Долго были видны его ладони, поддерживающие опускающийся люк.
Водитель грузовика, на котором прибыли саперы, стоял на танке рядом с башней с ящиком в руках, наполненным водонепроницаемой смазкой. Захлопнув люк, он начал герметизировать щели изоляционной лентой и замазывать их тавотом.
Полковник и Маруся, стоя рядом с танком, слышали приглушенные, но отчетливые голоса, доносившиеся из танка.
— Механик готов, — докладывал Саакашвили.
— Готов, — вздохнул Черешняк.
— Порядок, — отозвался Густлик.
Сапер, давая условный сигнал, три раза стукнул по башне и спрыгнул с танка.
— Танк готов, — подтвердил Кос.
— Остановка под водой означает конец. А еще мой груз не терпит толчков, — медленно говорил Павлов. — Пора.
— Запустить двигатель.
Свистнул стартер, зашумело маховое колесо.
Полковник прикоснулся к плечу Маруси. Они отошли к стене, под которой по сточному рву, чуть всплескивая, текла вода.
— Отдали им лекарства?
— Забыла, — растерянно ответила девушка и закашлялась.
Заработал двигатель танка, сначала на малых оборотах. Потом механик-водитель прибавил газ и включил рефлекторы. Танк медленно тронулся с места, преодолел груду развалин и осторожно начал погружаться в темную, казавшуюся густой воду. Скоро он совсем исчез.
27. Шарик совершает ошибку
Внутри тщательно закрытого танка, единственным отверстием которого, ведущим наружу, является вентиляционная труба, иначе звучит мотор, иначе воспринимается каждый звук. Кажется, что по-другому выглядят даже лица членов экипажа, которые знаешь лучше, чем свое собственное лицо. И страх испытываешь другой, незнакомый. Это как хождение по доске; чтобы пройти по полу — достаточно одной, а вот если бы пришлось идти на высоте пятого этажа, то и пять досок показались бы слишком узким помостом, потому что каждый неверный шаг грозит гибелью.
Так и здесь, внутри идущего под водой танка. Если сделаны неправильные замеры, если Павлов ошибся в расчетах, то мотор в течение нескольких секунд высосет весь воздух и экипаж погибнет от падения атмосферного давления, прежде чем задохнется.
Все углы танка заполнены ящиками и мешками сапера, места для людей осталось совсем мало. Свет от ламп, освещающих приборы и прицелы, едва рассеивает мрак. Сердца стучат в ускоренном ритме. Кажется, что с каждой минутой становится жарче и душнее.
Шарик сидит около механика и, чувствуя разлитое в воздухе беспокойство, тихонько попискивает. Передние лапы у него дрожат, уши прижаты к голове.
Саакашвили, натянутый как тетива, не отрываясь смотрит в визир, где в ослабленном водой свете фар едва различимы ближайшие шпалы железнодорожного полотна да изредка, как грозный ус, блеснет сорванный рельс.
Томаш тоже приклеился к своему перископу: некоторое время он еще видел на воде блеск далеких огней, которые они оставили за собой, а вверху — ребристость бетонного свода. Потом один, а за ним второй всплеск воды омыли стекла, и наступила темнота.
— Залило, — сказал он со страхом.
— Спрашивает тебя кто? — проворчал Густлик, отрывая взгляд от прицела и с неожиданным интересом рассматривая свои ладони.
Сидевший выше всех Кос только теперь увидел то, что минуту назад увидел Черешняк, и доложил Павлову:
— Погружение полное.
— Все в норме. Время совпадает, — ответил капитан и начал тихо насвистывать родившуюся во время войны песню об «украинской Висле»: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч…»
Заскрежетала гусеница, танк подбросило. Саакашвили выправил курс, вернулся снова на шпалы. Перед ним опять замаячил рельс-проводник. За эти две секунды Саакашвили покрылся потом, губы пересохли.
Капитан начал посвистывать немного громче и через некоторое время наконец сообщил:
— Половина дороги.
Раздался скрежет, вентиляционная труба зацепила за перекрытие, дрогнула в основании — над самой головой Черешняка.
Томаш, слыша скрежет, со страхом взглянул вверх. Прямо на грудь ему, под расстегнутый комбинезон, хлестнула узкая, твердая струя воды.
— Ребята, течет!
— Да кто тебя спрашивает, несчастье ходячее… — Густлик протиснулся мимо орудийного замка, попытался тряпками заткнуть отверстие.
Эта, казалось бы, безнадежная борьба длилась всего какое-то мгновение, и вдруг вода сначала стала течь меньше, потом прекратила совсем, и только запоздалые капли падали на лицо Томаша.
— Начинаем выходить, — доложил Кос.
Он с облегчением наблюдал в визир, как появляется конец ствола, затем основание орудия и наконец передняя броня с люком механика. Вначале над фарами разлилось светлое пятно, потом свет пробил поверхность воды, прыгнул в глубь туннеля, и все увидели через перископы, что там вода кончается, а дальше лежат перекрученные рельсы на остатках обгоревших шпал, разбросаны смятые в огне куски железа, почерневшие от сажи.
— Можно? — спросил Елень.
— Открывай.
Звякнул замок, Густлик нажал на люк. Металл, тщательно обработанный смазкой, не отходил, но при втором толчке уступил. Силезец выскочил на броню с автоматом в руках.
— Стоп! — услышали они команду Коса.
«Рыжий» послушно остановился. Часть гусениц у него была еще в воде, но сам он весь уже стоял на берегу, на мокрых от волны шпалах.
Теперь все начали действовать одновременно и без приказов, по заранее установленному плану. Густлик прикрыл шлемом фару, чтобы свет не был виден слишком далеко впереди. Пучком пакли стер смазку с переднего люка, двумя рывками сорвал изоляционную ленту.
— Открывай!
В подтверждение своих слов он стукнул прикладом по броне и, когда люк открылся, тихо свистнул собаке. Вместе с Шариком он побежал в темноту туннеля, а за ними вдогонку, немного замешкавшись, бросился Томаш.
Янек с Григорием сбросили вентиляционную трубу, погнутую ударом о перекрытие, сняли колпаки со стволов пулеметов и пушки. Пучками пакли принялись стирать жирную смазку и изоляцию. Едва они закончили работу и Кос с неохотой подумал, что надо еще очистить аварийный люк, как с удивлением увидели, что из-под танка вылезает Павлов.
— Гражданин капитан, не надо было там трогать. Там самая грязная работа, — сказал Кос, и в голосе его прозвучала признательность.
— Ну так помогите в чистой. Выгружайте все подряд, а я буду складывать.
Янек залез в танк и начал подавать ящики и мешки на край переднего люка; Саакашвили брал у него, делал пару шагов и подавал саперу, а тот складывал все в довольно большой нише, сортируя по-своему.
Где-то в глубине туннеля грохнуло задетое кем-то железо. Григорий поплотней прикрыл свет, выставил вперед ствол автомата и, отступив за гусеницы, внимательно вглядывался вперед. Сначала бесшумно появился Шарик, а потом они услышали торопливый топот бегущего человека.
— Это я, — тихо покрикивал Томаш и, остановившись, доложил вполголоса: — До разъезда никого, а потом налево, саженях в ста, немцев как муравьев. Плютоновый сказал, что покараулит и что можно спокойно работать.
— Ну так лови.
Саакашвили подал ему очередной ящик, и некоторое время цепочка выгружавших ритмично работала в молчании. Потом маленький перерыв, еще два ящика, и Кос, высунувшись из люка, сообщил:
— Конец.
Все трое подошли к капитану, который, подсвечивая фонариком, пересчитывал предметы, шептал что-то про себя и наконец громко сказал:
— Порядок. Танк готов?
Саакашвили с Томашем, не говоря ни слова, вернулись в танк, а Кос, вместо того чтобы ответить на вопрос, сказал:
— У нашего экипажа такой обычай: задание знают все.
По правде говоря, он чувствовал себя обиженным. Ведь это он подал командиру полка мысль атаковать из-под земли и во время обсуждения убеждал полковника в достоинствах «теории невероятности», как окрестил офицер его предложение. Потом, когда экипаж отдыхал, другие разработали детальный план операции, и никто его с ним не познакомил.
Павлов распихал по карманам бруски тротила, а потом, выпрямляясь, внимательно посмотрел на сержанта.
— Пошли.
Они сделали шагов двадцать, и капитан начал простукивать стены — на высоте метра от земли бетон отвечал глухо, сигнализируя о пустоте. Луч фонарика скользнул по шершавой поверхности, обнаружил щель. Когда-то здесь проделали отверстие, потом залили его цементом, но пломба почернела и подгнила по краям.
— Стукни.
Янек ударил прикладом сначала слегка, потом посильнее, и кусок потемневшего бетона провалился внутрь, образовав овальное отверстие. Павлов посветил в это отверстие, потом отдал фонарик Косу.
— Подержи-ка.
В руках сапера куски тротила ловко соединились друг с другом, скрыв капсюль с темным усом запального шнура. Капитан сделал косой надрез. Блеснул огонь бензиновой зажигалки, сделанной из гильзы патрона от противотанкового ружья. Зашипела пороховая дорожка, выдувая тоненькую струйку седого дыма.
— Шарик, к ноге, — приказал Кос.
Янек хотел побежать, но, сделав два торопливых шага, замедлил движение, увидев, что капитан идет совершенно спокойно.
— Пятнадцать секунд — это уйма времени, — сказал сапер, а когда они подошли к танку и стали под защитой брони, капитан добавил громче: — Не высовываться.
Еще мгновение — и их ослепил блеск. Посыпался острый град бетонных осколков.
— Пошли.
Капитан подвел танкистов к пробоине в стене, еще пахнущей тротилом и дымящейся пылью.
— Ваш командир напомнил, что я не объяснил всего задания, — сказал он спокойно и, будто учитель у доски, начал рассказ: — Параллельно туннелю идет канал с электрокабелями. По нему можно пробраться и заложить взрывчатку. Сильный взрыв на том конце станции и одновременная атака танка с этой стороны должны выкурить всю команду. Ясно?
— Ясно, — ответил Саакашвили с задумчивой улыбкой, потому что на какое-то мгновение ему показалось, что они опять все вместе — весь старый экипаж.
Черешняк кивнул головой, что понимает, и тут же спросил:
— Кто должен этот тротил перетаскать?
— Я. Саперская работа, — улыбнулся Павлов.
— А если… — начал Кос.
— Так или иначе пехота в полночь пойдет в атаку, поэтому и мы должны. Что еще?
Янек посмотрел на лица своих подчиненных, поколебался, но от дальнейших вопросов отказался.
— Проверю танк, — сказал он, отдавая честь.
За ним двинулся Саакашвили и в двух шагах сзади — Томаш.
Капитан, оставшись один, начал работать спокойно и быстро без единого лишнего движения. В узкий брезентовый мешок с длинными лямками он складывал взрывчатку. Петлю на конце мотка тонкой веревки прикрепил сзади к карабину на своем ремне. Потом ловко скользнул в пролом и с концом шнура сзади, с лямками мешка на плечах пополз, таща за собой продолговатый мешок. Канал был прямоугольный, достаточно высокий, но узкий, и передвижение в нем требовало большой ловкости и силы. Мешали кабели, уложенные на крюках, вбитых в стену.
Саакашвили, стоявший у танка, видел, как сапер исчез в бетонной стене. Он хотел подойти и вблизи посмотреть, как сапер там справляется.
Но Янек, открывая замок орудия и наклоняя голову, крикнул ему изнутри танка:
— Посвети-ка!
Фонарик в руках Григория задвигался, и спираль нарезки внутри ствола слегка закружилась. На стенках ни единого следа грязи. Кос хлопнул замком и сказал:
— Готово. Если надо, можем начинать.
— Время еще есть. — Саакашвили посмотрел на часы, светившиеся на приборной доске. — Мы с Томашем ослабим гусеницы, а то на этих шпалах…
— Хорошо. Я сейчас вернусь.
Янек побежал к выбоине в стене. Посмотрел, как в равномерном, неторопливом темпе разматывается шнур лежащего на земле мотка и вползает внутрь. Но вдруг движение прекратилось. Кос с минуту ждал, потом заглянул в глубь канала, но там был виден только неясный и далекий отблеск желтоватого света.
— Застрял, что ли? — шепотом спросил он сам себя.
Янек скользнул в отверстие и, убедившись, что по каналу можно ползти, вернулся обратно, обеспокоенный еще больше. Может быть, провода перед станцией выходят наружу или немцы устроили засаду…
Нет, засады не было, просто Павлов добрался до места, где снаружи, через проделанное в бетоне отверстие, входил новый толстый кабель в металлической оболочке. Подвешенный посредине, он так суживал пространство канала, что не могло быть и речи о том, чтобы протиснуться здесь человеку. Павлов попробовал сбросить его с крюков, но тут же оставил эту попытку: нужно было ножницами для проволоки перерезать крепления и на каждые десять метров дороги тратить самое меньшее четверть часа. Работая в таком темпе, он мог закончить дело не к полуночи, а только к полудню.
Насвистывая песню о Днепре, сапер на несколько мгновений задумался. Потом, изгибаясь как акробат, начал менять положение тела, поворачиваясь головой в противоположную сторону, чтобы удобнее было возвращаться.
Тем временем к Косу, стоявшему у отверстия, быстрыми крадущимися шагами подошел Густлик.
— Немцы идут сюда? — с беспокойством спросил Янек.
— Нет, — ответил тот шепотом, — но за стеной кто-то скребется и свистит.
Поглощенный рассматриванием туннеля, Кос машинально ответил:
— Поручник.
— Кто? — спросил силезец, тараща глаза и вытирая пот со лба.
— Павлов… Прости. — Кос положил ему руку на плечо. — Похож этот сапер, и, может быть, не только лицом.
Они услышали шелест и тяжелое дыхание усталого человека. А через минуту выполз и сам капитан. Не говоря ни слова, сел, устало прислонившись спиной к бетонной стене.
— Первая порция уложена? — спросил Кос.
Вместо ответа офицер потянул за лямки, и в отверстии показался продолговатый брезентовый мешок с тротилом.
— Нет прохода, — догадался Густлик.
Павлов кивнул головой, вытер лицо рукавом.
— Экипаж! — позвал Янек.
Танкисты сразу же подбежали, и Саакашвили доложил:
— Подводный корабль «Рыжий» готов к наземным действиям.
— Подземным, — хмуро поправил Густлик.
— Ты станешь на часах, — приказал Кос Черешняку, — в том месте…
— Знаю. У железнодорожной стрелки, где эти ямы в две стороны расходятся, где мы с плютоновым ходили.
Черешняк взял у грузина две запасные обоймы, заткнул их за голенище, где у него уже лежали две его собственные, и двинулся в темноту.
Ему было немного жаль, что его отсылают часовым именно в такое время, но ведь кто-то должен охранять. Может быть, это даже хорошо, что выбрали именно его, потому что на лице сержанта Коса он прочитал недоброе. Что-то не получилось, они будут советоваться, а он мало чем может им пригодиться. В поле — другое дело, а здесь, в этих огромных подвалах, которые люди, как кроты, вырыли под землей, ему было не по себе. Подумать только, над головой понастроены дома и все это может обвалиться…
Став на часах около железнодорожной стрелки, он быстро заскучал. Позевывая, начал считать пуговицы на своем мундире и овальные отверстия на стволе. Принялся даже ковыряться в рельсах и наконец, достав из кармана французский ключ, отвинтил довольно большую гайку, взвесил ее на руке и спрятал — на глаз вроде бы в самый раз для телеги.
Того и гляди война кончится и можно будет вернуться к работе. Отец хорошо все придумал, потому что уж если надо воевать, то лучше воевать вместе с такими умными и хорошими людьми, как сержант Кос, как Густлик и Григорий. Таким и свое отдать не жалко. А еще лучше, если бы попалась какая-нибудь хорошая вещь из военной добычи, а для хозяйства ненужная. Приятно своему экипажу услужить, в таком деле стоит и крюк сделать, а может быть, и головой рискнуть…
Перед Томашем был разъезд и два туннеля. В одном, дугой изгибавшемся влево, вдали виднелось тусклое пятно света, временами удавалось рассмотреть силуэт человека, прохаживающегося по путям. Доносился шум, похожий на гудение потревоженного улья. Время от времени можно было услышать приглушенный грохот — эхо разрывов на поверхности земли — или более близкий, более резкий треск очереди из автомата.
Туннель, шедший прямо, был погружен во мрак, но вдруг в нем блеснул свет, заколыхался ручной фонарик. Черешняк быстро припал к земле и, готовый к выстрелу, под прикрытием железнодорожной стрелки застыл с автоматом.
Свет приближался, Черешняк уже слышал скрип нескольких пар сапог. Еще мгновение — и он увидел группу из шести немцев, которые шагали за унтер-офицером, согнувшись под тяжестью набитых до отказа вещмешков. Дойдя до развилки, они повернули в сторону станции. Томаш в колышущемся свете фонаря ясно рассмотрел, что они несут продукты: под мышкой у солдата коричневели буханки хлеба, из надорванного вещмешка высовывалась колбаса, виднелись банки консервов. Сквозь идущий от железнодорожного полотна смрад масел и металла запахло даже чем-то копченым — рыбой или мясом.
Когда группа отошла на порядочное расстояние, Черешняк поднялся. Он был рад, что ему не пришлось стрелять в людей, несущих провизию. К тому же это, наверное, обернется к лучшему, потому что ведь надо, чтобы до поры до времени никто не знал, что сюда забрался кто-то посторонний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Водитель грузовика, на котором прибыли саперы, стоял на танке рядом с башней с ящиком в руках, наполненным водонепроницаемой смазкой. Захлопнув люк, он начал герметизировать щели изоляционной лентой и замазывать их тавотом.
Полковник и Маруся, стоя рядом с танком, слышали приглушенные, но отчетливые голоса, доносившиеся из танка.
— Механик готов, — докладывал Саакашвили.
— Готов, — вздохнул Черешняк.
— Порядок, — отозвался Густлик.
Сапер, давая условный сигнал, три раза стукнул по башне и спрыгнул с танка.
— Танк готов, — подтвердил Кос.
— Остановка под водой означает конец. А еще мой груз не терпит толчков, — медленно говорил Павлов. — Пора.
— Запустить двигатель.
Свистнул стартер, зашумело маховое колесо.
Полковник прикоснулся к плечу Маруси. Они отошли к стене, под которой по сточному рву, чуть всплескивая, текла вода.
— Отдали им лекарства?
— Забыла, — растерянно ответила девушка и закашлялась.
Заработал двигатель танка, сначала на малых оборотах. Потом механик-водитель прибавил газ и включил рефлекторы. Танк медленно тронулся с места, преодолел груду развалин и осторожно начал погружаться в темную, казавшуюся густой воду. Скоро он совсем исчез.
27. Шарик совершает ошибку
Внутри тщательно закрытого танка, единственным отверстием которого, ведущим наружу, является вентиляционная труба, иначе звучит мотор, иначе воспринимается каждый звук. Кажется, что по-другому выглядят даже лица членов экипажа, которые знаешь лучше, чем свое собственное лицо. И страх испытываешь другой, незнакомый. Это как хождение по доске; чтобы пройти по полу — достаточно одной, а вот если бы пришлось идти на высоте пятого этажа, то и пять досок показались бы слишком узким помостом, потому что каждый неверный шаг грозит гибелью.
Так и здесь, внутри идущего под водой танка. Если сделаны неправильные замеры, если Павлов ошибся в расчетах, то мотор в течение нескольких секунд высосет весь воздух и экипаж погибнет от падения атмосферного давления, прежде чем задохнется.
Все углы танка заполнены ящиками и мешками сапера, места для людей осталось совсем мало. Свет от ламп, освещающих приборы и прицелы, едва рассеивает мрак. Сердца стучат в ускоренном ритме. Кажется, что с каждой минутой становится жарче и душнее.
Шарик сидит около механика и, чувствуя разлитое в воздухе беспокойство, тихонько попискивает. Передние лапы у него дрожат, уши прижаты к голове.
Саакашвили, натянутый как тетива, не отрываясь смотрит в визир, где в ослабленном водой свете фар едва различимы ближайшие шпалы железнодорожного полотна да изредка, как грозный ус, блеснет сорванный рельс.
Томаш тоже приклеился к своему перископу: некоторое время он еще видел на воде блеск далеких огней, которые они оставили за собой, а вверху — ребристость бетонного свода. Потом один, а за ним второй всплеск воды омыли стекла, и наступила темнота.
— Залило, — сказал он со страхом.
— Спрашивает тебя кто? — проворчал Густлик, отрывая взгляд от прицела и с неожиданным интересом рассматривая свои ладони.
Сидевший выше всех Кос только теперь увидел то, что минуту назад увидел Черешняк, и доложил Павлову:
— Погружение полное.
— Все в норме. Время совпадает, — ответил капитан и начал тихо насвистывать родившуюся во время войны песню об «украинской Висле»: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч…»
Заскрежетала гусеница, танк подбросило. Саакашвили выправил курс, вернулся снова на шпалы. Перед ним опять замаячил рельс-проводник. За эти две секунды Саакашвили покрылся потом, губы пересохли.
Капитан начал посвистывать немного громче и через некоторое время наконец сообщил:
— Половина дороги.
Раздался скрежет, вентиляционная труба зацепила за перекрытие, дрогнула в основании — над самой головой Черешняка.
Томаш, слыша скрежет, со страхом взглянул вверх. Прямо на грудь ему, под расстегнутый комбинезон, хлестнула узкая, твердая струя воды.
— Ребята, течет!
— Да кто тебя спрашивает, несчастье ходячее… — Густлик протиснулся мимо орудийного замка, попытался тряпками заткнуть отверстие.
Эта, казалось бы, безнадежная борьба длилась всего какое-то мгновение, и вдруг вода сначала стала течь меньше, потом прекратила совсем, и только запоздалые капли падали на лицо Томаша.
— Начинаем выходить, — доложил Кос.
Он с облегчением наблюдал в визир, как появляется конец ствола, затем основание орудия и наконец передняя броня с люком механика. Вначале над фарами разлилось светлое пятно, потом свет пробил поверхность воды, прыгнул в глубь туннеля, и все увидели через перископы, что там вода кончается, а дальше лежат перекрученные рельсы на остатках обгоревших шпал, разбросаны смятые в огне куски железа, почерневшие от сажи.
— Можно? — спросил Елень.
— Открывай.
Звякнул замок, Густлик нажал на люк. Металл, тщательно обработанный смазкой, не отходил, но при втором толчке уступил. Силезец выскочил на броню с автоматом в руках.
— Стоп! — услышали они команду Коса.
«Рыжий» послушно остановился. Часть гусениц у него была еще в воде, но сам он весь уже стоял на берегу, на мокрых от волны шпалах.
Теперь все начали действовать одновременно и без приказов, по заранее установленному плану. Густлик прикрыл шлемом фару, чтобы свет не был виден слишком далеко впереди. Пучком пакли стер смазку с переднего люка, двумя рывками сорвал изоляционную ленту.
— Открывай!
В подтверждение своих слов он стукнул прикладом по броне и, когда люк открылся, тихо свистнул собаке. Вместе с Шариком он побежал в темноту туннеля, а за ними вдогонку, немного замешкавшись, бросился Томаш.
Янек с Григорием сбросили вентиляционную трубу, погнутую ударом о перекрытие, сняли колпаки со стволов пулеметов и пушки. Пучками пакли принялись стирать жирную смазку и изоляцию. Едва они закончили работу и Кос с неохотой подумал, что надо еще очистить аварийный люк, как с удивлением увидели, что из-под танка вылезает Павлов.
— Гражданин капитан, не надо было там трогать. Там самая грязная работа, — сказал Кос, и в голосе его прозвучала признательность.
— Ну так помогите в чистой. Выгружайте все подряд, а я буду складывать.
Янек залез в танк и начал подавать ящики и мешки на край переднего люка; Саакашвили брал у него, делал пару шагов и подавал саперу, а тот складывал все в довольно большой нише, сортируя по-своему.
Где-то в глубине туннеля грохнуло задетое кем-то железо. Григорий поплотней прикрыл свет, выставил вперед ствол автомата и, отступив за гусеницы, внимательно вглядывался вперед. Сначала бесшумно появился Шарик, а потом они услышали торопливый топот бегущего человека.
— Это я, — тихо покрикивал Томаш и, остановившись, доложил вполголоса: — До разъезда никого, а потом налево, саженях в ста, немцев как муравьев. Плютоновый сказал, что покараулит и что можно спокойно работать.
— Ну так лови.
Саакашвили подал ему очередной ящик, и некоторое время цепочка выгружавших ритмично работала в молчании. Потом маленький перерыв, еще два ящика, и Кос, высунувшись из люка, сообщил:
— Конец.
Все трое подошли к капитану, который, подсвечивая фонариком, пересчитывал предметы, шептал что-то про себя и наконец громко сказал:
— Порядок. Танк готов?
Саакашвили с Томашем, не говоря ни слова, вернулись в танк, а Кос, вместо того чтобы ответить на вопрос, сказал:
— У нашего экипажа такой обычай: задание знают все.
По правде говоря, он чувствовал себя обиженным. Ведь это он подал командиру полка мысль атаковать из-под земли и во время обсуждения убеждал полковника в достоинствах «теории невероятности», как окрестил офицер его предложение. Потом, когда экипаж отдыхал, другие разработали детальный план операции, и никто его с ним не познакомил.
Павлов распихал по карманам бруски тротила, а потом, выпрямляясь, внимательно посмотрел на сержанта.
— Пошли.
Они сделали шагов двадцать, и капитан начал простукивать стены — на высоте метра от земли бетон отвечал глухо, сигнализируя о пустоте. Луч фонарика скользнул по шершавой поверхности, обнаружил щель. Когда-то здесь проделали отверстие, потом залили его цементом, но пломба почернела и подгнила по краям.
— Стукни.
Янек ударил прикладом сначала слегка, потом посильнее, и кусок потемневшего бетона провалился внутрь, образовав овальное отверстие. Павлов посветил в это отверстие, потом отдал фонарик Косу.
— Подержи-ка.
В руках сапера куски тротила ловко соединились друг с другом, скрыв капсюль с темным усом запального шнура. Капитан сделал косой надрез. Блеснул огонь бензиновой зажигалки, сделанной из гильзы патрона от противотанкового ружья. Зашипела пороховая дорожка, выдувая тоненькую струйку седого дыма.
— Шарик, к ноге, — приказал Кос.
Янек хотел побежать, но, сделав два торопливых шага, замедлил движение, увидев, что капитан идет совершенно спокойно.
— Пятнадцать секунд — это уйма времени, — сказал сапер, а когда они подошли к танку и стали под защитой брони, капитан добавил громче: — Не высовываться.
Еще мгновение — и их ослепил блеск. Посыпался острый град бетонных осколков.
— Пошли.
Капитан подвел танкистов к пробоине в стене, еще пахнущей тротилом и дымящейся пылью.
— Ваш командир напомнил, что я не объяснил всего задания, — сказал он спокойно и, будто учитель у доски, начал рассказ: — Параллельно туннелю идет канал с электрокабелями. По нему можно пробраться и заложить взрывчатку. Сильный взрыв на том конце станции и одновременная атака танка с этой стороны должны выкурить всю команду. Ясно?
— Ясно, — ответил Саакашвили с задумчивой улыбкой, потому что на какое-то мгновение ему показалось, что они опять все вместе — весь старый экипаж.
Черешняк кивнул головой, что понимает, и тут же спросил:
— Кто должен этот тротил перетаскать?
— Я. Саперская работа, — улыбнулся Павлов.
— А если… — начал Кос.
— Так или иначе пехота в полночь пойдет в атаку, поэтому и мы должны. Что еще?
Янек посмотрел на лица своих подчиненных, поколебался, но от дальнейших вопросов отказался.
— Проверю танк, — сказал он, отдавая честь.
За ним двинулся Саакашвили и в двух шагах сзади — Томаш.
Капитан, оставшись один, начал работать спокойно и быстро без единого лишнего движения. В узкий брезентовый мешок с длинными лямками он складывал взрывчатку. Петлю на конце мотка тонкой веревки прикрепил сзади к карабину на своем ремне. Потом ловко скользнул в пролом и с концом шнура сзади, с лямками мешка на плечах пополз, таща за собой продолговатый мешок. Канал был прямоугольный, достаточно высокий, но узкий, и передвижение в нем требовало большой ловкости и силы. Мешали кабели, уложенные на крюках, вбитых в стену.
Саакашвили, стоявший у танка, видел, как сапер исчез в бетонной стене. Он хотел подойти и вблизи посмотреть, как сапер там справляется.
Но Янек, открывая замок орудия и наклоняя голову, крикнул ему изнутри танка:
— Посвети-ка!
Фонарик в руках Григория задвигался, и спираль нарезки внутри ствола слегка закружилась. На стенках ни единого следа грязи. Кос хлопнул замком и сказал:
— Готово. Если надо, можем начинать.
— Время еще есть. — Саакашвили посмотрел на часы, светившиеся на приборной доске. — Мы с Томашем ослабим гусеницы, а то на этих шпалах…
— Хорошо. Я сейчас вернусь.
Янек побежал к выбоине в стене. Посмотрел, как в равномерном, неторопливом темпе разматывается шнур лежащего на земле мотка и вползает внутрь. Но вдруг движение прекратилось. Кос с минуту ждал, потом заглянул в глубь канала, но там был виден только неясный и далекий отблеск желтоватого света.
— Застрял, что ли? — шепотом спросил он сам себя.
Янек скользнул в отверстие и, убедившись, что по каналу можно ползти, вернулся обратно, обеспокоенный еще больше. Может быть, провода перед станцией выходят наружу или немцы устроили засаду…
Нет, засады не было, просто Павлов добрался до места, где снаружи, через проделанное в бетоне отверстие, входил новый толстый кабель в металлической оболочке. Подвешенный посредине, он так суживал пространство канала, что не могло быть и речи о том, чтобы протиснуться здесь человеку. Павлов попробовал сбросить его с крюков, но тут же оставил эту попытку: нужно было ножницами для проволоки перерезать крепления и на каждые десять метров дороги тратить самое меньшее четверть часа. Работая в таком темпе, он мог закончить дело не к полуночи, а только к полудню.
Насвистывая песню о Днепре, сапер на несколько мгновений задумался. Потом, изгибаясь как акробат, начал менять положение тела, поворачиваясь головой в противоположную сторону, чтобы удобнее было возвращаться.
Тем временем к Косу, стоявшему у отверстия, быстрыми крадущимися шагами подошел Густлик.
— Немцы идут сюда? — с беспокойством спросил Янек.
— Нет, — ответил тот шепотом, — но за стеной кто-то скребется и свистит.
Поглощенный рассматриванием туннеля, Кос машинально ответил:
— Поручник.
— Кто? — спросил силезец, тараща глаза и вытирая пот со лба.
— Павлов… Прости. — Кос положил ему руку на плечо. — Похож этот сапер, и, может быть, не только лицом.
Они услышали шелест и тяжелое дыхание усталого человека. А через минуту выполз и сам капитан. Не говоря ни слова, сел, устало прислонившись спиной к бетонной стене.
— Первая порция уложена? — спросил Кос.
Вместо ответа офицер потянул за лямки, и в отверстии показался продолговатый брезентовый мешок с тротилом.
— Нет прохода, — догадался Густлик.
Павлов кивнул головой, вытер лицо рукавом.
— Экипаж! — позвал Янек.
Танкисты сразу же подбежали, и Саакашвили доложил:
— Подводный корабль «Рыжий» готов к наземным действиям.
— Подземным, — хмуро поправил Густлик.
— Ты станешь на часах, — приказал Кос Черешняку, — в том месте…
— Знаю. У железнодорожной стрелки, где эти ямы в две стороны расходятся, где мы с плютоновым ходили.
Черешняк взял у грузина две запасные обоймы, заткнул их за голенище, где у него уже лежали две его собственные, и двинулся в темноту.
Ему было немного жаль, что его отсылают часовым именно в такое время, но ведь кто-то должен охранять. Может быть, это даже хорошо, что выбрали именно его, потому что на лице сержанта Коса он прочитал недоброе. Что-то не получилось, они будут советоваться, а он мало чем может им пригодиться. В поле — другое дело, а здесь, в этих огромных подвалах, которые люди, как кроты, вырыли под землей, ему было не по себе. Подумать только, над головой понастроены дома и все это может обвалиться…
Став на часах около железнодорожной стрелки, он быстро заскучал. Позевывая, начал считать пуговицы на своем мундире и овальные отверстия на стволе. Принялся даже ковыряться в рельсах и наконец, достав из кармана французский ключ, отвинтил довольно большую гайку, взвесил ее на руке и спрятал — на глаз вроде бы в самый раз для телеги.
Того и гляди война кончится и можно будет вернуться к работе. Отец хорошо все придумал, потому что уж если надо воевать, то лучше воевать вместе с такими умными и хорошими людьми, как сержант Кос, как Густлик и Григорий. Таким и свое отдать не жалко. А еще лучше, если бы попалась какая-нибудь хорошая вещь из военной добычи, а для хозяйства ненужная. Приятно своему экипажу услужить, в таком деле стоит и крюк сделать, а может быть, и головой рискнуть…
Перед Томашем был разъезд и два туннеля. В одном, дугой изгибавшемся влево, вдали виднелось тусклое пятно света, временами удавалось рассмотреть силуэт человека, прохаживающегося по путям. Доносился шум, похожий на гудение потревоженного улья. Время от времени можно было услышать приглушенный грохот — эхо разрывов на поверхности земли — или более близкий, более резкий треск очереди из автомата.
Туннель, шедший прямо, был погружен во мрак, но вдруг в нем блеснул свет, заколыхался ручной фонарик. Черешняк быстро припал к земле и, готовый к выстрелу, под прикрытием железнодорожной стрелки застыл с автоматом.
Свет приближался, Черешняк уже слышал скрип нескольких пар сапог. Еще мгновение — и он увидел группу из шести немцев, которые шагали за унтер-офицером, согнувшись под тяжестью набитых до отказа вещмешков. Дойдя до развилки, они повернули в сторону станции. Томаш в колышущемся свете фонаря ясно рассмотрел, что они несут продукты: под мышкой у солдата коричневели буханки хлеба, из надорванного вещмешка высовывалась колбаса, виднелись банки консервов. Сквозь идущий от железнодорожного полотна смрад масел и металла запахло даже чем-то копченым — рыбой или мясом.
Когда группа отошла на порядочное расстояние, Черешняк поднялся. Он был рад, что ему не пришлось стрелять в людей, несущих провизию. К тому же это, наверное, обернется к лучшему, потому что ведь надо, чтобы до поры до времени никто не знал, что сюда забрался кто-то посторонний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94