А ведь он был хорошим товарищем, всегда мог дать правильный совет, помочь или утешить, когда нужно. И они даже не задумывались над тем, от кого он получает письма, а от кого не получает.
Фольварк был уже недалеко. Люди, жившие в этом имении, увидели приближающуюся процессию и стали кричать:
— Швабов, швабов ведут!
— Кос, зайди слева, Григорий, — справа, — приказал поручник. — Смотрите, чтоб жители на них не набросились и не перебили.
С минуту шли в молчании, затем Семенов еще раз скомандовал:
— Шире шаг! Наши, кажется, выступают. Видно, что машины на дороге в колонну выстраиваются.
Действительно, сквозь клубы можно было рассмотреть плоские силуэты танков, которые в оранжевом отсвете лучей заходящего солнца, казалось, покрылись ржавчиной.
10. Западная граница
Колонна шла ночью с потушенными фарами, между машинами выдерживался большой интервал. Мчались сквозь мрак с низким ревом, гремя стальной чешуей, словно длинный, пятикилометровый дракон из волшебной сказки или, скорее, как всадники, закованные в латы, едущие освободить землю от дракона.
Проезжали через темные деревни, без единого огонька в окнах, хотя и не спавшие. Люди глядели им вслед из-за плетней и из окон домов, махали им платками и шапками, бросали им, невидимым, хотя известным и близким, на дорогу цветы, лишенные ночной темнотой красок, но тем прекраснее, потому что их цвет танкисты могли определить по запаху.
До полуночи танк вел Саакашвили. Янеку Василий приказал спать. Кос отнесся к этому со всей серьезностью. Раньше, в самом начале, он не мог понять, как можно засыпать по приказу и пробуждаться по команде, Как можно видеть сны в гудящем мотором танке. Но он научился этому, а самое главное, он понял, что нельзя просыпаться до подъема, нельзя вставать позже, чтобы потом не спешить, нельзя перед сном помечтать с открытыми глазами в темноте, потому что время рассчитано и силы рассчитаны. Время и силы принадлежат не тебе, а экипажу, танку, танковой бригаде.
Сейчас он спал, но часто просыпался и снова впадал в дремоту. Не то наяву, не то во сне виделась ему Польша как мечта и Польша как правда, как действительность. Первая была прекрасной, не было в ней людей, подобных могильщику и тем, кто в Люблине отворачивал лицо, чтобы не смотреть на солдат. Вторая была намного грубее. Не такая дружелюбная. Он не мог определить и решить, какая из них лучше. Когда засыпал, более близкой казалась ему та, из грез; когда просыпался и ощущал под спиной металл, кожу сиденья, а прямо перед собой гладкий приклад пулемета, когда через открытый люк лились на него запахи полей, лучшей казалась ему эта, другая, более трудная, зато настоящая.
Он радовался тому, что они едут на фронт, где окопы четко отделяют друзей от врагов, добро от зла. Вместе с тем к этой радости примешивался страх, пока не за себя, не за свое хрупкое тело, а за то, подойдет ли он экипажу, не подведет ли, как во время учений, на которых генерал сказал: «Вы проиграли бой», а Василий показывал часы.
Они ненадолго остановились в открытом поле, среди лугов. Как лишенные ветвей и коры стволы деревьев, торчали, нацелившись в небо, орудия зенитных батарей. Казалось, здесь вырос целый лес. Саакашвили обежал вокруг танка, ощупал руками бандажи на роликах — не перетерлись ли, затем вернулся, и они поехали дальше.
Янек сидел за рычагами управления, а Григорий, заняв его место, свернулся в клубок. Подложив под голову ватник, он заснул крепким сном. Через открытый люк, словно через двери дома в горах Кавказа, входили звезды в танк и к нему в сон.
Мотор работал ровно, гладкое шоссе было пустынно. Нужно было только следить за красным огоньком стоп-сигнала на танке, идущем впереди. Кос сидел почти неподвижно. Иногда только легким движением рычага изменял направление — повороты попадались редко.
Вспомнился Янеку один давнишний вечер. Он возвращался с матерью и отцом с прогулки на моторной лодке в Пуцкой бухте. Так же, как и сейчас, ровно гудел мотор, и, как сейчас, легкий ветерок обдувал его разгоряченное лицо. Они с матерью сидели на носу лодки и смотрели на приближающиеся огни Гданьска. Внезапно с какого-то военного корабля взлетела ракета, и Янек испугался, вздрогнул. Мать прижала его к себе покрепче: «Не бойся. Пока ты с нами, ничего с тобой не случится». А отец сказал: «Что за нежности! Всегда он с нами не будет. Он не должен ничего бояться, даже когда будет один».
В груди неожиданно поднялась волна грусти. Он знал, что матери нет в живых и отец погиб. До сих пор Янек не отыскал никаких следов отца, даже приблизительно не установил, что же с ним все-таки стало. Сейчас он один, затерянный в этой ночи. Ведет танк к линии фронта, навстречу сражениям. И если он погибнет, то никто, абсолютно никто…
— Как дела, Янек? — раздался в наушниках голос Семенова.
— Все в порядке. Температура воды и масла нормальная…
— Я не о том спрашиваю. Как в остальном?
— Спасибо. Все хорошо.
Перед рассветом они снова поменялись местами. Теперь уже Янек погрузился в сон, глубокий, тяжелый. Засыпая, он чувствовал только затвердевшие от напряжения мышцы плеч и ног.
В предрассветных сумерках танки въехали в лес, и, прежде чем небо из темно-синего сделалось голубым, а деревья вновь обрели украденное воровкой ночью зеленое одеяние, остановились под ветвями сосен и замерли. Моторы замолчали один за другим, в лесу постепенно воцарилась тишина, а с запада, откуда-то совсем близко, начал доноситься нервный грохот орудий и минометов. В паузах слышался сухой треск очередей. Время от времени сверху волной налетал рокот моторов и внезапно обрушивался ревом рвущихся бомб. Но даже их не слышал Кос. Он спал, уткнувшись лицом в шерсть Шарика, который, боясь его разбудить, одну лапу неподвижно держал поднятой вверх.
— Янек, Янек, вставай! Спишь, как старый солдат. Просыпайся и вылезай. Генерал пришел.
На этот раз сбор проходил не как обычно. Никто не строился в шеренги, все садились группами в тени, прислонившись спиной к стволам деревьев; генерал стоял около толстой прямой сосны, курил трубку и спокойно ожидал, когда все соберутся.
Глядя на танки, которые укрыл лес, на своих танкистов, он мысленно прикидывал, какую грозную силу представляют восемьдесят пар боевых машин и свыше двух тысяч вооруженных людей, которыми командовал.
Почти сорок лет назад его отца царские жандармы схватили на баррикадах Лодзи. Высланный вместе с семьей, он оказался далеко от родины, в Сибири. Родителям не пришлось дождаться, зато их сын теперь возвращался на родину, да к тому же не с каким-нибудь там пустячным приданым.
От плацдарма на западном берегу Вислы до Варшавы шестьдесят километров, а в ста километрах от него — Лодзь. Конечно, удар будет нанесен не сразу, нужно сосредоточить силы. Сейчас главное заключалось в том, чтобы удержать этот клочок земли, который является своеобразным трамплином. А когда фронт придет в движение, генералу хотелось бы быть со своей бригадой на острие бронированной стрелы, прогрохотать гусеницами по булыжной мостовой — по ней когда-то его отец ходил на прядильную фабрику, а потом из этого же булыжника строил баррикады в дни революции.
Генерал увидел, что подошел последний экипаж, затянулся еще раз, выпустив клуб дыма, выбил пепел из трубки о каблук сапога и сделал полшага вперед. Косой утренний луч солнца, такой же светлый, но еще не такой горячий, как в полдень, только что выкупавшийся в росе, упал ему на плечи и волосы.
Янек только сейчас заметил, что на командире новенький, хорошо сидящий, может быть впервые надетый, мундир. Серебряные змейки на рукавах и погонах блестели, еще не припудренные пылью.
«Как на праздник…» — подумал Янек.
— Праздник у нас сегодня, ребята, — заговорил генерал. — Идем за Вислу…
Неожиданно послышался нарастающий свист, затем бульканье разрываемого над головой воздуха. За лесом, в стороне дороги, по которой еще недавно двигались танки, блеснул огонь, прогремели взрывы. Летевшую над деревьями ворону подбросило вверх, завертело, и она, похожая на черный крест, бессильно упала на землю, убитая взрывом.
Генерал, не обернувшись, спокойно продолжал:
— За Вислой советские гвардейцы захватили плацдарм. Гитлеровцы бросили против них одну дивизию, другую. Их остановили. Тогда они бросили третью, танковую, названную именем Германа Геринга. Там сейчас, ребята, тяжело, очень тяжело. — Генерал на минуту умолк: не хотел говорить, что в этой дивизии в три раза больше танков и в семь раз — людей по сравнению с польской танковой бригадой. — Немец беспрерывно бомбит переправы, бьет из артиллерии, бросает все новые и новые силы в бой и прижимает гвардейцев к реке. Командование могло бы послать на помощь одно из советских танковых соединений, но как раз сейчас ни одного нет под рукой. Командование фронта посылает на плацдарм нас. Так оно, конечно, и должно быть, потому что оттуда дорога ведет к Варшаве… Знаю, для многих это будет первый бой. Но я верю вам. Знаю, вы будете достойны имени гвардейцев, не ударите лицом в грязь. Готовьте машины, скоро двинемся к переправе.
Минуту спустя вверху, приближаясь, стал нарастать беспокойный низкий рокот моторов; затем захлопали зенитки, и над головой появились бомбардировщики, стремительно размыкая строй. С противоположной стороны, от солнца, к ним соскальзывали остроклювые «ястребки» — истребители. До земли дошел треск, будто рвали полотно. Один из самолетов задымил, а остальные, еще не выйдя на цель, разом высыпали свои бомбы.
Металлические капли замелькали на солнце, стремительно разрастаясь в размерах. Они обрушились на землю, и все задрожало вокруг, заходило ходуном. Бомбы упали за лесом. Горячее дуновение принесло грохот разрывов и смрад тротила. В косых лучах солнца завертелись пыль и комья земли.
— Скоро на переправу, — повторял генерал, оставаясь стоять на том же месте. — Идем на ту сторону. Запомните, назад пути нет. Где мы — там граница родины. Это все.
Он отряхнул с рукава пыль, пошел вперед, но вдруг остановился и позвал поручника Семенова.
— Танки командования переправляются за первой ротой. Вы пойдете к деревушке Острув, где остановится штаб бригады, будете находиться в резерве. Если понадобится, пошлем вас на помощь.
— Ясно, товарищ генерал.
— Хорошо… А как там Янек? — спросил он. — О том сбитом самолете и о пленных я уже знаю. Об озорстве на мосту не хочу знать. Присматривай за парнишкой, чтобы беды какой не случилось… Зелен еще и горяч очень… И еще одно: пойдем со мной к машине, я дам тебе для него шлемофон. У меня есть другой. В нем хорошие наушники. Надо, чтобы связь с вами была лучше, чем на учениях.
Несколькими минутами позже Янек уже примерял генеральский подарок. Шлемофон был ему впору, будто специально для него изготовлен, но радоваться было некогда: весь экипаж готовил машину к бою. За время многочисленных переходов, маршей и остановок в машине набралось много ненужного барахла. Сейчас все это они выбрасывали, чтобы ничего не болталось в танке, чтобы просторней и свободней в нем было, не мешало в бою, чтобы как можно меньше пищи для огня осталось внутри. Только для Шарика после непродолжительного спора оставили в углу ватник.
Проверили еще раз оружие, боеприпасы, мотор. Даже старый топливный насос, который они поставили вроде бы временно перед учениями, и тот работал исправно.
После обеда дел никаких не было. Все четверо забрались под танк, улеглись на траве. Стоял августовский зной; к полудню он пробрался и под деревья, но здесь, между гусеницами, было немного прохладней: продувал сквознячок.
Лежа на спине, Янек смотрел на плоское днище танка, к которому пристали комья земли. Вокруг круглого аварийного люка ползал жук.
— В конце сорок второго года, а точнее, семнадцатого декабря двадцать четвертый танковый корпус, в котором я служил, форсировал Дон под Верхним Мамоном и был введен в прорыв, — начал Василий, откусывая сладкий желтоватый кончик стебелька сорванной травинки.
— Погоди! — перебили его сразу все трое, перевернулись со спины на живот, подползли поближе, чтобы лучше видеть и слышать. — Теперь рассказывай.
— Мы быстро продвигались вперед, громили все, что преграждало нам путь. За пять дней танки отмахали двести сорок километров. Двадцать третьего декабря сильные группы гитлеровцев попробовали нас остановить, но мы их смяли и вечером захватили Скосырскую. Было разбито много машин, потеряли много людей; мотострелковая бригада осталась сзади, не хватало горючего в боеприпасов…
— Вы имели право отходить, собрать силы. Машина не человек, без горючего не тронется, — заметил Саакашвили.
— Мы тоже так думали, — улыбнулся Семенов, — но командир, генерал-майор Баданов, решил иначе. В два часа ночи мы снова пошли вперед, проделали тридцать километров и в половине восьмого утра по сигналу залпа дивизиона гвардейских минометов внезапно атаковали станицу Тацинскую. На станции захватили состав цистерн с горючим и пятьдесят самолетов, огромные продовольственные склады, а на аэродроме — до трехсот пятидесяти самолетов — бомбардировщиков, истребителей и транспортных, которые не успели подняться. В этот день немцы вышли нам в тыл.
— Нужно было все разбить, сжечь и уходить, — заявил Елень.
— Надо было удержать то, что заняли, — возразил Семенов. — Тацинская находится у железной дороги, которая ведет с запада к Сталинграду. Мы вгрызлись в землю и оборонялись. Гитлеровцы бросили против нас соединения, которые должны были с запада идти на помощь Паулюсу, и атаковали беспрерывно. На третий день к нам прорвались три автоцистерны с горючим и шесть грузовиков с боеприпасами под прикрытием пяти тридцатьчетверок, подошла мотострелковая бригада. Бои становились все жарче, но когда над землей торчит только одна башня танка, то попасть в него нелегко. Продержались мы четыре дня и только на пятый ночью по приказу штаба армии после внезапного удара вышли из окружения уже как второй гвардейский Тацинский танковый корпус. Это наименование нам присвоили за овладение Тацинской…
— Наименование и часы, — напомнил Саакашвили. — На твоих часах есть надпись…
— Да, такой корпус — это сила, — задумчиво произнес Янек.
— Сила, — согласился Василий, — но не по численности. Двадцать восьмого декабря в Тацинской у нас было тридцать девять средних танков Т—34 и пятнадцать легких Т—70, а это всего половина нынешнего состава нашей бригады… Я рассказываю вам об этом потому, что, может быть, уже сегодня мы произведем первые выстрелы по врагу.
Поручник поднял голову от травы и своими разноцветными глазами посмотрел на лица товарищей.
— Ребята, помните о двух вещах, самых главных для танкиста, — медленно произнес командир, старательно выговаривая каждое слово. — В наступлении все дело решает скорость. Как тронулся с места, гони вовсю вперед, не оглядывайся по сторонам, не мешкай. Ищи врага там, где он тебя не ждет… А в обороне — зарывайся в землю по уши, подпускай врага поближе и бей наверняка…
Все трое смотрели на него с вниманием, а Елень даже потихоньку шевелил губами, видно повторяя про себя эти советы.
— В общем, скоро все это нам придется испытать в деле, — рассмеялся звонко Василий. — А пока воспользуемся моментом и попробуем немного вздремнуть. Неизвестно, когда еще поспать придется.
Он закрыл глаза и спокойно, ровно задышал. Со стороны переправ долетали звуки разрывов, за Вислой нервно погромыхивала артиллерия. Янек Кос пробовал думать то об одном, то о другом, но ритм дыхания спящих товарищей путал его мысли, и вскоре он сам уснул.
Встали на закате, сполоснули лицо водой из ведра, надели комбинезоны, затянув их поясами. Вестовые, перебегавшие от машины к машине, вместе с приказом принесли новости:
— Мост разбит… Первая рота переправляется на пароме. Двух телефонистов ранило… Где-то, наверно, прячется немецкий наблюдатель и по радио корректирует огонь… Танки взвода управления на переправу!
Остатки дневного света еще держались на рыжей коре сосен, но внизу все быстрее разливался мрак, мигали зеленым и красным светом сигнальные фонари. Ехали сначала по опушке леса, затем через мостик, дорога вошла в ивняк, извиваясь по сыпучему песку. По скату сползли вниз, миновав скелет сожженного грузовика и разбитое, поваленное набок орудие без колес. Потянуло речной сыростью.
Василий подал команду:
— С машины!
Втроем пошли вперед к помосту из не очищенных от коры стволов, а за ними сапер с фонариком в руке, пятясь, показывал дорогу механику. Саакашвили действовал уверенно, осторожно подвел танк к помосту и плавно въехал на паром. Танк хорунжего Зенека уже стоял впереди слева, а их машине определили место сзади справа — так они и стояли на пароме, как два черных знака на карточной двойке пик. Едва умолк мотор, затарахтела моторная лодка, натянула стальной трос, который, продолжая дрожать, ударил еще несколько раз по воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Фольварк был уже недалеко. Люди, жившие в этом имении, увидели приближающуюся процессию и стали кричать:
— Швабов, швабов ведут!
— Кос, зайди слева, Григорий, — справа, — приказал поручник. — Смотрите, чтоб жители на них не набросились и не перебили.
С минуту шли в молчании, затем Семенов еще раз скомандовал:
— Шире шаг! Наши, кажется, выступают. Видно, что машины на дороге в колонну выстраиваются.
Действительно, сквозь клубы можно было рассмотреть плоские силуэты танков, которые в оранжевом отсвете лучей заходящего солнца, казалось, покрылись ржавчиной.
10. Западная граница
Колонна шла ночью с потушенными фарами, между машинами выдерживался большой интервал. Мчались сквозь мрак с низким ревом, гремя стальной чешуей, словно длинный, пятикилометровый дракон из волшебной сказки или, скорее, как всадники, закованные в латы, едущие освободить землю от дракона.
Проезжали через темные деревни, без единого огонька в окнах, хотя и не спавшие. Люди глядели им вслед из-за плетней и из окон домов, махали им платками и шапками, бросали им, невидимым, хотя известным и близким, на дорогу цветы, лишенные ночной темнотой красок, но тем прекраснее, потому что их цвет танкисты могли определить по запаху.
До полуночи танк вел Саакашвили. Янеку Василий приказал спать. Кос отнесся к этому со всей серьезностью. Раньше, в самом начале, он не мог понять, как можно засыпать по приказу и пробуждаться по команде, Как можно видеть сны в гудящем мотором танке. Но он научился этому, а самое главное, он понял, что нельзя просыпаться до подъема, нельзя вставать позже, чтобы потом не спешить, нельзя перед сном помечтать с открытыми глазами в темноте, потому что время рассчитано и силы рассчитаны. Время и силы принадлежат не тебе, а экипажу, танку, танковой бригаде.
Сейчас он спал, но часто просыпался и снова впадал в дремоту. Не то наяву, не то во сне виделась ему Польша как мечта и Польша как правда, как действительность. Первая была прекрасной, не было в ней людей, подобных могильщику и тем, кто в Люблине отворачивал лицо, чтобы не смотреть на солдат. Вторая была намного грубее. Не такая дружелюбная. Он не мог определить и решить, какая из них лучше. Когда засыпал, более близкой казалась ему та, из грез; когда просыпался и ощущал под спиной металл, кожу сиденья, а прямо перед собой гладкий приклад пулемета, когда через открытый люк лились на него запахи полей, лучшей казалась ему эта, другая, более трудная, зато настоящая.
Он радовался тому, что они едут на фронт, где окопы четко отделяют друзей от врагов, добро от зла. Вместе с тем к этой радости примешивался страх, пока не за себя, не за свое хрупкое тело, а за то, подойдет ли он экипажу, не подведет ли, как во время учений, на которых генерал сказал: «Вы проиграли бой», а Василий показывал часы.
Они ненадолго остановились в открытом поле, среди лугов. Как лишенные ветвей и коры стволы деревьев, торчали, нацелившись в небо, орудия зенитных батарей. Казалось, здесь вырос целый лес. Саакашвили обежал вокруг танка, ощупал руками бандажи на роликах — не перетерлись ли, затем вернулся, и они поехали дальше.
Янек сидел за рычагами управления, а Григорий, заняв его место, свернулся в клубок. Подложив под голову ватник, он заснул крепким сном. Через открытый люк, словно через двери дома в горах Кавказа, входили звезды в танк и к нему в сон.
Мотор работал ровно, гладкое шоссе было пустынно. Нужно было только следить за красным огоньком стоп-сигнала на танке, идущем впереди. Кос сидел почти неподвижно. Иногда только легким движением рычага изменял направление — повороты попадались редко.
Вспомнился Янеку один давнишний вечер. Он возвращался с матерью и отцом с прогулки на моторной лодке в Пуцкой бухте. Так же, как и сейчас, ровно гудел мотор, и, как сейчас, легкий ветерок обдувал его разгоряченное лицо. Они с матерью сидели на носу лодки и смотрели на приближающиеся огни Гданьска. Внезапно с какого-то военного корабля взлетела ракета, и Янек испугался, вздрогнул. Мать прижала его к себе покрепче: «Не бойся. Пока ты с нами, ничего с тобой не случится». А отец сказал: «Что за нежности! Всегда он с нами не будет. Он не должен ничего бояться, даже когда будет один».
В груди неожиданно поднялась волна грусти. Он знал, что матери нет в живых и отец погиб. До сих пор Янек не отыскал никаких следов отца, даже приблизительно не установил, что же с ним все-таки стало. Сейчас он один, затерянный в этой ночи. Ведет танк к линии фронта, навстречу сражениям. И если он погибнет, то никто, абсолютно никто…
— Как дела, Янек? — раздался в наушниках голос Семенова.
— Все в порядке. Температура воды и масла нормальная…
— Я не о том спрашиваю. Как в остальном?
— Спасибо. Все хорошо.
Перед рассветом они снова поменялись местами. Теперь уже Янек погрузился в сон, глубокий, тяжелый. Засыпая, он чувствовал только затвердевшие от напряжения мышцы плеч и ног.
В предрассветных сумерках танки въехали в лес, и, прежде чем небо из темно-синего сделалось голубым, а деревья вновь обрели украденное воровкой ночью зеленое одеяние, остановились под ветвями сосен и замерли. Моторы замолчали один за другим, в лесу постепенно воцарилась тишина, а с запада, откуда-то совсем близко, начал доноситься нервный грохот орудий и минометов. В паузах слышался сухой треск очередей. Время от времени сверху волной налетал рокот моторов и внезапно обрушивался ревом рвущихся бомб. Но даже их не слышал Кос. Он спал, уткнувшись лицом в шерсть Шарика, который, боясь его разбудить, одну лапу неподвижно держал поднятой вверх.
— Янек, Янек, вставай! Спишь, как старый солдат. Просыпайся и вылезай. Генерал пришел.
На этот раз сбор проходил не как обычно. Никто не строился в шеренги, все садились группами в тени, прислонившись спиной к стволам деревьев; генерал стоял около толстой прямой сосны, курил трубку и спокойно ожидал, когда все соберутся.
Глядя на танки, которые укрыл лес, на своих танкистов, он мысленно прикидывал, какую грозную силу представляют восемьдесят пар боевых машин и свыше двух тысяч вооруженных людей, которыми командовал.
Почти сорок лет назад его отца царские жандармы схватили на баррикадах Лодзи. Высланный вместе с семьей, он оказался далеко от родины, в Сибири. Родителям не пришлось дождаться, зато их сын теперь возвращался на родину, да к тому же не с каким-нибудь там пустячным приданым.
От плацдарма на западном берегу Вислы до Варшавы шестьдесят километров, а в ста километрах от него — Лодзь. Конечно, удар будет нанесен не сразу, нужно сосредоточить силы. Сейчас главное заключалось в том, чтобы удержать этот клочок земли, который является своеобразным трамплином. А когда фронт придет в движение, генералу хотелось бы быть со своей бригадой на острие бронированной стрелы, прогрохотать гусеницами по булыжной мостовой — по ней когда-то его отец ходил на прядильную фабрику, а потом из этого же булыжника строил баррикады в дни революции.
Генерал увидел, что подошел последний экипаж, затянулся еще раз, выпустив клуб дыма, выбил пепел из трубки о каблук сапога и сделал полшага вперед. Косой утренний луч солнца, такой же светлый, но еще не такой горячий, как в полдень, только что выкупавшийся в росе, упал ему на плечи и волосы.
Янек только сейчас заметил, что на командире новенький, хорошо сидящий, может быть впервые надетый, мундир. Серебряные змейки на рукавах и погонах блестели, еще не припудренные пылью.
«Как на праздник…» — подумал Янек.
— Праздник у нас сегодня, ребята, — заговорил генерал. — Идем за Вислу…
Неожиданно послышался нарастающий свист, затем бульканье разрываемого над головой воздуха. За лесом, в стороне дороги, по которой еще недавно двигались танки, блеснул огонь, прогремели взрывы. Летевшую над деревьями ворону подбросило вверх, завертело, и она, похожая на черный крест, бессильно упала на землю, убитая взрывом.
Генерал, не обернувшись, спокойно продолжал:
— За Вислой советские гвардейцы захватили плацдарм. Гитлеровцы бросили против них одну дивизию, другую. Их остановили. Тогда они бросили третью, танковую, названную именем Германа Геринга. Там сейчас, ребята, тяжело, очень тяжело. — Генерал на минуту умолк: не хотел говорить, что в этой дивизии в три раза больше танков и в семь раз — людей по сравнению с польской танковой бригадой. — Немец беспрерывно бомбит переправы, бьет из артиллерии, бросает все новые и новые силы в бой и прижимает гвардейцев к реке. Командование могло бы послать на помощь одно из советских танковых соединений, но как раз сейчас ни одного нет под рукой. Командование фронта посылает на плацдарм нас. Так оно, конечно, и должно быть, потому что оттуда дорога ведет к Варшаве… Знаю, для многих это будет первый бой. Но я верю вам. Знаю, вы будете достойны имени гвардейцев, не ударите лицом в грязь. Готовьте машины, скоро двинемся к переправе.
Минуту спустя вверху, приближаясь, стал нарастать беспокойный низкий рокот моторов; затем захлопали зенитки, и над головой появились бомбардировщики, стремительно размыкая строй. С противоположной стороны, от солнца, к ним соскальзывали остроклювые «ястребки» — истребители. До земли дошел треск, будто рвали полотно. Один из самолетов задымил, а остальные, еще не выйдя на цель, разом высыпали свои бомбы.
Металлические капли замелькали на солнце, стремительно разрастаясь в размерах. Они обрушились на землю, и все задрожало вокруг, заходило ходуном. Бомбы упали за лесом. Горячее дуновение принесло грохот разрывов и смрад тротила. В косых лучах солнца завертелись пыль и комья земли.
— Скоро на переправу, — повторял генерал, оставаясь стоять на том же месте. — Идем на ту сторону. Запомните, назад пути нет. Где мы — там граница родины. Это все.
Он отряхнул с рукава пыль, пошел вперед, но вдруг остановился и позвал поручника Семенова.
— Танки командования переправляются за первой ротой. Вы пойдете к деревушке Острув, где остановится штаб бригады, будете находиться в резерве. Если понадобится, пошлем вас на помощь.
— Ясно, товарищ генерал.
— Хорошо… А как там Янек? — спросил он. — О том сбитом самолете и о пленных я уже знаю. Об озорстве на мосту не хочу знать. Присматривай за парнишкой, чтобы беды какой не случилось… Зелен еще и горяч очень… И еще одно: пойдем со мной к машине, я дам тебе для него шлемофон. У меня есть другой. В нем хорошие наушники. Надо, чтобы связь с вами была лучше, чем на учениях.
Несколькими минутами позже Янек уже примерял генеральский подарок. Шлемофон был ему впору, будто специально для него изготовлен, но радоваться было некогда: весь экипаж готовил машину к бою. За время многочисленных переходов, маршей и остановок в машине набралось много ненужного барахла. Сейчас все это они выбрасывали, чтобы ничего не болталось в танке, чтобы просторней и свободней в нем было, не мешало в бою, чтобы как можно меньше пищи для огня осталось внутри. Только для Шарика после непродолжительного спора оставили в углу ватник.
Проверили еще раз оружие, боеприпасы, мотор. Даже старый топливный насос, который они поставили вроде бы временно перед учениями, и тот работал исправно.
После обеда дел никаких не было. Все четверо забрались под танк, улеглись на траве. Стоял августовский зной; к полудню он пробрался и под деревья, но здесь, между гусеницами, было немного прохладней: продувал сквознячок.
Лежа на спине, Янек смотрел на плоское днище танка, к которому пристали комья земли. Вокруг круглого аварийного люка ползал жук.
— В конце сорок второго года, а точнее, семнадцатого декабря двадцать четвертый танковый корпус, в котором я служил, форсировал Дон под Верхним Мамоном и был введен в прорыв, — начал Василий, откусывая сладкий желтоватый кончик стебелька сорванной травинки.
— Погоди! — перебили его сразу все трое, перевернулись со спины на живот, подползли поближе, чтобы лучше видеть и слышать. — Теперь рассказывай.
— Мы быстро продвигались вперед, громили все, что преграждало нам путь. За пять дней танки отмахали двести сорок километров. Двадцать третьего декабря сильные группы гитлеровцев попробовали нас остановить, но мы их смяли и вечером захватили Скосырскую. Было разбито много машин, потеряли много людей; мотострелковая бригада осталась сзади, не хватало горючего в боеприпасов…
— Вы имели право отходить, собрать силы. Машина не человек, без горючего не тронется, — заметил Саакашвили.
— Мы тоже так думали, — улыбнулся Семенов, — но командир, генерал-майор Баданов, решил иначе. В два часа ночи мы снова пошли вперед, проделали тридцать километров и в половине восьмого утра по сигналу залпа дивизиона гвардейских минометов внезапно атаковали станицу Тацинскую. На станции захватили состав цистерн с горючим и пятьдесят самолетов, огромные продовольственные склады, а на аэродроме — до трехсот пятидесяти самолетов — бомбардировщиков, истребителей и транспортных, которые не успели подняться. В этот день немцы вышли нам в тыл.
— Нужно было все разбить, сжечь и уходить, — заявил Елень.
— Надо было удержать то, что заняли, — возразил Семенов. — Тацинская находится у железной дороги, которая ведет с запада к Сталинграду. Мы вгрызлись в землю и оборонялись. Гитлеровцы бросили против нас соединения, которые должны были с запада идти на помощь Паулюсу, и атаковали беспрерывно. На третий день к нам прорвались три автоцистерны с горючим и шесть грузовиков с боеприпасами под прикрытием пяти тридцатьчетверок, подошла мотострелковая бригада. Бои становились все жарче, но когда над землей торчит только одна башня танка, то попасть в него нелегко. Продержались мы четыре дня и только на пятый ночью по приказу штаба армии после внезапного удара вышли из окружения уже как второй гвардейский Тацинский танковый корпус. Это наименование нам присвоили за овладение Тацинской…
— Наименование и часы, — напомнил Саакашвили. — На твоих часах есть надпись…
— Да, такой корпус — это сила, — задумчиво произнес Янек.
— Сила, — согласился Василий, — но не по численности. Двадцать восьмого декабря в Тацинской у нас было тридцать девять средних танков Т—34 и пятнадцать легких Т—70, а это всего половина нынешнего состава нашей бригады… Я рассказываю вам об этом потому, что, может быть, уже сегодня мы произведем первые выстрелы по врагу.
Поручник поднял голову от травы и своими разноцветными глазами посмотрел на лица товарищей.
— Ребята, помните о двух вещах, самых главных для танкиста, — медленно произнес командир, старательно выговаривая каждое слово. — В наступлении все дело решает скорость. Как тронулся с места, гони вовсю вперед, не оглядывайся по сторонам, не мешкай. Ищи врага там, где он тебя не ждет… А в обороне — зарывайся в землю по уши, подпускай врага поближе и бей наверняка…
Все трое смотрели на него с вниманием, а Елень даже потихоньку шевелил губами, видно повторяя про себя эти советы.
— В общем, скоро все это нам придется испытать в деле, — рассмеялся звонко Василий. — А пока воспользуемся моментом и попробуем немного вздремнуть. Неизвестно, когда еще поспать придется.
Он закрыл глаза и спокойно, ровно задышал. Со стороны переправ долетали звуки разрывов, за Вислой нервно погромыхивала артиллерия. Янек Кос пробовал думать то об одном, то о другом, но ритм дыхания спящих товарищей путал его мысли, и вскоре он сам уснул.
Встали на закате, сполоснули лицо водой из ведра, надели комбинезоны, затянув их поясами. Вестовые, перебегавшие от машины к машине, вместе с приказом принесли новости:
— Мост разбит… Первая рота переправляется на пароме. Двух телефонистов ранило… Где-то, наверно, прячется немецкий наблюдатель и по радио корректирует огонь… Танки взвода управления на переправу!
Остатки дневного света еще держались на рыжей коре сосен, но внизу все быстрее разливался мрак, мигали зеленым и красным светом сигнальные фонари. Ехали сначала по опушке леса, затем через мостик, дорога вошла в ивняк, извиваясь по сыпучему песку. По скату сползли вниз, миновав скелет сожженного грузовика и разбитое, поваленное набок орудие без колес. Потянуло речной сыростью.
Василий подал команду:
— С машины!
Втроем пошли вперед к помосту из не очищенных от коры стволов, а за ними сапер с фонариком в руке, пятясь, показывал дорогу механику. Саакашвили действовал уверенно, осторожно подвел танк к помосту и плавно въехал на паром. Танк хорунжего Зенека уже стоял впереди слева, а их машине определили место сзади справа — так они и стояли на пароме, как два черных знака на карточной двойке пик. Едва умолк мотор, затарахтела моторная лодка, натянула стальной трос, который, продолжая дрожать, ударил еще несколько раз по воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94