Но Аркадий после репетиции вышел нерадостный, задумчивый: несмотря на хороший репертуар, исполнение было сырым – надо было всё заново режиссировать. Резман вспомнил слова Ларина по поводу того, что здесь можно нахлебаться по полной программе и с сожалением подумал:"Похоже, игра не стоит свеч!"Но перед тем, как попрощаться, подошел все же к Таликову и договорился, куда им завтра надо подъехать.
На следующий день, к обеденному перерыву Таликов со своей группой приехал к Министерству культуры, где перед входом его уже ждал Аркадий.– Давай тексты песен! – сказал ему Аркадий, едва они успели обменяться коротким рукопожатием. – Только я тебя прошу, старик, – без самодеятельности, иначе подставишь и меня, и ребят…– Не бойся! – флегматично ответил Игорь. – Раз обещал отыграть нормально – значит, сделаю… Будет вам… "Белый лебедь с аккордеоном"! – он болезненно сморщился, как будто его ткнули шилом в бок.Выступление он начал с "Чистопрудного бульвара"… Потом пел песни Туманова, свои старые лирические песни… Чиновникам от культуры концерт понравился. Мелодичные лирические композиции, так отдающие ностальгией по безоблачной поре середины восьмидесятых, привели их в благодушно-расслабленное состояние… На это, в общем-то, и рассчитывал Аркадий. Когда концерт окончился он слезливо пожаловался, что такой талантливый исполнитель, как Игорь Таликов, до сих пор не имеет разрешения на исполнение своих песен, и ему легко, не читая, проштамповали все тексты. После концерта, когда музыканты собирали аппаратуру, он подошел к Таликову.– На, держи! – протянул он Игорю залитованные листки. – Теперь весь свой репертуар можешь исполнять на законных основаниях… Ну, будь здоров, Аника-воин! Давай только договоримся на счет Ильи – ему за три недели надо отстегнуть две тысячи. Сможешь?– Две тысячи? – озадаченно переспросил Таликов. В уме он прикинул, что этом случае его доля, которая и так была меньше, чем у остальных уменьшалась чуть ли не на четверть. Плюс ещё расходы на дорогу, гостиницу…"Маловато будет!" – подумал он с сожалением. А тут ещё вспомнилось о матери, которая жила сейчас вместе с ними и спала на матрасе на полу, потому что не было денег, чтобы купить ей новую кровать."Ладно, перебьёмся пока как-нибудь! – решил он. – В конце концов теперь есть разрешение, да и гастроли не накрылись… Илья, похоже, нормальный мужик, – не жлоб… Выкарабкаемся! Бывало и похуже!" Он тепло поблагодарил Аркадия, крепко пожав ему напрощанье руку. Резман вырвал из записной книжки листок и, написав на нем свой телефон, протянул его Игорю.– Звони, если что…Сунув книжицу и ручку обратно в карман вытертой голубой джинсовки, он уже собрался уходить, как Игорь вдруг остановил его.– Подожди, Аркаш! – смущенно сказал он. – Слушай-ка… А поехали вместе с нами! Мне директор сейчас во как нужен! – он чиркнул ладонью под аккуратно подстриженной бородкой. – Я ведь хреновый администратор… Честно!Резман недоуменно остановился, пристально взглянул на Игоря, словно стараясь определить, говорит ли тот серьезно и так – повинуясь секундному порыву.– Я серьезно! – почувствовав его колебание, произнес Игорь.Аркадий недоверчиво кашлянул.– Сколько ты хочешь снять за эту поездку? – спросил он, прищурившись.– Двенадцать тысяч, – ответил Таликов. – На всех… Минус расходы…– Давай договоримся так, – я с тебя ничего не беру… Ты оплачиваешь мне только билеты и гостиницу… Всё, что мы заработаем сверх этих двенадцати тысяч – делим поровну…– Лады! – коротко согласился Таликов. А потом вдруг радостно рассмеялся – как-то совсем по-детски и бесхитростно и тут словно какая-то нелепая присохшая маска спала с его лица, а под ней открылся добрый и легко ранимый мальчишка.
Тексты речей Михайлова обычно готовились кремлевскими помощниками президента СССР – профессиональными спичрайтерами, набранными из дипломатов и журналистов. Особо ответственные выступления, на пленумах, съездах и на международных встречах, Михайлов давал подготовить сразу нескольким помощникам, предварительно указывая, на какие моменты необходимо обратить внимание особо. Обращение к гражданам Советского Союза по поводу референдума о судьбе Союза он поручил подготовить двоим своим помощникам – Ганину и Шерняеву. Теперь, когда тексты были готовы, Михайлов в присутствии помощников придирчиво выбирал из них то, что должно было войти в окончательный вариант. Отмечая фломастером наиболее удачные моменты, он неожиданно споткнулся в тексте о фразу, касающуюся Бельцина. Насупившись, Михайлов взял с подставки карандаш и несколько раз старательно ее вычеркнул.– В тексте не должно быть ничего, что может хоть как-то негативно повлиять на общественное мнение! – сказал он, не поднимая глаз на сидящих рядом советников.– Алексей Михайлович, фраза-то ключевая! – попробовал возразить Шерняев. Он поднял со стола свой экземпляр обращения и, вздрагивая от растерянности и волнения, прочитал зачеркнутое:– "Если кто-то путем сомнительных интриг и мнимых покушений хочет повысить свой рейтинг, мы должны сказать, что это не наш путь, товарищи!" Это же правда! Сразу становится понятно, кто какими методами действует…– Щенки вы ещё в политике! – каким-то напыщенным высокомерием произнес Михайлов. – Да для сторонников Бельцина эта ж фраза, как красная тряпка! Вы же таким образом отбираете у меня часть голосов… Запомните! Нам сейчас важно не с Бельциным разбираться, а получить голоса по вопросу сохранение Союза… Разницу почувствовали?… Это уже потом, итогами референдума мы будем бороться с Бельциным… А вы, сейчас хотите все свалить в одну кучу и в итоге не достичь ни одного, ни другого… Ну, как? Поняли?Шерняев отважно встопорщил короткие седые усики.– Но, Алексей Михайлович, вопрос о референдуме не должен восприниматься народом, как интрига власти… Мы должны показать гражданам выступление не слабого лидера, а главу государства, чувствующего ответственность и переживающего за судьбу страны!В поисках поддержки, он повернул голову к Ганину и тот едва заметно кивнул.– Всё! Фразу убираем! – категорично отрубил Михайлов. – Окончательный текст пусть готовит Ганин… Срок – завтра к 10 часам утра!Когда надо он умел становился жестким и даже жестоким… Поняв, что спорить бесполезно Шерняев с Ганиным молча вышли из президентского кабинета.
Через день отредактированное, одобренное кремлевскими социологами и политологами, обращение президента Союза вышло в эфир. Оно транслировалось по всем каналам, на время его трансляции были прерваны все теле и радио передачи. Сидя перед телекамерами в апартаментах Кремля, Михайлов уверенным голосом говорил:– Выйти из кризиса, подняться на ноги мы сможем только сообща! Именно в Союзе путь к решению наших проблем! На этом пути мы должны подняться выше личных амбиций, и реально оценив ситуацию, подумать о нашем общем доме. Сейчас не время для сведения политических счетов, сегодня каждый из нас должен решить, что значат для него такие понятия, как родина, кровные узы и ответственность за судьбу страны…Бельцин смотрел это обращение у себя кабинете в Белом доме. Ему было ясно, что та страстная убежденность, с которой сейчас говорил Михайлов, не более, чем показная игра, но ему было важно понять другое, – что кроется за набившими оскомину михайловским заклинаниями по поводу сохранения Союза….– Думаю излишне напоминать, – продолжал уверенно с экрана Михайлов, – что уже не раз за нашу многовековую историю, нам, живущим в едином доме, пришлось вместе делить и тяготы ратных невзгод и радость трудных, но счастливых побед. Тем ответственнее и продуманнее должен быть наш выбор сегодня… Сегодня я обращаюсь ко всем гражданам Советского Союза с тем, чтобы мы, все вместе, организованно через три недели вышли на референдум, и сказали "ДА" или "НЕТ" сохранению Союза…И тут Бельцин, наконец-то, понял. Он стремительно встал, – высокое кресло под ним тонко скрипнуло и под гневным пинком хозяина отлетело назад, – и рассерженно заходил по ставшим вдруг узким кабинету."Значит Михайлов собирается набрать себе очки референдумом! – в раздражении думал он. – Все правильно рассчитал, мерзавец! Наш наивный, простодушный народец, конечно же, привычно прибежит голосовать, чтобы, как крысам из сказки Андерсена, под патетические трели Михайлова дать покорно увести себя в пучину тоталитаризма!"В глухой ярости Бельцин мерил пространство кабинета широкими, лихорадочными шагами. Думал:"Не остановить Михайлова сейчас, значит, дать посадить страну на короткий поводок… А что тогда?… Опять под железную пяту компартии? Поигрались в гласность, – хватит! Нет, нельзя этого допустить! Нельзя давать Михайлову козырей… Надо срочно развернуть компанию по срыву референдума, по разъяснению его истинных целей!"Бельцин пододвинул к столу отлетевшее кресло, сел за стол и обхватил голову руками. Несколько секунд смотрел, не мигая, в одну точку, потом взгляд его снова стал осмысленным и жестким… Теперь он был снова собран и полностью спокоен – в моменты, когда судьба ставила ему подножку, он умел предельно концентрироваться и огромным напряжением воли и сил переламывать ситуацию в свою пользу. Эту способность, – вовремя собрать всю свою волю в кулак, не прогнуться в критической ситуации, он выработал у себя еще в детстве. Именно тогда, в детстве она впервые проявилась, выплеснулась наружу неуемным, взрывным характером и заставила по-настоящему поверить в свои силы.Было это более сорока лет назад…Шел тогда первый послевоенный год – голодный, трудный, неурожайный, но вкус победы, тяжелой и выстраданной, обострил у людей чувство справедливости и, вместе с болью утрат, чувством голода и послевоенной неустроенности, в воздухе витал незримый дух человеческого энтузиазма, порожденный уверенностью в том, что самое трудное уже осталось позади, – ведь главное выстояли, победили!В то время четырнадцатилетний Вова Бельцин, только что вступивший в комсомол, учился в восьмом классе. Учился хорошо, был отличником, шел на медаль… Той осенью его школа отмечала очередную годовщину Октября. На праздничном вечере, по случаю празднования дня революции, звучали привычные торжественные речи, – в небольшом актовом зале школы собрались в полном составе ученики и учителя. Пришли и гости из горкома партии и горкома комсомола… В конце праздничной церемонии Володя попросил дать ему слово. Учителя совещались недолго – конечно же надо дать выступить одному из лучших учеников школы, – все присутствующие рассчитывали услышать ещё одну благодарственную оду в адрес партии, комсомола и учителей и с вниманием устремили взгляды на круглого отличника, вышедшего на сцену. Но неожиданно для всех Володя не стал говорить бравурные речи, а выступил с осуждением их классного руководителя, – сказал, что учитель не имеет право называться учителем, если унижает ребят и топчет их достоинство… Это прозвучало, как гром среди ясного неба! А главное, сказано все было в присутствии представителей горкома партии и комсомола! Скандал! Страшный скандал!На следующий день в школу вызвали отца. Директор школы в истерике стучала кулачком по столу и обещала, что из комсомола Володю исключат, а вместо свидетельства об окончании школы он получит "волчий билет" – справку о том, что он лишь посещал занятия в школе с первого по восьмой классы…. "Посещал" и только! Не более… И ни оценок, ни аттестата… Ничего!Отец с мрачным видом слушал истошные вопли директора и тяжело молчал. Он понимал, что "волчий билет" – это не просто справка – это приговор… Эта бумажка закрывала дорогу не только для дальнейшего образования, но исключала даже саму возможность получить мало-мальски приличную работу.– Или, – истошно вопила пунцовая от ярости директор. – Завтра же… на общем собрании ваш сын публично извиняется перед своим классным руководителем, или "волчий билет" ему на всю жизнь обеспечен!Вернувшись домой, отец попробовал заставить сына отказаться от своего заявления, но не тут-то было… Володя подошел к отцу, стал с ним вплотную, в упор – так, чтоб было заметно, что ростом вровень, и твердо заявил:– Не буду просить прощения! Я ни перед кем и ни в чем не виноват!И ни грозный вид отца, ни его гневные увещевания не смогли заставить Володю изменить свое решение. И тогда неожиданно отступился отец…– Черт с тобой! Тебе жить… Взрослый уже… – сказал он угрюмо, отошел и устало опустился на лавку. А Володя на следующий день сам пошел гороно, потом в районо… И добился таки своего! В комсомоле его восстановили. Обошлось и без "волчьего билета"… А вот их классному руководителю пришлось уйти в другую школу… Правда, оценки в аттестате стали не такие уж хорошими, особенно по поведению, и с мечтой о золотой медали пришлось расстаться… Но главное Володя сделал – доказал, что может побеждать, когда, казалось бы, весь мир ополчился против него!И вот опять (в который раз!) вспомнилось обо всем об этом президенту России в то время, как он сидел в своем просторном кабинете в Белом доме на Краснопресненской набережной. Вспомнилось и про то, как в неполные восемнадцать, перед тем как уехать поступать в институт, он один, без чьей либо помощи, строил по просьбе деда баню. Как надрываясь, обдираясь в кровь руки и плечи, набивая огромные синяки на руках и ногах, затаскивал он наверх тяжеленные, неподъемные бревна… Как впервые тогда дало знать о себе сердце – защемило, придавило свинцовой болью, заставило присесть на корточки, схватившись за грудь. Но все равно ведь не отступил – построил таки! "Клин клином вышибают", – вспоминал он тогда, скрежеча зубами, старую русскую поговорку. С тех самых пор в трудную минуту привык твердить ее всегда: "Врешь! Не сдамся! Клин клином вышибают!"И теперь, когда надо было сжимать зубы и начинать тяжелую борьбу, Бельцин был снова предельно собран, сконцентрирован, подчинив себя достижению поставленной цели – ведь именно борьба была его стихией, его стилем жизни."Три недели… Всего три недели! – думал он яростно и сосредоточенно. – Мало! Михайлов не случайно отвел на подготовку референдума столь короткий срок – знал, что я не смогу за это время дать ему достойный отпор. Ну, ничего! Ничего… Ещё ничего не потеряно! Мы еще поборемся! Поборемся…"Он нажал кнопку селектора, сказал резко:– Соедините меня с Чугаем…– Владимир Николаевич, Чугай на проводе, – через некоторое время сообщил динамик.– Тимур Борисович! – голосом сухим, как наждачная бумага обратился Бельцин к своему ближайшему советнику. – Ты слушал сейчас обращение Михайлова?– Да, Владимир Николаевич… Только что по радио закончили передавать…– Что думаешь?– Думаю, что это истерика от чувства собственного бессилия…– Нет… Неправильно ты думаешь, Тимур! Михайлов хочет нас загнать в угол итогами референдума, навязать нам, понимаешь, унизительное соглашение, по которому от российской самостоятельности ничего останется! Мы с тобой этого не должны допустить! Надо организовать мероприятия по срыву референдума!Чугай молчал. Выдержав паузу, произнес, осторожно подбирая слова:– Владимир Николаевич… Мне кажется, не надо сейчас ставить задачу сорвать референдум… Открытая конфронтация только на пользу Михайлову. Он специально подсунул нам этот референдум, как дохлую кошку – надеется, что мы полезем напролом, будем призывать его бойкотировать и в конце концов сами себя дискредитируем… Мы не должны попадаться на эту удочку! Но вот повлиять на результаты референдума мы можем! Надо сейчас выступать не против референдума, а против методов, которыми он будет проводиться! Надо напирать на то, что поскольку основное население Союза сосредоточено в России, не будут учтены воля других народов… Под этим соусом надо настаивать на более тщательной подготовке референдума и переносе его на осень. Прежде всего надо обговорить это с руководителями других республик и заручиться их поддержкой… А если нам удастся референдум перенести, то к тому времени мы сможем подготовить и общественное мнение, и почву в республиках обеспечить…– Мало! Мало времени у нас с тобой! – сказал Бельцин голосом, натянутым, как тугая басовая струна. – Почву надо готовить сейчас! Михайлов не пойдет ни на какой перенос! Он не дурак – понимает, что время работает против него! Поэтому сейчас нужны самые решительные действия! Надо его остановить! Надо мобилизовать всех наших союзников, всю оппозицию… Понимаешь? Всех поднять!– Понял, Владимир Николаевич, – быстро ответил Чугай. – Будем организовывать!
И колесо закрутилось… Чугай опять проявил свой недюжий организаторский талант. В средствах массовой информации, по всей России закипела кампания по дискредитации идеи референдума. В Москве начали создаваться инициативные группы, проводящие на улицах Москвы митинги под лозунгами "Нет – вопросам союзного референдума" и "Референдум – удавка на шее демократии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
На следующий день, к обеденному перерыву Таликов со своей группой приехал к Министерству культуры, где перед входом его уже ждал Аркадий.– Давай тексты песен! – сказал ему Аркадий, едва они успели обменяться коротким рукопожатием. – Только я тебя прошу, старик, – без самодеятельности, иначе подставишь и меня, и ребят…– Не бойся! – флегматично ответил Игорь. – Раз обещал отыграть нормально – значит, сделаю… Будет вам… "Белый лебедь с аккордеоном"! – он болезненно сморщился, как будто его ткнули шилом в бок.Выступление он начал с "Чистопрудного бульвара"… Потом пел песни Туманова, свои старые лирические песни… Чиновникам от культуры концерт понравился. Мелодичные лирические композиции, так отдающие ностальгией по безоблачной поре середины восьмидесятых, привели их в благодушно-расслабленное состояние… На это, в общем-то, и рассчитывал Аркадий. Когда концерт окончился он слезливо пожаловался, что такой талантливый исполнитель, как Игорь Таликов, до сих пор не имеет разрешения на исполнение своих песен, и ему легко, не читая, проштамповали все тексты. После концерта, когда музыканты собирали аппаратуру, он подошел к Таликову.– На, держи! – протянул он Игорю залитованные листки. – Теперь весь свой репертуар можешь исполнять на законных основаниях… Ну, будь здоров, Аника-воин! Давай только договоримся на счет Ильи – ему за три недели надо отстегнуть две тысячи. Сможешь?– Две тысячи? – озадаченно переспросил Таликов. В уме он прикинул, что этом случае его доля, которая и так была меньше, чем у остальных уменьшалась чуть ли не на четверть. Плюс ещё расходы на дорогу, гостиницу…"Маловато будет!" – подумал он с сожалением. А тут ещё вспомнилось о матери, которая жила сейчас вместе с ними и спала на матрасе на полу, потому что не было денег, чтобы купить ей новую кровать."Ладно, перебьёмся пока как-нибудь! – решил он. – В конце концов теперь есть разрешение, да и гастроли не накрылись… Илья, похоже, нормальный мужик, – не жлоб… Выкарабкаемся! Бывало и похуже!" Он тепло поблагодарил Аркадия, крепко пожав ему напрощанье руку. Резман вырвал из записной книжки листок и, написав на нем свой телефон, протянул его Игорю.– Звони, если что…Сунув книжицу и ручку обратно в карман вытертой голубой джинсовки, он уже собрался уходить, как Игорь вдруг остановил его.– Подожди, Аркаш! – смущенно сказал он. – Слушай-ка… А поехали вместе с нами! Мне директор сейчас во как нужен! – он чиркнул ладонью под аккуратно подстриженной бородкой. – Я ведь хреновый администратор… Честно!Резман недоуменно остановился, пристально взглянул на Игоря, словно стараясь определить, говорит ли тот серьезно и так – повинуясь секундному порыву.– Я серьезно! – почувствовав его колебание, произнес Игорь.Аркадий недоверчиво кашлянул.– Сколько ты хочешь снять за эту поездку? – спросил он, прищурившись.– Двенадцать тысяч, – ответил Таликов. – На всех… Минус расходы…– Давай договоримся так, – я с тебя ничего не беру… Ты оплачиваешь мне только билеты и гостиницу… Всё, что мы заработаем сверх этих двенадцати тысяч – делим поровну…– Лады! – коротко согласился Таликов. А потом вдруг радостно рассмеялся – как-то совсем по-детски и бесхитростно и тут словно какая-то нелепая присохшая маска спала с его лица, а под ней открылся добрый и легко ранимый мальчишка.
Тексты речей Михайлова обычно готовились кремлевскими помощниками президента СССР – профессиональными спичрайтерами, набранными из дипломатов и журналистов. Особо ответственные выступления, на пленумах, съездах и на международных встречах, Михайлов давал подготовить сразу нескольким помощникам, предварительно указывая, на какие моменты необходимо обратить внимание особо. Обращение к гражданам Советского Союза по поводу референдума о судьбе Союза он поручил подготовить двоим своим помощникам – Ганину и Шерняеву. Теперь, когда тексты были готовы, Михайлов в присутствии помощников придирчиво выбирал из них то, что должно было войти в окончательный вариант. Отмечая фломастером наиболее удачные моменты, он неожиданно споткнулся в тексте о фразу, касающуюся Бельцина. Насупившись, Михайлов взял с подставки карандаш и несколько раз старательно ее вычеркнул.– В тексте не должно быть ничего, что может хоть как-то негативно повлиять на общественное мнение! – сказал он, не поднимая глаз на сидящих рядом советников.– Алексей Михайлович, фраза-то ключевая! – попробовал возразить Шерняев. Он поднял со стола свой экземпляр обращения и, вздрагивая от растерянности и волнения, прочитал зачеркнутое:– "Если кто-то путем сомнительных интриг и мнимых покушений хочет повысить свой рейтинг, мы должны сказать, что это не наш путь, товарищи!" Это же правда! Сразу становится понятно, кто какими методами действует…– Щенки вы ещё в политике! – каким-то напыщенным высокомерием произнес Михайлов. – Да для сторонников Бельцина эта ж фраза, как красная тряпка! Вы же таким образом отбираете у меня часть голосов… Запомните! Нам сейчас важно не с Бельциным разбираться, а получить голоса по вопросу сохранение Союза… Разницу почувствовали?… Это уже потом, итогами референдума мы будем бороться с Бельциным… А вы, сейчас хотите все свалить в одну кучу и в итоге не достичь ни одного, ни другого… Ну, как? Поняли?Шерняев отважно встопорщил короткие седые усики.– Но, Алексей Михайлович, вопрос о референдуме не должен восприниматься народом, как интрига власти… Мы должны показать гражданам выступление не слабого лидера, а главу государства, чувствующего ответственность и переживающего за судьбу страны!В поисках поддержки, он повернул голову к Ганину и тот едва заметно кивнул.– Всё! Фразу убираем! – категорично отрубил Михайлов. – Окончательный текст пусть готовит Ганин… Срок – завтра к 10 часам утра!Когда надо он умел становился жестким и даже жестоким… Поняв, что спорить бесполезно Шерняев с Ганиным молча вышли из президентского кабинета.
Через день отредактированное, одобренное кремлевскими социологами и политологами, обращение президента Союза вышло в эфир. Оно транслировалось по всем каналам, на время его трансляции были прерваны все теле и радио передачи. Сидя перед телекамерами в апартаментах Кремля, Михайлов уверенным голосом говорил:– Выйти из кризиса, подняться на ноги мы сможем только сообща! Именно в Союзе путь к решению наших проблем! На этом пути мы должны подняться выше личных амбиций, и реально оценив ситуацию, подумать о нашем общем доме. Сейчас не время для сведения политических счетов, сегодня каждый из нас должен решить, что значат для него такие понятия, как родина, кровные узы и ответственность за судьбу страны…Бельцин смотрел это обращение у себя кабинете в Белом доме. Ему было ясно, что та страстная убежденность, с которой сейчас говорил Михайлов, не более, чем показная игра, но ему было важно понять другое, – что кроется за набившими оскомину михайловским заклинаниями по поводу сохранения Союза….– Думаю излишне напоминать, – продолжал уверенно с экрана Михайлов, – что уже не раз за нашу многовековую историю, нам, живущим в едином доме, пришлось вместе делить и тяготы ратных невзгод и радость трудных, но счастливых побед. Тем ответственнее и продуманнее должен быть наш выбор сегодня… Сегодня я обращаюсь ко всем гражданам Советского Союза с тем, чтобы мы, все вместе, организованно через три недели вышли на референдум, и сказали "ДА" или "НЕТ" сохранению Союза…И тут Бельцин, наконец-то, понял. Он стремительно встал, – высокое кресло под ним тонко скрипнуло и под гневным пинком хозяина отлетело назад, – и рассерженно заходил по ставшим вдруг узким кабинету."Значит Михайлов собирается набрать себе очки референдумом! – в раздражении думал он. – Все правильно рассчитал, мерзавец! Наш наивный, простодушный народец, конечно же, привычно прибежит голосовать, чтобы, как крысам из сказки Андерсена, под патетические трели Михайлова дать покорно увести себя в пучину тоталитаризма!"В глухой ярости Бельцин мерил пространство кабинета широкими, лихорадочными шагами. Думал:"Не остановить Михайлова сейчас, значит, дать посадить страну на короткий поводок… А что тогда?… Опять под железную пяту компартии? Поигрались в гласность, – хватит! Нет, нельзя этого допустить! Нельзя давать Михайлову козырей… Надо срочно развернуть компанию по срыву референдума, по разъяснению его истинных целей!"Бельцин пододвинул к столу отлетевшее кресло, сел за стол и обхватил голову руками. Несколько секунд смотрел, не мигая, в одну точку, потом взгляд его снова стал осмысленным и жестким… Теперь он был снова собран и полностью спокоен – в моменты, когда судьба ставила ему подножку, он умел предельно концентрироваться и огромным напряжением воли и сил переламывать ситуацию в свою пользу. Эту способность, – вовремя собрать всю свою волю в кулак, не прогнуться в критической ситуации, он выработал у себя еще в детстве. Именно тогда, в детстве она впервые проявилась, выплеснулась наружу неуемным, взрывным характером и заставила по-настоящему поверить в свои силы.Было это более сорока лет назад…Шел тогда первый послевоенный год – голодный, трудный, неурожайный, но вкус победы, тяжелой и выстраданной, обострил у людей чувство справедливости и, вместе с болью утрат, чувством голода и послевоенной неустроенности, в воздухе витал незримый дух человеческого энтузиазма, порожденный уверенностью в том, что самое трудное уже осталось позади, – ведь главное выстояли, победили!В то время четырнадцатилетний Вова Бельцин, только что вступивший в комсомол, учился в восьмом классе. Учился хорошо, был отличником, шел на медаль… Той осенью его школа отмечала очередную годовщину Октября. На праздничном вечере, по случаю празднования дня революции, звучали привычные торжественные речи, – в небольшом актовом зале школы собрались в полном составе ученики и учителя. Пришли и гости из горкома партии и горкома комсомола… В конце праздничной церемонии Володя попросил дать ему слово. Учителя совещались недолго – конечно же надо дать выступить одному из лучших учеников школы, – все присутствующие рассчитывали услышать ещё одну благодарственную оду в адрес партии, комсомола и учителей и с вниманием устремили взгляды на круглого отличника, вышедшего на сцену. Но неожиданно для всех Володя не стал говорить бравурные речи, а выступил с осуждением их классного руководителя, – сказал, что учитель не имеет право называться учителем, если унижает ребят и топчет их достоинство… Это прозвучало, как гром среди ясного неба! А главное, сказано все было в присутствии представителей горкома партии и комсомола! Скандал! Страшный скандал!На следующий день в школу вызвали отца. Директор школы в истерике стучала кулачком по столу и обещала, что из комсомола Володю исключат, а вместо свидетельства об окончании школы он получит "волчий билет" – справку о том, что он лишь посещал занятия в школе с первого по восьмой классы…. "Посещал" и только! Не более… И ни оценок, ни аттестата… Ничего!Отец с мрачным видом слушал истошные вопли директора и тяжело молчал. Он понимал, что "волчий билет" – это не просто справка – это приговор… Эта бумажка закрывала дорогу не только для дальнейшего образования, но исключала даже саму возможность получить мало-мальски приличную работу.– Или, – истошно вопила пунцовая от ярости директор. – Завтра же… на общем собрании ваш сын публично извиняется перед своим классным руководителем, или "волчий билет" ему на всю жизнь обеспечен!Вернувшись домой, отец попробовал заставить сына отказаться от своего заявления, но не тут-то было… Володя подошел к отцу, стал с ним вплотную, в упор – так, чтоб было заметно, что ростом вровень, и твердо заявил:– Не буду просить прощения! Я ни перед кем и ни в чем не виноват!И ни грозный вид отца, ни его гневные увещевания не смогли заставить Володю изменить свое решение. И тогда неожиданно отступился отец…– Черт с тобой! Тебе жить… Взрослый уже… – сказал он угрюмо, отошел и устало опустился на лавку. А Володя на следующий день сам пошел гороно, потом в районо… И добился таки своего! В комсомоле его восстановили. Обошлось и без "волчьего билета"… А вот их классному руководителю пришлось уйти в другую школу… Правда, оценки в аттестате стали не такие уж хорошими, особенно по поведению, и с мечтой о золотой медали пришлось расстаться… Но главное Володя сделал – доказал, что может побеждать, когда, казалось бы, весь мир ополчился против него!И вот опять (в который раз!) вспомнилось обо всем об этом президенту России в то время, как он сидел в своем просторном кабинете в Белом доме на Краснопресненской набережной. Вспомнилось и про то, как в неполные восемнадцать, перед тем как уехать поступать в институт, он один, без чьей либо помощи, строил по просьбе деда баню. Как надрываясь, обдираясь в кровь руки и плечи, набивая огромные синяки на руках и ногах, затаскивал он наверх тяжеленные, неподъемные бревна… Как впервые тогда дало знать о себе сердце – защемило, придавило свинцовой болью, заставило присесть на корточки, схватившись за грудь. Но все равно ведь не отступил – построил таки! "Клин клином вышибают", – вспоминал он тогда, скрежеча зубами, старую русскую поговорку. С тех самых пор в трудную минуту привык твердить ее всегда: "Врешь! Не сдамся! Клин клином вышибают!"И теперь, когда надо было сжимать зубы и начинать тяжелую борьбу, Бельцин был снова предельно собран, сконцентрирован, подчинив себя достижению поставленной цели – ведь именно борьба была его стихией, его стилем жизни."Три недели… Всего три недели! – думал он яростно и сосредоточенно. – Мало! Михайлов не случайно отвел на подготовку референдума столь короткий срок – знал, что я не смогу за это время дать ему достойный отпор. Ну, ничего! Ничего… Ещё ничего не потеряно! Мы еще поборемся! Поборемся…"Он нажал кнопку селектора, сказал резко:– Соедините меня с Чугаем…– Владимир Николаевич, Чугай на проводе, – через некоторое время сообщил динамик.– Тимур Борисович! – голосом сухим, как наждачная бумага обратился Бельцин к своему ближайшему советнику. – Ты слушал сейчас обращение Михайлова?– Да, Владимир Николаевич… Только что по радио закончили передавать…– Что думаешь?– Думаю, что это истерика от чувства собственного бессилия…– Нет… Неправильно ты думаешь, Тимур! Михайлов хочет нас загнать в угол итогами референдума, навязать нам, понимаешь, унизительное соглашение, по которому от российской самостоятельности ничего останется! Мы с тобой этого не должны допустить! Надо организовать мероприятия по срыву референдума!Чугай молчал. Выдержав паузу, произнес, осторожно подбирая слова:– Владимир Николаевич… Мне кажется, не надо сейчас ставить задачу сорвать референдум… Открытая конфронтация только на пользу Михайлову. Он специально подсунул нам этот референдум, как дохлую кошку – надеется, что мы полезем напролом, будем призывать его бойкотировать и в конце концов сами себя дискредитируем… Мы не должны попадаться на эту удочку! Но вот повлиять на результаты референдума мы можем! Надо сейчас выступать не против референдума, а против методов, которыми он будет проводиться! Надо напирать на то, что поскольку основное население Союза сосредоточено в России, не будут учтены воля других народов… Под этим соусом надо настаивать на более тщательной подготовке референдума и переносе его на осень. Прежде всего надо обговорить это с руководителями других республик и заручиться их поддержкой… А если нам удастся референдум перенести, то к тому времени мы сможем подготовить и общественное мнение, и почву в республиках обеспечить…– Мало! Мало времени у нас с тобой! – сказал Бельцин голосом, натянутым, как тугая басовая струна. – Почву надо готовить сейчас! Михайлов не пойдет ни на какой перенос! Он не дурак – понимает, что время работает против него! Поэтому сейчас нужны самые решительные действия! Надо его остановить! Надо мобилизовать всех наших союзников, всю оппозицию… Понимаешь? Всех поднять!– Понял, Владимир Николаевич, – быстро ответил Чугай. – Будем организовывать!
И колесо закрутилось… Чугай опять проявил свой недюжий организаторский талант. В средствах массовой информации, по всей России закипела кампания по дискредитации идеи референдума. В Москве начали создаваться инициативные группы, проводящие на улицах Москвы митинги под лозунгами "Нет – вопросам союзного референдума" и "Референдум – удавка на шее демократии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62