танк уже был на противоположной стороне улицы.
— Пехота отстала, — доложил Елень.
— Ну так что же? Возвращаться? — спросил Саакашвили.
— Стой! Подождем. Наблюдайте внимательно за подъездами и окнами.
«Рыжий» стоял посреди улицы одинокий и настороженный, как дикий зверь в чужом лесу. Башня его поворачивалась то влево, то вправо, пытаясь нащупать врага в провалах темных, таящих опасность окон. Впереди мостовая была разворочена, путь преграждала баррикада из телег, балок и наспех наваленных мешков с песком.
Янек заметил за мешками движение: бежали двое гитлеровцев в касках, с фаустпатронами. Вот они исчезли, но Янек не спускал глаз с того места, где они должны были появиться. Вот они вновь промелькнули в ближайшем проеме. Янек дал по ним очередь. Один упал, а второй успел перебежать улицу и исчез в подъезде. Нетрудно было догадаться, что он пересечет двор и появится в одном из окон, где-то сбоку танка, и, когда окажется на расстоянии нескольких метров от него, выстрелит. Пехота, которая могла их прикрыть, отрезана огнем и осталась за широкой аллеей. Кос мгновенно принял решение — ведь речь шла о жизни всего экипажа — открыл нижний люк у своего сиденья и, погладив собаку, приказал:
— Взять его, Шарик! Взять!
Овчарка заворчала, выскользнула через круглый люк на мостовую и через секунду неясной тенью мелькнула у подъезда.
— Внимание, Густлик, — сказал Кос, — наблюдай за этим домом справа, приготовь гранату.
На случай атаки с близкого расстояния, если ни пулеметы, ни орудие невозможно пустить в ход и если солдаты противника ухитрятся взобраться на броню, в башне танка имеются небольшие овальные отверстия, прикрытые металлическими грушами. Открыв их, можно выбросить гранату на броню, взрывом смести с нее непрошеных гостей.
— Не бойся, я предупрежу об опасности, — спокойно ответил Елень.
Янек замер у прицела, ему казалось, что с четверть часа уже прошло с тех пор, как он выпустил собаку. Он решил, что немец определенно подкрадется к танку сбоку. Но переоценил способности противника. Тот, видимо, побоялся подойти слишком близко к неподвижно стоявшей, но грозной машине. Неожиданно его голова показалась справа за грудой обломков, тут же исчезла, потом вновь появилась вместе с фаустпатроном.
Кос старался поймать цель на мушку, ему это не удавалось: ствол пулемета был развернут до отказа.
— Гжесь, подай вправо! — закричал он, хотя и видел, что времени не остается: гитлеровец в любое мгновение мог выстрелить.
В разбитом окне первого этажа мелькнула длинная, вытянувшаяся в прыжке тень, и овчарка оказалась на спине притаившегося фашиста. Фаустпатрон выпал из его рук и скатился по камням на мостовую.
Янек высунул голову из люка и что есть мочи позвал:
— Шарик, ко мне!
Подождал минуту, позвал вторично, потом еще раз, и наконец возле его лица появилась собачья морда. Овчарка вползла через люк в машину.
В этот момент справа и слева послышались выстрелы подошедшей пехоты. Василий приказал:
— Вперед!
Танк двинулся, а Янек еще возился с люком, на ходу закрывая его. Взглянув снова в прицел, Янек увидел выщербленные, торчащие к небу острые арки наполовину разрушенного готического костела. В руинах еще дымили дотлевающие угли. Укрывшись за развалинами, фашисты вели огонь из пулеметов и минометов. Василий отвечал им из танковой пушки.
Повернули вправо, чтобы укрыться за деревьями, росшими вдоль тротуара, и заехали за выступ стены. Огонь противника утих, и с минуту они спокойно ожидали пехоту, очищавшую от гитлеровцев соседние дома.
Внезапно сверху, прямо над их головами, затрещали пулеметные очереди, и на броню одна за другой полетели гранаты. Танк наполнился грохотом.
— Откуда бросают, гады? — спросил Григорий.
— Сверху, — отозвался Елень.
— Так и в мотор попасть могут.
— Двинь-ка по стене, только поаккуратнее, — приказал Василий, разворачивая башню стволом назад.
Саакашвили подал танк назад, разогнал его и у самой стены выжал сцепление. Тридцать тонн стали ударяло в стену. Сверху посыпался град кирпичей, все потонуло в клубах пыли. В танке слышно было только ворчание испуганного Шарика и нарастающий рев мотора. Григорий, включив сцепление, прибавил газу и на первой скорости стал выводить танк из-под обломков. Бронированная машина закачалась на неровностях, подняв высоко вверх нос, освободилась от обломков и выехала на мостовую.
— Вся стена завалилась, — доложил Елень, посмотрев назад.
В наушниках отчетливо раздался голос Лидки из штаба бригады.
— Я — «Висла», я — «Висла»… «Граб-один», где находишься? Прием.
— Я — «Граб-один». За нами широкая аллея, на которой справа церковь, слева — горящий костел, — ответил Кос. — Позавчера — в порядке. Прием.
— Я — «Висла», спасибо. Какой костел? Видишь перед собой парк? Прием.
В то время как велся этот разговор, танк двигался вперед за пехотой, гремели пушечные выстрелы. С короткой остановки танк уничтожил бетонный дот и помчался по мостовой, слегка подымавшейся вверх.
— Я — «Граб-один», парк впереди, слева — мост. Да ведь это Висла! Настоящая. Висла под мостом.
Танк опять выехал на поперечную улицу. Слева показался мост на пяти опорах, похожий на туннель, сделанный из фермы с мелкими ячейками, выгнутой дугами вверх на двух средних пролетах.
— Механик, влево, — приказал Василий. — Больше газу!
Янека охватил озноб, от которого свело мышцы лица и мурашки побежали по спине. Настала именно та минута, о которой говорили вчера вечером: прорвались, до моста остается несколько сот метров. Если успеют, если противник ошеломлен внезапностью, то через несколько минут они окажутся на противоположной стороне, в Варшаве.
«Рыжий» несся все быстрее. Набрав максимальную скорость, он, лязгая гусеницами по мостовой, обогнал бежавших солдат и помчался как пришпоренный конь.
Мост, похожий на квадратный туннель, был уже прямо перед танкистами, а за ним на противоположном высоком берегу виднелись дома, над ними дым и красные языки пламени от пожаров. От въезда на мост их отделяло двести, сто пятьдесят, сто… метров.
Посреди моста взметнулся огромный яркий сноп света. Ферма как будто нехотя приподнялась вертикально вверх, разломившись пополам, и вслед за этим до них донесся грохот разрыва.
Едва он успел заглушить все остальные звуки, Василий приказал механику:
— Стой!
Если даже Саакашвили и услышал бы приказ, то не успел бы его выполнить. Танк вдруг сам остановился, словно путник, на которого спереди неожиданно налетел порыв урагана, а потом, бессильно молотя гусеницами по камням, сдвинулся с места, развернулся и замер у самого въезда на мост.
Сверху падали изогнутые железные балки. Василий успел заметить, что с нашей стороны реки сохранился один пролет, и в этот момент на броню обрушился тяжелый удар.
Янек увидел, что Григорий с запрокинутой назад головой осел на сиденье. Янеку хотелось перехватить управление, но тут и у него в глазах потемнело, руки перестали слушаться. Он еще смог ощутить, что танк после удара снесло с мостовой и отбросило назад и вниз.
— «Граб-один», я — «Висла», — звал голос Лидки в наушниках. — «Граб», где ты?.. Ответьте… Прием.
Хотелось ответить, губы шевелились беззвучно. В глазах поплыли оранжевые круги. Янека охватил страх: а вдруг это конец и он уже больше никогда ничего в жизни не увидит, не сможет прочитать Марусино письмо, которое она, наверное, уже послала из госпиталя. Янек еще услышал, как взвизгнул от боли Шарик, и сразу вокруг все угасло в его сознании, перестало существовать, растворилось в тишине.
Мотор заглох. Василий вытер с лица кровь и открыл люк. Да, танк съехал по откосу задом и теперь стоял с высоко задранной в небо пушкой, со стороны противника прикрытый насыпью. Ощутив острую боль вверху позвоночника, Василий позвал:
— Янек! Густлик!
Ответом ему была тишина.
— Гжесь! Ребята!
Тишина. Снизу тянуло чадом от горевшего масла. Каждое мгновение мог вспыхнуть пожар. Василий протянул руку к Еленю, который бессильно свисал на ручке замка, обхватил его и начал осторожно вытаскивать из танка.
По мостовой дробно застучали сапоги — это подбегали пехотинцы.
19. Полевой госпиталь и полевая почта
Первым начал действовать Шарик.
Поваренок, который принес ему утром кашу, оставил дверь приоткрытой. Пес, не вставая со своей подстилки, полизал немного, но до конца доедать не стал. Тоска была сильнее голода.
Шарик знал, что его привезли сюда вместе с Янеком Косом и его друзьями, что все вместе были они в большом помещении, пахнущем кровью, где кто-то чужой с ласковыми руками занялся его сломанной лапой. Потом боль стала такой сильной, что все заслонила темнота, лишенная запахов и звуков. Когда к нему опять вернулась способность наблюдать, чувствовать запахи, он лежал один в этой небольшой комнатке, куда принесли ему еду. Он не знал, где его хозяин, и это было причиной того, что ел он без аппетита, без радости.
Дверь всегда была тщательно закрыта, и только сегодня осталась там узкая щель. Шарик поднялся на трех лапах, но все завертелось у него перед глазами, он покачнулся и упал. С минуту он лежал на левом боку и тяжело дышал. Быстро поднималась грудь, покрытая взъерошенной, свалявшейся шерстью, подергивалась кожа на запавшем животе. Правая передняя лапа Шарика была покрыта толстым слоем гипса, а голова перевязана бинтами.
Но Шарик не отступил после первой попытки: осторожно поднялся и немного постоял без движения, опираясь боком о стену. Теперь дело пошло лучше; он чувствовал, как у него кружится голова, но темнота не застилала больше глаз. Шарик медленно заковылял к двери вдоль стены. Он не мог открыть ее ни лапой, ни забинтованной мордой, поэтому толкнул боком. Дверь подалась, но он снова упал, зато теперь путь перед ним был открыт. В коридоре ярко светила не прикрытая абажуром электрическая лампочка, двери в палаты были прикрыты, и за ними застыл теплый полумрак осеннего раннего утра.
Шарик поднялся в третий раз и заковылял по коридору, упорно стремясь напасть на след. Запах лекарств заглушал все остальные. Нюх не подсказывал ему, где спрятали Янека. Шарик решил искать. Он двинулся вдоль стены, проскользнул из коридора в палату; здесь, пропутешествовав под койками, он обошел все углы.
На койках лежали люди, но все чужие. Нет, это не здесь. Он проковылял к следующей двери. Дверь эта вела в маленькую палату с кафельной печью в углу, с тремя койками у стены и еще одной — у окна. Счастье улыбнулось Шарику. От радости он завизжал и лизнул свесившуюся руку. Это была рука его хозяина! Потом он опять тихонько заскулил. Янек, очевидно, спал. Шарик не отважился залаять, боясь его разбудить.
Радость придала ему силы. Шарик той же дорогой вернулся в свой чуланчик, схватил зубами подстилку — тюфяк, сшитый из солдатской шинели и набитый соломой. Теперь он тащил его по коридору, останавливаясь через несколько шагов и тяжело дыша от усталости. Наконец он добрался до палаты, протиснулся в дверь и, услышав чьи-то приближающиеся шаги, быстро, как только мог, спрятался под койкой.
Он еще раза два дернул тюфяк, затаскивая его в угол, и тут у него снова потемнело в глазах. Он упал на бок, не в силах сделать ни одного движения.
Шарик чувствовал, что этот кто-то, вошедший за ним в палату, присел на корточки. Шарик хотел на него зарычать, но почувствовал легкое прикосновение и уловил в запахе что-то знакомое. Он захотел посмотреть. Ему удалось приоткрыть один глаз, и он увидел знакомую девушку в белом халате, из-под которого на правом плече виднелась повязка из бинтов.
Шарик попробовал вспомнить. Виделось ему поле, каша с мясом, человек, который был врагом и сидел на дереве… Он не мог все это связать и понять. Однако он успокоился и закрыл глаза; ласковое поглаживание было так приятно. К нему возвращались силы.
В палату опять кто-то вошел, заговорил решительным, резким голосом. Шарик ощетинился, двинул головой и увидел высокого человека в очках, с лысой блестящей головой, а за ним — еще двух других. Девушка, которая только что его гладила, стояла по стойке «смирно» и говорила звонким, чистым голосом:
— Благодаря ему не только я осталась жива, но и батальон гвардии капитана Баранова уцелел и вышел из окружения.
— Перестаньте морочить мне голову. Здесь вам не пионерский лагерь, чтобы рассказывать сказки о героических собаках.
На четвертой койке, той, что стояла у окна, приподнялся раненый, сел. Его левая рука была в гипсе и торчала на подпорке перпендикулярно телу.
— Товарищ профессор, гвардии старшина Черноусое докладывает, что она говорит правду. — Старшина здоровой рукой пригладил усы и добавил: — Товарищ профессор, выпишите меня из госпиталя.
— Этот опять за свое. Как же я тебя выпишу с такой рукой, она же у тебя в гипсе. Вздор! — Врач махнул рукой и вернулся к начатому разговору. — Условия и так трудные, я борюсь за жизнь людей, а вы мне тут хотите внести инфекцию…
— Я продезинфицирую…
— Хватит. Собаку отнести обратно. — Он показал рукой на дверь и с удивлением спросил: — А вы что здесь делаете?
На пороге в шлемофонах и шинелях стояли два танкиста.
— Сейчас не время для посещений, — рассердился профессор. Подойдя ближе и рассмотрев генеральскую змейку на погонах одного из танкистов, он повторил: — Не время, товарищ генерал.
— У нас сейчас самое время… Вчера мы взяли Яблонную, а пока затишье на передовой, мы сразу сюда. Очень спешим: скоро рассвет. Тут у вас лежат трое моих парней из танковой бригады. Я хотел бы узнать, когда они вернутся в строй.
— Все посходили с ума с этим возвращением в строй. Ваши трое тяжело ранены. Мы их залатали, зашили, но ведь еще контузия. Хуже всего вот с этим пацаном. Посылаете в бой детей…
— Детей? Да, посылаю… — Генерал задумчиво кивнул. — Может быть, им что-нибудь надо?
Два санитара, протиснувшись в дверь, направились в угол, где лежала собака. Шарик глухо заворчал и обнажил клыки. Санитары в нерешительности остановились.
— Забирайте, забирайте, я же сказал.
Второй танкист шагнул вперед и обратился к начальнику госпиталя:
— Товарищ профессор, оставьте собаку в палате. Она ведь тоже солдат, член экипажа, моего экипажа.
— В конце концов, что здесь: полевой госпиталь или заведение для душевнобольных? С самого утра идет это идиотское сражение из-за собаки. Уже третий ее защищает. Я видел бляху на ее ошейнике, прочитал надпись. Мне все известно. И я лечу собаку так же внимательно, как и бойцов. Мы наложили ей на лапу гипс, но находиться здесь, вместе с людьми, она не будет.
— Оставьте собаку, — сказал генерал.
— Здесь, товарищ генерал, не вы приказываете.
— Я прошу.
— У меня не хватает лекарств, мяса, сахара. У меня тысячи забот, я работаю до поздней ночи, а вы мне морочите голову с этой собакой, отнимаете время.
— А может быть, мед подойдет вместо сахара? — спросил Василий.
— Фантазия! Где вы сейчас найдете мед в этом разоренном голодном крае?
— Будет мед, и мясо будет. Оставьте собаку, — попросил генерал.
— Если можете, помогите, но условии мне не ставьте. Приезжайте недели через две: возможно, они будут чувствовать себя лучше. А сейчас — сами видите.
Врач отступил, давая им пройти. Генерал и Семенов прошли за ним на середину палаты. На улице уже немного посветлело. Они увидели лицо Саакашвили, серое, как будто покрытое пеплом. Янек был весь в бинтах, открытыми оставались только глаза и рот. Густлик, который, казалось, был в сознании, смотрел в потолок ничего не видящими глазами.
Рыжеволосая санитарка подошла ближе и протянула руку Семенову:
— Помните?
— Конечно! Огонек!
— Да, это я. Старшина тоже здесь лежит. Опять все вместе встретились, как в засаде у Студзянок.
Семенов поздоровался с Черноусовым и вернулся к девушке:
— Наш танк называется «Рыжий». Это в вашу честь.
— Позаботьтесь о них получше, — обратился к ней генерал.
— Да, конечно… — покраснела девушка и замолчала.
Встретив нетерпеливый, суровый взгляд профессора, танкисты отдали честь и вышли.
Санитары вновь нагнулись к собаке, но врач остановил их движением руки:
— Отставить. Тюфяк обшить белым, продезинфицировать шерсть. Маруся, ты за это отвечаешь.
— Так точно, я отвечаю за собаку, — весело отрапортовала Маруся.

Вечером, дымя помятым радиатором, на госпитальный двор въехал грузовик. На одном борту грузовика была сделана смолой надпись по-русски, а на другом — по-польски. Обе одного содержания: «Ешьте за здоровье Шарика».
Госпитальный повар с помощью санитаров выгрузил из машины корову, убитую снарядом, и дубовую бочку. Заклепки ее пахли немного кислыми огурцами, немного — спиртом, а внутри был загустевший от холода мед.
Сообщили об этом профессору и понесли ему на пробу ложку меду. Он взял ее, не говоря ни слова, долго держал над печуркой, чтобы мед оттаял. В тепле от комочка меда запахло лесом и цветами Козеницкой пущи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94