— Вдруг кто сбежит?
Он не заметил, что Кос уже вернулся, и, только когда скрипнули расшатанные доски, вздрогнул и оглянулся.
— Ты их откуда?.. — начал он, стараясь скрыть удивление и беспокойство.
Янек повел плечом и, не дожидаясь конца вопроса, резко повернулся к механику, который целился из ручного пулемета:
— Григорий!
— В чем дело? — смутился грузин и, только сейчас поняв ситуацию, добавил: — Я не стреляю.
— Ты чем забавляешься?
— Ах, ты их отпустил!.. Ты думаешь, что у Гитлера мало людей, и даришь ему четверых, — с усмешкой сказал Густлик, однако в голосе его звучало облегчение.
Издали они услышали крики. Это пленные, приближаясь к своим, начали кричать:
— Камераден! Не стреляйте!..
Кос в бинокль видел их темные силуэты на фоне светлеющего неба.
— Дали слово, что до конца войны не возьмутся за оружие, — тихо сказал он, не отрывая глаз от бинокля. После долгой паузы Кос опустил бинокль и, подойдя к Еленю, спросил измученным голосом: — Я неправильно поступил? Но ведь оставить их в подвале — это почти наверняка сжечь их живьем. Ты сам говорил, что немцы в любую минуту подтянут орудие.
Он был так смущен и озабочен, что Густлик решил его успокоить. Но что можно сказать в такой ситуации? Он слишком хорошо знал солдат гитлеровского вермахта: достаточно одного приказа, чтобы они изменили своему слову и вновь взялись за оружие.
Издали зазвучала длинная очередь. Янек поднес бинокль к глазам и увидел, как упали двое пленных. Остальные бросились в сторону, но далеко им убежать не удалось: упали, настигнутые пулями.
— Сволочи… — тихо выругался он.
— Всех? — спросил Елень.
Кос кивнул головой.
— Их эсэсовцы учат: пленный — это трус, а трус никому не нужен, поэтому расстрел, — объяснил Густлик и, нахмурив брови, посчитал на пальцах: — Их было четверо…
— Кугель не хотел идти.
— Он был прав. Что ты будешь с ним делать?
— В бункере есть небольшое укрытие для боеприпасов. Если мы уцелеем, то и он останется жив.
— Ну вот и хорошо.
— Приведи его, — сказал Кос, подавая ключ.
— И консервы подогрею. Какая война с пустым животом!
Забросив автомат за спину, Густлик спустился на первый этаж и начал выбирать консервы из запасов немецких саперов. Двое наверху плюс он сам, — значит, три банки, посчитал он на пальцах левой руки. Вспомнив о пленном, добавил четвертую. Оглянувшись, заметил в окне свое отражение, вежливо кивнул ему головой, и пятая банка полетела в ведро. После этого Густлик разыскал самую большую сковородку, приготовил две буханки хлеба. Затем отрезал солидный ломоть и спрятал в карман. Наконец, взяв немецкий штык, которым уже раз открывал консервы, спустился в подвал и открыл замок.
— Доброе утро, Кугель.
— Доброе утро, господин унтер-офицер.
— Вставай.
— Нет.
— Вылезай!
— Не хочу.
— А я тебе приказываю. Выходи!
Грозный голос тотчас оказал свое действие, а штык в руке Еленя совеем сбил с толку обер-ефрейтора. Поднимаясь по ступенькам с поднятыми вверх руками, он пытался оглянуться, чтобы увидеть, как близко от его спины находится острие штыка. Но Густлик уже сунул штык за пояс.
— Бери, — показал он на ведро с консервами и сковородку.
В сереющей тьме уходящей ночи и при голубоватом свете начинающегося дня они пересекли двор, миновали заграждения и крытым ходом пробрались в бункер. Елень споткнулся в темноте и чертыхнулся. Кугель засуетился, завесил все три амбразуры и включил свет — электрическую лампочку, покрытую сеткой в углублении бетонного потолка.
В то время как Елень штыком вскрывал консервы, обер-ефрейтор достал из шкафчика плитки древесного спирта, зажег их и нагрел над пламенем сковородку. Розовые блики играли на стеклах его очков.
Густлик посматривал со стороны на спокойное, слегка потемневшее и осунувшееся со вчерашнего дня лицо Кугеля. Затем молча отстранил его рукой и вывернул из банок густой гуляш, который начал скворчать на горячей сковороде.
— Соль и перец, — сказал Кугель, подавая ему две пачки, которые снял с полки.
Взгляд Еленя стал тяжелым и подозрительным. Тот, поняв, в чем дело, насыпал две щепотки на тыльную сторону чуть согнутой кисти и слизал их. Густлик сделал то же самое, чтобы еще раз проверить, и лишь после этого посолил и поперчил говядину.
— Стараешься, — пробормотал он.
— Потому что от вас многое зависит. Не нужно затапливать Ритцен. Гитлер капут, но Германия…
— Не болтай. Вчера нас учил, достаточно.
— Где мои камерады?
— Твои камерады? Мы их отпустили, но ваши сами… — Густлик рукой показал, как их прошили очереди.
Этого немец не ожидал. Он отшатнулся, будто его ударили, прижался к стене и стукнулся головой о бетон.
Густлик спокойно раскладывал гуляш в четыре котелка и, пользуясь случаем, снимал пробу. Обер-ефрейтор смотрел на него, и выпиравший кадык его дергался вверх и вниз, когда он проглатывал слюну. По количеству котелков немец понял, что завтрак только для поляков, и отвел глаза в сторону.
— Держи, ты, шваль, — подавая немцу котелок, рявкнул Густлик, так как нагретая ручка жгла ему ладонь.
Когда тот, удивленный, взял котелок, силезец положил сверху вынутый из кармана кусок хлеба.
— Спасибо, господин унтер-офицер, — обрадованно поблагодарил Кугель и с удивлением спросил: — Но где четвертый товарищ? Где господин Томаш?
— Слишком много хочешь знать. Залезай в кутузку! — Он жестом показал на открытую бетонную каморку.
Немец послушно вошел, но, поставив котелок на пол, быстро обернулся и придержал коленом дверь.
— Погодите, господин унтер-офицер, — поспешно попросил он и почти лихорадочно добавил: — Нет немцев, нет поляков, есть люди… Один дает пулю, другой — хлеб. Погоди… я все скажу…
Густлик после вчерашнего больше не доверял ему, но из любопытства выпустил немца и смотрел, что тот будет делать. Кугель, продолжая говорить, подошел к стене, нажал пальцем на что-то. Открылся металлический ящик, в котором на крючках висели ключи с номерками. Обер-ефрейтор покрутил одним из них в замке шкафа, вделанного в стену. Внутри было оружие: два автомата, снайперская винтовка с оптическим прицелом, коробка с патронными лентами к пулемету и три ручки от подрывных машинок.
Елень молча взял снайперскую винтовку и повесил ее через плечо. Кугель собрал все ручки. В другой стене, рядом с амбразурой, он показал замаскированную нишу, а в ней подрывные машинки. Вставил ручки в машинки, затем достал картонный лист с планом и показал Еленю.
— Мины, мины, мины… — указывал он пальцем в разные места. — Будет чем обороняться, пока господин Томаш вернется. А этот нельзя! — Он показал на отдельно стоящий детонатор, к которому был подсоединен пучок проводов в водонепроницаемой оболочке. — Не трогать. Вода уничтожит мой дом, другой дом, целый город. Зачем? Ваша победа, а Гитлер капут без того, чтобы уничтожать…
Густлик, слушая все увеличивающийся поток слов, нахмурил брови, подтянулся и вдруг, как учили в вермахтовских казармах, когда его насильно взяли в немецкую армию, рявкнул, оборвав немца на полуслове:
— Обер-ефрейтор Кугель!
Немец замер, вытянувшись в струнку.
— Нидер!
Не задумавшись даже на четверть секунды, сапер упал, не сгибая ног, прямо перед собой смягчив удар руками.
— Ауф!
Немец вскочил, как пружина, движением, заученным во время муштры, и без единой мысли на лице ждал дальнейшего приказа.
— Нидер!.. Ауф!.. Нидер!.. Ауф!..
В такт жестам и приказам Еленя пленный падал на бетон, вскакивал, опять падал. Это продолжалось минуту, может быть полторы. Наконец, когда дыхание сапера стало прерывистым и свистящим, Густлик наклонился над лежащим и уже нормальным голосом спросил:
— Ну что лежишь, как глист на морозе?
— Ир бефель… ваш приказ…
— Бефель, бефель… Видишь, Кугель, какой ты глупый. Будет бефель — пол-Польши сожжешь и не спросишь зачем. Я вынужден был прийти сюда, под Берлин, хотя это мне и не по дороге, чтобы ты о людях вспомнил.
— Господин унтер-офицер…
— Мауль хальтен… заткнись… И не учи других мыть руки, если сам в грязи по уши. Ладно, давай ешь свой завтрак, а то остынет, — махнул он рукой.
— Можно мне туда? — спросил Кугель, показывая в противоположную сторону, на другой отсек бункера.
Густлик с недоверием посмотрел на немца и вошел внутрь отсека. Он был пуст: гладкие стены, под потолком с одной стороны кабель, с другой — окошко, узкое, как бойница, выходящее в сторону шлюза; и только пустой деревянный ящик валялся на полу. Елень открыл окошко и выглянул.
— Ладно, заслужил, — немного подумав, сказал силезец, поправляя на плече снайперскую винтовку. — Неси еду сюда.
Кугель моментально все принес и сам помог замкнуть дверь, прислушиваясь к щелчку поворачиваемого ключа. Затем сел на ящик, поставил котелок на колени и начал есть гуляш с хлебом. Откусывая хлеб, он поглядывал на кабель под низким потолком и на открытое окно, через которое виднелся утренний серый рассвет, и грустно улыбался.
В полутора километрах восточное Ритцена, в разломе толстой, выщербленной снарядами стены на расстеленной соломе расположились советские разведчики. Рядом лежала опрокинутая взрывом приземистая стопятка.
Становилось светло, и вот-вот должно было взойти солнце. Одни чистили оружие, другие переобувались иди пришивали оторванные пуговицы. Были и такие, кто просто отдыхал, заложив руки за голову и положив ноги на лафет. Однако все с вниманием, улыбаясь, слушали Томаша, который, удобно расположившись между старшиной и санитаркой, рассказывал о своих приключениях.
— …Как только сержант Кос сказал, что кто-то должен перейти линию фронта с донесением, я сразу понял, что не кому другому, а именно мне придется это сделать. Ведь сам сержант должен был остаться, чтобы командовать. А если выбирать из троих…
— …То только тебя, — тем же тоном продолжил Черноусов, который в это время сворачивал цигарку, доставая щепотью махорку из плоской завинчивающейся коробки из апельсинового дерева. — Елень и Саакашвили не то чтобы плохие солдаты, но с рядовым Черешняком их, конечно, нельзя сравнить…
Томаш внимательно смотрел на старшину, решая, серьезно говорит усач или с насмешкой. Вверху пролетела мина и взорвалась где-то вдали. Несколько разведчиков прыснули со смеху.
— Служишь мало, а рассказываешь, как старый солдат, — добавил Черноусов.
Только теперь Черешняк сообразил, что старшина посмеивается над ним, и поспешил объяснить:
— Нет. Но всегда всю самую тяжелую работу мне приходилось делать. Так было дома, так и сейчас, в армии.
— Орден получишь.
— Медаль уже обещали.
— За что?
— А мы по ошибке в склад боеприпасов попали…
Все веселее и громче смеялись разведчики. Шарику это не понравилось, и он, приподняв лежащую на коленях у Маруси морду, залаял.
— Обещали, да не дали. Пока только конфеты получил от сержанта Коса. — Томаш достал из кармана коробку. — Наверно, растаяли.
— Это я ему дала, — улыбнулась Маруся.
— Есть можно, — сказал Черноусов. Он начал раскалывать ножом загустевшую массу. Ломал ее на куски в угощал сидевших поблизости разведчиков.
— Если бы у меня была такая коробка с закручивающейся крышкой, как у товарища старшины, то они бы не слиплись.
— Такая? — с усмешкой спросил Черноусой и, пересыпав махорку в кожаный мешочек, подал ему. — Бери. Вижу, хорошим солдатом будешь.
Подошли два пехотинца. Один нес термос, другой в вещмешке хлеб и пачку сахара. Их привел толстощекий старшина роты.
— Здорово, союзники, — приветливо сказал он разведчикам и, козырнув, представился: — Сержант Константин Шавелло. Через два «л».
— Старшина Черноусов, милости просим, — приветствовал его русский.
— Раз вы попали в наш полк да еще языка нам привели, — сказал Шавелло, — такого не должно случиться, чтобы вы ушли, не поев.
Поднялся шум, все задвигались, звякнули котелки. Первую порцию передали Черноусову, а затем Марусе и Томашу. Сержант пожал старшине руку, со старомодной галантностью чмокнул в руку застеснявшуюся санитарку и, узнав Черешняка, раскрыл объятия.
— Матка боска Остробрамска! А что же ты, гармонист, здесь делаешь? Мы думали, что вы уже до Щецина, до самого моря на танке добрались. А где же друзья?
— За линией фронта.
— А гармонь?
— Тоже там осталась.
— Подожди, подожди… Юзеф! — крикнул он, обращаясь к одному из солдат. — Давай к нашим! Чтобы одна нога здесь, а другая там. Неси гармонь! Ну и встреча…
В это время из-за стены появился хорунжий из военной комендатуры и позвал:
— Рядовой Черешняк!
— Здесь, — отозвался Томаш.
Тот подошел, остановился и стал ждать, пока солдат встанет.
— Следует отвечать: «Есть!» Я пришел сообщить вам, что дело частично выяснено. Я связался со штабом армии и установил, что подозреваемый, которого вчера арестовали, действительно сержант Кос и что вы тоже состоите в составе экипажа танка за номером «сто два».
— Это для меня не новость, — кивнул головой Томаш. — Это для вас новость, гражданин хорунжий.
— Не старайтесь острить. До конца действий под Ритценом мне приказано наблюдать за вами.
— Пожалуйста, — пригласила Маруся хорунжего в завтраку и рукой сжала морду Шарика, который хотел залаять. — Нам будет приятно.
— Благодарю, — с неохотой ответил офицер.
Улыбка девушки решила дело. Хорунжий сел, взял котелок и начал есть, поглядывая на окружающие его улыбающиеся лица. Только Шарик зарычал, оскалив зубы. С чувством выполненного долга он по знаку Огонька замолк и подставил лоб, чтобы она погладила.
Со стороны фронта доносился перестук пулеметов. Как это обычно бывает во время еды, деловито позвякивали ложки. Молчание угнетало хорунжего, и он решил напомнить:
— Мы уже раньше встречались. Пес узнал меня, а вы нет.
— Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Мы тоже узнали, — возразил Черноусов.
— И пригласили?
— Пес, даже самый умный, глупее человека. Кто его хоть раз обидит, на того он и ворчит. А мы знаем, что вы не со зла… Просто по молодости…
— Такая служба…
— Нет, не служба… Если позволите сказать старому солдату, у вас другое — неправильный подход к человеку.
— Ну да, а вы, конечно, знаете, какой нужен подход к человеку, — усмехнулся офицер. — Может, научите?
— Поживешь — сам узнаешь, — усмехнулся Черноусов, кивая головой. — Сколько может быть шпионов? Один на десять тысяч честных людей, а может, и на сто тысяч. Поэтому каждого встречного не стоит хватать. Упаришься, прежде чем поймаешь, кого нужно.
— Благодарю за угощение и науку. — Хорунжий со злостью отставил котелок и поднялся. — Я свое дело и сам знаю.
— Вот и гармонь принесли, — вмешался в разговор сержант Шавелло, которому очень не нравился назревавший международный конфликт. — Разрешите, гражданин хорунжий, разрешите, пани, разрешите, товарищ старшина, — обращался он к ним по очереди, соблюдая субординацию и в то же время выражая уважение к прекрасному полу; правой рукой он показал на рядового: — Сын брата, который от рук фашистов принял мученическую смерть.
— Рядовой Юзеф Шавелло, — вытянулся парень, успев отдать гармонь Черешняку.
— Пожалуйста, садитесь. Послушайте с нами, — пригласила Маруся.
Томаш пробежал пальцами по клавишам. Сержант Шавелло неизвестно с какой целью надел очки в проволочной оправе и попросил:
— Давай что-нибудь хорошее.
На металлических уголках гармони блеснуло восходящее солнце, и полилась мелодия…
9. Сигнал
Бой за шлюз разгорался, как подожженная мокрая еловая ветка — после четырех стремительных атак, ожесточенность которых нарастала с каждым разом, наступила пауза. Около леса дымились остатки автомашины — зажигательная пуля попала в бак с бензином.
Кос лежал навзничь и, опираясь на мешки с песком, смотрел сквозь голые стропила на небо, а кончиками пальцев правой руки, как слепой, ощупывал все утолщения и углубления на затворе снайперской винтовки, которую принес Густлик. Он делал это с нежностью человека, которого война заставила полюбить оружие.
В воздухе висела тишина, и только со стороны фронта доносился перестук пулемета. Янек глубоко вздохнул, поправил кирпич, положенный под голову вместо подушки, и оглянулся на Густлика, который кончил завтракать и вытирал кусочком хлеба остатки жира в котелке.
— Такая же винтовка была у сибиряка под Студзянками.
— Лучше. Это же новая, — с гордостью сказал Елень, похлопывая винтовку по прикладу, и, погладив рукой по животу, добавил: — Не люблю драться на пустое брюхо. Теперь пусть начинают.
— Пусть. Даже танки сумеем задержать на минных полях. Но было бы лучше, если бы они сами задержались, пока наши не дадут сигнал.
— Думаешь, он дошел? — спросил Саакашвили, который с биноклем сидел у амбразуры и наблюдал за полем.
— У него был шанс. Небольшой, но все же был.
— Поверят ему?
— Конечно. — Густлик махнул рукой. — На него только глянут — и поймут, что он ничего не выдумал.
— Поверят, — подтвердил Кос и посмотрел на небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Он не заметил, что Кос уже вернулся, и, только когда скрипнули расшатанные доски, вздрогнул и оглянулся.
— Ты их откуда?.. — начал он, стараясь скрыть удивление и беспокойство.
Янек повел плечом и, не дожидаясь конца вопроса, резко повернулся к механику, который целился из ручного пулемета:
— Григорий!
— В чем дело? — смутился грузин и, только сейчас поняв ситуацию, добавил: — Я не стреляю.
— Ты чем забавляешься?
— Ах, ты их отпустил!.. Ты думаешь, что у Гитлера мало людей, и даришь ему четверых, — с усмешкой сказал Густлик, однако в голосе его звучало облегчение.
Издали они услышали крики. Это пленные, приближаясь к своим, начали кричать:
— Камераден! Не стреляйте!..
Кос в бинокль видел их темные силуэты на фоне светлеющего неба.
— Дали слово, что до конца войны не возьмутся за оружие, — тихо сказал он, не отрывая глаз от бинокля. После долгой паузы Кос опустил бинокль и, подойдя к Еленю, спросил измученным голосом: — Я неправильно поступил? Но ведь оставить их в подвале — это почти наверняка сжечь их живьем. Ты сам говорил, что немцы в любую минуту подтянут орудие.
Он был так смущен и озабочен, что Густлик решил его успокоить. Но что можно сказать в такой ситуации? Он слишком хорошо знал солдат гитлеровского вермахта: достаточно одного приказа, чтобы они изменили своему слову и вновь взялись за оружие.
Издали зазвучала длинная очередь. Янек поднес бинокль к глазам и увидел, как упали двое пленных. Остальные бросились в сторону, но далеко им убежать не удалось: упали, настигнутые пулями.
— Сволочи… — тихо выругался он.
— Всех? — спросил Елень.
Кос кивнул головой.
— Их эсэсовцы учат: пленный — это трус, а трус никому не нужен, поэтому расстрел, — объяснил Густлик и, нахмурив брови, посчитал на пальцах: — Их было четверо…
— Кугель не хотел идти.
— Он был прав. Что ты будешь с ним делать?
— В бункере есть небольшое укрытие для боеприпасов. Если мы уцелеем, то и он останется жив.
— Ну вот и хорошо.
— Приведи его, — сказал Кос, подавая ключ.
— И консервы подогрею. Какая война с пустым животом!
Забросив автомат за спину, Густлик спустился на первый этаж и начал выбирать консервы из запасов немецких саперов. Двое наверху плюс он сам, — значит, три банки, посчитал он на пальцах левой руки. Вспомнив о пленном, добавил четвертую. Оглянувшись, заметил в окне свое отражение, вежливо кивнул ему головой, и пятая банка полетела в ведро. После этого Густлик разыскал самую большую сковородку, приготовил две буханки хлеба. Затем отрезал солидный ломоть и спрятал в карман. Наконец, взяв немецкий штык, которым уже раз открывал консервы, спустился в подвал и открыл замок.
— Доброе утро, Кугель.
— Доброе утро, господин унтер-офицер.
— Вставай.
— Нет.
— Вылезай!
— Не хочу.
— А я тебе приказываю. Выходи!
Грозный голос тотчас оказал свое действие, а штык в руке Еленя совеем сбил с толку обер-ефрейтора. Поднимаясь по ступенькам с поднятыми вверх руками, он пытался оглянуться, чтобы увидеть, как близко от его спины находится острие штыка. Но Густлик уже сунул штык за пояс.
— Бери, — показал он на ведро с консервами и сковородку.
В сереющей тьме уходящей ночи и при голубоватом свете начинающегося дня они пересекли двор, миновали заграждения и крытым ходом пробрались в бункер. Елень споткнулся в темноте и чертыхнулся. Кугель засуетился, завесил все три амбразуры и включил свет — электрическую лампочку, покрытую сеткой в углублении бетонного потолка.
В то время как Елень штыком вскрывал консервы, обер-ефрейтор достал из шкафчика плитки древесного спирта, зажег их и нагрел над пламенем сковородку. Розовые блики играли на стеклах его очков.
Густлик посматривал со стороны на спокойное, слегка потемневшее и осунувшееся со вчерашнего дня лицо Кугеля. Затем молча отстранил его рукой и вывернул из банок густой гуляш, который начал скворчать на горячей сковороде.
— Соль и перец, — сказал Кугель, подавая ему две пачки, которые снял с полки.
Взгляд Еленя стал тяжелым и подозрительным. Тот, поняв, в чем дело, насыпал две щепотки на тыльную сторону чуть согнутой кисти и слизал их. Густлик сделал то же самое, чтобы еще раз проверить, и лишь после этого посолил и поперчил говядину.
— Стараешься, — пробормотал он.
— Потому что от вас многое зависит. Не нужно затапливать Ритцен. Гитлер капут, но Германия…
— Не болтай. Вчера нас учил, достаточно.
— Где мои камерады?
— Твои камерады? Мы их отпустили, но ваши сами… — Густлик рукой показал, как их прошили очереди.
Этого немец не ожидал. Он отшатнулся, будто его ударили, прижался к стене и стукнулся головой о бетон.
Густлик спокойно раскладывал гуляш в четыре котелка и, пользуясь случаем, снимал пробу. Обер-ефрейтор смотрел на него, и выпиравший кадык его дергался вверх и вниз, когда он проглатывал слюну. По количеству котелков немец понял, что завтрак только для поляков, и отвел глаза в сторону.
— Держи, ты, шваль, — подавая немцу котелок, рявкнул Густлик, так как нагретая ручка жгла ему ладонь.
Когда тот, удивленный, взял котелок, силезец положил сверху вынутый из кармана кусок хлеба.
— Спасибо, господин унтер-офицер, — обрадованно поблагодарил Кугель и с удивлением спросил: — Но где четвертый товарищ? Где господин Томаш?
— Слишком много хочешь знать. Залезай в кутузку! — Он жестом показал на открытую бетонную каморку.
Немец послушно вошел, но, поставив котелок на пол, быстро обернулся и придержал коленом дверь.
— Погодите, господин унтер-офицер, — поспешно попросил он и почти лихорадочно добавил: — Нет немцев, нет поляков, есть люди… Один дает пулю, другой — хлеб. Погоди… я все скажу…
Густлик после вчерашнего больше не доверял ему, но из любопытства выпустил немца и смотрел, что тот будет делать. Кугель, продолжая говорить, подошел к стене, нажал пальцем на что-то. Открылся металлический ящик, в котором на крючках висели ключи с номерками. Обер-ефрейтор покрутил одним из них в замке шкафа, вделанного в стену. Внутри было оружие: два автомата, снайперская винтовка с оптическим прицелом, коробка с патронными лентами к пулемету и три ручки от подрывных машинок.
Елень молча взял снайперскую винтовку и повесил ее через плечо. Кугель собрал все ручки. В другой стене, рядом с амбразурой, он показал замаскированную нишу, а в ней подрывные машинки. Вставил ручки в машинки, затем достал картонный лист с планом и показал Еленю.
— Мины, мины, мины… — указывал он пальцем в разные места. — Будет чем обороняться, пока господин Томаш вернется. А этот нельзя! — Он показал на отдельно стоящий детонатор, к которому был подсоединен пучок проводов в водонепроницаемой оболочке. — Не трогать. Вода уничтожит мой дом, другой дом, целый город. Зачем? Ваша победа, а Гитлер капут без того, чтобы уничтожать…
Густлик, слушая все увеличивающийся поток слов, нахмурил брови, подтянулся и вдруг, как учили в вермахтовских казармах, когда его насильно взяли в немецкую армию, рявкнул, оборвав немца на полуслове:
— Обер-ефрейтор Кугель!
Немец замер, вытянувшись в струнку.
— Нидер!
Не задумавшись даже на четверть секунды, сапер упал, не сгибая ног, прямо перед собой смягчив удар руками.
— Ауф!
Немец вскочил, как пружина, движением, заученным во время муштры, и без единой мысли на лице ждал дальнейшего приказа.
— Нидер!.. Ауф!.. Нидер!.. Ауф!..
В такт жестам и приказам Еленя пленный падал на бетон, вскакивал, опять падал. Это продолжалось минуту, может быть полторы. Наконец, когда дыхание сапера стало прерывистым и свистящим, Густлик наклонился над лежащим и уже нормальным голосом спросил:
— Ну что лежишь, как глист на морозе?
— Ир бефель… ваш приказ…
— Бефель, бефель… Видишь, Кугель, какой ты глупый. Будет бефель — пол-Польши сожжешь и не спросишь зачем. Я вынужден был прийти сюда, под Берлин, хотя это мне и не по дороге, чтобы ты о людях вспомнил.
— Господин унтер-офицер…
— Мауль хальтен… заткнись… И не учи других мыть руки, если сам в грязи по уши. Ладно, давай ешь свой завтрак, а то остынет, — махнул он рукой.
— Можно мне туда? — спросил Кугель, показывая в противоположную сторону, на другой отсек бункера.
Густлик с недоверием посмотрел на немца и вошел внутрь отсека. Он был пуст: гладкие стены, под потолком с одной стороны кабель, с другой — окошко, узкое, как бойница, выходящее в сторону шлюза; и только пустой деревянный ящик валялся на полу. Елень открыл окошко и выглянул.
— Ладно, заслужил, — немного подумав, сказал силезец, поправляя на плече снайперскую винтовку. — Неси еду сюда.
Кугель моментально все принес и сам помог замкнуть дверь, прислушиваясь к щелчку поворачиваемого ключа. Затем сел на ящик, поставил котелок на колени и начал есть гуляш с хлебом. Откусывая хлеб, он поглядывал на кабель под низким потолком и на открытое окно, через которое виднелся утренний серый рассвет, и грустно улыбался.
В полутора километрах восточное Ритцена, в разломе толстой, выщербленной снарядами стены на расстеленной соломе расположились советские разведчики. Рядом лежала опрокинутая взрывом приземистая стопятка.
Становилось светло, и вот-вот должно было взойти солнце. Одни чистили оружие, другие переобувались иди пришивали оторванные пуговицы. Были и такие, кто просто отдыхал, заложив руки за голову и положив ноги на лафет. Однако все с вниманием, улыбаясь, слушали Томаша, который, удобно расположившись между старшиной и санитаркой, рассказывал о своих приключениях.
— …Как только сержант Кос сказал, что кто-то должен перейти линию фронта с донесением, я сразу понял, что не кому другому, а именно мне придется это сделать. Ведь сам сержант должен был остаться, чтобы командовать. А если выбирать из троих…
— …То только тебя, — тем же тоном продолжил Черноусов, который в это время сворачивал цигарку, доставая щепотью махорку из плоской завинчивающейся коробки из апельсинового дерева. — Елень и Саакашвили не то чтобы плохие солдаты, но с рядовым Черешняком их, конечно, нельзя сравнить…
Томаш внимательно смотрел на старшину, решая, серьезно говорит усач или с насмешкой. Вверху пролетела мина и взорвалась где-то вдали. Несколько разведчиков прыснули со смеху.
— Служишь мало, а рассказываешь, как старый солдат, — добавил Черноусов.
Только теперь Черешняк сообразил, что старшина посмеивается над ним, и поспешил объяснить:
— Нет. Но всегда всю самую тяжелую работу мне приходилось делать. Так было дома, так и сейчас, в армии.
— Орден получишь.
— Медаль уже обещали.
— За что?
— А мы по ошибке в склад боеприпасов попали…
Все веселее и громче смеялись разведчики. Шарику это не понравилось, и он, приподняв лежащую на коленях у Маруси морду, залаял.
— Обещали, да не дали. Пока только конфеты получил от сержанта Коса. — Томаш достал из кармана коробку. — Наверно, растаяли.
— Это я ему дала, — улыбнулась Маруся.
— Есть можно, — сказал Черноусов. Он начал раскалывать ножом загустевшую массу. Ломал ее на куски в угощал сидевших поблизости разведчиков.
— Если бы у меня была такая коробка с закручивающейся крышкой, как у товарища старшины, то они бы не слиплись.
— Такая? — с усмешкой спросил Черноусой и, пересыпав махорку в кожаный мешочек, подал ему. — Бери. Вижу, хорошим солдатом будешь.
Подошли два пехотинца. Один нес термос, другой в вещмешке хлеб и пачку сахара. Их привел толстощекий старшина роты.
— Здорово, союзники, — приветливо сказал он разведчикам и, козырнув, представился: — Сержант Константин Шавелло. Через два «л».
— Старшина Черноусов, милости просим, — приветствовал его русский.
— Раз вы попали в наш полк да еще языка нам привели, — сказал Шавелло, — такого не должно случиться, чтобы вы ушли, не поев.
Поднялся шум, все задвигались, звякнули котелки. Первую порцию передали Черноусову, а затем Марусе и Томашу. Сержант пожал старшине руку, со старомодной галантностью чмокнул в руку застеснявшуюся санитарку и, узнав Черешняка, раскрыл объятия.
— Матка боска Остробрамска! А что же ты, гармонист, здесь делаешь? Мы думали, что вы уже до Щецина, до самого моря на танке добрались. А где же друзья?
— За линией фронта.
— А гармонь?
— Тоже там осталась.
— Подожди, подожди… Юзеф! — крикнул он, обращаясь к одному из солдат. — Давай к нашим! Чтобы одна нога здесь, а другая там. Неси гармонь! Ну и встреча…
В это время из-за стены появился хорунжий из военной комендатуры и позвал:
— Рядовой Черешняк!
— Здесь, — отозвался Томаш.
Тот подошел, остановился и стал ждать, пока солдат встанет.
— Следует отвечать: «Есть!» Я пришел сообщить вам, что дело частично выяснено. Я связался со штабом армии и установил, что подозреваемый, которого вчера арестовали, действительно сержант Кос и что вы тоже состоите в составе экипажа танка за номером «сто два».
— Это для меня не новость, — кивнул головой Томаш. — Это для вас новость, гражданин хорунжий.
— Не старайтесь острить. До конца действий под Ритценом мне приказано наблюдать за вами.
— Пожалуйста, — пригласила Маруся хорунжего в завтраку и рукой сжала морду Шарика, который хотел залаять. — Нам будет приятно.
— Благодарю, — с неохотой ответил офицер.
Улыбка девушки решила дело. Хорунжий сел, взял котелок и начал есть, поглядывая на окружающие его улыбающиеся лица. Только Шарик зарычал, оскалив зубы. С чувством выполненного долга он по знаку Огонька замолк и подставил лоб, чтобы она погладила.
Со стороны фронта доносился перестук пулеметов. Как это обычно бывает во время еды, деловито позвякивали ложки. Молчание угнетало хорунжего, и он решил напомнить:
— Мы уже раньше встречались. Пес узнал меня, а вы нет.
— Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Мы тоже узнали, — возразил Черноусов.
— И пригласили?
— Пес, даже самый умный, глупее человека. Кто его хоть раз обидит, на того он и ворчит. А мы знаем, что вы не со зла… Просто по молодости…
— Такая служба…
— Нет, не служба… Если позволите сказать старому солдату, у вас другое — неправильный подход к человеку.
— Ну да, а вы, конечно, знаете, какой нужен подход к человеку, — усмехнулся офицер. — Может, научите?
— Поживешь — сам узнаешь, — усмехнулся Черноусов, кивая головой. — Сколько может быть шпионов? Один на десять тысяч честных людей, а может, и на сто тысяч. Поэтому каждого встречного не стоит хватать. Упаришься, прежде чем поймаешь, кого нужно.
— Благодарю за угощение и науку. — Хорунжий со злостью отставил котелок и поднялся. — Я свое дело и сам знаю.
— Вот и гармонь принесли, — вмешался в разговор сержант Шавелло, которому очень не нравился назревавший международный конфликт. — Разрешите, гражданин хорунжий, разрешите, пани, разрешите, товарищ старшина, — обращался он к ним по очереди, соблюдая субординацию и в то же время выражая уважение к прекрасному полу; правой рукой он показал на рядового: — Сын брата, который от рук фашистов принял мученическую смерть.
— Рядовой Юзеф Шавелло, — вытянулся парень, успев отдать гармонь Черешняку.
— Пожалуйста, садитесь. Послушайте с нами, — пригласила Маруся.
Томаш пробежал пальцами по клавишам. Сержант Шавелло неизвестно с какой целью надел очки в проволочной оправе и попросил:
— Давай что-нибудь хорошее.
На металлических уголках гармони блеснуло восходящее солнце, и полилась мелодия…
9. Сигнал
Бой за шлюз разгорался, как подожженная мокрая еловая ветка — после четырех стремительных атак, ожесточенность которых нарастала с каждым разом, наступила пауза. Около леса дымились остатки автомашины — зажигательная пуля попала в бак с бензином.
Кос лежал навзничь и, опираясь на мешки с песком, смотрел сквозь голые стропила на небо, а кончиками пальцев правой руки, как слепой, ощупывал все утолщения и углубления на затворе снайперской винтовки, которую принес Густлик. Он делал это с нежностью человека, которого война заставила полюбить оружие.
В воздухе висела тишина, и только со стороны фронта доносился перестук пулемета. Янек глубоко вздохнул, поправил кирпич, положенный под голову вместо подушки, и оглянулся на Густлика, который кончил завтракать и вытирал кусочком хлеба остатки жира в котелке.
— Такая же винтовка была у сибиряка под Студзянками.
— Лучше. Это же новая, — с гордостью сказал Елень, похлопывая винтовку по прикладу, и, погладив рукой по животу, добавил: — Не люблю драться на пустое брюхо. Теперь пусть начинают.
— Пусть. Даже танки сумеем задержать на минных полях. Но было бы лучше, если бы они сами задержались, пока наши не дадут сигнал.
— Думаешь, он дошел? — спросил Саакашвили, который с биноклем сидел у амбразуры и наблюдал за полем.
— У него был шанс. Небольшой, но все же был.
— Поверят ему?
— Конечно. — Густлик махнул рукой. — На него только глянут — и поймут, что он ничего не выдумал.
— Поверят, — подтвердил Кос и посмотрел на небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94