Жестко и долго насиловать. А пьяная девица какое-то время будет протестовать и отбиваться, а потом будет просить тебя делать это еще и еще — потому что, хотя она жутко устала, она сама хочет, чтобы ее изнасиловали. Как тебе такой план?
— Если ты действительно не устала… Я… я с удовольствием. Я ведь…
Вика сбилась, краснея, кажется, чуть не сказав что-то очень глубоко личное. И тут же вскочила, едва не сбив столик, заставив пошатнуться бокал с вином, окропившим белый пластик багровыми пятнами. Такими символичными. Так напоминающими кровь. Ее собственную кровь, которая наверняка была такой же. Которая чуть не пролилась этим вечером.
И которую ей так хотелось сохранить при себе — всю до последней капли…
15
Солнце так и не появилось еще, и кажется, на сегодня взяло отгул — позволив похозяйничать низким густым облакам и прохладному ветерку, И она чуть поеживалась — платье без рукавов, пусть и достаточно плотное, совсем не грело.
Как, впрочем, и все ее вещи — в которых было жарко, когда припекало солнце, и холодно, когда погода менялась. Но зато они были красивыми и она выбирала их сама — и вовсе не из тех соображений, из которых надо выбирать вещи. Никакой практичности, никаких размышлений о том, в какой сезон это можно носить, — главное, чтобы вещь соответствовала ее имиджу и была красивой и ей шла. Остальное значения не имело.
Тут было идти всего десять — пятнадцать минут — от «Курской» до ее дома. Пожелай она, Вика бы ее довезла, и мерзнуть бы не пришлось, и тащиться в метро — но ей надо было побыть одной, чтобы обдумать все спокойно. Потому что вчера для этого не было никакой возможности. Потому что Вика в точности исполнила ее приказ — сначала накормила и напоила, причем сильно напоила, хотя в ее состоянии ей хватило бутылки вина, чтобы ужасно опьянеть. А потом чуть ли не всю ночь вылизывала, ласкала, кусала и щипала. И успокоилась, только когда начало светать — где-то в начале пятого, значит.
Просто отключилась — но и во сне продолжала поглаживать ее и даже каким-то образом проникла пальцами туда, где все устало уже от бесконечных ласк. И она даже покосилась недоверчиво на Вику, не поверив, что та спит, — уж слишком точным было якобы случайное попадание. Но Вика спала — просто и во сне тянулась к тому, по чему так соскучилась.
А она так и не заснула. Наверное, то, что произошло вчера, не дало ей такой возможности. Даже в постели, где она давно научилась ни о чем не думать вообще, загнанные в подсознание воспоминания и мысли делали свое дело, мешая расслабиться полностью. Это было неправильно — но это была экстремальная ситуация, и не стоило себя винить.
Впрочем, следовало признать, что удовольствие она все равно получила — хотя и не такое сильное, как должна была. И от вчерашнего стресса не осталось ничего — благодаря сексу и вину. В смысле благодаря Вике. И когда та уснула, она сходила в ванную, а потом сварила себе кофе и сидела в гостиной и курила, предаваясь абсолютно несвойственному ей занятию — размышлению. Приходя к выводу, что ей надо выходить из этой игры, пока не поздно, — потому что это не ее игра. Она одна, а против нее милиция, и отморозки, и, возможно, еще и этот Савва — на которого ее заставят указать. Или просто убьют его и распустят слух, что это она его узнала. Что сделают с ней люди этого Саввы — или эти отморозки, которым она не нужна будет уже живой, — понять было несложно.
Она не любила детективы. Ни в кино, ни по телевизору, ни в книгах. Но все же смотрела их и читала волей-неволей — ведь детективная линия могла оказаться в любом фильме и в любой книге. Даже в биографии столь любимой Монро. То ли умершей — то ли убитой.
То ли случайно выпившей слишком много снотворного — то ли отравленной кем-то. Мафией, людьми президента, помощниками его брата. Так что она представляла, что такое детективный жанр, — и потому понимала, что она для всех неудобна. И если и полезна кому-то, то до поры до времени.
Правда, в детективах добро, как правило, побеждало зло — а героине обязательно приходил на помощь положительный персонаж в лице полицейского, частного сыщика или просто хорошего человека, неизменно честного, отважного и сексуального красавца. Но рядом с ней никого такого не было. Мыльников на эту роль не тянул, Виктор предпочитал оставаться в тени, длинный ей явно помогать не собирался. А рассчитывать на то, что внезапно появится кто-то, кто спасет ее, было глупо. Она даже в детстве не была наивной — и не мечтала о прекрасном принце на белом коне, в смысле о красавце на белом «мерседесе», о котором мечтали большинство одноклассниц. Так что поздновато было начинать предаваться иллюзиям.
В общем, вывод напрашивался сам собой. И она почти приняла окончательное решение — но только почти, слишком серьезно все было. И ей нужно было еще время — хоть немного. И она посидела в Викиной гостиной, а потом собралась тихо и положила на туалетный столик короткую записку: «Уехала за вещами и паспортом, вернусь к девяти. Целую. Твоя М.». И так же неслышно вышла.
Это было не слишком умно — разбуди она Вику и скажи, что ей надо домой и лучше прямо сейчас, пока еще рано и все спят, та бы вскочила без вопросов. Да даже можно было просто растолкать и шепнуть, что она ненадолго отъедет, — Вика бы ее одну не отпустила. И уже через пять минут была бы готова выйти — вопросы макияжа Вику не беспокоили. Но она оставила записку и ушла — именно из-за желания обдумать все еще раз.
И вот теперь она шла по Садовому, чувствуя, как покрываются мурашками открытые платьем руки. Вспоминая, как вчера, воспользовавшись тем, что Вика ушла в ванную, позвонила Виктору, с пьяной категоричностью заявив ему, что с нее хватит. Он ошарашен был, кажется, и спрашивал, откуда она звонит, и предлагал встретиться прямо сейчас, приехать за ней куда угодно и поговорить, — но она наотрез отказалась. Бросив ему напоследок язвительно, что, бесспорно, ценит его советы и его помощь — потому что именно следуя его советам, она оказалась в полном дерьме. И ей не верят ни бандиты, ни милиция, которую даже не убедил визит незнакомца в ее квартиру, — и все желают ей зла. А успокаивать ее не надо — она сама себя уже успокоила тем, что решила, что с нее достаточно. И бросила трубку.
Точно, он был растерян — это она, как ни странно, запомнила. Она жутко опьянела от бутылки вина, нервы, видно, сказались, и только поэтому и позвонила — и он был сначала озлоблен и звонком, и темой разговора, а потом растерян. И все пытался ее расслабить и что-то такое говорил, что не осталось в памяти, — он же великий конспиратор, так что все было завуалировано донельзя, а ей в ее состоянии нужна была конкретика. И она не слушала его и перебивала, говоря свое, а потом отключилась.
Она усмехнулась, представив, как он дергался весь остаток вчерашнего вечера и полночи. И наверняка звонил ей без конца, а никто не подходил, и он, может, подъезжал даже, смотрел на черные окна — может, даже поднимался, плюнув на привычную осторожность. Может, даже ждал ее какое-то время. А потом, наверное, сказал себе, что она просто сорвалась, а утром протрезвеет и пожалеет о звонке. И поехал домой спать, ругая себя за то, что так среагировал на ее звонок, — внушая себе, что она не сможет так поступить. Потому что она всегда его слушала и ему верила — а значит, сделает все так, как он скажет, и в этот раз.
Вот именно так он и подумал. Он всегда был слишком уверен в себе и, кажется, не сомневался в своем влиянии на нее. И в том, что его так и не высказанные пока планы относительно их совместного будущего являются своего рода крючком, с которого она никогда не соскочит. Что ж, ему предстояло узнать, что он ошибается. И очень сильно.
Она даже не заметила, как свернула с Садового в переулок, — приобретенная недавно привычка предаваться серьезным размышлениям заставляла действовать автоматически. Отнимая у нее ощущения и пейзажи, краски и запахи, звуки и даже взгляды прохожих. Которых, впрочем — звуков и взглядов, — в такой ранний час не было совсем. Только тишина и пустота вокруг.
Может быть, именно из-за того, что задумалась, она и не остановилась, когда показался наконец знакомый дворик и ее дом в глубине. Из-за этого — и еще потому, что было слишком рано. И она не ждала ничего такого и спокойно обогнула небольшой, огороженный невысоким забором квадратик с лавочками, песочницей и скрипучими качелями, проходя мимо спящих машин.
Мерзко скрипнувшая дверь подъезда распахнулась навстречу, обдавая пыльной затхлостью подземелья, негостеприимно приглашая войти. И именно в этот момент мир проснулся внезапно. И что-то оглушительно свистнуло рядом, с чмоканьем впиваясь в стену, вырывая из нее куски штукатурки. А потом еще и еще. А потом взвизгнула покрышками машина. И снова стало тихо.
Она не понимала, что это, — такого с ней раньше не случалось. И огляделась недоуменно, не видя никого и ничего, кроме странных дырок в стене слева от себя. Которых, кажется, там только что не было.
Когда через полчаса раздался звонок в дверь, она уже стояла в коридоре, готовая уходить. Она ждала этого звонка и потому распахнула дверь, не спрашивая, кто там. Немного удивившись, когда вместо ожидавшейся Вики увидела двоих в милицейской форме. И продолжая удивляться и сейчас, четыре часа спустя. Только уже не виду милиционеров — а своей собственной глупости…
— Да хватит, Марина Евгеньевна! — Хамелеон был раздражен и не считал нужным это скрывать. — Да вы мне хоть два дня еще рассказывайте всю свою историю от начала до конца — не поверю я вам. И что вас убить хотели — тоже не поверю! Хотели бы убить — убили бы! Не издалека стреляли бы, а в упор, когда вы к дому шли. Или в машину посадили и вывезли бы куда-нибудь. Или в подъезде подождали бы. А это — детский сад это, понятно вам?! Вон заступник ваш на место выезжал — со скольких метров стреляли, а, Мыльников? С пятнадцати примерно — ну хорошо, с семнадцати, с двадцати даже. Да чтоб с такого расстояния и не попасть — это кем быть надо, а?!
Она промолчала. Она столько уже всего сказала за последние четыре часа, что у нее просто не было сил. Даже играть не было сил — да вообще ни на что не было.
— Ну так они попугать хотели, может? — робко вставил Мыльников. — Они ж не первый раз уже пугают-то. Им же главное, чтобы свидетель показания изменил — а там…
— А тебя, лейтенант, не спрашивал никто! — рявкнул хамелеон, заставляя Мыльникова съежиться. — Ты записывай знай. Сказки все это — насчет пугать. То ей по телефону угрожают, то машину взрывают — ну так попугали, и хватит. Так нет — потом в квартиру врываются, угрожают, связывают и почему-то и пальцем не трогают.
А тут еще и стреляют мимо. Если б там на самом деле был кто, в машине Никитенко, — то это только серьезный человек мог быть. А серьезные люди так не делают. Они и предупреждать не будут — ну раз максимум. А вокруг свидетельницы твоей прям театр целый. Да мешала б она кому — не было бы уже свидетеля, понял, лейтенант?!
Мыльников молча закивал — часто и мелко, словно у него затряслась голова в нервном припадке.
— Короче, так, Марина Евгеньевна, — повернулся к ней хамелеон. — Вот что хотите говорите — а не верю я вам. И в то, что вы добровольно в свидетели пошли, — тоже не верю. Но это ладно — это мы потом еще обсудим. У нас к вам другие вопросы есть — куда поинтереснее. Не то звоним вам — а вас нет, а Мыльников вон заверяет, что уехали вы с перепугу. А тут вон как удачно все вышло. Кто стрелял-то, говорите? А, не знаете? Ну и ладненько. Вы потом стрелку своему спасибо от меня передайте — не то бы так и не встретились с вами. Я ж так понимаю, вы отъезжать собирались — вещички вон даже собрали. Если б не стрелок ваш, исчезли бы вы, Марина Евгеньевна, — а теперь вот беседуете тут с нами. Спасибо уж ему передайте, не забудьте — лично от меня…
Спасибо надо было говорить Вике — именно она, как выяснилось позже, вызвала милицию. Совершенно случайно выяснилось, когда Вика прилетела в отделение — и ворвалась в ту комнату, где Марина в десятый раз рассказывала то немногое, что могла рассказать о том, что произошло у подъезда, — и ждала, что ее вот-вот отпустят, у них ведь не было резона ее задерживать.
Ей даже не нужна была дальнейшая шумиха и суета, и она вовсе не собиралась звонить в газету и на телевидение — она уже приняла решение выйти из игры. И потому разыграла целый спектакль, уверяя их, что это случайность, что это точно стреляли не в нее и вообще, может быть, это была глупая шутка, может быть, какие-то трудные подростки так развлекались. И тут ворвалась Вика — бледная, перепуганная, с вытаращенными глазами.
Она никогда не видела Вику в недомашней обстановке — бар или ресторан не в счет, разумеется, — и вяло изумилась ее энергичности и напору. Потому что та с порога начала обвинительную речь в адрес милиции, которая не в состоянии защитить от преступников свидетеля страшного преступления. Причем добровольного свидетеля, по наивности поверившего в профессионализм правоохранительных органов и не сомневающегося, что его помощь оценят.
И на этом спектакль закончился. Потому что Вику чуть ли не силой вывели — а ей пришлось рассказывать всю историю. А потом ехать с ними в районное управление в тесных «Жигулях», за которыми следовал белый Викин «опель», в багажнике которого покоилась отданная Вике сумка с вещами. И снова все рассказывать — сначала какому-то дежурному, потом Мыльникову. А последние минут пятьдесят — хамелеону. Приехавшему в сопровождении какого-то мрачного мужика, пока не проронившего ни слова. Судя по всему, какого-то начальника — Мыльников только сказал ей перед тем, как они появились, что он из главка. И вот уже почти час хамелеон задавал ей вопросы, а она отвечала. Самые разные вопросы — большинство из которых он уже задавал. Как она оказалась в том месте, где взорвалась машина, почему она не ушла, с какой стороны она вошла в переулок, и все в таком роде.
Так что спасибо надо было сказать Вике. Потому что именно она вызвала милицию — жутко перепугавшись, когда Марина позвонила ей и сказала, что в нее стреляли, и попросила срочно приехать. И ведь добавила, что все уже нормально, что те уехали, что всё в порядке, — просто ей не хочется разгуливать по улицам в поисках такси, так что будет лучше, если Вика ее заберет. Но та, видно, впала в шоковое состояние — и первым делом набрала 02, а потом начала собираться. Но она, Марина, ее ни в чем не обвиняла. Она сама была виновата — забыв, что делать надо все самой. И именно из-за своей глупости она сейчас сидела здесь, вместо того чтобы отдыхать в Викиной квартире.
— Ладно, Марина Евгеньевна, давайте закончим с этим. — Хамелеон успокоился, принял нормальную окраску, но она еще не поняла, что для нее это дурной знак. — Пока закончим. А теперь вот что хотелось спросить у вас — чисто из любопытства. Тут ребята из отделения нам сообщили, что вы при них сумочку открывали — а там пачка долларов толстенная. Сколько там — не подскажете? Ну нет так нет, сами попозже узнаем. Так я вот что спросить хотел. Вы нам говорили, что не работаете нигде — так откуда деньги у вас такие? Про бабушку с наследством не надо — это проверить легко. Про то, что на улице нашли, — тоже. Так вот мне и любопытно — квартиру снимаете в центре, на «восьмерке» ездили, одеты, вижу, модно, а сами при этом не работаете. Странно, правда?
Позже, когда было время все проанализировать, она сказала себе, что вела себя как дура. Потому что слишком неожиданно все произошло — и стрельба эта, и появление милиции, и встреча с хамелеоном. Потому что больше всего хотела, чтобы ее отпустили поскорее — сначала к Вике, на несколько дней тишины и покоя, а потом в самолет. И поэтому ей даже в голову не пришло возмутиться, заявить, что это не его дело, — или нагло сказать, что поражена его способностью угадывать, поскольку и в самом деле нашла деньги на улице. Но ей слишком сильно хотелось расстаться с ними миром — и чем скорее, тем лучше.
— О, это интимный вопрос, — произнесла неуверенно, усилием воли заставляя себя улыбнуться. — У меня был очень хороший знакомый — если хотите, очень близкий знакомый. Если хотите — любовник, очень богатый. И… В наше время девушке так тяжело одной…
— А фамилию не уточните? — В голосе хамелеона не было язвительности или издевки, он так заинтересованно спрашивал. — Дело, конечно, интимное — но если уж такой близкий знакомый, что ж не сказать-то?
— О-о-о, это непросто, — протянула растерянно, продолжая улыбаться, делая улыбку все менее вымученной. Она потом уже подумала, что надо было заявить, что не обязана отвечать на такие вопросы. А тогда, желая наладить с ним нормальные отношения, решила ответить — и заодно объяснить этим ответом еще кое-что, что не давало хамелеону покоя. — Я не спрашивала у него фамилию, вы же понимаете? Мы просто встречались какое-то время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42