И отвечал скучно и однообразно: «Нет, ничего, нет, не помнит, никаких фактов, вообще ничего». А потом кивал долго и сосредоточенно, соглашаясь со всем, что ему говорили. Поглядывая искоса на нее — хотя она и так чувствовала, что речь о ней.
Тут было жарко и душно, но она все же закурила, отодвигаясь подальше от него, показывая, что ей неинтересен его разговор, который и правда не слушала. И уже потушила сигарету в мерзкой стеклянной пепельнице, когда он наконец положил трубку.
Он был такой грустный, что ей даже стало его жаль. Щупленький, съежившийся, поникший, уменьшившийся — даже лицо уменьшилось, сморщившись, превратившись в печальную маску, которую кто-то смял намеренно. .
— Я вас огорчила, Андрей? — поинтересовалась участливо. — Поверьте, я так старалась вам помочь. Но я такая глупая, я ничего не помню и, наверное, не так рассказываю…
Он даже ее не опроверг — хотя должен был бы.
— Начальник звонил — задерживается он, — сообщил бесцветно. — Я вам без него тогда все скажу, ладно? Вы только правильно поймите — у нас из-за вас такие проблемы начались, того и гляди головы нам тут всем поотрывают. Ну то есть не вы виноваты — телевидение это. Им лишь бы ляпнуть что-то, а там хоть трава не расти. И газета то же самое. А с нас теперь требуют расследовать убийство — а никакого убийства, может, и не было. Вы же не видели, из машины тот второй вылез или нет? Может, это ваш водитель выйти хотел, да может, он дверь открыл, чтобы окурок выбросить — да мало ли что, — и сам ее и захлопнул. И взорвался он скорей всего сам — а раз по телевидению прозвучало насчет убийства, теперь с нас ответ требуют, потому как выходит, что скрываем преступление. А если это убийство, значит, заказное — его вообще не раскроешь. Значит, главк начальнику будет выговоры делать, а он нам — да и вообще такое может быть…
Он посмотрел на нее грустно, но что-то еще было в глазах, словно он должен был ей сказать что-то очень плохое и неприятное. Не хотел — но вынужден был.
— В общем… Вы только поймите меня правильно, Марина. Если бы не вы, был бы это несчастный случай, неосторожное обращение со взрывчатыми веществами. Нашли там что-то в машине, кусочки какого-то устройства — но ничего конкретного. Даже если этот второй, которого вы видели, из машины вылез — даже это ничего не значит. Может, погибший у него покупал взрывчатку может, наоборот, ему продавал. А потом начал копаться — ну и прямо в руках… Так что мы бы закрыли дело и все. Если бы не вы — ну, в смысле телевидение…
Она тоже опечалилась и сделалась серьезной, подыгрывая ему. Хмуря брови, но стараясь, чтобы между ними не образовалась некрасивая складка.
— Я понимаю, Андрей — о, я вас так понимаю! Это ужасно — такой приятный молодой человек, такой веселый, хорошо одетый — и вдруг его убивают посреди бела дня. Мне не хотелось создавать вам проблемы — но ведь это неправильно, когда такое происходит…
Он впился глазами в ее лицо, ища там что-то и не находя. Она еще подумала, что, может, он решил, что она издевается, и ищет на ее лице следы усмешки. Но она была искренна.
— Я вас очень прошу, Марина, — и начальство просит. — Голос прозвучал тихо и умоляюще. — Вы не говорите больше никому ничего — хорошо? Мы, естественно, со всем разберемся и вас оповестим — а вы ни с какими журналистами не встречайтесь, ладно? Еще прицепятся — и начнут вас разыскивать. Вы ведь, наверное, этим с телевидения тоже дали свой телефон — а они другим дадут, и начнется. Это и следствию мешает, и ненужное мнение формирует — окажется ведь, что несчастный случай, нехорошо же получится. А так и нам будет лучше, и вам…
Она подумала, не нахмурить ли ей брови, — но вместо этого прибегла к более сильному жесту, распахивая глаза, глядя на него с наивным удивлением.
— Вы понимаете, Марина. — Он понизил голос до шепота. — Только между нами, ладно? Тот, кто в машине взорвался, — бандит был, причем опасный, целый авторитет. Некто Никитенко Александр Васильевич, кличка Никита, главарь преступной группировки. Судимый, между прочим, — за вымогательство. По оперативной информации — это тоже между нами, конечно, — у него в бригаде человек тридцать. Для Москвы не бог весть что — но все же. Рэкет, наркотики, возможно, даже убийства заказные. Полный набор, так сказать. Мы таких отморозками называем — которые на все готовы…
Она не могла так долго держать глаза распахнутыми — выпучатся ведь, вид будет, как у больной базедовой болезнью, противоположный эффект совсем. И потому не стала демонстрировать удивление — вместо этого восприняв его слова абсолютно равнодушно. Почему нет — ну разве может эффектная женщина удерживать в голове такое количество информации, к тому же абсолютно ей не нужной?
— Он был такой приятный, — произнесла задумчиво. — Такой молодой и одет хорошо, и машина красивая. Ужасно, правда?
Он растерялся. Он, может, думал, что она испугается или начнет переспрашивать — но такого не ждал. Специально так много ей рассказывал про покойника — почему-то слишком много, куда больше, чем мог бы, — и тут такая реакция. Она это поняла по его взгляду — что среагировала не так.
— Да вы его не жалейте, — выдохнул наконец после долгого молчания. — За ним знаете сколько всего — чего таких жалеть? Вам еще повезло, что все так вышло, — представляете, познакомились бы с таким, не зная, кто он, в машину бы его сели?
Она представляла — она еще тогда себе все представила, когда он еще был жив, — и потому покивала. Сладко и мечтательно — и естественно, никакого страха.
— В общем, вам так лучше будет — если мы все сделаем тихо. — В голосе уже не было убежденности. — Понимаете, эти же, бандиты его, Никитенко, — они ведь подумают, что вы запомнили того, кого видели. Чего скрывать, у них зачастую возможностей побольше, чем у нас. Подумают так и телефон ваш найдут и адрес — да тех же телевизионщиков прижмут, они и расколются. И начнут к вам приставать — на кого был похож, опиши, нарисуй портрет, все такое. Я-то могу понять, что вы его не запомнили, — а они-то не поймут, решат, что вы специально скрываете. В общем, такое может быть… Не хочу вас пугать, Марина, — но с такими лучше дел не иметь. Им что мужчина, что девушка — понимаете?
— Да, да, конечно! — Она изобразила живейший интерес. — Значит если они мне позвонят — я тут же вам. Вы ведь меня защитите, правда? Вы же смелый, Андрей, — не стесняйтесь, пожалуйста, зачем этого стесняться? Вы мужчина, вы смелый — и мне так приятно, что вы меня защищаете. Они такие злые, с оружием, на меня кричат, требуют ответа, может быть, даже угрожают. И тут вы — и… И они убегают, вы в них стреляете, а на мне может быть даже разорвана одежда. И я вам шепчу: «О, мой спаситель…»
Больше можно было ничего не говорить — с ним что-то случилось такое, словно он был будильник на батарейках и вдруг батарейки сели. Он застыл, глядя на нее тупо, а потом кивал с каменным лицом — и когда она уходила, кажется, продолжал кивать, как этакий китайский болванчик.
Он был не в ее вкусе, но все равно было бы приятно подумать, что он кивает вот так, на самом деле представляя себе описанную ей сцену спасения — в которой была опущена лишь концовка, акт любви между спасителем и спасенной. Однако она не стала вводить себя в заблуждение — ей показалось, что он думал совсем о другом. О своей работе — и о встрече со своим начальником.
Наверное, ему все-таки не хватало воображения. Он был слишком приземленным и никак не мог от этой земли оторваться. Пока. Но она знала, что они встречаются не в последний раз, а значит, у него есть шанс развить свои способности. И ему лучше его не упускать. Потому что обретенное воображение как минимум оживит его наверняка пресную супружескую жизнь — и она будет совсем не против, если в нечастые ночи секса с женой он будет представлять в темноте, что обнимает ее, Марину.
Если ему так будет приятнее жить — то она не против…
4
— Слушай, я телевизор включу — пять минут, а? Чемпионат мира же, и так не поехал, шеф не отпустил, так хоть увидеть, что там. О'кей?
Она кивнула — ну разве она могла не согласиться с тем, что хочет мужчина? Она всегда соглашалась — это входило в ее образ. И ее не смутил тот факт, что она прекрасно знала, что ее согласие не требуется, — он и говорил-то, повернувшись к ней спиной, и, не дождавшись ее ответа, плюхнулся в кресло и нажал на пульт.
— Марин, ты открой там себе шампанское, о'кей? А мне водку принеси — все там, в пакете, в коридоре. Посуда на кухне, найдешь. Заодно в холодильнике пошуруй — в плане легкой закуски…
Шампанское было абсолютно теплым, и она засунула его в морозилку, туда же отправив и водку. И коробку с конфетами, которую он тоже купил для нее, — она не просила, но в его понимании это, видимо, был джентльменский набор, шампанское и конфеты. Она не любила ни то, ни другое — когда-то шампанское казалось ей очень порочным, греховным напитком, но она тогда не очень разбиралась в спиртном. И с огромным удовольствием пила сладкую спиртсодержащую газировку с громким названием «Ив Роше».
А потом начала кое-что понимать — ей достаточно было что-то увидеть или услышать один раз, она быстро училась. Не химии и не физике, конечно, — но вот таким вещам. И стала предпочитать сухое вино. Но когда полчаса назад, притормозив по пути из ресторана у супермаркета, он спросил, что ей купить, она пожала плечами — даже в таких мелочах она не любила просить. И он купил то, что счел нужным. И она собиралась это выпить — хотя ему было бы безразлично, если бы она отказалась.
В холодильнике царили бардак и запустение — почти как в ее собственном. Она уже бывала здесь — тоже когда его мама уезжала в отпуск — и наблюдала эту картину. Какие-то открытые и испортившиеся банки, закаменевший хлеб, вздувшиеся пакеты с кефиром, якобы таким полезным для его изношенного журналистской запаркой желудка.
Но на сей раз хоть отыскалась банка красной икры — которую вопреки обыкновению пришлось открывать самой. Его сейчас трогать было бесполезно — а ее навыков ведения хозяйства для открывания банки как раз хватило, хотя и то чуть не порезалась.
Она аккуратно вывалила икру на блюдце, извлекла из застекленной полки рюмку и бокал, на удивление чистые — то ли мама уехала совсем недавно, то ли уже какая-то девица наводила тут порядок, — и отнесла все это в комнату, ставя на журнальный столик. Он даже не обернулся — он был весь в футболе. Но ее это нисколько не задевало — он всегда был такой, даже в тот первый раз, когда она у него была. Кончил, причем в нее, даже не спросив, можно ли, — и она поспешно убежала в душ, а когда вышла, он сидел и смотрел футбол или хоккей, в общем, спорт какой-то, в котором голы забивают. И кажется, не заметил, что она вернулась, — хотя у них это было в первый раз.
Она его знала уже почти полтора года. Можно сказать, что Вика их свела — когда загорелась идеей устроить ее на хорошую работу. Она как раз после того лета, в которое познакомилась с Викой, перевелась на вечерний, но, естественно, никуда не устраивалась и в институт толком не ходила. А Вике хотелось помочь, ей хотелось быть к Марине как можно ближе, проявить в деле свои чувства, показать свою полезность — вот через какое-то время она и предложила идею с газетой.
Марина ей сама ее подала — признавшись, что если бы и хотела кем-то быть, так это актрисой, ну а в крайнем случае телеведущей или журналисткой, но такой, которая на виду. Чтобы писать о чем-нибудь типа моды или кино, чтобы светское общество посещать, вечера всякие и презентации и просмотры. Вот Вика и начала искать — и через пресс-службу банка, в котором работала, нашла телефон некоего Саши Бреннера, заведующего отделом одной из крупнейших московских газет.
Она, правда, тогда заметила Вике, что писать не умеет, не пробовала никогда и у нее скорее всего не получится — но Вика ее убедила в обратном. Это то ли такой воспитательный был момент — убеждать прекрасно знающую себя Марину в том, что у нее высочайшие способности, — то ли она сознательно вводила себя в заблуждение.
Если бы Вика предвидела, что из этого выйдет, она бы этот самый телефон разорвала и сожгла клочки, а пепел съела бы — она жутко была ревнивая. Но видимо, не предполагала, что за тип этот Бреннер, — да к тому же она совершенно не знала мужчин. И настояла, чтобы Марина позвонила, и пришлось позвонить — просто потому, что неудобно было перед так старавшейся Викой.
Причем ведь дозвонилась еще только на третий, что ли, день — . то занято, то никого нет, прямо горит человек на работе. А когда он наконец снял трубку, то долго не мог понять, от кого ему звонят. И голос у него был странный — наглый, но в то же время тихий, словно у них в газете все давали обет не нарушать тишину. Она уже позже поняла, что он в тот момент выпивал у себя в кабинете, запершись и делая вид, что в комнате никого нет, — а может, затащил очередную девицу и пользовал прямо на рабочем столе.
Он ей понравился, когда она его увидела, — вроде ничего особенного в человеке в плане внешности, но наглость и самоуверенность привлекали. Сразу понятно было, что он жуткий бабник и любитель выпить, — но наглость его окружающими воспринималась легко и с улыбкой. Она это заметила, когда они шли по редакционному коридору и он при ней и еще куче народа ущипнул какую-то блондинку за зад, бросив ей что-то вроде «когда отдашься?» — а та отмахнулась, смеясь, под понимающие улыбки тех, кто был рядом.
Но в кабинете — крошечной комнатушке, прокуренной насквозь и заваленной подшивками газет и компьютерными распечатками, — он стал очень серьезен. Какое-то время рассуждая о роли их газеты и ее значении, о том, каким должен быть журналист и что должен делать, чтобы подняться, — он все это время рассматривал ее. Она тогда сняла пальто и сидела перед ним в обтягивающих джинсах и водолазке, как всегда выгодно подчеркивая все свои достоинства. И он их, видимо, оценил — потому что вдруг прервал важную беседу, предложив продолжить ее в ресторане.
, Все кончилось в постели у него дома. Они посидели где-то, и он не умолкал ни на секунду. А потом предложил поехать к нему и продолжить вечер — хотя был день, часа три. И она согласилась, понимая, о чем идет речь, и когда приехали, практически сразу пошла в душ — хотя он не говорил комплиментов и ей по большому счету ничего от него не было нужно, что-то в нем было.
Причем совершенно непонятно что — потому что в постели он был хотя и опытен, но жутко ленив, и даже в тех редких случаях, когда был здорово возбужден, делал это бурно и активно максимум один раз. А потом уже активность должна была проявлять женщина — садиться сверху или делать ему минет. Ей иногда даже казалось, что женщины ему вообще неинтересны — устал он от них, переимев огромное количество, — а секс для него примерно то же, что еда и сон, и даже если не особо хочется, но вроде надо.
А тогда, в первый раз, все шло по классическому его сценарию. Когда только приехали, он сделал это бурно, а когда она вышла, он смотрел футбол или хоккей, а потом они снова пошли в его комнату и он усадил ее сверху. А потом заявил, что в семь возвращается с работы его мама и он бы довез ее до метро, но уже выпил. А что касается ее сотрудничества с газетой — так он ее ждет завтра в двенадцать у себя и познакомит с тем, кто ей нужен.
Естественно, пропуск на нее заказан не был, а он отсутствовал — только через час объявился. Но и вправду свел ее с редактором отдела информации — заявив ему фамильярно, что привел ценного кадра, очень профессиональную журналистку, прекрасно разбирающуюся в моде, кино и всяких светских делах. Тот, жутко занудный урод, долго выяснял, о чем она предпочитает писать, тут же сообщив, что специалисты в области кино у него есть и по светской хронике тоже, но дав ей в итоге задание.
И она честно сходила на показ какой-то московской модельерши и даже с ней побеседовала — а еще через пару дней отловленный с трудом Бреннер бесцеремонно скомкал принесенные ей листочки с беспомощным бредом и за пятнадцать минут написал за нее обе статьи прямо у себя в кабинете. После чего, естественно, снова пришлось поехать к нему.
В общем, журналистки из нее не вышло — слишком много было суеты. Дозвониться до редактора отдела и выбить из него задание, куда-то пойти и с кем-то разговаривать, потом искать Бреннера, который все за нее перепишет, и с ним переспать потом или сделать ему минет прямо в кабинете. Будь она амбициозной и полной планов — ее бы это устроило. Но она таковой не была.
А Вика была за нее счастлива — не зная, во что ей обошлись эти статьи. По поводу выхода первой целый праздник устроила. А когда Марина через три месяца решила, что с нее хватит — семь опубликованных заметок, максимум сто пятьдесят заработанных долларов, неделя на телефоне в поисках Бреннера и неизбежный секс после каждого приезда в редакцию, такой вот итог, — Вика даже обиделась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42