— Урок французского?
— Я слушаю радио Монреаля. Интересно проверять себя, насколько хорошо я понимаю по-французски.
— Au'voir, cherie, — сказал он.
— Au'voir. Ты не засиживайся допоздна. Уйди наверх до того, как они вернутся. Не мешай им, Джордж.
Джордж ушел наверх, но, когда они вернулись, он еще не спал. Сначала он услышал шум автомобиля — это был «додж» Хиббарда, — а потом увидел, как они идут к террасе. Было без десяти минут двенадцать. Спустя два часа шум возобновился: они ходили по кухне, хлопали дверцей холодильника, двигали по линолеуму стулья. Потом он услышал их шаги на лестнице. Интересно, насколько он «надежен», этот Хиббард. В эту ночь он спал скверно.
Утром Джордж Локвуд единственный из всей семьи спустился вниз позавтракать с отъезжающим гостем.
— В эту субботу вы меня опять увидите, мистер Локвуд, — объявил Хиббард.
— Да? Здесь?
Хиббард кивнул.
— Мы с друзьями поплывем из Марбл-Хед на яхте. Возьмем с собой Тину. Ночь с субботы на воскресенье проведем на Нантакете, а на следующий день прибудем на Вест-Чоп, где пообедаем. В воскресенье будем здесь, и я у вас переночую.
— Неплохо задумано, — заметил Джордж.
— Надеюсь уговорить ее через две недели приехать в штат Мэн. Может быть, вы замолвите словечко за штат Мэн?
— Нет. Но и препятствовать не буду. Тина вольна поступать так, как хочет, и в этом я ее поддерживаю.
— Она очень, очень хорошо про вас говорит. Считает своего отца замечательным человеком.
— Это я считаю ее замечательной девушкой. — Джорджу казалось, что он правильно выбрал момент для того, чтобы скромно выразить свою отеческую любовь.
— Если позволите, то скажу, что я с вами согласен, — признался Хиббард.
— Рад это слышать. Я хочу, чтобы у нее было побольше друзей по эту сторону океана. Европа — не место для нее, то есть не то место, где надо жить постоянно.
— Она хочет жить за границей?
— Да, так решила. Сюда приехала только из-за меня. Вы ведь знаете, в каких отношениях я с сыном.
— Да.
— Смерть брата подкосила меня сильнее, чем я вначале думал. И Тина это поняла. Я же сказал вам вчера, что она большая умница. Выпейте кофе.
— Нет, благодарю. А сорочку я верну вам в воскресенье.
— Смотрите не забудьте, — улыбнулся Джордж Локвуд.
В течение лета Тина встречалась с Хиббардом не реже одного раза в неделю. В ее ненужных объяснениях по поводу отлучек из дома было столько недомолвок и умолчаний, что Джордж Локвуд распознал в них признаки завязавшегося романа. Приличия ради она все еще старалась давать ему какие-то объяснения, но, когда они оставались вдвоем, уже не находила тем для разговора. Он и не старался ее разговорить, руководствуясь при этом не столько соображениями деликатности, сколько растущей уверенностью в том, что она еще не дает воли своему чувству. И эта ее сдержанность озадачивала его. Не исключено, думал он, что она сама догадалась о порочных наклонностях Хиббарда. Надо бы объяснить ей, что в этих наклонностях нет ничего чудовищного и необычного; но он опасался, что дочь, выслушав его, попросту рассмеется ему в лицо. В сущности, что он про нее знает? Какие мысли бродят и ее хорошенькой головке? Кто, где и когда целовал ее? Кого она целовала? Ничего этого он не узнает, если она не расскажет сама.
И все же дочь радовала его, хотя и не относилась к нему так же сердечно, как некоторое время назад. В ней сохранилось достаточно жизни, чтобы связать ее с жизнью другого человеческого существа. Она производила впечатление цветущей женщины, хотя могла бы увянуть. В ее взгляде угадывался интерес ко всему окружающему, а не равнодушие, и если она испытывала сомнения в своей любви, то они, эти сомнения, возникали в этом, а не в каком-то выдуманном мире. Что бы она ни решила, решение это будет принято здесь, и отец о нем скоро узнает.
Однажды утром — это было в конце августа — Тина, спустившись к завтраку, обнаружила у себя на тарелке поверх писем небольшой сверток. Это была заказная бандероль с обратным адресом бостонского ювелира.
— Надеюсь, твоя почта интереснее моей, — сказал Джордж.
— Думаю, что да. — Тина взяла с буфета фруктовый нож, взрезала оберточную бумагу, вынула из продолговатой коробочки, обтянутой искусственной кожей, золотые часики и повертела перед глазами отца.
— Впервые вижу у тебя эту вещь, — удивился он.
— Я и сама-то их всего один раз видела. Они были у гравера.
— Можно взглянуть?
— Конечно.
Он положил часики себе на ладонь: браслет из тонкой золотой сетки, циферблат окаймлен бриллиантиками, заводная головка из небольшого рубина.
— Прелестная вещь.
— Я вижу, ты умираешь от любопытства. Прочти надпись.
Он повернул часики и вслух прочитал:
— «Тина, время уходит. П.Х.» Те же слова он мог написать тебе и на простой открытке, — сказал он, возвращая ей подарок. — А это — далеко не простая открытка.
— Верно, не простая, — согласилась она, разглядывая часики.
— Не хочу ни о чем тебя спрашивать, Тина. Будь я проклят, если спрошу.
— А есть что спросить?
— Да, есть. Но я не стану.
— Он хочет, чтобы мы поженились до начала учебного года, — сказала она.
— И ты согласна?
— Кажется, да.
Он засмеялся.
— Кажется, да. А учебный год начинается уже через две-три недели.
— Точнее, через три, если считать от ближайшего вторника.
— Где же состоится бракосочетание, если ты на него согласишься?
— У мирового судьи. Пышной свадьбы в этом году уже не получится, да я и не хотела.
— Могла бы сыграть скромную свадьбу в Шведской Гавани, в кругу двух семей.
Она покачала головой.
— Женятся-то не семьи, папа, а только Прес и я.
— Меня там тоже не будет?
— Боюсь, что нет. Я не скрытничаю. Просто я сама еще ничего не решила. Но когда решу — если решу, — то уеду отсюда. И в следующий раз когда увижу тебя, буду уже замужем.
— И Престон тоже так хочет?
— Он-то как раз и хочет.
— А его родители?
— Родителям он еще ничего не сказал. Я познакомилась с ними со всеми, кроме брата, который в Мексике. Они видели меня, так что, когда их известят о браке, смогут сказать, что знают меня, знают, что я белая, молодая и не такая уж безобразная.
— Я обещал не спрашивать тебя, а сам только и делаю, что спрашиваю, — сказал Джордж. — Но вот единственный, в сущности, важный вопрос: почему ты никак не можешь решиться?
— На этот вопрос столько ответов, что я не знаю, какой из них правильный. Какой настоящий.
— Значит, я не так сформулировал свой вопрос. Ты его любишь?
— Нет.
— Потому что боишься полюбить?
— Возможно. Ты думаешь, меня смущает то, что случилось со мной за границей?
— Я этого не сказал, Тина. Я лишь спросил, боишься ли ты полюбить его.
— Я не боюсь любви, папа. Я просто его не люблю.
— Тогда на чем же будет основан ваш брак?
Она помолчала.
— На общности взглядов. Дружбе. Товариществе. Чувстве солидарности.
— Так я и думал. Этого я как раз и боялся.
— Чего боялся?
— Ты сама знаешь, Тина. Давай говорить честно, нас никто не подслушивает. Я целиком за этот брак, если ты его хочешь, но ты должна звать точно, на что идешь.
Она улыбнулась с довольным видом, чего отец никак от нее не ожидал.
— Молодец, папа.
— Я — молодец?
— А он все гадал, помнишь ли ты. Оказывается, помнишь. Он так и думал, но не был до конца уверен. Я была убеждена, что помнишь, потому что ты никогда ничего не забываешь.
— Не задавай мне загадок, барышня.
— В первый раз, когда Прес был здесь, он рассказал тебе о своей дружбе со школьным преподавателем физкультуры.
— Рассказал. Не мог же я этого забыть.
— И ты, естественно, решил, что это — не простая дружба.
— Да, решил.
— Ты был прав. Прес вступал в связь как с женщинами, так и с мужчинами. Уже с мальчишеских лет. И Прес не знает, излечит ли его наш брак.
— Я могу сказать тебе, Тина. Не излечит, если ты имеешь в виду гомосексуализм. Поэтому ты и боишься выходить за него? Или колеблешься?
— Нет. Наша дружба как раз на этом и зиждется. У него своя проблема, а у меня была своя. Была и осталась.
— У тебя-то что за проблема? Ты же не лесбиянка.
— Нет. Назову ее деликатно: неразборчивость в связях.
— Один-два романа в Европе, — сказал отец.
— Ха-ха.
— Тебе же всего двадцать шесть лет. Не понимаю, что еще может означать эта твоя «неразборчивость в связях».
— Не для разговора за завтраком, папа. За всю жизнь у меня был только один настоящий роман — с путевым обходчиком. Единственная связь, длившаяся достаточно долго, чтобы назвать ее романом. Вот почему я так расстроилась, когда она порвалась. Думала, что нашла человека, который не даст мне превратиться в шлюху, но я все равно превратилась, и он меня бросил. Помнишь, я говорила тебе про оперную певицу, муж которой постоянно пьяный? Так вот, меня застали с ним в постели. Причем я была почти уверена, что застанут, и все-таки легла с ним. Если бы я находилась за границей, папа, и жила среди этих людей, то была бы одной из многих. В Соединенных Штатах, где меня, по всей вероятности, будут окружать люди иного сорта, я выгляжу как женщина с клеймом.
— Женщина с клеймом, — повторил отец. — К тому же не с одним.
— Да, не с одним.
— Я не имел в виду только твой характер.
— Я тоже. На внуков от меня не рассчитывай, папа.
— У тебя был аборт?
— О, это бы еще ничего. Я схватила дурную болезнь, поэтому меня и оперировали. Дядя Пен об этом знал, и тетя Уилма знала. Дядя оплатил все расходы. Наверно, поэтому он и оставил мне эти деньги — наличными. Ты ошеломлен. Я по лицу вижу, что ошеломлен. — Она протянула руку через стол и коснулась его руки. — Отпусти меня за границу, папа.
Он покачал головой.
— Нет.
— Если скажешь «уезжай», то я уеду. Иначе выйду замуж за Преса.
— Он обо всем этом знает?
— Почти все. Самое худшее я ему сказала. Да ему и о себе было что рассказать.
— Я думаю, — согласился отец.
— Большинство людей вступает в брак в надежде на что-то хорошее, светлое. У нас же нет почти никаких надежд.
Он погладил ее по руке.
— Не заблуждайся насчет большинства. Бывают случаи и похуже.
— Ты уже не радуешься браку так, как несколько минут назад?
— Не знаю, — ответил он. — Не было времени подумать. Но отправлять тебя за границу я, во всяком случае, не собираюсь. И не пытайся перекладывать это на мои плечи. Тина. Будь твой дядя Пен сейчас жив, он бы знал, что ответить. А я не знаю.
— Не обижайся на меня за то, что я обратилась тогда к дяде Пену. Обратиться к тебе я не посмела. Полгода назад я бы сюда не приехала. Но теперь я здесь и спрашиваю, что мне делать.
— Что бы я тебе ни посоветовал. Тина, ничто не пойдет на пользу, если ты не захочешь серьезно пересмотреть свою жизнь. Можно, конечно, обратиться к психологам и специалистам по психоанализу, но я не знаю, много ли от них будет проку.
— С одним из них я спала. Отвратительный человек. Гном. Русский еврей с длинными усами и намного меньше меня ростом. Единственный психоаналитик, кого я знала, но он ничем мне не помог. Наоборот, я помогала ему — он сам мне откровенно в этом признался.
— Вот видишь, Тина. Как я могу советовать тебе, что предпринять? Среди твоих знакомых вдруг оказывается еще одна личность, о которой я впервые слышу. — Он посмотрел на садовника, начавшего подстригать газон. — И все же я могу сказать, откуда все это взялось. — Он взял ее за подбородок. — Знаю, откуда эти глаза. Эти скулы. Форма твоей головы. — Он опустил руку. — И совершенно точно знаю, откуда все остальное — и хорошее и плохое. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь еврей с длинными усами или безусый нееврей способен был изменить тебя. Да я и не хочу, чтобы менял.
Она вдруг разразилась слезами и выскочила из-за стола. Они сказали друг другу все, что в силах были сказать, и теперь она воспользовалась правом женщины отдаться чувству более сложному, чем все ее прежние чувства.
Заведенный в доме порядок заявил о своих правах и не дал Джорджу времени на размышления. Кухонная дверь распахнулась и впустила кухарку.
— Разве мисс Тина не будет завтракать? — спросила она.
— Пока нет, — ответил Джордж Локвуд.
— Я слышала, как она пошла наверх. Она любит поджаристый бекон, и я могла бы приготовить его к тому времени, когда она вернется сюда. Вы не знаете, какие она любит яички?
— Золотые, — ответил Джордж Локвуд.
— Золотые яички? Это что, то же самое, что, как вы говорите, солнечной стороной кверху? Знаете, мистер Локвуд, вы не всегда понятно говорите, Иногда я почти вас не понимаю. В вашей семье это — в порядке вещей.
— Иногда и я не совсем понимаю, что вы говорите, Мэй. Мисс Тина будет завтракать тогда, когда пожелает. А когда она пожелает, я не знаю.
— Разве чашка кофе — завтрак для молодой здоровой девушки? Да и кофе-то не допила. От завтрака откажешься, весь лень наперекосяк пойдет. — С этими словами Мэй вышла и закрыла за собой дверь, чтобы не слышать ответ хозяина.
Но он не собирался ей отвечать. Мэй относилась к тому типу служанок, о существовании которых, если они в данный момент отсутствуют, легко забыть. А наверху Тина, она страдает, и он ничем не может ей помочь. Сознание неспособности придумать что-то, найти средство вывести ее из состояния отчаяния угнетало его. В первый и единственный раз в жизни ему пришла в голову мысль увезти ее в какую-нибудь неведомую страну, где они могли бы начать жизнь заново. Но он знал, что такой страны нет, и сама мысль об этом лишь подтверждала его беспомощность.
Взяв с собой бостонские и нью-йоркские газеты, он перешел с террасы в комнату, которую супруги Уайт именовали салоном, и сел на диван. Это слово неизменно вызывало в воображении дам и джентльменов в вечерних туалетах, благовоспитанно беседующих в то время, как слух их услаждает струнный квартет, расположившийся за комнатными пальмами. По всей вероятности, не только струнный оркестр, но даже солист-скрипач никогда не появлялся в этих стенах, и тем не менее во всех описаниях дома и в переписке комната эта именовалась салоном. Он рассеянно смотрел в газету, сам же в это время терзался мыслью о дочери. Как она обнаружила, что заразилась венерической болезнью? По всей вероятности, со слов других: ей сказали, что она заразила кого-то. Если так, то, значит, есть на свете мужчина, который презирает ее. И теперь она всю жизнь будет знать, что такой человек есть и что рано или поздно он может сказать кому-нибудь: «Тина Локвуд наградила меня триппером»; пусть даже не скажет, а только шепнет — все равно она узнает и всегда будет этого бояться. Придет время, найдется еще мужчина, который сделает ей предложение, а она вынуждена будет ответить: «Я не могу иметь детей». И при этом непременно объяснит, почему не может, иначе она не была бы Тиной.
Но для Престона Хиббарда это, кажется, не имеет значения…
Джордж Локвуд отложил в сторону газету и отправился наверх, к дочери. Постучав в дверь, он сказал:
— Это я. Отец.
— Не надо, — вяло откликнулась она, но уже в этой короткой фразе слышалась трагическая нотка.
Дверь была не заперта, и он вошел. Она сидела, понурив голову, в кресле-качалке. Он закрыл за собой дверь, подошел к ней и положил ей на голову руку.
— Я подумал, Тина.
— Не утруждай себя, папа. Я уже сама все обдумала. Мне надо уезжать.
— Я на твоем месте поступил бы иначе. «Время уходит». — Она подняла на него глаза, потом с трудом перевела взгляд на часики, лежавшие у нее на туалетном столике. Он кивнул. — Да, я имею в виду его. Я хочу, чтобы ты поехала к нему. Сегодня.
— А потом что?
— И вышла бы за него замуж.
Она выпрямилась в кресле.
— Ты, должно быть, не очень внимательно меня слушал.
— Напротив, я слышал каждое слово, и, что еще важнее, он слышал, когда ты ему все это рассказывала. Сейчас важно не то, что я думаю, а эти вот часики и слова, которые он на них написал. Ты знаешь, где он сегодня?
— Сегодня? В школе.
— Поезжай туда. Без предупреждения. Просто так. Даже если этот брак продлится всего несколько лет. Тина, все равно вам обоим это будет на пользу.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что вы этого хотите. Причина достаточно основательная. Ты хочешь, чтобы я назвал более высокий мотив? Могу назвать.
— Таких мотивов я не знаю, — сказала она.
— Однако он есть. Даже два: он нуждается в тебе, а ты — в нем.
— Это и есть высокие мотивы? Здесь только эгоизм.
— Подумай об этом по дороге в школу святого Варфоломея, — сказала он.
— Знаешь что? Мне приходилось присутствовать на многих венчаниях, но лишь сейчас я по-настоящему поняла, что значит быть отцом, отдающим замуж свою дочь.
— И я это понял, — сказал он.
— А Джеральдине я ничего не скажу.
— Извести нас телеграммой, — сказал он.
— Он никогда не сможет сказать, что не знал, на что идет. Правда, папа? — Эти слова прозвучали как заклинание.
Они поженились на следующее утро в Сентрал-Фолс, штат Род-Айленд, где закон разрешал регистрировать браки сразу. Телеграмма гласила:
ВРЕМЯ НЕ УХОДИТ ПОЖЕНИЛИСЬ СЕГОДНЯ В ДЕСЯТЬ УТРА
ЦЕЛУЕМ КРЕПКО ПРЕС И ТИНА.
Когда ее принесли, Джордж и Джеральдина обедали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56