь центр поэзии и мне охота про это услышать; звучит интересно. Ну, наконец, давайте посмотрим виды.
— Я могу идти теперь? — спросила Эмма, как ребенок, которого оставили в школе после уроков.
— Да, — сказала Клер. Она не сможет сражаться с Эммой все путешествие, и поэтому она только проводила ее взглядом и сказала себе, что как-нибудь все устроится.
Корабль молча скользил вдоль берега, протискиваясь в толпе островков, поросших кедром, елью и болиголовом, тишина нарушалась только криками пассажиров, оповещавших, что они увидели касатку, дельфина или лосося, прыгающего по водопаду, или долгое пике орла. Внезапно и без объяснений Эмма вернулась и провела весь день с Клер и Ханной, улыбаясь дельфинам и обсуждая тайны леса. Тяжелые облака закрыли солнце, и все натянули на себя свитера и пиджаки. Кто-то разглядел среди деревьев промелькнувшие пары восхитительных оленьих рогов; и на корабле установилась тишина, когда вышел на прогалину лось, а затем защелкали сотни камер. Равнодушные ко всему этому официанты разносили напитки и закуски, убирали пустые стаканы и возвращались с другими. День проскользнул так же легко, как и корабль через пролив, прекрасный день неисчислимых чудес.
И затем, уже вечером, Квентин постучался в дверь Клер. Он зашел и бросил взгляд на ее распущенные волосы, на жемчужные серьги и белый шелковый костюм, воротничок и манжеты которого были расшиты крошечными жемчужинами.
— Очень мило, — сказал он и подал ей руку.
— Я хочу, чтобы вы познакомились с некоторыми из моих друзей, — сказал он, когда они оказались у круглого стола с шестью обшитыми стульями. — Они будут здесь через несколько минут. Хорошо провели день?
— Да, — Клер скрыла свое разочарование; она предвкушала спокойный ужин. — Я вас не видела, вы не были на палубе? Все было так красиво.
— Мы были на палубе ниже, у моих друзей там каюта-люкс. И Брикса я придержал с собой; я думаю, недолгая разлука будет полезна для молодых людей.
Клер промолчала, подумав, всегда ли он берет дела других людей в свои собственные руки. Вот почему Эмма возвратилась, вспомнила она: не нашла Брикса или увидела его под надзором отца.
— Мы даже немного поработали, — продолжал Квентин. — Один из моих друзей адвокат «Эйгер Лэбс», и мы должны были разобрать кое-какие бумаги. А вот и они. — Он встал и похлопал по спине низкого, коренастого мужчину с русыми волосами, стриженными «ежиком», а затем нагнулся поцеловать в щеку маленькую рыжеволосую женщину рядом с мужчиной. — Лоррэн и Оззи Термен — Клер Годдар.
Пока они пожимали друг другу руки, Лоррэн подняла голову и поджала губы:
— Я вас знаю. То есть нет, я видела вашу фотографию. Где же? И читала о вас. Много. А, лотерея! Вы выиграли лотерею! Квентин, Бога ради, почему ты нам не сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Эмму вдруг осенила мысль, что Брикс рассуждает о самом себе, говоря об отце, что в этом они одинаковы, и что Брикс действительно им гордится и постарается быть похожим и во всем другом, может быть, и в том, что не так уж и хорошо. Но она позволила этой мысли уйти: ей так не хотелось пытаться ее удержать. Густое бормотанье Брикса, так близко у ее уха, гуд корабельных двигателей, который, казалось, проходил по ним дрожью, все еще не исчезавшее тепло от коньяка, который она едва пригубила, все словно вынуждало ее открыться этой мягкой ночи, перестать думать и просто чувствовать.
— Ты изумительна, когда слушаешь, — заявил Брикс. Он взял руку Эммы и положил ее на сгиб своей, так, что какая-то часть его тела оказалась прижатой к Эмме. — Знаешь, я тебе рассказывал о Эйгер Лэбс, там. Обычно это не так уж здорово работать на своего старика, но мы действительно работаем вместе, я хочу сказать, он доверяет мне, и все больше; я вице-президент компании и она скоро станет моей, когда ему надоест, или он купит еще несколько других. — Он помедлил. — От него многому можно научиться; он на голову выше остальных, он всегда превосходит их и по делам и по мыслям.
— Ты похож на него, — сказала Эмма.
— Знаю. Ты должна посмотреть на его фотографии — в моем возрасте — как близнецы. Иногда меня это пугает, как будто я — это не я, а просто его копия. — Он остановился и развернул Эмму к себе. — Мне нравится говорить с тобой. И имя твое нравится. Эмма. — Он произнес это мягко, словно лаская слово своим голосом. — Эм-м-ма. Как будто мурлыканье. Наверное, его можно напевать вместе с дыханием, даже когда говоришь о чем-то другом. И ты так красива. Я просто смотрю на тебя и произношу твое имя: как это может быть? Господи, да ты краснеешь. Я и не думал, что девушки еще это умеют. Тебе нечего стесняться: я очень искренен. Искренен и галантен.
Эмма поискала в его лице насмешку, но не нашла. В тусклом свете тени обозначили впадины на его щеках, высокие скулы, и резкие линии его носа. Ей нравилось на него смотреть, нравилось наблюдать, как он говорит. Ее привлекал его рот, полные чувственные губы, которые, казалось, обещали таинственные удовольствия, и его глаза, черные, как океан, или как зеркала, которые ничего не отражают.
Он снова пошел, увлекая Эмму за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и его хватка стала крепче.
— Будь рядом. Я не хочу тебя потерять.
Эмма поплыла вслед за ним, шаг за шагом. Вот что значит быть богатой: встречаться с такими людьми, как Брикс и его отец, и жить такой же жизнью, как они.
— Вся штука в том, — сказал Брикс, — что когда ты растешь сам по себе и никто на тебя более или менее не обращает внимания, то начинаешь понимать, что именно нужно делать, чтобы выжить. Я понял это уже давно и теперь мне никто не нужен; не то, чтобы со мной грубо обращались — просто я был сам по себе.
Я могла бы сделать так, чтобы ты нуждался во мне, подумала Эмма. Я могла бы сделать тебя счастливым.
Через минуту до нее дошло, что Брикс сказал нечто странное. Зачем он говорил, что не хочет терять ее, а потом, почти сразу после, что ему никто не нужен? Она уже открыла рот, чтобы спросить, но затем прикусила губу. Когда-нибудь я спрошу, подумала она, не теперь; теперь ей не хотелось разгонять все чары.
Он был так красив, и так много знал, а когда он произнес ее имя, подержав его во рту, словно изысканное вино, то оно прозвучало для нее совсем по-другому, и она подумала, что и она сама другая, какая-то новая, и только из-за Брикса. Ему двадцать четыре года, и он знает больше, чем любой парень его возраста. Он знает все о плавании в батискафе на Каймановых Островах, и о том, как ездить на мотоциклах по Уэлшу; он ходил на лыжах в Гштааде и спускался по склонам в Аспене; он ездил на велосипедах среди виноградников Испании и летал на шарах в Бургундии, и участвовал в гонках на катерах в Монако, и ездил верхом по тосканским холмам. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не пробовал, и Эмма слушала его с тоскливым чувством, что ей никогда его не догнать, потому что, что бы она ни делала, Брикс всегда будет далеко впереди, более умелый и знающий, и опытный, чем она может надеяться когда-либо стать.
Ее рука была теплая и твердая в его ладони; их тела соприкасались во время ходьбы, и Эмма чувствовала себя открытой и готовой ко всему, и такой счастливой, что едва могла вместить в себя эту радость, но где-то глубоко под счастьем скрывалась тревога — а не скучно ли ему с ней, так мало знающей. Она попыталась вспомнить что-нибудь, что показало бы ему, что она какая-то особенная, что-нибудь, что впечатлит его и заставит хотеть ее больше, чем всех тех других женщин, которые, без сомнения, лежали, ожидая его по всему миру.
— А моя мать выиграла лотерею, — выпалила она.
— Вот это да! — Брикс снова остановился. — И сколько это было?
Волна смущения охватила Эмму. Слишком много, прозвучит как ложь.
— Так сколько? — повторил он.
— Шестьдесят миллионов долларов, — сказала она и поспешно прибавила, — но, конечно, мы все это не получим: нам будут выплачивать в течение двадцати лет и отнимут налоги…
— Шестьдесят миллионов! Боже ты мой — шестьдесят миллионов? Это больше, чем лотерея — это просто горшок золота! Слушай, это самая потрясающая вещь, которую я слышал! И что вы собираетесь с ними делать?
— Все, — сказала Эмма.
Он рассмеялся; он был ужасно взволнован:
— Например? Ну, так, с ходу?
— Ох, посмотреть все те места, которых не видела — а это весь мир, практически — и узнать про плавание в батискафе и езду верхом, и про лыжи и воздушные шары и… про все.
Он снова рассмеялся:
— И когда ты собираешься начать?
— Не знаю. Я осенью иду в колледж, но кое-что я могу успевать и летом…
— Да ты можешь отделаться от колледжа. Можешь начать прямо сейчас. Эмма, это будет потрясающе — я могу тебе помочь. Ты понимаешь, поучить тебя. Я увезу тебя туда, куда ты захочешь; мы объездим весь мир; мы поедем…
— Но ведь ты работаешь. А я должна идти в колледж. Моя мама хочет, чтобы я отучилась в колледже.
— Слушай, ты ведь уже взрослая…
— Это ее деньги, — сказала холодно Эмма. Брикс опомнился.
— Точно. Я увлекся. Ты лучше знаешь, ты и твоя мама; я не собираюсь вмешиваться. Но может быть, когда ты решишь, что пора, ты дашь мне знать? Мне бы хотелось в этом поучаствовать, Эмма, и я помогу чем смогу. — Он повернул ее к себе и обвил руками. Он был на четыре дюйма выше ее; как раз, подумала Эмма. — Боже, какое счастье, что ты здесь. Эмма. Эмма.
Он легко поцеловал ее, затем прижал к себе крепче и открыл ее губы своими. Пальцы Эммы оказались в его волосах — она хотела раствориться в нем. Счастье. Какая удача. Моя счастливая звезда. Моя счастливая ночь. Не прекращайся, взмолилась она, не кончайся. Я никогда не попрошу ни о чем другом; я только хочу, чтобы это длилось вечно.
— Полночь уже скоро, — сказал хрипло Брикс. — В следующий раз мы устроим это получше. Ну же, Золушка, я препровожу тебя к твоему порогу. Ты позавтракаешь со мной завтра? А ленч? А ужин?
Эмма открыла глаза. Ее немного шатало в объятиях Брикса:
— Я согласна, — сказала она. — На все это.
ГЛАВА 5
Завтрак прошел очень тихо. Эмма ничего не ела. Она хотела позавтракать с Бриксом, но Клер ей запретила, и она поэтому сидела надувшись, ссутулившись, и молча крутила кофейную чашку. Клер и Ханна вели беседу о маленьких, поросших лесом островах, мимо которых прокладывал свой путь их корабль, о разной живности на их берегах: о тупиках с изогнутыми красно-желтыми клювами, о загоревших на гладких утесах тюленях, о прибрежных птицах, которые элегантно скользили по волнам. Лес достигал полосы воды, такой густой, что казался черным под утренним солнцем.
— Свет, — задумчиво сказала Ханна. — Очень странный свет.
Клер, которая тоже выглядывала в окно, уловила своими глазами художника эффект косых лучей.
— Мы так далеко на севере, — пробормотала она. — Солнце всегда под углом. Гораздо большим, чем дома.
Она была очарована этим: лучи под крутым углом отбрасывали длинные, тонкие тени, и их ясность высвечивала мельчайшие детали земли и деревьев, зверей и потоков воды и высоких, зазубренных гор, чьи вершины были укутаны снегом. Под нависшим безоблачным небосводом расстилалась земля преувеличений, и впервые за несколько недель Клер пожалела, что у нее нет с собой альбома. Стоит купить, подумала она, и внезапно ее охватило чувство совершенного благополучия. Все было — Ц прекрасно и ново, и все просто распирало от обещаний чего-то большего, всегда и еще, потому что теперь она богата и все еще молода, у нее есть и сила, и здоровье, и красота, по крайней мере, достаточная, чтобы произвести впечатление на дочь и, кстати, на Квентина. Она чувствовала себя способной на все, ей хотелось обнять целый мир, который ждал ее, не скрывая от нее ничего, и больше никогда не будет скрывать.
Но Эмма сидела через стол от нее, и дулась, посылая тучи на светлый день Клер, а Эмма была важнее, чем все остальное. Они были почти одни в обеденной зале, так как другие пассажиры уже вышли на палубу, и Клер налила себе еще кофе и села, откинувшись, надеясь, что выглядит непринужденно и рассчитывая, что Ханна ей поможет. Она почти всегда уступала, когда Эмма становилась такой сердитой и несчастной, но на этот раз ей хотелось проявить твердость.
— Ну хорошо, малышка, — сказала она, — давай поговорим о том, что мы собираемся делать.
— Я хочу просто быть с Бриксом, — заявила Эмма. — Что в этом ужасного?
Клер покачала головой:
— Никто и не говорил, что это ужасно. Все, что я сказала — это что я хочу, чтобы ты позавтракала с нами. И еще я сказала, чтобы ты не проводила с ним все свое время?
— Но почему? — потребовала Эмма.
— Потому что ты с нами, — сказала Ханна решительно, но сердитый вздох Клер показал, что не ее время вступать, и она умолкла.
— Все слишком быстро, и все за одну неделю и в одном месте, — пояснила Клер, — когда вокруг так незнакомо. Это не… реально. — Она увидела, как официант бросает на них нетерпеливые взгляды, ожидая, когда можно будет очистить стол для ленча. — Часто мы сходимся с людьми только потому, что оказываемся отрезаны от обычной жизни и знаем, что это ненадолго. Все как бы преувеличивается и убыстряется; мы видим в людях что-то необыкновенное, особенное, что-то, чего в них возможно и нет, и наши собственные чувства, которым требуются месяцы, чтобы развиться, вдруг кажутся такими чудесными и ужасно важными, даже когда они совсем не такие.
— Откуда ты знаешь? — крикнула Эмма. — Ты никогда не была в круизах, ты ничего об этом не знаешь.
— Но я знаю, как это происходит… — начала Клер.
— Во всяком случае, — заявила Эмма, повышая голос снова, — у нас теперь незнакомая жизнь! Все изменилось, все теперь новое. Мы занимаемся тем, чего никогда раньше не делали, и ты думаешь, что все нормально, когда ты сама делаешь что-то новое, но как только я захочу этого, быть с кем-то новым, ты говоришь — «нельзя». Почему нельзя? Ты ведь с кое-кем новым, если тебе можно, то и мне тоже!
— Я не говорила, что тебе нельзя с ним видеться, — сказала Клер. — Я говорила, что не стоит так торопиться. Я и себе то же самое говорю: слишком легко увлечься чем-то, что кажется особенным, а на самом деле — ничего не значит. Эмма, пожалуйста, давай смотреть на все, что мы можем, такой чудесный мир вокруг, и делить эту радость с новыми друзьями, но и друг с другом тоже. Я прошу только быть немного сдержанней.
— Сдержанность для стариков, — сказала Эмма холодно.
— Ого, — сказала Ханна, — звучит как эпитафия. Она поглядела, как Эмма краснеет.
— Мне кажется, тебе стоит извиниться. Эмма бросила сердитый взгляд на потолок:
— Я извиняюсь. Я извиняюсь за то, что сказала, но, знаете, это уж слишком.
— Хорошо, и я помню, — сказала Ханна. Эмма поглядела на нее удивленно. — Ну, конечно, я прошла через все это, когда была в твоем возрасте, или ты думаешь, что ты единственная? Или что в этом есть нечто новое? Я сражалась со своей матерью все время, за все; я думаю, я и с дочерью бы своей стала сражаться, если бы она была жива.
Голова Эммы резко поднялась:
— Если бы она была жива? Так у тебя была дочь, которая умерла?
— Я тебе расскажу об этом когда-нибудь, но не сегодня, — сказала Ханна и встала. — Пойдемте на палубу: твоя мать права, для этого-то мы здесь.
Клер уставилась на нее:
— Ты никогда не говорила о том, что у тебя был ребенок. Ты же говорила, что не была замужем? Или все-таки была?
— Нет, этого не случилось — того, что почти разорвало мне сердце. Мы поговорим об этом в другой раз, когда я буду готова. Я извиняюсь, что встряла с этим сейчас.
Нет, нечего извиняться, подумала Клер. Ты упомянула это умышленно, чтобы отвлечь Эмму, и удержать нас от ссоры. Какая же ты умница. Интересно, сколько еще разных бомб у тебя в запасе, готовых разорваться в любое время, когда тебе покажется, что это нужно.
— Я надеюсь, что ты нам расскажешь, — сказала она Ханне. — Нам бы хотелось все о тебе знать.
— Не знаю, как насчет всего, — сказала Ханна просто. — Ну, а теперь еще одна вещь. Что насчет ужина? Клер немного подумала, но потом все же решилась. Если Ханне нравится хранить таинственность, то им придется к этому привыкнуть.
— Эмма, — сказала она, — ты планировала поужинать с Бриксом?
— И позавтракать, и ленч, и ужин, — проворчала Эмма.
— Ну что ж, я согласна: это не слишком много. Ужин — это хорошо. Квентин и я тоже ужинаем вместе; Ханна, ты к нам присоединишься?
— Нет, нет, моя дорогая, какая это будет помеха для тебя, и совсем не радость для меня. Нет, у меня тоже договоренность с Форрестом. Он изумительный молодой человек, профессор в колледже и знаток всех моих любимых поэтов; такое удивительное открытие. Всех! Мы подыщем для себя спокойный уголок. Ну, а теперь пойдем на палубу?
— Профессор колледжа, — сказала Клер, улыбаясь. — Может мне стоит и тебе посоветовать чуть успокоиться.
— Успокоиться? А, ты имеешь в виду роман. Нет, ничего похожего. Он хочет основать где-нибудь центр поэзии и мне охота про это услышать; звучит интересно. Ну, наконец, давайте посмотрим виды.
— Я могу идти теперь? — спросила Эмма, как ребенок, которого оставили в школе после уроков.
— Да, — сказала Клер. Она не сможет сражаться с Эммой все путешествие, и поэтому она только проводила ее взглядом и сказала себе, что как-нибудь все устроится.
Корабль молча скользил вдоль берега, протискиваясь в толпе островков, поросших кедром, елью и болиголовом, тишина нарушалась только криками пассажиров, оповещавших, что они увидели касатку, дельфина или лосося, прыгающего по водопаду, или долгое пике орла. Внезапно и без объяснений Эмма вернулась и провела весь день с Клер и Ханной, улыбаясь дельфинам и обсуждая тайны леса. Тяжелые облака закрыли солнце, и все натянули на себя свитера и пиджаки. Кто-то разглядел среди деревьев промелькнувшие пары восхитительных оленьих рогов; и на корабле установилась тишина, когда вышел на прогалину лось, а затем защелкали сотни камер. Равнодушные ко всему этому официанты разносили напитки и закуски, убирали пустые стаканы и возвращались с другими. День проскользнул так же легко, как и корабль через пролив, прекрасный день неисчислимых чудес.
И затем, уже вечером, Квентин постучался в дверь Клер. Он зашел и бросил взгляд на ее распущенные волосы, на жемчужные серьги и белый шелковый костюм, воротничок и манжеты которого были расшиты крошечными жемчужинами.
— Очень мило, — сказал он и подал ей руку.
— Я хочу, чтобы вы познакомились с некоторыми из моих друзей, — сказал он, когда они оказались у круглого стола с шестью обшитыми стульями. — Они будут здесь через несколько минут. Хорошо провели день?
— Да, — Клер скрыла свое разочарование; она предвкушала спокойный ужин. — Я вас не видела, вы не были на палубе? Все было так красиво.
— Мы были на палубе ниже, у моих друзей там каюта-люкс. И Брикса я придержал с собой; я думаю, недолгая разлука будет полезна для молодых людей.
Клер промолчала, подумав, всегда ли он берет дела других людей в свои собственные руки. Вот почему Эмма возвратилась, вспомнила она: не нашла Брикса или увидела его под надзором отца.
— Мы даже немного поработали, — продолжал Квентин. — Один из моих друзей адвокат «Эйгер Лэбс», и мы должны были разобрать кое-какие бумаги. А вот и они. — Он встал и похлопал по спине низкого, коренастого мужчину с русыми волосами, стриженными «ежиком», а затем нагнулся поцеловать в щеку маленькую рыжеволосую женщину рядом с мужчиной. — Лоррэн и Оззи Термен — Клер Годдар.
Пока они пожимали друг другу руки, Лоррэн подняла голову и поджала губы:
— Я вас знаю. То есть нет, я видела вашу фотографию. Где же? И читала о вас. Много. А, лотерея! Вы выиграли лотерею! Квентин, Бога ради, почему ты нам не сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58