Потому что был в курсе, что там покажут, — потому что сам, наверное, сделал так, чтобы там все показали. И сказали то, что ему нужно.
Не покажи там длинного с маленьким, она бы подумала, что это и вправду каменнолицый отомстил за своего босса. Но теперь… Теперь ей сложно было не понять. И он, разумеется, понимал, что она поймет, — хотя и верил в ее глупость и наивность. Но скорее всего хотел, чтобы она не поняла — и никогда никому ничего не сказала, даже если будут очень настойчиво спрашивать. Ему так было лучше — иначе отпускать ее было бы для него очень и очень опасно. И значит, ей тоже так было лучше.
Она решительно вытянула руку с пультом, умертвляя экран. И оглянулась на дверь в который раз. Понимая, что надо идти, — но продолжая сидеть почему-то. Может, потому, что знала, что после того как расскажет ему об увиденном, будут произнесены слова, означающие, что все кончено и она может вернуться домой. Слова, которые ей так хотелось услышать еще недавно — но не сейчас.
Просто потому… Просто потому, что все произошло слишком быстро и внезапно. Просто потому, что она могла бы на всякий случай задержаться здесь еще на день. Или два. Но ни в коем случае не больше…
— Ты видела?! — Он вошел раньше, чем она успела встать — она даже не услышала его шагов, задумавшись на неподходящую тему в неподходящий момент. И сейчас судорожно думала, как исправить положение, — но он решил все исправить за нее. — Видела?! Мне сейчас человек звонит, говорит, показывали этого — то ли застрелился, то ли придурки Никитины кончили. Видела?
— Это так ужасно, — проговорила негромко, пытаясь сделать взгляд максимально отсутствующим. — Ведь получается… Получается, что это я его убила, правда? Нет, мне его не жалко, он сам взорвал человека на моих глазах, — но получается, что я его убила. Не совсем сама, руками этих уродов — но все же… Это ужасно. А вдруг кто-то узнает, кто-то догадается, что это я?
— Да брось! — Ей показалось, что его растерянность наигранна лишь отчасти. Наверное, он был уже уверен, что раз она не выходит, значит, он услышит от нее что-то ненужное. Идиотские вопросы, например, — зачем он это сделал, и как он это сделал, или еще что-нибудь в этом роде. Но он услышал совсем иное — и теперь и вправду немного растерялся. — Про фотографии, кроме меня, тебя и пары близких моих, никто не знает. Придуркам этим закинули информацию через других людей. Для ментов ты тоже ни при чем — да и отмазал я тебя от них уже.
Она посмотрела на него недоверчиво, видя его успокаивающую улыбку.
— Это между нами — мной и тобой, поняла? Ты кое-что про меня знаешь — и я про тебя кое-что, и нам обоим много болтать не резон. Значит, между нами все и останется. Идет?
— Конечно! — Она кивнула с видимым облегчением. — Разумеется…
— Ну вот и класс. — Он перевел взгляд на выключенный телевизор, а потом на нее. Присвистнув, словно его внезапно осенила гениальная идея. — Слушай, тебе же, наверное, завтра звонить начнут — с телевидения, из газет. Они же написать захотят и рассказать — дело-то громкое, ты его сама и раздула…
— Да, вы правы, — произнесла задумчиво, понимая, что он ждет, чтобы она сказала ему, что ей тогда надо ехать. Он все-таки ужасно расчетливый оказался и хитрый — все заранее продумав, подстраховавшись со всех сторон. Сделав так, что сначала нужную ему версию случившегося выдало телевидение — а потом подтвердила она. Чтобы ни у кого не было сомнений. — Вы абсолютно правы…
Он молчал. Молчал и ждал ее реплики. Потому что, видимо, он хотел расстаться с ней так, чтобы у нее не могло возникнуть никаких обид. Потому что хотя она и говорила ему, что ей от него ничего не надо — и он должен был видеть, что она достаточно бездушна, цинична и не способна, скажем, влюбиться или захотеть от него чего-то большего, чем секс, — он не хотел рисковать. И ему надо было, чтобы она ушла сама.
Что ж, она была только «за». Ей было хорошо с ним — но на это была масса причин, многие из которых теперь отпали. И в том, что ей казалось, что он ей нравится даже больше, чем Виктор, эти причины были виноваты. Пережитое, страх и обретенное благодаря ему избавление от этого страха — вот что усиливало удовольствие от секса, вот что внушало, что он лучше, чем все, когда-либо встречавшиеся ей. Но она в любом случае не рассчитывала, что их отношения продлятся, — и уж точно не хотела, чтобы они трансформировались в нечто иное. В совместную жизнь, к примеру. К которой она была совершенно не готова. Даже с ним. Потому что она его не знала — и потому что он был бандитом.
— Вы абсолютно правы, — повторила в третий уже раз, не понимая саму себя — точнее, не желая понимать. — Но… Но вдруг… вдруг они не заинтересуются? Я ведь всего с одной газетой дело имела — а передача уже показала все…
— Заинтересуются — еще как, — заверил он, продолжая улыбаться. — Да и знаешь сколько газет о Никите и тебе еще писало? Мне люди приносили — куча статей была. Они ж дерут друг у друга все, газеты. А у меня, кстати, есть близкие, у них завязки в прессе — обеспечат все в наилучшем виде. Тебе от этого только лучше, да и мне. Чем больше народу напишет и покажет — тем нам с тобой лучше. Так что завтра жди звонков и гостей. Ты их только по времени разнеси, чтоб не сталкивались, — и целый день пресс-конференцию давай. Ты же засветиться хотела? Хотела. Вот и прикинь, какая реклама тебе будет.
— А если… — Что-то мешало ей закончить разговор и произнести финальную фразу, что-то заставляло тянуть — и она знала что, хотя и не хотела в этом себе признаваться, сваливая все на трезвый подход и инстинкт самосохранения. — Если приедут эти — ну от того, кого взорвали?
— Ты что думала — я тебя одну отпущу?! — Он даже возмутился, но весело так — у него был повод для веселья. Который был и у нее — только почему-то веселья не вызывал. — Ребята с тобой поедут, у тебя посидят — а лучше у подъезда, не то распугают еще всех. Ты журналистам говори, что боишься выходить, пусть к тебе приезжают, — когда машину твою сожгли, они же приезжали, откуда б фотографиям взяться? Ну и сейчас приедут — им же надо. А ребята проконтролируют.
Она пожала плечами. Все было сказано, у нее не было больше вопросов. Он все продумал, все подготовил, и ей оставалось только сыграть завтра отведенную им роль. А сейчас произнести заключительные слова.
— Что ж, тогда я поехала. — Она встала, выдавливая из себя улыбку, стараясь, чтобы она была как можно более естественной. — Только пусть Андрей с Юрой меня немного подождут — мне надо полчаса, чтобы собраться. Хорошо?
— А говоришь, всегда непрактичная была. — Он покачал головой с укором, который показался ей почему-то лишь наполовину притворным. — Значит, как все кончилось, так сразу от меня убегать? Я к ней, понимаешь, со всей душой — а она…
— О, я к вам тоже со всей душой — и со всем телом, — улыбнулась кокетливо, давя непонятно почему вспыхнувшую радость, которую ему не надо было видеть — он мог неправильно ее истолковать. — Просто мужчины всегда меня использовали, и…
— И я тоже, что ли? — полюбопытствовал с иронией. — Ну ты человек! Я тебя, понимаешь, из ментовки вытащил, справку от психа сделал, в собственной квартире прятал, куда даже людей своих не пускаю, потому что дом этот мой, он не для дел. Я о тебе, понимаешь, забочусь, говорю, чтобы отдохнуть съездила, а ты… Она увидела, как в глазах его мелькнуло что-то.
— Да, забыл совсем. У меня люди есть, они тебе отдых по высшему классу устроят. Чтобы страна хорошая, отель пять звездочек, все дела. В Майами хочешь? Я там был зимой, в январе, — купался даже. Там летом жарко, конечно, но город — высший класс. Ну тогда все, заметано. Я команду дам, люди все оформят и оплатят, а отпускные с меня. Поживешь месяц на океане, покупаешься, позагораешь, по дискотекам да магазинам походишь — там шоппинг супер, бутики на каждом шагу. А приедешь — мы с тобой… Идет?
— Нет-нет! — Она решительно качнула головой, вдруг спохватываясь, что не стоит быть такой серьезной, — это тоже наводит на ненужные мысли. И тут же добавила в голос игривости: — Мне лестно, что вы так высоко меня цените, правда, — но это только подтверждает, что мужчины ужасно прагматичны. Но одни просто пропадают, когда девушка им больше не нужна, — а вы великодушны и готовы заплатить, чтобы от меня избавиться. О, как это ужасно! Я так много отдала вам — свое тело, красоту, молодость, свою, можно сказать, девственность. А вы оказались таким жестоким и расчетливым… О, я не могу здесь больше оставаться!
Она изобразила на лице нечто трагичное, падая обратно в кресло, откидываясь, зная, как высоко задерется сейчас полотенце, обнажая ее раздвинутые специально ножки, как обтянет оно ее грудь.
— Может, пойдем наконец? — Судя по тону, она его развеселила от души. — Все равно ехать-то только утром — а сейчас…
— О нет, это невыносимо! — Она встала резко, так театрально, глядя на него с оскорбленным видом, суживая глаза, вздергивая подбородок. — Нет, я не могу дольше оставаться с вами под одной крышей! Потому что все, что вам надо, — это использовать меня еще раз. Истерзать мое тело напоследок, а утром выставить меня и забыть. О, как ужасно!
— Пошли! — В голосе больше не было веселья, он был намеренно груб и резок, ее игра его возбудила почему-то — как ее возбудил сейчас этот тон, заставивший намокнуть все внизу. — Или помочь?!
— О нет, не прикасайтесь ко мне, я пойду сама! — воскликнула пафосно, застывая в трагичной позе — неожиданно меняя тон на обиженно-капризный, бросая на него совсем не трагичный взгляд. — Между прочим, за четыре дня вы так меня и не изнасиловали — хотя и обещали. И пока вы этого не сделаете, я никуда не уеду — так и знайте…
19
— Бесконечно рад! — Он стоял в дверях, улыбаясь шире, чем обычно, протягивая ей одинокую белую розу на длинной ярко-зеленой ножке. — Знаю, что прогневал вас, — но может быть, вы смените свой не совсем справедливый гнев на милость и позволите мне войти?
Он оглянулся назад, на лестницу, — как-то странно оглянулся. Она знала, конечно, что он осторожный всегда и во всем, — но в этом движении головы чувствовалось сильное напряжение. И она отступила назад, беря у него розу, улыбаясь благодарно. Говоря себе, что он нервничает — впервые на ее памяти. Нервничает, потому что ему не понравилось, что она отказалась встречаться в городе, как он ни уговаривал, — а перенести встречу на другой день он не мог. Зная, что она неправильно поймет, что это будет плохо выглядеть.
— Давно я не удостаивался чести посетить вашу обитель, сударыня! — Он аккуратно отстранил ее, заглядывая в комнату, возвращаясь, заходя на кухню, даже открывая дверь в туалет. Словно боялся, что в квартире может быть кто-то, кроме нее. — Позволите мне помыть руки — чтобы не осквернить ваше восхитительное тело своим нечистым прикосновением?
— Прошу вас, — ответила в тон, наклоняя голову. Уже не удивляясь ни его поведению, ни паясничанью — такому не его, так не вяжущемуся с его образом. Было ощущение, что он не определился, как себя вести сейчас с ней в этой ситуации, и еще жутко нервничает и всячески пытается это скрыть.
— Ты, кстати, не в курсе — у вас в доме что, мафиозо великий теперь живет? Рядом с подъездом твоим «БМВ» 735-я и «шевроле-камаро» — рожи такие в них сидят, что дурак поймет, кто такие. А машины хорошие, денег стоят, значит, не пехота — и значит, важного кого-то охраняют. Так ты не в курсе, что у вас за дон Корлеоне тут поселился?
— О, я даже не имею ни малейшего представления, — произнесла мягко, стараясь его успокоить. Она видела, что он не только взволнован, но еще и злится на нее, ей так показалось. Но у нее самой к нему была куча претензий, хотя она их прятала, дожидаясь момента, когда можно будет выложить все как можно неожиданнее. — Я ведь давно не была дома, вы, наверное, знаете…
— Догадываюсь. — Он вышел из ванной с абсолютно сухими руками, видно, просто так открывал воду. — Говорил же — надо было в городе встретиться. Ладно, проехали. Ты ни при чем, это я неадекватен. Подумал, что сейчас рожи эти еще начнут спрашивать, к кому да зачем, и еще и по карманам хлопать. А ты же знаешь, я без пистолета не хожу — времена такие пошли, что честному бизнесмену без оружия лучше никаким бизнесом не заниматься. Ладно милиция — им разрешение показал и отстанут, хотя час времени точно отнимут. А эти нервные, может, стреляться тут с ними, что ли?
— О, простите… — выдавила извиняясь, внушая себе, что она обязана его расслабить — потому что он даже говорил сейчас совсем иначе, ничего джентльменского не было в нынешнем его лексиконе. — Я правда не знала…
— Ерунда! — Он улыбнулся ей неестественно, вымученно, снова косясь на входную дверь, вдруг делая к ней шаг и дергая ручку. Открыто показывая, что обеспокоен. — Показалось, что не закрыл. Совсем плохой стал — из-за тебя, между прочим. Пропала, к телефону не подходишь, я уже нервничать начал. Чуть с ума не сошел, когда утром тебя услышал, — дел была куча, день расписан, еле дождался. Вот и среагировал так на этих внизу…
Она смотрела на него молча, боясь открывать рот, зная, что в голосе будет злая ирония.
— Так, прошу обратить внимание. — Он повертел в руках свой аккуратный портфельчик с золотой табличкой «Ферре», глядя на нее многозначительно, кажется, наконец взяв себя в руки — или даже обретя хорошее настроение. — Я в некоторой степени виноват в том, что с тобой было, — и должен загладить свою вину. Для начала предлагаю слегка отметить окончание всех проблем. От ресторана ты отказалась, так я кое-что привез. Красное вино, французское, «Бордо», и сыр французский, название забыл, длинное что-то. Я не ошибся? И еще тут у меня кое-что — чтобы тебя разжалобить и обсудить вопрос о моем помиловании. Но это попозже. А пока с тебя нож и штопор — зная твою любовь к кухне, сделаю все сам…
Он возился на кухне, а она вернулась в комнату, придвигая журнальный столик поближе к дивану, расставляя бокалы, садясь в кресло. Вспоминая, как утром, только приехав сюда и еще не собираясь назначать встречу Виктору — да вообще о нем не вспоминая, — позвонила на работу Вике. Минут десять выслушивая восторженные вопли и счастливые всхлипы, извинения и просьбы о прощении, бессвязные рассказы о том, как она пыталась вытащить Марину из милиции и вдруг узнала, что та пропала, о том, как обрывала ее телефон и даже съездила на дачу к ее родителям, умудрившись их не напугать, как уже готова была подать в милицию заявление об исчезновении, но вовремя спохватилась. А потом в этом потоке промелькнула фраза о том, что названного Мариной счета в кипрском банке нет и не было никогда.
— Я говорила, что он мерзавец, скотина, гад! — Яростный Викин шепот распалял трубку, но она его не слышала толком, замерев перед телефоном, тупо глядя в стену, ощущая внезапный холод внутри. — Он мне сразу не понравился. Ничего, мы его прижмем — ты только не волнуйся, ладно?
— О, для этого нет причин. — Она заставила себя произнести фразу как можно равнодушнее. — Наверное, я перепутала номер счета — так и было, конечно. Знаешь, я сейчас не могу говорить — я не одна. Нет, со мной все в порядке — потом расскажу, не по телефону. Я к тебе заеду в выходные — вещи забрать. Нет, не только — ну что ты. Да, я тебя тоже люблю…
А потом она набрала ему. Поздоровавшись вежливо, заботливо поинтересовавшись, как его дела. Сообщая, что звонит из дома. И была бы рада с ним встретиться, но сегодня из дома выйти не сможет — ей беспрерывно звонят из разных газет. И завтра, видимо, тоже не сможет. И было бы чудесно, если бы он к ней приехал, — но если ему это неудобно, они встретятся потом, послезавтра, возможно. И замолчала, отчетливо слыша на том конце растерянность, суетливость, нерешительность, раздражение.
Она понимала, что он не ждал ее звонка. И хотя, кажется, был ему рад, ехать к ней не хотел — но при этом не приехать не мог. После всего, что было — и что произошло вчера, — просто не мог. Единственное, что он мог, — это оттянуть время встречи. Что он и сделал — появившись в четыре часа дня, хотя она ему позвонила в десять утра. Но все же появившись. И сейчас он с излишне веселой улыбкой — вместо обычной сдержанной и почти призрачной — садился напротив, на диван, ставя рядом свой портфель, разливая по бокалам вино. На донышко — себе, и полный — ей.
— Ну что ж — за окончание твоих… наших проблем? — Он все еще пытался взять себя в руки и продемонстрировать ей, что спокоен. Но нервозность была во всем — и в том, как поспешно он поправился, и в выражении лица, и в торопливом поднимании бокала. И в том, как сильно он ударил своим куском стекла о ее. — Извини — от избытка чувств. За нас?
Она прикрыла глаза, видя сквозь ресницы, как он подносит бокал к губам, даже не смочив их, кажется. И тут же отставляет его в сторону, нагибаясь к портфелю, щелкая замком.
— Это тебе. — Он протягивал ей красную коробочку с золотыми буквами на крышке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Не покажи там длинного с маленьким, она бы подумала, что это и вправду каменнолицый отомстил за своего босса. Но теперь… Теперь ей сложно было не понять. И он, разумеется, понимал, что она поймет, — хотя и верил в ее глупость и наивность. Но скорее всего хотел, чтобы она не поняла — и никогда никому ничего не сказала, даже если будут очень настойчиво спрашивать. Ему так было лучше — иначе отпускать ее было бы для него очень и очень опасно. И значит, ей тоже так было лучше.
Она решительно вытянула руку с пультом, умертвляя экран. И оглянулась на дверь в который раз. Понимая, что надо идти, — но продолжая сидеть почему-то. Может, потому, что знала, что после того как расскажет ему об увиденном, будут произнесены слова, означающие, что все кончено и она может вернуться домой. Слова, которые ей так хотелось услышать еще недавно — но не сейчас.
Просто потому… Просто потому, что все произошло слишком быстро и внезапно. Просто потому, что она могла бы на всякий случай задержаться здесь еще на день. Или два. Но ни в коем случае не больше…
— Ты видела?! — Он вошел раньше, чем она успела встать — она даже не услышала его шагов, задумавшись на неподходящую тему в неподходящий момент. И сейчас судорожно думала, как исправить положение, — но он решил все исправить за нее. — Видела?! Мне сейчас человек звонит, говорит, показывали этого — то ли застрелился, то ли придурки Никитины кончили. Видела?
— Это так ужасно, — проговорила негромко, пытаясь сделать взгляд максимально отсутствующим. — Ведь получается… Получается, что это я его убила, правда? Нет, мне его не жалко, он сам взорвал человека на моих глазах, — но получается, что я его убила. Не совсем сама, руками этих уродов — но все же… Это ужасно. А вдруг кто-то узнает, кто-то догадается, что это я?
— Да брось! — Ей показалось, что его растерянность наигранна лишь отчасти. Наверное, он был уже уверен, что раз она не выходит, значит, он услышит от нее что-то ненужное. Идиотские вопросы, например, — зачем он это сделал, и как он это сделал, или еще что-нибудь в этом роде. Но он услышал совсем иное — и теперь и вправду немного растерялся. — Про фотографии, кроме меня, тебя и пары близких моих, никто не знает. Придуркам этим закинули информацию через других людей. Для ментов ты тоже ни при чем — да и отмазал я тебя от них уже.
Она посмотрела на него недоверчиво, видя его успокаивающую улыбку.
— Это между нами — мной и тобой, поняла? Ты кое-что про меня знаешь — и я про тебя кое-что, и нам обоим много болтать не резон. Значит, между нами все и останется. Идет?
— Конечно! — Она кивнула с видимым облегчением. — Разумеется…
— Ну вот и класс. — Он перевел взгляд на выключенный телевизор, а потом на нее. Присвистнув, словно его внезапно осенила гениальная идея. — Слушай, тебе же, наверное, завтра звонить начнут — с телевидения, из газет. Они же написать захотят и рассказать — дело-то громкое, ты его сама и раздула…
— Да, вы правы, — произнесла задумчиво, понимая, что он ждет, чтобы она сказала ему, что ей тогда надо ехать. Он все-таки ужасно расчетливый оказался и хитрый — все заранее продумав, подстраховавшись со всех сторон. Сделав так, что сначала нужную ему версию случившегося выдало телевидение — а потом подтвердила она. Чтобы ни у кого не было сомнений. — Вы абсолютно правы…
Он молчал. Молчал и ждал ее реплики. Потому что, видимо, он хотел расстаться с ней так, чтобы у нее не могло возникнуть никаких обид. Потому что хотя она и говорила ему, что ей от него ничего не надо — и он должен был видеть, что она достаточно бездушна, цинична и не способна, скажем, влюбиться или захотеть от него чего-то большего, чем секс, — он не хотел рисковать. И ему надо было, чтобы она ушла сама.
Что ж, она была только «за». Ей было хорошо с ним — но на это была масса причин, многие из которых теперь отпали. И в том, что ей казалось, что он ей нравится даже больше, чем Виктор, эти причины были виноваты. Пережитое, страх и обретенное благодаря ему избавление от этого страха — вот что усиливало удовольствие от секса, вот что внушало, что он лучше, чем все, когда-либо встречавшиеся ей. Но она в любом случае не рассчитывала, что их отношения продлятся, — и уж точно не хотела, чтобы они трансформировались в нечто иное. В совместную жизнь, к примеру. К которой она была совершенно не готова. Даже с ним. Потому что она его не знала — и потому что он был бандитом.
— Вы абсолютно правы, — повторила в третий уже раз, не понимая саму себя — точнее, не желая понимать. — Но… Но вдруг… вдруг они не заинтересуются? Я ведь всего с одной газетой дело имела — а передача уже показала все…
— Заинтересуются — еще как, — заверил он, продолжая улыбаться. — Да и знаешь сколько газет о Никите и тебе еще писало? Мне люди приносили — куча статей была. Они ж дерут друг у друга все, газеты. А у меня, кстати, есть близкие, у них завязки в прессе — обеспечат все в наилучшем виде. Тебе от этого только лучше, да и мне. Чем больше народу напишет и покажет — тем нам с тобой лучше. Так что завтра жди звонков и гостей. Ты их только по времени разнеси, чтоб не сталкивались, — и целый день пресс-конференцию давай. Ты же засветиться хотела? Хотела. Вот и прикинь, какая реклама тебе будет.
— А если… — Что-то мешало ей закончить разговор и произнести финальную фразу, что-то заставляло тянуть — и она знала что, хотя и не хотела в этом себе признаваться, сваливая все на трезвый подход и инстинкт самосохранения. — Если приедут эти — ну от того, кого взорвали?
— Ты что думала — я тебя одну отпущу?! — Он даже возмутился, но весело так — у него был повод для веселья. Который был и у нее — только почему-то веселья не вызывал. — Ребята с тобой поедут, у тебя посидят — а лучше у подъезда, не то распугают еще всех. Ты журналистам говори, что боишься выходить, пусть к тебе приезжают, — когда машину твою сожгли, они же приезжали, откуда б фотографиям взяться? Ну и сейчас приедут — им же надо. А ребята проконтролируют.
Она пожала плечами. Все было сказано, у нее не было больше вопросов. Он все продумал, все подготовил, и ей оставалось только сыграть завтра отведенную им роль. А сейчас произнести заключительные слова.
— Что ж, тогда я поехала. — Она встала, выдавливая из себя улыбку, стараясь, чтобы она была как можно более естественной. — Только пусть Андрей с Юрой меня немного подождут — мне надо полчаса, чтобы собраться. Хорошо?
— А говоришь, всегда непрактичная была. — Он покачал головой с укором, который показался ей почему-то лишь наполовину притворным. — Значит, как все кончилось, так сразу от меня убегать? Я к ней, понимаешь, со всей душой — а она…
— О, я к вам тоже со всей душой — и со всем телом, — улыбнулась кокетливо, давя непонятно почему вспыхнувшую радость, которую ему не надо было видеть — он мог неправильно ее истолковать. — Просто мужчины всегда меня использовали, и…
— И я тоже, что ли? — полюбопытствовал с иронией. — Ну ты человек! Я тебя, понимаешь, из ментовки вытащил, справку от психа сделал, в собственной квартире прятал, куда даже людей своих не пускаю, потому что дом этот мой, он не для дел. Я о тебе, понимаешь, забочусь, говорю, чтобы отдохнуть съездила, а ты… Она увидела, как в глазах его мелькнуло что-то.
— Да, забыл совсем. У меня люди есть, они тебе отдых по высшему классу устроят. Чтобы страна хорошая, отель пять звездочек, все дела. В Майами хочешь? Я там был зимой, в январе, — купался даже. Там летом жарко, конечно, но город — высший класс. Ну тогда все, заметано. Я команду дам, люди все оформят и оплатят, а отпускные с меня. Поживешь месяц на океане, покупаешься, позагораешь, по дискотекам да магазинам походишь — там шоппинг супер, бутики на каждом шагу. А приедешь — мы с тобой… Идет?
— Нет-нет! — Она решительно качнула головой, вдруг спохватываясь, что не стоит быть такой серьезной, — это тоже наводит на ненужные мысли. И тут же добавила в голос игривости: — Мне лестно, что вы так высоко меня цените, правда, — но это только подтверждает, что мужчины ужасно прагматичны. Но одни просто пропадают, когда девушка им больше не нужна, — а вы великодушны и готовы заплатить, чтобы от меня избавиться. О, как это ужасно! Я так много отдала вам — свое тело, красоту, молодость, свою, можно сказать, девственность. А вы оказались таким жестоким и расчетливым… О, я не могу здесь больше оставаться!
Она изобразила на лице нечто трагичное, падая обратно в кресло, откидываясь, зная, как высоко задерется сейчас полотенце, обнажая ее раздвинутые специально ножки, как обтянет оно ее грудь.
— Может, пойдем наконец? — Судя по тону, она его развеселила от души. — Все равно ехать-то только утром — а сейчас…
— О нет, это невыносимо! — Она встала резко, так театрально, глядя на него с оскорбленным видом, суживая глаза, вздергивая подбородок. — Нет, я не могу дольше оставаться с вами под одной крышей! Потому что все, что вам надо, — это использовать меня еще раз. Истерзать мое тело напоследок, а утром выставить меня и забыть. О, как ужасно!
— Пошли! — В голосе больше не было веселья, он был намеренно груб и резок, ее игра его возбудила почему-то — как ее возбудил сейчас этот тон, заставивший намокнуть все внизу. — Или помочь?!
— О нет, не прикасайтесь ко мне, я пойду сама! — воскликнула пафосно, застывая в трагичной позе — неожиданно меняя тон на обиженно-капризный, бросая на него совсем не трагичный взгляд. — Между прочим, за четыре дня вы так меня и не изнасиловали — хотя и обещали. И пока вы этого не сделаете, я никуда не уеду — так и знайте…
19
— Бесконечно рад! — Он стоял в дверях, улыбаясь шире, чем обычно, протягивая ей одинокую белую розу на длинной ярко-зеленой ножке. — Знаю, что прогневал вас, — но может быть, вы смените свой не совсем справедливый гнев на милость и позволите мне войти?
Он оглянулся назад, на лестницу, — как-то странно оглянулся. Она знала, конечно, что он осторожный всегда и во всем, — но в этом движении головы чувствовалось сильное напряжение. И она отступила назад, беря у него розу, улыбаясь благодарно. Говоря себе, что он нервничает — впервые на ее памяти. Нервничает, потому что ему не понравилось, что она отказалась встречаться в городе, как он ни уговаривал, — а перенести встречу на другой день он не мог. Зная, что она неправильно поймет, что это будет плохо выглядеть.
— Давно я не удостаивался чести посетить вашу обитель, сударыня! — Он аккуратно отстранил ее, заглядывая в комнату, возвращаясь, заходя на кухню, даже открывая дверь в туалет. Словно боялся, что в квартире может быть кто-то, кроме нее. — Позволите мне помыть руки — чтобы не осквернить ваше восхитительное тело своим нечистым прикосновением?
— Прошу вас, — ответила в тон, наклоняя голову. Уже не удивляясь ни его поведению, ни паясничанью — такому не его, так не вяжущемуся с его образом. Было ощущение, что он не определился, как себя вести сейчас с ней в этой ситуации, и еще жутко нервничает и всячески пытается это скрыть.
— Ты, кстати, не в курсе — у вас в доме что, мафиозо великий теперь живет? Рядом с подъездом твоим «БМВ» 735-я и «шевроле-камаро» — рожи такие в них сидят, что дурак поймет, кто такие. А машины хорошие, денег стоят, значит, не пехота — и значит, важного кого-то охраняют. Так ты не в курсе, что у вас за дон Корлеоне тут поселился?
— О, я даже не имею ни малейшего представления, — произнесла мягко, стараясь его успокоить. Она видела, что он не только взволнован, но еще и злится на нее, ей так показалось. Но у нее самой к нему была куча претензий, хотя она их прятала, дожидаясь момента, когда можно будет выложить все как можно неожиданнее. — Я ведь давно не была дома, вы, наверное, знаете…
— Догадываюсь. — Он вышел из ванной с абсолютно сухими руками, видно, просто так открывал воду. — Говорил же — надо было в городе встретиться. Ладно, проехали. Ты ни при чем, это я неадекватен. Подумал, что сейчас рожи эти еще начнут спрашивать, к кому да зачем, и еще и по карманам хлопать. А ты же знаешь, я без пистолета не хожу — времена такие пошли, что честному бизнесмену без оружия лучше никаким бизнесом не заниматься. Ладно милиция — им разрешение показал и отстанут, хотя час времени точно отнимут. А эти нервные, может, стреляться тут с ними, что ли?
— О, простите… — выдавила извиняясь, внушая себе, что она обязана его расслабить — потому что он даже говорил сейчас совсем иначе, ничего джентльменского не было в нынешнем его лексиконе. — Я правда не знала…
— Ерунда! — Он улыбнулся ей неестественно, вымученно, снова косясь на входную дверь, вдруг делая к ней шаг и дергая ручку. Открыто показывая, что обеспокоен. — Показалось, что не закрыл. Совсем плохой стал — из-за тебя, между прочим. Пропала, к телефону не подходишь, я уже нервничать начал. Чуть с ума не сошел, когда утром тебя услышал, — дел была куча, день расписан, еле дождался. Вот и среагировал так на этих внизу…
Она смотрела на него молча, боясь открывать рот, зная, что в голосе будет злая ирония.
— Так, прошу обратить внимание. — Он повертел в руках свой аккуратный портфельчик с золотой табличкой «Ферре», глядя на нее многозначительно, кажется, наконец взяв себя в руки — или даже обретя хорошее настроение. — Я в некоторой степени виноват в том, что с тобой было, — и должен загладить свою вину. Для начала предлагаю слегка отметить окончание всех проблем. От ресторана ты отказалась, так я кое-что привез. Красное вино, французское, «Бордо», и сыр французский, название забыл, длинное что-то. Я не ошибся? И еще тут у меня кое-что — чтобы тебя разжалобить и обсудить вопрос о моем помиловании. Но это попозже. А пока с тебя нож и штопор — зная твою любовь к кухне, сделаю все сам…
Он возился на кухне, а она вернулась в комнату, придвигая журнальный столик поближе к дивану, расставляя бокалы, садясь в кресло. Вспоминая, как утром, только приехав сюда и еще не собираясь назначать встречу Виктору — да вообще о нем не вспоминая, — позвонила на работу Вике. Минут десять выслушивая восторженные вопли и счастливые всхлипы, извинения и просьбы о прощении, бессвязные рассказы о том, как она пыталась вытащить Марину из милиции и вдруг узнала, что та пропала, о том, как обрывала ее телефон и даже съездила на дачу к ее родителям, умудрившись их не напугать, как уже готова была подать в милицию заявление об исчезновении, но вовремя спохватилась. А потом в этом потоке промелькнула фраза о том, что названного Мариной счета в кипрском банке нет и не было никогда.
— Я говорила, что он мерзавец, скотина, гад! — Яростный Викин шепот распалял трубку, но она его не слышала толком, замерев перед телефоном, тупо глядя в стену, ощущая внезапный холод внутри. — Он мне сразу не понравился. Ничего, мы его прижмем — ты только не волнуйся, ладно?
— О, для этого нет причин. — Она заставила себя произнести фразу как можно равнодушнее. — Наверное, я перепутала номер счета — так и было, конечно. Знаешь, я сейчас не могу говорить — я не одна. Нет, со мной все в порядке — потом расскажу, не по телефону. Я к тебе заеду в выходные — вещи забрать. Нет, не только — ну что ты. Да, я тебя тоже люблю…
А потом она набрала ему. Поздоровавшись вежливо, заботливо поинтересовавшись, как его дела. Сообщая, что звонит из дома. И была бы рада с ним встретиться, но сегодня из дома выйти не сможет — ей беспрерывно звонят из разных газет. И завтра, видимо, тоже не сможет. И было бы чудесно, если бы он к ней приехал, — но если ему это неудобно, они встретятся потом, послезавтра, возможно. И замолчала, отчетливо слыша на том конце растерянность, суетливость, нерешительность, раздражение.
Она понимала, что он не ждал ее звонка. И хотя, кажется, был ему рад, ехать к ней не хотел — но при этом не приехать не мог. После всего, что было — и что произошло вчера, — просто не мог. Единственное, что он мог, — это оттянуть время встречи. Что он и сделал — появившись в четыре часа дня, хотя она ему позвонила в десять утра. Но все же появившись. И сейчас он с излишне веселой улыбкой — вместо обычной сдержанной и почти призрачной — садился напротив, на диван, ставя рядом свой портфель, разливая по бокалам вино. На донышко — себе, и полный — ей.
— Ну что ж — за окончание твоих… наших проблем? — Он все еще пытался взять себя в руки и продемонстрировать ей, что спокоен. Но нервозность была во всем — и в том, как поспешно он поправился, и в выражении лица, и в торопливом поднимании бокала. И в том, как сильно он ударил своим куском стекла о ее. — Извини — от избытка чувств. За нас?
Она прикрыла глаза, видя сквозь ресницы, как он подносит бокал к губам, даже не смочив их, кажется. И тут же отставляет его в сторону, нагибаясь к портфелю, щелкая замком.
— Это тебе. — Он протягивал ей красную коробочку с золотыми буквами на крышке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42