Вспыльчивый он — но отходчивый. Вы ж поймите — на него в главке всех собак спустили. А получилось, что из-за вас. Ведь он как говорит — ну убивают эти бандиты друг друга, так нам же лучше. А тут…
Ей хотелось спросить его, что разве имеет значение, кем был убитый, — важно, что его убили. Так с пафосом спросить — это вписывалось в ее образ. Но она не стала. Ее больше интересовало другое.
— Скажите, Андрей, — а если он позвонит мне еще? А если он… если он придет?
— Позвонит — вы запишите и мне тут же, я в момент примчусь! — выпалил гордо Мыльников. — А приходить-то ему зачем? Он же думает, что вас напугал, так зачем ему приходить? А вы посидите тихо, может, съедете куда на время. Только телефончик оставьте, ладно? У нас же с вами работы теперь! Уточнять все заново надо, может даже, следственный эксперимент провести. Ну чтоб вы на месте все показали — кто и где был и все такое. И фоторобот составим. Мы с вами теперь часто встречаться будем. А хотите — я вам домашний оставлю, на всякий случай? Вы только, если звонить будете, скажите, что это по работе. Ладно?
Он явно хотел ей помочь. Хотел показать, что он на ее стороне, — но одновременно боялся жены. Это было так смешно — этот контраст между его показной смелостью и вполне реальной боязнью. Но она просто покивала с благодарностью.
— Спасибо, спасибо, Андрей, — я вам так признательна. Так приятно, когда знаешь, что тебя всегда защитят. Для одинокой девушки это так важно — иметь рядом сильного, смелого мужчину, на которого можно положиться…
Наверное, Мыльников неправильно расслышал слово «положиться», чуть покраснев и заторопившись вдруг.
— Ладно, пора мне, Марина, — надо начальству доложить срочно. Да и искать того, кто машину сжег, — по горячим, так сказать, следам. Вот его найдем — а там он и выведет, может, на того, кто вам звонил…
Интонация опускалась постепенно, в конце предложения замерев у самой земли, — так что даже ей стало ясно, что того, кто сжег ее машину, никогда не найдут. И Мыльников это понимал — и маска отважного храбреца, не раз сползавшая за время их беседы, никак не желавшая удерживаться на совершенно неподходящем ей лице, на этот раз упала окончательно, словно резинка лопнула.
— Пойду я, Марина, — кассетку мне отдайте, и я пойду. — Мыльникову было, кажется, неуютно. — А вы, если что, — сразу мне. Не дай Бог, конечно, — да и не должно ничего такого быть-то. Но если что — вы сразу, в любое время. И не дай Бог газета что пронюхает — ну насчет машины. Вы им ни слова, ладно?
Она кивнула. Она и не собиралась ограничиваться одним словом — у нее была заготовлена целая куча слов. И для телевидения, куда собиралась позвонить первым делом, не сомневаясь, что они заинтересуются с ходу, тем более что им есть что снять, — и для газеты. А к тому же кроме своих слов у нее были для них и чужие — на оригинале пленки с автоответчика, с которой она вскоре после звонка сделала копию для милиции.
Сложно так, но сделала — включив проигрыш на автоответчике и запись на поднесенном вплотную магнитофоне. И хотя качество получилось не очень, она гордилась собой — тем, что сумела сделать копию и вообще догадалась ее сделать, без чьего-либо совета. Ну то есть совет был — но дан был не сегодня, а она, все всегда забывавшая, его запомнила.
— О, разумеется…
Она приветливо улыбнулась на прощание Мыльникову, автоматически произнеся что-то кокетливое и закрывая за ним дверь. Она хорошо к нему относилась и не желала ему ничего плохого, но ему ни к чему было знать о ее планах — тем более что он сразу передал бы все своему начальнику. Тем более что он сознательно врал ей — насчет того, что они ее защитят, — и потому она легко врала ему.
А к тому же в этой игре — которая казалась все опаснее и опаснее — каждый был сам за себя. И потому выполнять его просьбы и следовать его советам она не собиралась.
Хотя что скрывать, одному из них ей очень хотелось последовать. Плюнуть на все и уехать куда-нибудь, и сидеть, и не высовываться. Но она знала, что это невозможно. Потому что она уже слишком ввязалась в эту игру — и теперь играть ее надо было до конца. И ни в коем случае не допускать мысли о том, что этот конец может оказаться не таким, на который она рассчитывала. Что в силу природной глупости и наивности было не так уж и сложно.
Пока…
9
— За Санька, братва! За простого пацана с Урала! За пацана, который за свой тридцатник и малолетку хавал, и зону топтал, и черных из города нашего гнал, а потом всю Москву на уши ставил! Которого и принимали, и запирали, и стреляли, и резали, а он один хер напрямую пер — и ни воров, ни мусоров ни в х…й не ставил! А ту падлу, что его… — найдем падлу, верно, братва? Чтоб Санек там лежал себе спокойно, найдем — бля буду, найдем! За Санька, пацаны!
Голос говорившего — невысокого, широкоплечего, коротко стриженного парня с грубым лицом, словно вытесанным из гранита пьяным подмастерьем, — то взлетал, то падал, то креп, то слабел. Он такой жуткий был на вид, типичный бандит, какими их рисуют, — и она удивилась, увидев слезы, выступившие на его глазах после не слишком связной речи, долгой не из-за большого количества слов, но из-за продолжительности пауз. Она бы, может, и не заметила этих слез — но он так громко хлюпнул в конце и перекосился, что не заметить было нельзя. И удивление при виде этих чувств у нее было почему-то неприятное — и она чуть поежилась.
— Ты пей, слышь — че не пьешь? — подтолкнул ее тот, кто сидел слева. — Че, не слышала, че говорили? Че, глухая, в натуре?
Он так нормально себя вел до этого — ну не как тот, кто сидел справа, тот был с ней приветливее, чем все остальные, а этот просто нейтральным был, — а тут вдруг посмотрел на нее зло, с искаженным гримасой лицом. Кокетничать с ним или объяснять, что она не пьет водку, или говорить, что она уже достаточно выпила под эти однообразные, до зубной боли похожие один на другой тосты, было бесполезно — и она поднесла ко рту рюмку с мерзко пахнущей жидкостью. Делая маленький глоток и стараясь не морщиться.
— Э, ты потише водяру-то жри! — одернул второй, сидевший слева. — Ты сюда че пришла-то — водяру жрать или делом заниматься?
Она широко распахнула глаза — ей и в самом деле было обидно, она вовсе не просилась сюда, и ей не нравилось здесь, и пить эту поганую водку она не хотела. И вообще она хотела уйти. И не ее вина, что ее не отпускали.
— Ты че на меня пялишься — ты на других пялься! — зло продолжил он, явно раздосадованный, что пока она не оправдала его надежд. Она догадалась уже, что это по его инициативе она здесь — и инициатива эта нравится далеко не всем. И потому, что она единственный чужой человек в этой все теснеющей по мере приближения вечера компании, — и потому, что поди пойми, кто она такая, может, от ментов, как кто-то уже заметил. Так что этому важно было, чтобы оправдалась его инициатива, дала результат, — но уже можно было догадаться, что она тут сидит зря, и он, может, еще и не догадывался, но предчувствия у него были, вот он и злился. — И водяры жри поменьше — еще люди подъезжать будут. Тебя сюда чего привезли — чтоб ту падлу узнала, которую видела. Вот сиди и узнавай. Не узнаешь — тебя потом мать родная не узнает. Усекла?
Он скривился — судя по всему показывая, что это шутка. И наверное, на его взгляд, даже удачная. Но она эту точку зрения разделить не могла. Никак не могла…
…Она знала, что обязательно встретится с этими — такое просто обязано было произойти. И она была к этому готова — чисто теоретически по крайней мере. Но это все не происходило и не происходило — и когда наконец произошло, то произошло совершенно неожиданно, когда она этого совсем не ждала. И застало ее врасплох. Тем более что ей совсем по-другому описывали то, что произойдет, — уверяя, что все будет именно так, как ей говорят. А все оказалось совсем иначе.
Она не сразу поняла, кто это, — и это было неудивительно. Столько всего произошло вчера, когда ей звонил с угрозами какой-то тип, а потом выяснилось, что сожгли ее машину, а потом она общалась с милицией, да еще и с Мыльниковым. А потом позировала рядом со сгоревшей «восьмеркой» перед телекамерой, а еще позже и перед фотообъективом — а вечером смотрела телепередачу со своим участием и любовалась собой, пусть сюжет был не таким уж длинным. .
А сегодня она встала рано и вышла за газетой — прочитав прямо у киоска обещанную маленькую заметку о случившемся, за которой в завтрашнем выпуске должна была последовать большая статья с ее снимками. И она прочитала ее и пошла домой, думая, что надо позвонить в редакцию, чтобы уточнить насчет завтрашнего материала. И на телевидение еще позвонить — они ей обещали и прошлую, и нынешнюю программу перегнать на видеокассету — ей хотелось иметь такую в личном пользовании, чтобы любоваться собой, когда будет желание. Тем более что оно у нее всегда было.
Она так и планировала провести день — у телефона. Ну полдня минимум. Она ждала, что вот-вот позвонит Вика, которая должна была уже все прочитать и жутко за нее испугаться и сказать себе, что вот она обидела Марину, а с ней такое происходит, такое может случиться, и надо вмешаться, пока не поздно, выпросить прощение, и навязать свою помощь, и ни в коем случае не высказывать ничего вроде «я тебе говорила, что так и будет». Ей не нужна была Викина помощь — по крайней мере пока так казалось, — но узнать впечатление человека со стороны было интересно.
Да и Виктор должен был объявиться — хотя он и предупреждал, что будет ей звонить как можно реже, все же мог бы узнать, чем закончился вчерашний день, мог бы поддержать ее морально. И от Мыльникова вполне можно было ждать звонка — особенно после прозвучавших в передаче слов, что и милиция, и скрывшийся с места преступления убийца давят на свидетельницу, чтобы заставить ее отказаться от своих показаний.
Впрочем, Мыльников мог подумать, что ее нет дома. Он так настойчиво советовал ей вчера уехать куда-нибудь на время, что, кажется, не сомневался, что она так и сделает. Даже перезвонил ей потом, через пару часов после того, как от нее ушел. Ее не было в квартире, она вышла к останкам машины, телевидение как раз подъехало, — а когда вернулась, услышала наговоренное им на автоответчик. «Уезжайте на время, Марина, — и вам так спокойней, и нам. Я тут с начальством переговорил — оно тоже считает, что так лучше всего. Сами понимаете, мы ведь к вам охрану приставить не можем, — а так пересидите неделю-две и на квартиру свою вернетесь, к тому времени все уже нормально будет».
Ей почему-то показалось, что уж слишком настойчив этот совет. Ей его прямо-таки навязывают. Словно им — точнее, хамелеону — очень надо, чтобы она уехала. И хотя у нее с логикой всегда было не очень, она подумала, что так и есть — он потом всегда сможет сказать, что свидетель пропал, вот они и закрыли дело. Им ведь главное закрыть. А сейчас, когда она сидела в ресторане, ей казалось, что и для нее так было бы лучше, — только вот для этого уже было поздновато.
И оставалось только утешаться тем, что теперь хамелеону точно не удастся сделать то, чего он так хотел. Потому что уже была заметка и телепередача, а завтра должно было выйти такое… Она вчера с этим Сергеем из газеты минут сорок разговаривала — рассказав ему, как с ней в милиции беседовали, задавая бессмысленные вопросы, явно пытаясь подловить на чем-то, как пугали бандитами и статьей за лжесвидетельство. И отдала копию кассеты с записью того, что наговорил тот, кто ей звонил.
И он пообещал суперматериал сделать — посвященный целиком и полностью ей, красивой молодой женщине, ужаснувшейся впервые увиденной смерти и решившей, что у нее есть долг перед незнакомым ей покойником. И сказал, что снимок будет огромный — она рядом с «восьмеркой». О которой она не жалеет — потому что увиденное было страшнее, и она бы вспоминала о нем всю жизнь, если бы не сделала того, что сделала.
Ему так собственные слова понравились, что он прям затрясся. «Вот так и напишу — вкусно, да?» И она кивнула с деланным восхищением. Она так прочно вошла в роль, что ее даже от всегда ненавистного пафоса не мутило. И она не улыбнулась ни разу, слушая выспренние бредни — забыв о том, что она на самом деле абсолютно бездушна и главная ее забота — это она сама. Главная и единственная — так уж вышло.
Судя по его словам, там действительно нечто супер должно было выйти. По накалу страстей и эмоций — почище любого «Титаника», так он сказал. «Титаник» она не смотрела, естественно, — слезные мелодрамы были ей ненавистны, в них ничего не было от реальности. Но его фраза прозвучала многообещающе.
Вот об этом она и думала, когда шла домой. Поэтому и не заметила этого типа — то есть не сразу заметила. Потому что уж слишком непривычно это было — идти по улице в такую рань, да еще и думать.
Вообще вся ее жизнь из-за этой чертовой истории изменилась. Она, как правило, ложилась поздно, и вставала не раньше одиннадцати, и дни проводила бездумно, красясь, одеваясь, гуляя по магазинам и бутикам, встречаясь с кем-нибудь, слушая музыку, листая яркие журналы, не вчитываясь особенно в текст. А тут все время мысли были в голове. И даже когда гуляла, не глядела по сторонам как обычно, не улыбалась про себя, представляя, как смотрится со стороны и какое впечатление производит на окружающих, не отмечала взглядом засмотревшихся на нее мужчин, не предвкушала приятный вечер и, возможно, не менее приятную ночь с кем-нибудь из них.
Нет, теперь она постоянно думала. В основном, конечно, о приятном. О том, как фантастически смотрится ее фото в газете, и как классно она выглядела на экране, и что лучше бы надеть в следующий раз перед съемкой — а она не сомневалась, что съемки еще будут обязательно, — и какую фотографию отдать в газету для следующей статьи и в другие газеты, которые ею наверняка уже заинтересовались, просто как найти ее, не знают. Но и не совсем приятные мысли тоже, увы, проскальзывали. И все вместе напрочь забивали ее не привыкшую думать голову.
Так что она не заметила этого типа — и чуть не врезалась в него. Хотя он-то наверняка давно ее заметил.
Как только она появилась в поле его зрения. И стоял у ее подъезда и смотрел, как она приближается, определяя, она это или нет.
— Ну ты даешь — людей-то сшибать! — Парень, на которого она подняла глаза — высокий, худой, в черном костюме с черной рубашкой и узких темных очках, — ухмылялся. — Не, я не против — классная девчонка, врезайся сколько хошь, мне по кайфу. А кого другого верняк бы сшибла — только так, на раз-два-три.
— О, простите. — Она сняла очки, улыбаясь ему в ответ, изображая смущение. — Одинокой девушке так непросто живется, у нее столько мыслей…
Она чисто по привычке с ним кокетничала — так сказать, стереотип поведения. Правда, одет он был неплохо, в Версаче, судя по пуговицам, и стоял около большого черного джипа — но все равно был не в ее вкусе. Слишком худой, слишком высокий. И слишком молодой вдобавок — этот минус для нее был важнее всех остальных. Но привычка — великое дело, и потому она не торопилась огибать его, загораживающего ей дорогу к подъезду. Выдавая выверенный временем и опытом набор слов про одинокую девушку, которой нелегко, — немногочисленных слов, но вполне достаточных для того, чтобы дать собеседнику всю необходимую информацию, получив и переварив которую он мог сделать при желании первый шаг. Но этот шагнул совсем не туда.
— Слушай, это не тебя по телевизору показывали — ну что ты взрыв видела? Не, точно ты — один в один. Угадал?
— О, это так приятно, когда тебя узнают… Парень осклабился, вдруг хватая ее за локоть, подталкивая к джипу.
— Но…
— Поехали прокатимся — за жизнь поговорим, покушаем… — Он оглянулся быстро по сторонам, словно ему важно было убедиться, что дворик перед домом по-прежнему пуст. — Ну и вообще…
— О, мне очень приятно, конечно… — Она и вправду оценила, что он обратил на нее внимание, — она это всегда оценивала, хотя таких было много, и большинство обративших на нее внимание ее не интересовали. — Но я не могу сейчас. Мне так жаль, но я очень занята и… Оставьте мне свой телефон — я позвоню обязательно…
Задняя дверь джипа приоткрылась — кто-то изнутри это сделал, — и этот снова подтолкнул ее к машине. Он сильно ее держал, она бы все равно не вырвалась — да она и не вырывалась, она не сомневалась, что он оказался здесь случайно. И слишком плохо воспитан, нагл и самоуверен — и потому выражает свою симпатию и желание столь бесцеремонным способом. И еще она не сомневалась, что легко от него отделается — вот-вот, через секунду буквально, — она умела обращаться с такими.
— Поймите — мне очень приятно, и я рада буду встретиться с таким привлекательным мужчиной, но не сейчас. У меня дела, срочные. И я неподобающе одета, и вообще…
Это было вранье — она не могла выйти на улицу плохо накрашенной. Даже если речь шла о раннем вставании, десятиминутной прогулке за газетой и возвращении домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Ей хотелось спросить его, что разве имеет значение, кем был убитый, — важно, что его убили. Так с пафосом спросить — это вписывалось в ее образ. Но она не стала. Ее больше интересовало другое.
— Скажите, Андрей, — а если он позвонит мне еще? А если он… если он придет?
— Позвонит — вы запишите и мне тут же, я в момент примчусь! — выпалил гордо Мыльников. — А приходить-то ему зачем? Он же думает, что вас напугал, так зачем ему приходить? А вы посидите тихо, может, съедете куда на время. Только телефончик оставьте, ладно? У нас же с вами работы теперь! Уточнять все заново надо, может даже, следственный эксперимент провести. Ну чтоб вы на месте все показали — кто и где был и все такое. И фоторобот составим. Мы с вами теперь часто встречаться будем. А хотите — я вам домашний оставлю, на всякий случай? Вы только, если звонить будете, скажите, что это по работе. Ладно?
Он явно хотел ей помочь. Хотел показать, что он на ее стороне, — но одновременно боялся жены. Это было так смешно — этот контраст между его показной смелостью и вполне реальной боязнью. Но она просто покивала с благодарностью.
— Спасибо, спасибо, Андрей, — я вам так признательна. Так приятно, когда знаешь, что тебя всегда защитят. Для одинокой девушки это так важно — иметь рядом сильного, смелого мужчину, на которого можно положиться…
Наверное, Мыльников неправильно расслышал слово «положиться», чуть покраснев и заторопившись вдруг.
— Ладно, пора мне, Марина, — надо начальству доложить срочно. Да и искать того, кто машину сжег, — по горячим, так сказать, следам. Вот его найдем — а там он и выведет, может, на того, кто вам звонил…
Интонация опускалась постепенно, в конце предложения замерев у самой земли, — так что даже ей стало ясно, что того, кто сжег ее машину, никогда не найдут. И Мыльников это понимал — и маска отважного храбреца, не раз сползавшая за время их беседы, никак не желавшая удерживаться на совершенно неподходящем ей лице, на этот раз упала окончательно, словно резинка лопнула.
— Пойду я, Марина, — кассетку мне отдайте, и я пойду. — Мыльникову было, кажется, неуютно. — А вы, если что, — сразу мне. Не дай Бог, конечно, — да и не должно ничего такого быть-то. Но если что — вы сразу, в любое время. И не дай Бог газета что пронюхает — ну насчет машины. Вы им ни слова, ладно?
Она кивнула. Она и не собиралась ограничиваться одним словом — у нее была заготовлена целая куча слов. И для телевидения, куда собиралась позвонить первым делом, не сомневаясь, что они заинтересуются с ходу, тем более что им есть что снять, — и для газеты. А к тому же кроме своих слов у нее были для них и чужие — на оригинале пленки с автоответчика, с которой она вскоре после звонка сделала копию для милиции.
Сложно так, но сделала — включив проигрыш на автоответчике и запись на поднесенном вплотную магнитофоне. И хотя качество получилось не очень, она гордилась собой — тем, что сумела сделать копию и вообще догадалась ее сделать, без чьего-либо совета. Ну то есть совет был — но дан был не сегодня, а она, все всегда забывавшая, его запомнила.
— О, разумеется…
Она приветливо улыбнулась на прощание Мыльникову, автоматически произнеся что-то кокетливое и закрывая за ним дверь. Она хорошо к нему относилась и не желала ему ничего плохого, но ему ни к чему было знать о ее планах — тем более что он сразу передал бы все своему начальнику. Тем более что он сознательно врал ей — насчет того, что они ее защитят, — и потому она легко врала ему.
А к тому же в этой игре — которая казалась все опаснее и опаснее — каждый был сам за себя. И потому выполнять его просьбы и следовать его советам она не собиралась.
Хотя что скрывать, одному из них ей очень хотелось последовать. Плюнуть на все и уехать куда-нибудь, и сидеть, и не высовываться. Но она знала, что это невозможно. Потому что она уже слишком ввязалась в эту игру — и теперь играть ее надо было до конца. И ни в коем случае не допускать мысли о том, что этот конец может оказаться не таким, на который она рассчитывала. Что в силу природной глупости и наивности было не так уж и сложно.
Пока…
9
— За Санька, братва! За простого пацана с Урала! За пацана, который за свой тридцатник и малолетку хавал, и зону топтал, и черных из города нашего гнал, а потом всю Москву на уши ставил! Которого и принимали, и запирали, и стреляли, и резали, а он один хер напрямую пер — и ни воров, ни мусоров ни в х…й не ставил! А ту падлу, что его… — найдем падлу, верно, братва? Чтоб Санек там лежал себе спокойно, найдем — бля буду, найдем! За Санька, пацаны!
Голос говорившего — невысокого, широкоплечего, коротко стриженного парня с грубым лицом, словно вытесанным из гранита пьяным подмастерьем, — то взлетал, то падал, то креп, то слабел. Он такой жуткий был на вид, типичный бандит, какими их рисуют, — и она удивилась, увидев слезы, выступившие на его глазах после не слишком связной речи, долгой не из-за большого количества слов, но из-за продолжительности пауз. Она бы, может, и не заметила этих слез — но он так громко хлюпнул в конце и перекосился, что не заметить было нельзя. И удивление при виде этих чувств у нее было почему-то неприятное — и она чуть поежилась.
— Ты пей, слышь — че не пьешь? — подтолкнул ее тот, кто сидел слева. — Че, не слышала, че говорили? Че, глухая, в натуре?
Он так нормально себя вел до этого — ну не как тот, кто сидел справа, тот был с ней приветливее, чем все остальные, а этот просто нейтральным был, — а тут вдруг посмотрел на нее зло, с искаженным гримасой лицом. Кокетничать с ним или объяснять, что она не пьет водку, или говорить, что она уже достаточно выпила под эти однообразные, до зубной боли похожие один на другой тосты, было бесполезно — и она поднесла ко рту рюмку с мерзко пахнущей жидкостью. Делая маленький глоток и стараясь не морщиться.
— Э, ты потише водяру-то жри! — одернул второй, сидевший слева. — Ты сюда че пришла-то — водяру жрать или делом заниматься?
Она широко распахнула глаза — ей и в самом деле было обидно, она вовсе не просилась сюда, и ей не нравилось здесь, и пить эту поганую водку она не хотела. И вообще она хотела уйти. И не ее вина, что ее не отпускали.
— Ты че на меня пялишься — ты на других пялься! — зло продолжил он, явно раздосадованный, что пока она не оправдала его надежд. Она догадалась уже, что это по его инициативе она здесь — и инициатива эта нравится далеко не всем. И потому, что она единственный чужой человек в этой все теснеющей по мере приближения вечера компании, — и потому, что поди пойми, кто она такая, может, от ментов, как кто-то уже заметил. Так что этому важно было, чтобы оправдалась его инициатива, дала результат, — но уже можно было догадаться, что она тут сидит зря, и он, может, еще и не догадывался, но предчувствия у него были, вот он и злился. — И водяры жри поменьше — еще люди подъезжать будут. Тебя сюда чего привезли — чтоб ту падлу узнала, которую видела. Вот сиди и узнавай. Не узнаешь — тебя потом мать родная не узнает. Усекла?
Он скривился — судя по всему показывая, что это шутка. И наверное, на его взгляд, даже удачная. Но она эту точку зрения разделить не могла. Никак не могла…
…Она знала, что обязательно встретится с этими — такое просто обязано было произойти. И она была к этому готова — чисто теоретически по крайней мере. Но это все не происходило и не происходило — и когда наконец произошло, то произошло совершенно неожиданно, когда она этого совсем не ждала. И застало ее врасплох. Тем более что ей совсем по-другому описывали то, что произойдет, — уверяя, что все будет именно так, как ей говорят. А все оказалось совсем иначе.
Она не сразу поняла, кто это, — и это было неудивительно. Столько всего произошло вчера, когда ей звонил с угрозами какой-то тип, а потом выяснилось, что сожгли ее машину, а потом она общалась с милицией, да еще и с Мыльниковым. А потом позировала рядом со сгоревшей «восьмеркой» перед телекамерой, а еще позже и перед фотообъективом — а вечером смотрела телепередачу со своим участием и любовалась собой, пусть сюжет был не таким уж длинным. .
А сегодня она встала рано и вышла за газетой — прочитав прямо у киоска обещанную маленькую заметку о случившемся, за которой в завтрашнем выпуске должна была последовать большая статья с ее снимками. И она прочитала ее и пошла домой, думая, что надо позвонить в редакцию, чтобы уточнить насчет завтрашнего материала. И на телевидение еще позвонить — они ей обещали и прошлую, и нынешнюю программу перегнать на видеокассету — ей хотелось иметь такую в личном пользовании, чтобы любоваться собой, когда будет желание. Тем более что оно у нее всегда было.
Она так и планировала провести день — у телефона. Ну полдня минимум. Она ждала, что вот-вот позвонит Вика, которая должна была уже все прочитать и жутко за нее испугаться и сказать себе, что вот она обидела Марину, а с ней такое происходит, такое может случиться, и надо вмешаться, пока не поздно, выпросить прощение, и навязать свою помощь, и ни в коем случае не высказывать ничего вроде «я тебе говорила, что так и будет». Ей не нужна была Викина помощь — по крайней мере пока так казалось, — но узнать впечатление человека со стороны было интересно.
Да и Виктор должен был объявиться — хотя он и предупреждал, что будет ей звонить как можно реже, все же мог бы узнать, чем закончился вчерашний день, мог бы поддержать ее морально. И от Мыльникова вполне можно было ждать звонка — особенно после прозвучавших в передаче слов, что и милиция, и скрывшийся с места преступления убийца давят на свидетельницу, чтобы заставить ее отказаться от своих показаний.
Впрочем, Мыльников мог подумать, что ее нет дома. Он так настойчиво советовал ей вчера уехать куда-нибудь на время, что, кажется, не сомневался, что она так и сделает. Даже перезвонил ей потом, через пару часов после того, как от нее ушел. Ее не было в квартире, она вышла к останкам машины, телевидение как раз подъехало, — а когда вернулась, услышала наговоренное им на автоответчик. «Уезжайте на время, Марина, — и вам так спокойней, и нам. Я тут с начальством переговорил — оно тоже считает, что так лучше всего. Сами понимаете, мы ведь к вам охрану приставить не можем, — а так пересидите неделю-две и на квартиру свою вернетесь, к тому времени все уже нормально будет».
Ей почему-то показалось, что уж слишком настойчив этот совет. Ей его прямо-таки навязывают. Словно им — точнее, хамелеону — очень надо, чтобы она уехала. И хотя у нее с логикой всегда было не очень, она подумала, что так и есть — он потом всегда сможет сказать, что свидетель пропал, вот они и закрыли дело. Им ведь главное закрыть. А сейчас, когда она сидела в ресторане, ей казалось, что и для нее так было бы лучше, — только вот для этого уже было поздновато.
И оставалось только утешаться тем, что теперь хамелеону точно не удастся сделать то, чего он так хотел. Потому что уже была заметка и телепередача, а завтра должно было выйти такое… Она вчера с этим Сергеем из газеты минут сорок разговаривала — рассказав ему, как с ней в милиции беседовали, задавая бессмысленные вопросы, явно пытаясь подловить на чем-то, как пугали бандитами и статьей за лжесвидетельство. И отдала копию кассеты с записью того, что наговорил тот, кто ей звонил.
И он пообещал суперматериал сделать — посвященный целиком и полностью ей, красивой молодой женщине, ужаснувшейся впервые увиденной смерти и решившей, что у нее есть долг перед незнакомым ей покойником. И сказал, что снимок будет огромный — она рядом с «восьмеркой». О которой она не жалеет — потому что увиденное было страшнее, и она бы вспоминала о нем всю жизнь, если бы не сделала того, что сделала.
Ему так собственные слова понравились, что он прям затрясся. «Вот так и напишу — вкусно, да?» И она кивнула с деланным восхищением. Она так прочно вошла в роль, что ее даже от всегда ненавистного пафоса не мутило. И она не улыбнулась ни разу, слушая выспренние бредни — забыв о том, что она на самом деле абсолютно бездушна и главная ее забота — это она сама. Главная и единственная — так уж вышло.
Судя по его словам, там действительно нечто супер должно было выйти. По накалу страстей и эмоций — почище любого «Титаника», так он сказал. «Титаник» она не смотрела, естественно, — слезные мелодрамы были ей ненавистны, в них ничего не было от реальности. Но его фраза прозвучала многообещающе.
Вот об этом она и думала, когда шла домой. Поэтому и не заметила этого типа — то есть не сразу заметила. Потому что уж слишком непривычно это было — идти по улице в такую рань, да еще и думать.
Вообще вся ее жизнь из-за этой чертовой истории изменилась. Она, как правило, ложилась поздно, и вставала не раньше одиннадцати, и дни проводила бездумно, красясь, одеваясь, гуляя по магазинам и бутикам, встречаясь с кем-нибудь, слушая музыку, листая яркие журналы, не вчитываясь особенно в текст. А тут все время мысли были в голове. И даже когда гуляла, не глядела по сторонам как обычно, не улыбалась про себя, представляя, как смотрится со стороны и какое впечатление производит на окружающих, не отмечала взглядом засмотревшихся на нее мужчин, не предвкушала приятный вечер и, возможно, не менее приятную ночь с кем-нибудь из них.
Нет, теперь она постоянно думала. В основном, конечно, о приятном. О том, как фантастически смотрится ее фото в газете, и как классно она выглядела на экране, и что лучше бы надеть в следующий раз перед съемкой — а она не сомневалась, что съемки еще будут обязательно, — и какую фотографию отдать в газету для следующей статьи и в другие газеты, которые ею наверняка уже заинтересовались, просто как найти ее, не знают. Но и не совсем приятные мысли тоже, увы, проскальзывали. И все вместе напрочь забивали ее не привыкшую думать голову.
Так что она не заметила этого типа — и чуть не врезалась в него. Хотя он-то наверняка давно ее заметил.
Как только она появилась в поле его зрения. И стоял у ее подъезда и смотрел, как она приближается, определяя, она это или нет.
— Ну ты даешь — людей-то сшибать! — Парень, на которого она подняла глаза — высокий, худой, в черном костюме с черной рубашкой и узких темных очках, — ухмылялся. — Не, я не против — классная девчонка, врезайся сколько хошь, мне по кайфу. А кого другого верняк бы сшибла — только так, на раз-два-три.
— О, простите. — Она сняла очки, улыбаясь ему в ответ, изображая смущение. — Одинокой девушке так непросто живется, у нее столько мыслей…
Она чисто по привычке с ним кокетничала — так сказать, стереотип поведения. Правда, одет он был неплохо, в Версаче, судя по пуговицам, и стоял около большого черного джипа — но все равно был не в ее вкусе. Слишком худой, слишком высокий. И слишком молодой вдобавок — этот минус для нее был важнее всех остальных. Но привычка — великое дело, и потому она не торопилась огибать его, загораживающего ей дорогу к подъезду. Выдавая выверенный временем и опытом набор слов про одинокую девушку, которой нелегко, — немногочисленных слов, но вполне достаточных для того, чтобы дать собеседнику всю необходимую информацию, получив и переварив которую он мог сделать при желании первый шаг. Но этот шагнул совсем не туда.
— Слушай, это не тебя по телевизору показывали — ну что ты взрыв видела? Не, точно ты — один в один. Угадал?
— О, это так приятно, когда тебя узнают… Парень осклабился, вдруг хватая ее за локоть, подталкивая к джипу.
— Но…
— Поехали прокатимся — за жизнь поговорим, покушаем… — Он оглянулся быстро по сторонам, словно ему важно было убедиться, что дворик перед домом по-прежнему пуст. — Ну и вообще…
— О, мне очень приятно, конечно… — Она и вправду оценила, что он обратил на нее внимание, — она это всегда оценивала, хотя таких было много, и большинство обративших на нее внимание ее не интересовали. — Но я не могу сейчас. Мне так жаль, но я очень занята и… Оставьте мне свой телефон — я позвоню обязательно…
Задняя дверь джипа приоткрылась — кто-то изнутри это сделал, — и этот снова подтолкнул ее к машине. Он сильно ее держал, она бы все равно не вырвалась — да она и не вырывалась, она не сомневалась, что он оказался здесь случайно. И слишком плохо воспитан, нагл и самоуверен — и потому выражает свою симпатию и желание столь бесцеремонным способом. И еще она не сомневалась, что легко от него отделается — вот-вот, через секунду буквально, — она умела обращаться с такими.
— Поймите — мне очень приятно, и я рада буду встретиться с таким привлекательным мужчиной, но не сейчас. У меня дела, срочные. И я неподобающе одета, и вообще…
Это было вранье — она не могла выйти на улицу плохо накрашенной. Даже если речь шла о раннем вставании, десятиминутной прогулке за газетой и возвращении домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42