После еды из пластиковых контейнеров мыть приходится только ножи и вилки, и это хорошо, потому что, хотя Дона и не против готовить ужин, она заявляет, что в жизни не станет мыть посуду для мужчины. Она хочет купить микроволновку, но отец говорит, что микроволновки – элемент правительственного заговора, цель которого – расплавить всем мозги. Дона вечно предлагает сделать ужин для Джули, но Джули всегда покупает себе еду сама.
Дона кладет сахар в чай и идет в гостиную.
– У тебя отличный шанс, грех не воспользоваться, правда? – говорит она.
Джули идет за ней следом и садится в кресло. В гостиной пахнет ванилью из-за жидкости, которой Дона полирует деревянный пол и шкафы. Она всегда занимается полировкой поздно ночью, когда отец уже спит. Это странно.
Джули пожимает плечами:
– Не знаю.
– Менеджмент в сфере розничной торговли – стоящая штука, – говорит Дона. – Моя подруга Тони начала карьеру на фабрике, где делают гофрированный картон, в промзоне Челмсфорда, – она там просто мастерила ящики или типа того. Но ей хотелось работать с людьми, так что она нанялась в магазин «Стед-энд-Симпсон», и это было просто ужасно – нюхаешь все эти потные ноги, залазишь на шаткие стремянки и видишь, что нужный размер или цвет, как всегда, закончился… мне ли не знать, я сама начинала с торговли обувью перед тем, как за сэндвичи взяться. Короче, потом она перешла в «Бэй Трейдинг» помощницей начальницы смены, и там все было нормально, только она не поладила со своим менеджером. Потом открылась вакансия начальницы смены в «Олл Спортс» – она ее получила, и через месяц ее направили на эти самые курсы менеджмента; сейчас она зарабатывает очень приличные деньги. Она – менеджер «Олл Спортс» в Манчестере. Работается ей там весело, и она получает кучу скидок, как и все сотрудники, и это хорошо, потому что у нее растут три сына, да и вообще.
– Не уверена, что из меня получится хороший менеджер, – говорит Джули. – Мне придется составлять финансовые сметы, командовать людьми и корчить из себя босса. Вряд ли мне это понравится.
– Может, ты перестала бы замыкаться в себе.
– Наверное.
– И ты не можешь вечно жить здесь. Не то чтобы мы хотели от тебя избавиться, – быстро добавляет Дона. – Но ты сама в один прекрасный день захочешь двигаться дальше, и нынче все стало так дорого… а стоит тебе заняться менеджментом – и карьера, считай, обеспечена, правда?
– Да. Хм… А что, папа снова заговорил о том, что мне пора отселяться?
– Вообще-то нет. Но, понимаешь, тебе двадцать пять, и нам любопытно: покинешь ли ты когда-нибудь отчий дом? – Дона смеется. – Но нынче люди живут с родителями и дольше, так ведь? Плюс у тебя под боком есть Люк, а Джин вряд ли станет его выселять. Об этом я и говорю твоему папе. Я говорю: «Когда он съедет, съедет и она». Когда Люк покинет свой дом, ты последуешь за ним – но не раньше. Я, честно говоря, не совсем понимаю, почему он не может этого сделать. Его спальня – не единственное место в мире, где можно укрыться за шторами.
– Я думаю, ему безразлично, где он находится, – говорит Джули, – раз ему все равно нельзя выходить наружу. Он с тем же успехом может вечно оставаться там, где он сейчас.
– Угнетающая мысль, а? Только представь, каково это – всю жизнь провести в одной и той же комнате. Бедный Люк. Неудивительно, что Джин так беспокоится. Знаешь, она к нему очень добра. Она могла снова выйти на работу после той операции на бедре, но ведь нет же – сидит дома, присматривает за ним, день и ночь, сутки прочь. Ты к нему, конечно, тоже добра, все так считают. Но ты смотри, будь осторожнее – а то, знаешь, можно в это дело по самые уши влипнуть. Вряд ли ты захочешь жить его жизнью. Помни об этом.
– Дона, уже пятнадцать лет как я по самые уши влипла в это дело. И я – его лучший друг, а не приходящая домработница, так что на самом деле неважно, насколько я влипла.
– Может, эти курсы менеджмента – как раз то, что тебе нужно. Знаешь, чтобы их пройти, нужно жить при учебном заведении.
– Ой. Правда? Господи. – У Джули в голове возникает видение: большое здание типа казармы, благоустроенный кампус, вокруг незнакомые автострады, магистрали и дороги местного значения – единственные, по которым Джули в состоянии вести машину. Она больше не может ездить на поездах – как, спрашивается, она туда доберется? И зачем ей думать об этом? Она вообще-то не собирается ни на какие курсы менеджмента. И на самом деле не знает, почему рассказала про них Доне. Само как-то вырвалось.
– О да, – говорит Дона. – Типа уезжаешь туда обычным человеком, а возвращаешься уже другая. Как по волшебству.
– О. Что ж, мне нужно подумать.
– Думать тут особо не о чем, если хочешь знать мое мнение.
– Конечно. Слушай, Дона?
– Да?
– А почему ты на ногах? Ты же в это время обычно спишь?
– Ну, я пытаюсь себя переломать.
– Перестроить режим?
– Типа того. Мы с твоим отцом опять поругались из-за того, что я допоздна не ложусь, поэтому я пытаюсь стать «жаворонком». Ощущение странное. Просто я плохо сплю по ночам. Но мы совсем перестали заниматься сексом, я постоянно ворочаюсь, бужу его, а он говорит, что не может без меня уснуть…
Джули краснеет.
Дона смеется.
– О! Слишком много новой информации? Прости.
Дона выключила звук у телевизора, но Джули видит, что как раз заканчивается программа «Акварельная дуэль».
– Нет, все в порядке. – Джули встает. – Пойду проверю электронную почту, потом Люка навещу.
У Джули есть ноутбук, который она купила в прошлом году на скопленные чаевые. У нее собственная телефонная линия – какое-то специальное предложение корпорации «Бритиш Телеком», перед которым отец не устоял, хотя и не мог с ходу придумать, зачем им вторая линия.
– Ей может пользоваться Джули, – предложила Дона.
– Думаю, да, – сказал отец, – покуда будет сама ее оплачивать.
Джули заключила договор о неограниченном времени в Интернете – такой же, как Люк, – и телефонные счета приходят мизерные. Она ведь никому не звонит.
Она нажимает клавишу «соединить». Пока компьютер набирает номер провайдера, Джули смотрит на окно Люковой спальни. Шторы задернуты, и за ними вроде ничего не движется. Не считая «спама» от какой-то американской компании, предлагающей купить университетский диплом, писем нет. Вспомнив о предстоящей вечеринке, Джули стягивает с себя рабочую униформу и идет в душ. Потом, надевая юбку и джемпер, слышит знакомый скрип – это открывается Люково окно – и шипение антибактериального спрея, который Джина распыляет каждый божий день. Отлично. Значит, Люк встал, и Джули может пойти к нему, как только высохнут волосы.
Спустившись по лестнице, она видит отца – он сегодня вернулся раньше.
– …повсюду вода, – рассказывает он.
– Правда? Значит, они закрывают колледж? – спрашивает Дона.
– Я пошла к соседям, – сообщает им Джули.
– Подожди, – говорит ей отец, – чего это ты сегодня так рано?
– Наводнение, – объясняет она. – В «Крае» весь пол испоганило.
– В колледже то же самое, – говорит Дона.
Отец поднимает брови.
– Дона рассказала, что тебе предложили работу.
Джули смотрит в пол.
– Ну, это было не совсем предложение.
– А как бы ты это назвала?
– Ну, это тренинг-программа.
– В наши дни это то же самое. Считай, что ты менеджер – сколько им платят?
– Не знаю.
– Ты что, не спросила?
– Не такой был разговор, чтобы спрашивать. Хизэр – начальница смены – сказала, что я хорошо справилась с этим самым тестом и что они будут рекомендовать меня на курсы менеджмента. У нее это прозвучало так, словно я выиграла приз или типа того, и мне пришлось сделать вид, будто я польщена. Рановато было спрашивать, сколько мне будут платить.
– Вот так людей и эксплуатируют. Я тебе что говорил? Всегда первым делом спрашивай о зарплате.
– Да, папа.
– А почему тебе пришлось делать вид, будто ты польщена?
– Это был просто дурацкий тест на знание правил обслуживания клиентов.
Он пристально смотрит на нее.
– И?
– Ну… Любой чурбан бы его прошел. Не такой уж он был и сложный.
– В таком случае жаль, что чурбан не мог сдать вместо тебя экзамены.
– Дуг! – говорит Дона. – Ради бога, перестань вспоминать ее чертовы экзамены. Это было сто лет назад. Она старалась изо всех сил. Оставь ее в покое.
Отец Джули хохочет, как обычно. Теперь для него эта история с экзаменами – одна большая шутка. Он почти сразу перестал сердиться и превратил весь эпизод в настоящий комедийный номер, на ходу придумывая и рассказывая анекдоты, которые обыкновенно начинались так: «Моя дочь – всем тупицам тупица…», или «Встретились как-то раз англичанин, шотландец и моя дочь…» Если существовал анекдот про ирландца, тещу или дислексика, Джули оказывалась его героиней вместо них. У ее отца всегда было странное чувство юмора. То он – сама политкорректность: «вернем профсоюзы!», «власть народу!» и так далее; через минуту он уже смеется над шуткой про калеку, абсолютно иронически, конечно, – полагая, что, раз он такой политкорректный, есть какой-то особый юмор в том, что он смеется над несмешными или неполиткорректными шутками.
– Ну, увидимся, – говорит Джули, направляясь к двери.
– Я думал, ты любишь свой «Край», – укоряет отец. – Ты постоянно говоришь: «Мне нравится быть официанткой, потому что это просто». А разве менеджером быть плохо? Или для тебя это недостаточно просто!
– По крайней мере, я не ебу своих студенток, – говорит Джули, выходя из дома, – не настолько громко, впрочем, чтобы кто-то услышал.
Глава 20
Когда Джули заходит в спальню Люка, тот все еще делает зарядку.
– Ты сегодня раненько, – говорит он, отжимаясь от пола и глядя на нее снизу вверх.
Джули объясняет, что это из-за наводнения.
– Как думаешь, нас тут затопит? – спрашивает он.
– Не думаю. Наводнения досюда никогда не добирались. Почему ты спрашиваешь?
Люк смеется.
– Если нас затопит, мне хана.
– Не-а, – говорит Джули. – Ты живешь на втором этаже. Если вода поднимется так высоко, нам всем хана. – Она с недовольным видом плюхается на кровать.
– Что стряслось? – спрашивает Люк.
– Стряслось?
– Да. – Люк встает с пола, идет к компьютеру и проверяет почту. – Ты вся такая… ну, я не знаю, взвинченная, что ли.
– А, папаша меня достал…
Люк улыбается.
– То же мне новость.
– Да… а еще я прошла этот дурацкий тест на работе, и теперь они хотят, чтобы я стала менеджером. Это так скучно, что даже говорить об этом не хочется. Но я зачем-то сказала Доне, она сказала отцу, и теперь они оба такие: «Это же карьера!», а мне это напрочь неинтересно.
– Обалдеть!
– Ага. Хоть бы ничего этого не было. Я даже не знаю, смогу ли дальше работать в «Крае» официанткой.
– А почему нет?
– Не знаю. Потому что меня заметили, типа того. А я хочу делать свое дело незаметно, чтобы никто на меня не давил: мол, займись чем-нибудь другим.
– Может, ты просто способна с чем угодно справиться.
– Попробуй сказать это моему папаше. Он до сих пор думает, что я – чемпион мира среди неудачников.
– Он мудак.
– Да, я знаю. – Джули смеется. – Мой папаша – мудак. Ха.
Что бы случилось, если бы сегодняшний день был последним в сезоне эпизодом телесериала? Люк размышляет над этим вопросом, когда Джули уходит на вечеринку к Шантель. Он приходит к выводу, что сегодняшний день совсем не похож на конец сериала – слишком уж все незавершенно. Это скорее что-то вроде пред-предпоследней серии, сюжетного отступления, затишья перед развязкой. Но никаких сюжетных отступлений – ну, по крайней мере, особо драматичных – вроде не наблюдается. Только Джули способна увидеть в деловом предложении сюжетное отступление (хотя Люк понимает, почему так – это ломает ход повествования). Вся жизнь Люка – сплошное затишье перед развязкой, хуже его дела вряд ли могут пойти. Лиэнна, похоже, бросит его, но он сам этого хотел, так что это не отступление, куда уж там. По сексу, впрочем, он будет скучать. Кто-то имеет успех, и это сюжетное отступление; кого-то бросают, и от этого ничего не меняется. Жизни Люка не хватает повествовательного драйва; сейчас она кажется ему недостаточно «телевизионной».
Вот в чем загвоздка с его жизнью: если она – не ТВ, тогда что она такое?
Чуть ли не единственный за все время спор Люка с Джули случился год или два назад, когда она рассказывала ему, как прошел день в «Крае». Ее история показалась Люку недостаточно складной, и когда Джули закончила, он сказал что-то вроде: «И это все? Что, больше ничего не случилось?» Он совсем не хотел ее обидеть, но она расплакалась, и это были странные слезы разочарования и печали.
– Реальная жизнь устроена не так, как ты думаешь, – сказала она наконец.
– А как я думаю?
– Что она как ТВ.
– Вовсе я так не думаю… Я на самом деле ничего не знаю о реальной жизни – по крайней мере о том, что происходит вне этих стен. Я всегда это признавал. Я знаю, что в ящике реальности нет, я просто не знаю, что вообще реально. Ты, я, эта комната – вот вся моя реальность. И я не думаю, что мы похожи на ТВ, – добавил он.
– Дело не в содержании… дело в структуре, – сказала Джули. – В том, что у любой истории должны быть начало, середина и конец. Как эта штука называется? Трехактная структура, по-моему, или как-то так. Во всем, что ты видишь на ТВ, – во всех сюжетных линиях комедийных сериалов или мыльных опер…
– Все происходит по какой-то причине, – закончил за нее Люк.
Джули уставилась на него.
– А?
– В мире ТВ все происходит по какой-то причине. Вот почему так легко угадывать повороты сюжета. Ну, знаешь, как в мыльной опере – если два персонажа, которые по идее не должны участвовать в одной сцене, вдруг встречаются, ты понимаешь, что скоро они влюбятся друг в друга или один из них – внебрачный ребенок другого и так далее…
– Да, точно. Вот только в реальной жизни ничто ничего не значит. Происходит всякая всячина, и в ней нет никакой структуры.
Люк вздохнул.
– Я знаю. Но…
– Что?
– Я ведь не живу реальной жизнью, правда? Я хотел бы, но не судьба. Я прикован к этому сраному миру «Шоу Трумена», и ничего у меня нет, одни телевизионные сюжеты. Джул, прости, пожалуйста, что я сказал эту чушь, ну, про твою историю…
– Это была не история. О чем я и говорю. Это был лишь набор событий.
– Я знаю. Я только…
– Не все события – истории. Это я и пытаюсь тебе объяснить.
Люк на секунду задумался.
– Да, но люди превращают события в истории. Истории придают событиям смысл, по крайней мере, для меня это так. Я лучше понимаю то, что вижу, если это история; мне нужно, чтобы всё смонтировали со смыслом, знакомство с персонажами – обставили как полагается, чтобы сюжетные линии были четкими и разрешались, ну, понимаешь, аккуратно. Тот же «Большой брат» – помнишь ведь, как я смотрел в Интернете съемки веб-камерой и ничего не понимал? Мне оказалась по зубам лишь окончательная телеверсия. Это потому, что она была смонтирована в виде связной истории. Я часто беспокоюсь, что, даже если мне удастся выбраться отсюда, я буду не в состоянии понять, что происходит вокруг, потому что… ну, я не знаю… потому что стану как тот бедняга, который думал, что раз он знает, как пройти через парк, то, значит, сможет проложить дорогу сквозь джунгли. Может, я могу понять что-то лишь с помощью историй, способен понять только персонажей ТВ, а не реальных людей, и лучше мне оставаться здесь и пялиться в ящик.
– Нет, Люк. В один прекрасный день ты отсюда выберешься.
– И моя история получит завершение? Моя «сюжетная линия»? Да, это будет круто.
– Внешний мир больше похож на ТВ, чем ты думаешь, – сказала Джули. – Люди говорят, как на ТВ, одеваются, как на ТВ, мелируют волосы, как на ТВ, и рассказывают друг другу истории, потому что… ну, потому что истории – это язык ТВ. Все наши ровесники ведут себя так, будто играют в сериале «Друзья», и бросают друг другу бессмысленные реплики, которые кажутся, ну, типа, буквально срежиссированными, понимаешь, будто идут съемки комедии положений. И этой игрой они просто маскируют всю дерьмовость собственной жизни. Знаешь, ты не единственный человек, который все время сидит перед ящиком.
– О. – Люк улыбнулся немного печально. – Тогда я с тем же успехом могу оставаться дома.
– Слушай, это просто я такая, – сказала Джули. – Я не умею превращать события в истории – то есть, конечно, умею, но мне это не нравится. Вот почему я расстроилась: я решила, что именно этого ты от меня добиваешься. Знаешь, я предпочитаю мгновения. Типа, когда вещи происходят и ничего не означают. Мой школьный учитель английского говорил, что сказки, мифы и даже Библия – это лишь способы изложить нравственные заповеди, правила безопасности и размышления о мире в виде историй, чтобы люди лучше поняли подтекст, чтобы он легче усваивался, был доходчивее и осмысленнее. И мне это понятно на все сто. Но я не хочу, чтобы мне преподносили жизнь в упаковках из историй, как эти дурацкие готовые блюда, которые едят папа с Доной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Дона кладет сахар в чай и идет в гостиную.
– У тебя отличный шанс, грех не воспользоваться, правда? – говорит она.
Джули идет за ней следом и садится в кресло. В гостиной пахнет ванилью из-за жидкости, которой Дона полирует деревянный пол и шкафы. Она всегда занимается полировкой поздно ночью, когда отец уже спит. Это странно.
Джули пожимает плечами:
– Не знаю.
– Менеджмент в сфере розничной торговли – стоящая штука, – говорит Дона. – Моя подруга Тони начала карьеру на фабрике, где делают гофрированный картон, в промзоне Челмсфорда, – она там просто мастерила ящики или типа того. Но ей хотелось работать с людьми, так что она нанялась в магазин «Стед-энд-Симпсон», и это было просто ужасно – нюхаешь все эти потные ноги, залазишь на шаткие стремянки и видишь, что нужный размер или цвет, как всегда, закончился… мне ли не знать, я сама начинала с торговли обувью перед тем, как за сэндвичи взяться. Короче, потом она перешла в «Бэй Трейдинг» помощницей начальницы смены, и там все было нормально, только она не поладила со своим менеджером. Потом открылась вакансия начальницы смены в «Олл Спортс» – она ее получила, и через месяц ее направили на эти самые курсы менеджмента; сейчас она зарабатывает очень приличные деньги. Она – менеджер «Олл Спортс» в Манчестере. Работается ей там весело, и она получает кучу скидок, как и все сотрудники, и это хорошо, потому что у нее растут три сына, да и вообще.
– Не уверена, что из меня получится хороший менеджер, – говорит Джули. – Мне придется составлять финансовые сметы, командовать людьми и корчить из себя босса. Вряд ли мне это понравится.
– Может, ты перестала бы замыкаться в себе.
– Наверное.
– И ты не можешь вечно жить здесь. Не то чтобы мы хотели от тебя избавиться, – быстро добавляет Дона. – Но ты сама в один прекрасный день захочешь двигаться дальше, и нынче все стало так дорого… а стоит тебе заняться менеджментом – и карьера, считай, обеспечена, правда?
– Да. Хм… А что, папа снова заговорил о том, что мне пора отселяться?
– Вообще-то нет. Но, понимаешь, тебе двадцать пять, и нам любопытно: покинешь ли ты когда-нибудь отчий дом? – Дона смеется. – Но нынче люди живут с родителями и дольше, так ведь? Плюс у тебя под боком есть Люк, а Джин вряд ли станет его выселять. Об этом я и говорю твоему папе. Я говорю: «Когда он съедет, съедет и она». Когда Люк покинет свой дом, ты последуешь за ним – но не раньше. Я, честно говоря, не совсем понимаю, почему он не может этого сделать. Его спальня – не единственное место в мире, где можно укрыться за шторами.
– Я думаю, ему безразлично, где он находится, – говорит Джули, – раз ему все равно нельзя выходить наружу. Он с тем же успехом может вечно оставаться там, где он сейчас.
– Угнетающая мысль, а? Только представь, каково это – всю жизнь провести в одной и той же комнате. Бедный Люк. Неудивительно, что Джин так беспокоится. Знаешь, она к нему очень добра. Она могла снова выйти на работу после той операции на бедре, но ведь нет же – сидит дома, присматривает за ним, день и ночь, сутки прочь. Ты к нему, конечно, тоже добра, все так считают. Но ты смотри, будь осторожнее – а то, знаешь, можно в это дело по самые уши влипнуть. Вряд ли ты захочешь жить его жизнью. Помни об этом.
– Дона, уже пятнадцать лет как я по самые уши влипла в это дело. И я – его лучший друг, а не приходящая домработница, так что на самом деле неважно, насколько я влипла.
– Может, эти курсы менеджмента – как раз то, что тебе нужно. Знаешь, чтобы их пройти, нужно жить при учебном заведении.
– Ой. Правда? Господи. – У Джули в голове возникает видение: большое здание типа казармы, благоустроенный кампус, вокруг незнакомые автострады, магистрали и дороги местного значения – единственные, по которым Джули в состоянии вести машину. Она больше не может ездить на поездах – как, спрашивается, она туда доберется? И зачем ей думать об этом? Она вообще-то не собирается ни на какие курсы менеджмента. И на самом деле не знает, почему рассказала про них Доне. Само как-то вырвалось.
– О да, – говорит Дона. – Типа уезжаешь туда обычным человеком, а возвращаешься уже другая. Как по волшебству.
– О. Что ж, мне нужно подумать.
– Думать тут особо не о чем, если хочешь знать мое мнение.
– Конечно. Слушай, Дона?
– Да?
– А почему ты на ногах? Ты же в это время обычно спишь?
– Ну, я пытаюсь себя переломать.
– Перестроить режим?
– Типа того. Мы с твоим отцом опять поругались из-за того, что я допоздна не ложусь, поэтому я пытаюсь стать «жаворонком». Ощущение странное. Просто я плохо сплю по ночам. Но мы совсем перестали заниматься сексом, я постоянно ворочаюсь, бужу его, а он говорит, что не может без меня уснуть…
Джули краснеет.
Дона смеется.
– О! Слишком много новой информации? Прости.
Дона выключила звук у телевизора, но Джули видит, что как раз заканчивается программа «Акварельная дуэль».
– Нет, все в порядке. – Джули встает. – Пойду проверю электронную почту, потом Люка навещу.
У Джули есть ноутбук, который она купила в прошлом году на скопленные чаевые. У нее собственная телефонная линия – какое-то специальное предложение корпорации «Бритиш Телеком», перед которым отец не устоял, хотя и не мог с ходу придумать, зачем им вторая линия.
– Ей может пользоваться Джули, – предложила Дона.
– Думаю, да, – сказал отец, – покуда будет сама ее оплачивать.
Джули заключила договор о неограниченном времени в Интернете – такой же, как Люк, – и телефонные счета приходят мизерные. Она ведь никому не звонит.
Она нажимает клавишу «соединить». Пока компьютер набирает номер провайдера, Джули смотрит на окно Люковой спальни. Шторы задернуты, и за ними вроде ничего не движется. Не считая «спама» от какой-то американской компании, предлагающей купить университетский диплом, писем нет. Вспомнив о предстоящей вечеринке, Джули стягивает с себя рабочую униформу и идет в душ. Потом, надевая юбку и джемпер, слышит знакомый скрип – это открывается Люково окно – и шипение антибактериального спрея, который Джина распыляет каждый божий день. Отлично. Значит, Люк встал, и Джули может пойти к нему, как только высохнут волосы.
Спустившись по лестнице, она видит отца – он сегодня вернулся раньше.
– …повсюду вода, – рассказывает он.
– Правда? Значит, они закрывают колледж? – спрашивает Дона.
– Я пошла к соседям, – сообщает им Джули.
– Подожди, – говорит ей отец, – чего это ты сегодня так рано?
– Наводнение, – объясняет она. – В «Крае» весь пол испоганило.
– В колледже то же самое, – говорит Дона.
Отец поднимает брови.
– Дона рассказала, что тебе предложили работу.
Джули смотрит в пол.
– Ну, это было не совсем предложение.
– А как бы ты это назвала?
– Ну, это тренинг-программа.
– В наши дни это то же самое. Считай, что ты менеджер – сколько им платят?
– Не знаю.
– Ты что, не спросила?
– Не такой был разговор, чтобы спрашивать. Хизэр – начальница смены – сказала, что я хорошо справилась с этим самым тестом и что они будут рекомендовать меня на курсы менеджмента. У нее это прозвучало так, словно я выиграла приз или типа того, и мне пришлось сделать вид, будто я польщена. Рановато было спрашивать, сколько мне будут платить.
– Вот так людей и эксплуатируют. Я тебе что говорил? Всегда первым делом спрашивай о зарплате.
– Да, папа.
– А почему тебе пришлось делать вид, будто ты польщена?
– Это был просто дурацкий тест на знание правил обслуживания клиентов.
Он пристально смотрит на нее.
– И?
– Ну… Любой чурбан бы его прошел. Не такой уж он был и сложный.
– В таком случае жаль, что чурбан не мог сдать вместо тебя экзамены.
– Дуг! – говорит Дона. – Ради бога, перестань вспоминать ее чертовы экзамены. Это было сто лет назад. Она старалась изо всех сил. Оставь ее в покое.
Отец Джули хохочет, как обычно. Теперь для него эта история с экзаменами – одна большая шутка. Он почти сразу перестал сердиться и превратил весь эпизод в настоящий комедийный номер, на ходу придумывая и рассказывая анекдоты, которые обыкновенно начинались так: «Моя дочь – всем тупицам тупица…», или «Встретились как-то раз англичанин, шотландец и моя дочь…» Если существовал анекдот про ирландца, тещу или дислексика, Джули оказывалась его героиней вместо них. У ее отца всегда было странное чувство юмора. То он – сама политкорректность: «вернем профсоюзы!», «власть народу!» и так далее; через минуту он уже смеется над шуткой про калеку, абсолютно иронически, конечно, – полагая, что, раз он такой политкорректный, есть какой-то особый юмор в том, что он смеется над несмешными или неполиткорректными шутками.
– Ну, увидимся, – говорит Джули, направляясь к двери.
– Я думал, ты любишь свой «Край», – укоряет отец. – Ты постоянно говоришь: «Мне нравится быть официанткой, потому что это просто». А разве менеджером быть плохо? Или для тебя это недостаточно просто!
– По крайней мере, я не ебу своих студенток, – говорит Джули, выходя из дома, – не настолько громко, впрочем, чтобы кто-то услышал.
Глава 20
Когда Джули заходит в спальню Люка, тот все еще делает зарядку.
– Ты сегодня раненько, – говорит он, отжимаясь от пола и глядя на нее снизу вверх.
Джули объясняет, что это из-за наводнения.
– Как думаешь, нас тут затопит? – спрашивает он.
– Не думаю. Наводнения досюда никогда не добирались. Почему ты спрашиваешь?
Люк смеется.
– Если нас затопит, мне хана.
– Не-а, – говорит Джули. – Ты живешь на втором этаже. Если вода поднимется так высоко, нам всем хана. – Она с недовольным видом плюхается на кровать.
– Что стряслось? – спрашивает Люк.
– Стряслось?
– Да. – Люк встает с пола, идет к компьютеру и проверяет почту. – Ты вся такая… ну, я не знаю, взвинченная, что ли.
– А, папаша меня достал…
Люк улыбается.
– То же мне новость.
– Да… а еще я прошла этот дурацкий тест на работе, и теперь они хотят, чтобы я стала менеджером. Это так скучно, что даже говорить об этом не хочется. Но я зачем-то сказала Доне, она сказала отцу, и теперь они оба такие: «Это же карьера!», а мне это напрочь неинтересно.
– Обалдеть!
– Ага. Хоть бы ничего этого не было. Я даже не знаю, смогу ли дальше работать в «Крае» официанткой.
– А почему нет?
– Не знаю. Потому что меня заметили, типа того. А я хочу делать свое дело незаметно, чтобы никто на меня не давил: мол, займись чем-нибудь другим.
– Может, ты просто способна с чем угодно справиться.
– Попробуй сказать это моему папаше. Он до сих пор думает, что я – чемпион мира среди неудачников.
– Он мудак.
– Да, я знаю. – Джули смеется. – Мой папаша – мудак. Ха.
Что бы случилось, если бы сегодняшний день был последним в сезоне эпизодом телесериала? Люк размышляет над этим вопросом, когда Джули уходит на вечеринку к Шантель. Он приходит к выводу, что сегодняшний день совсем не похож на конец сериала – слишком уж все незавершенно. Это скорее что-то вроде пред-предпоследней серии, сюжетного отступления, затишья перед развязкой. Но никаких сюжетных отступлений – ну, по крайней мере, особо драматичных – вроде не наблюдается. Только Джули способна увидеть в деловом предложении сюжетное отступление (хотя Люк понимает, почему так – это ломает ход повествования). Вся жизнь Люка – сплошное затишье перед развязкой, хуже его дела вряд ли могут пойти. Лиэнна, похоже, бросит его, но он сам этого хотел, так что это не отступление, куда уж там. По сексу, впрочем, он будет скучать. Кто-то имеет успех, и это сюжетное отступление; кого-то бросают, и от этого ничего не меняется. Жизни Люка не хватает повествовательного драйва; сейчас она кажется ему недостаточно «телевизионной».
Вот в чем загвоздка с его жизнью: если она – не ТВ, тогда что она такое?
Чуть ли не единственный за все время спор Люка с Джули случился год или два назад, когда она рассказывала ему, как прошел день в «Крае». Ее история показалась Люку недостаточно складной, и когда Джули закончила, он сказал что-то вроде: «И это все? Что, больше ничего не случилось?» Он совсем не хотел ее обидеть, но она расплакалась, и это были странные слезы разочарования и печали.
– Реальная жизнь устроена не так, как ты думаешь, – сказала она наконец.
– А как я думаю?
– Что она как ТВ.
– Вовсе я так не думаю… Я на самом деле ничего не знаю о реальной жизни – по крайней мере о том, что происходит вне этих стен. Я всегда это признавал. Я знаю, что в ящике реальности нет, я просто не знаю, что вообще реально. Ты, я, эта комната – вот вся моя реальность. И я не думаю, что мы похожи на ТВ, – добавил он.
– Дело не в содержании… дело в структуре, – сказала Джули. – В том, что у любой истории должны быть начало, середина и конец. Как эта штука называется? Трехактная структура, по-моему, или как-то так. Во всем, что ты видишь на ТВ, – во всех сюжетных линиях комедийных сериалов или мыльных опер…
– Все происходит по какой-то причине, – закончил за нее Люк.
Джули уставилась на него.
– А?
– В мире ТВ все происходит по какой-то причине. Вот почему так легко угадывать повороты сюжета. Ну, знаешь, как в мыльной опере – если два персонажа, которые по идее не должны участвовать в одной сцене, вдруг встречаются, ты понимаешь, что скоро они влюбятся друг в друга или один из них – внебрачный ребенок другого и так далее…
– Да, точно. Вот только в реальной жизни ничто ничего не значит. Происходит всякая всячина, и в ней нет никакой структуры.
Люк вздохнул.
– Я знаю. Но…
– Что?
– Я ведь не живу реальной жизнью, правда? Я хотел бы, но не судьба. Я прикован к этому сраному миру «Шоу Трумена», и ничего у меня нет, одни телевизионные сюжеты. Джул, прости, пожалуйста, что я сказал эту чушь, ну, про твою историю…
– Это была не история. О чем я и говорю. Это был лишь набор событий.
– Я знаю. Я только…
– Не все события – истории. Это я и пытаюсь тебе объяснить.
Люк на секунду задумался.
– Да, но люди превращают события в истории. Истории придают событиям смысл, по крайней мере, для меня это так. Я лучше понимаю то, что вижу, если это история; мне нужно, чтобы всё смонтировали со смыслом, знакомство с персонажами – обставили как полагается, чтобы сюжетные линии были четкими и разрешались, ну, понимаешь, аккуратно. Тот же «Большой брат» – помнишь ведь, как я смотрел в Интернете съемки веб-камерой и ничего не понимал? Мне оказалась по зубам лишь окончательная телеверсия. Это потому, что она была смонтирована в виде связной истории. Я часто беспокоюсь, что, даже если мне удастся выбраться отсюда, я буду не в состоянии понять, что происходит вокруг, потому что… ну, я не знаю… потому что стану как тот бедняга, который думал, что раз он знает, как пройти через парк, то, значит, сможет проложить дорогу сквозь джунгли. Может, я могу понять что-то лишь с помощью историй, способен понять только персонажей ТВ, а не реальных людей, и лучше мне оставаться здесь и пялиться в ящик.
– Нет, Люк. В один прекрасный день ты отсюда выберешься.
– И моя история получит завершение? Моя «сюжетная линия»? Да, это будет круто.
– Внешний мир больше похож на ТВ, чем ты думаешь, – сказала Джули. – Люди говорят, как на ТВ, одеваются, как на ТВ, мелируют волосы, как на ТВ, и рассказывают друг другу истории, потому что… ну, потому что истории – это язык ТВ. Все наши ровесники ведут себя так, будто играют в сериале «Друзья», и бросают друг другу бессмысленные реплики, которые кажутся, ну, типа, буквально срежиссированными, понимаешь, будто идут съемки комедии положений. И этой игрой они просто маскируют всю дерьмовость собственной жизни. Знаешь, ты не единственный человек, который все время сидит перед ящиком.
– О. – Люк улыбнулся немного печально. – Тогда я с тем же успехом могу оставаться дома.
– Слушай, это просто я такая, – сказала Джули. – Я не умею превращать события в истории – то есть, конечно, умею, но мне это не нравится. Вот почему я расстроилась: я решила, что именно этого ты от меня добиваешься. Знаешь, я предпочитаю мгновения. Типа, когда вещи происходят и ничего не означают. Мой школьный учитель английского говорил, что сказки, мифы и даже Библия – это лишь способы изложить нравственные заповеди, правила безопасности и размышления о мире в виде историй, чтобы люди лучше поняли подтекст, чтобы он легче усваивался, был доходчивее и осмысленнее. И мне это понятно на все сто. Но я не хочу, чтобы мне преподносили жизнь в упаковках из историй, как эти дурацкие готовые блюда, которые едят папа с Доной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33