Мне это нравится больше, чем шарм. Я уже столько этого шарма вкусила, что мне его надолго хватит.
Они постояли молча. Потом он сказал:
— Видишь, как далеко простираются мои владения. При лунном свете — насколько хватает глаз. Думаю, этого с меня достаточно.
— Достаточно?
— По-моему, да. Но если я удовольствуюсь этим многим или этим немногим, то, значит, во мне нет того, чем обладал твой дед. Я не так дальновиден, как он. Он и твой прадед видели на много миль дальше, чем я. Мой мир довольно узок, правда?
— Не знаю. Узок? — спросила она.
— Я начинаю думать, что да. Я. Ты. Моя жена. Мой дом. И мои владения — отсюда до леса за фермой Швайбахера. Которая, кстати, теперь тоже моя. В общем, это не совсем то, что называют империей, верно?
— Слава богу, нет, — сказала она.
— Подожди славить бога. Твой дед Уинн хотел стать миссионером. Он им не стал, но это была его мечта. И если подумать, то миссионерская работа — это тоже в некотором роде завоевания.
— В некотором роде — да.
— А его двоюродный брат Том Уинн был хозяином — извини за маленькое преувеличение — всего обозримого пространства. В Африке или Южной Америке он при той же затрате энергии приобрел бы несколько миллионов акров земли. Твоему брату не занимать энергии, и ты посмотри, какими делами он ворочает в Калифорнии. И в Мексике. Иными словами, Тина, это у тебя в крови. Тебе это передалось по обеим линиям.
— Что передалось?
— То, чего не хватает мне и чего не хватало твоему дяде Пену. Честолюбие крупной игры. Мое поколение лишено его, а твой брат — нет. Возможно, в тебе его тоже нет, но своим детям ты можешь его передать.
— Ты же накопил денег, — сказала она.
— Денег я накопил очень много и буду продолжать накапливать. Но знаешь ли ты, каким способом я собираюсь отныне зарабатывать большую их часть? Продажей пятицентовых конфет. Я не считаю это завоеванием или осуществлением честолюбивого замысла. Это — всего лишь пятицентовое кондитерское предприятие. Твой брат еще молодой человек, а уже затмил меня. Он бурит нефтяные скважины на дне океана. Играет с шишками в покер. Я же — маленький человек с мелкими страстишками, о чем узнал совсем недавно. Я очень рад, что ты порвала со своим путевым обходчиком.
— Но он очень честолюбив.
— Это он так думает. На самом же деле из того немногого, что ты о нем сообщила, я понял, что он во многом похож на меня.
— Слушай, папа, ты удивительный человек. Он действительно похож на тебя. Как ты догадался?
— Ты еще мало обо мне знаешь. Гораздо меньше, чем я мог бы рассказать о себе, если бы решил этим заняться. Скажу лишь одно: я узнал в нем себя. Он даже не перворазрядный негодяй.
— Но он им может стать. Так же, как, наверно, и ты.
— Нет. Ни твой приятель, ни я никогда не станем перворазрядными негодяями. Настоящему негодяю все равно, что о нем думают люди, а нам с ним не все равно. Мы можем делать пакости, но мы не хотим, чтобы о них знали другие. В этом смысле мой отец был больше похож на настоящего негодяя, чем я.
— А Бинг — негодяй?
— Ты застигла меня этим вопросом врасплох. Я к нему не подготовлен.
— Ну все-таки?
— То обстоятельство, что ты говоришь это в форме вопроса, а не заявляешь категорически, что твой брат не может быть негодяем, уже интересно само по себе. Ты немного тревожишься за него?
— Его письма говорят мне больше, чем он, наверно, предполагает, — ответила она.
— Я предпочитаю писать открытки, хотя и посылаю их в конвертах. Стараюсь писать короче. Что же в нем тебя беспокоит?
— Наверно, то, о чем говорил ты. Только я бы это выразила, конечно, иначе. Это связано с честолюбием. С тобой и дядей Пеном. С историей семьи Локвудов.
— А о себе он что говорит?
— Сознательно или невольно?
— И так и этак. Что в его письмах заставляет тебя тревожиться?
— Это не совсем тревога, папа. Пока нет ничего, что внушало бы тревогу. Во всяком случае, мне не внушает. Впрочем, что я болтаю? Я действительно тревожусь. Он огрубел, стал жестче.
— Ну, это можно понять. Нефтяники такой народ, что даже как будто бравируют своей грубостью.
— Ты думаешь, что Бинга сделала таким его работа? По-моему, нет. Да ты и сам так не считаешь.
— Нет, пожалуй, не считаю. Но тогда остается одно объяснение: это я его ожесточил. Разумеется, такое признание не доставляет мне удовольствия.
— Но я рада, что ты сделал его таким. Что ты приложил к этому руку.
— Конечно, приложил. И если жесткость — это все, что тебя тревожит, то перестань тревожиться. Ему это качество еще пригодится. Иначе он потерпит фиаско, и вот тогда будет о чем тревожиться. Твой брат не настолько тверд, чтобы устоять на ногах в случае неудачи. Да ты и сама, по-моему, это знаешь, Тина. Твой брат — слабый человек.
— У тебя есть основания так говорить? — спросила она. — Или это лишь общее впечатление?
— И то и другое.
— А точнее ты не хочешь мне сказать?
— Нет, не хочу.
— Он нечестен?
— Я бы не сказал. Уверен, что это не так. Люди, с которыми… шишки, с которыми он играет в покер… они не стали бы играть с ним в покер, если бы он был нечестен. В сделки вступали бы, а играть в покер — нет. И к нему домой не пошли бы, и к себе не позвали бы. Нет, он не бесчестен.
— Тогда я знаю, в чем его слабость, — сказала она. — Женщины.
— Ты произнесла это очень уверенно.
— Да, я уверена. Меня только интересует, откуда это тебе известно. У него это началось лишь после женитьбы, ты же его с тех пор ни разу не видел.
— А у тебя откуда эта уверенность? — спросил он. — Ты ведь тоже почти с ним не видишься.
— Он разговаривает со мной по телефону и пишет письма. Что это делается с мужчинами, папа? Рита — хорошая, привлекательная женщина, я бы даже сказала, что она лучше Бинга. Но едва они поженились, как он начал куролесить.
— Кажется, я понимаю, что это значит.
— Наверно. У него связи с другими женщинами.
— Жена об этом знает?
— Не могу сказать. Я видела ее только дважды. Она не из тех, кто легко сходится с людьми. Очень любит Бинга. Наверно, какое-то время он сможет ее дурачить, Энергичен, всегда в движении, поэтому она может не догадаться.
— И не видеть того, чего не хочет видеть, как это часто бывает.
— Да. Но я совсем не уверена, что он сам так же терпим, как она. Должна тебе сказать, что Рита — женщина что надо, можешь в этом не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь. Видел ее фотографию.
— Конечно, я могу и ошибаться на ее счет, поскольку мы почти два года с нею не виделись. Но не исключено, что ее терпение уже иссякло.
— Нет, я уверен, что не иссякло. Как уверен и в том, что твой брат до сих пор ее любит.
— Надеюсь, — сказала она. — Но ты не говоришь мне всего, что знаешь.
— Правильно. Никогда не говорю всего, что знаю. Скрытен по натуре.
— Это-то мне известно. Но сегодня ты держишься более открыто, чем когда-либо.
— Начиная с открытой раны на руке. Идем обратно? По-моему, мы уже надышались свежим воздухом.
— Как хорошо, что мы можем вот так разговаривать, — сказала она. — Почему сейчас можем, а раньше не могли?
— За это мы должны, видимо, быть благодарны твоему путевому обходчику и дяде Пену. И тому, что творится в последнее время у меня в душе.
Дорога к дому здесь была крутая, и это заставило их замедлить шаг.
— Мне хочется, чтобы ты пожила у нас немного, — сказал он. — Конечно, я тебя не принуждаю. Деньги можно перечислить на твой счет в банк Моргана. Только подпиши кое-какие документы.
— Какие деньги? Ах да, дядя Пен. Я еще здесь побуду. А если мы с Джеральдиной надоедим друг другу, то я всегда могу уехать в Нью-Йорк.
Собственного автомобиля у нее не было, и Джордж разрешил ей пользоваться своим «паккардом», так что она могла уезжать и возвращаться домой в любое время. Джордж удивился, когда она предложила Джеральдине ездить вместе в Филадельфию за покупками и в Гиббсвилл — к парикмахеру. Он объяснял перемену в их отношениях тем, что существенно изменилась сама Тина: она стала женщиной, и его жена относилась к ней теперь иначе. Это очень умно со стороны Джеральдины, но, возможно, объяснялось не столько умом, сколько женским инстинктом. Джордж никак не комментировал эту перемену, не задавал никаких вопросов и не допытывался, о чем они между собой говорят, но обе явно радовались тому, что их отношения изменились к лучшему.
Хотя бы на время у Джеральдины появилась компаньонка, общение с которой доставляло ей удовольствие. Тина обладала тем жизненным опытом, который в какой-то степени позволяет молодой женщине совместить свои интересы с интересами женщины старше ее годами. Несмотря на молодость, Тина успела сформироваться как зрелая женщина, и ей нетрудно было найти с Джеральдиной общий язык.
Как-то так получилось, что пребывание Тины в доме отца затянулось на неопределенное время. Никакого разговора о том, что она может остаться навсегда, не было, поэтому она по-прежнему считалась гостьей. В частности, она отклонила предложение отца купить ей автомобиль.
— Когда я не смогу пользоваться твоей машиной, то буду ездить на «пирсе».
— Для девушки он тяжеловат, — сказал Джордж.
— Что ты! Знаешь, какой «рено» был у нас во Франции? Величиной с грузовик. И выглядел как грузовик — такой у него был радиатор. Нет, папа, благодарю. Купишь, а потом не будешь знать, что с этой машиной делать. Вдруг мне вздумается уехать в тот самый день, когда ее привезут.
— Ты не хочешь связывать себя, — сказал он.
— Ну, автомобилем меня не свяжешь.
Так прошел месяц. Погода стояла хорошая, и Эрнестина не торопилась уезжать. В городе прошел слух, что она никуда по уезжает, и девушки, и молодые люди, знавшие, что она хорошо играет в теннис, стали искать ее общества. Когда-то она обыгрывала всех своих сверстников в Гиббсвилле, часто играла и с братом, который дважды завоевывал первенство округа в одиночной игре. Близких подруг среди девушек, с которыми она когда-то росла, у нее не было, но, начав теперь появляться на теннисных кортах загородного клуба, она заново познакомилась с ними. Весна была теплой, и Эрнестина могла бы играть ежедневно, если бы хотела сблизиться с этой публикой. Но она держала их на определенной дистанции и простодушно призналась отцу, что покой для нее — лучшее лекарство, поэтому она и откладывает свой отъезд.
Однажды, приехав из загородного клуба, она застала отца на террасе за ленчем.
— Пусть мне подадут то же, что и тебе, — попросила она.
— Играть ездишь всегда по утрам, а на ленч никогда там не остаешься, — удивился он.
— Не всегда по утрам. Но я действительно оттуда удираю, как только вижу, что собирается компания для выпивки. Меня интересует теннис, а не их общество. Их светская жизнь — это коктейли и сплетни. К черту это все. Если я становлюсь на сторону Джулиана Инглиша, то они начинают воображать, что я все еще влюблена в него. Господи, да они, наверно, дяде Пену все косточки перемыли. Воображаю, что они говорили бы, если б знали, что я связалась с женатым человеком и что он меня бросил.
— Я не знал, что он тебя бросил, — сказал отец.
— Это они бы так заключили. Нет. Спорт спортом, а все остальное — не для меня. Я ведь тоже переутомилась, папа. Но вот что странно: я думала, что пребывание здесь потребует от меня нервного напряжения, а этого не случилось. Я стала меньше курить — ограничиваюсь десятью сигаретами в день — и сплю как невинный младенец. Которым не являюсь. Скоро я поправлюсь настолько, что готова буду снова попытать счастья.
— В чем же?
— Странно это от меня слышать, да?
— Отчего же, возможно, это кое-что и проясняет, — сказал он.
— Не только тебе, но и мне. — Тина закурила сигарету. — Четвертая сегодня.
— Мы с Джеральдиной так и не решили, куда ехать на лето. Потом умер дядя Пен, и нам было не до того. Есть у тебя какие-нибудь идеи?
— Нет.
— Слишком отдаляться от Нью-Йорка я не хочу, — сказал он. — Очень много дел: имущество дяди Пена, моя кондитерская фирма и вдобавок обычные текущие дела. Словом, за границу мы ехать не можем. Придется учесть и то, что это скандальное происшествие бросило на нас тень. Так что лучше нам держаться подальше от так называемых фешенебельных курортов. Есть у меня на примете одно местечко на Кейп-Коде…
— А чем здесь плохо? Прохладно, дом стоит на горе, много зелени. Плавательный бассейн. Теннисный корт. Чего тебе не хватает?
— По правде говоря, это Джеральдине хочется куда-нибудь прокатиться. И она вправе на это рассчитывать. Хотя Пен не ее, а мой брат, неприятностей на ее долю выпало немало. Видишь ли, Тина, я ведь уже почти договорился об аренде дома на Кейп-Коде. Участок, правда, не ахти какой и не в черте города.
— Ты его видел?
— На фотографиях. Дом довольно старый, из светлого голыша. Есть небольшой катер. Теннисный корт с грунтовым покрытием. Ровная лужайка для любителей гольфа. И кусочек пляжа для тех, кто купается в океане. Могу добавить, что стоит он недешево, но зато нам не нужно вступать ни в какой клуб.
— Звучит заманчиво. Только почему его до сих пор не сдали?
— Его владельцы — одна супружеская пара из Бостона. Они считают, что лучше свой дом никому не сдавать, чем пускать в него семью с детьми. Разумеется, они имеют в виду маленьких детей. Взрослые дочери в счет не идут. Было бы замечательно, если бы ты согласилась поехать туда с нами. Джеральдина была бы просто счастлива.
— Как ты узнал про этот дом?
— Через агентство Подобные операции всегда разумнее проводить при посредничестве какого-нибудь агентства. Наша адвокатская фирма связывается с соответствующей адвокатской фирмой в Бостоне, и та сообщает адрес агентства, ведающего недвижимостью. Все делается в строгом соответствии с правилами. Юристы друг друга знают, а главные заинтересованные лица могут даже никогда не встретиться, если не видят в этом необходимости. Владелец, например, может и так получить обо мне все нужные ему сведения. Мой доход, мое общественное положение. В каких клубах я состою. С этим агентством у меня состоялась интересная переписка. Хочешь взглянуть?
— Не слишком.
— Читать ее действительно скучновато. Она интересна лишь в смысле ознакомления с тем, как ведутся подобные переговоры. Для меня сейчас важно другое: приедешь ли ты к нам? Ну, скажем, в июле. Если наскучит у нас, всегда сможешь собрать свои вещи и уехать. Между прочим, мое предложение насчет автомобиля остается в силе. Тем более что в случае нашего переезда туда я собираюсь купить один из этих «фордов-универсалов».
— О, мне они очень нравятся. По бокам занавески, а сзади — маленькая дверца?
— Вот такой я и куплю, дав местному посреднику немного заработать. Жест доброй воли, как говорят янки.
— Как тщательно ты все продумал, — сказала она.
— Я всегда все продумываю. Верно?
— Да. И все же я не перестаю удивляться твоей дотошности. Там будет так же тихо, как здесь?
— В этом как раз все и дело.
— Ну, тогда я приеду в июле. А вот пробуду ли я там до осени, сказать пока не могу.
— Значит, решено. Подписываю договор и сегодня же высылаю им чек. Джеральдина страшно обрадуется.
Все складывалось чудесно, как обычно и бывает, когда хорошо спланируешь. Предлагая Тине просмотреть его переписку с агентством по недвижимости, он хотел рассеять всякие подозрения, могущие у нее возникнуть насчет… одним словом, рассеять у нее малейшие подозрения. Тина, конечно, проницательна, но даже она не знала, а лишь смутно догадывалась, насколько тщательно — и во имя чего — он все продумал.
Дело было в том, что он решил выдать ее замуж за Престона Хиббарда. На этом строились и его планы, и его тактика. Он помнил оброненную Хиббардом фразу о том, что тот обычно проводит лето в штате Мэн, поэтому считал Кейп-Код самым подходящим местом: он достаточно отдален от штата Мэн, чтобы не вызвать у Хиббарда каких-либо подозрений (кстати, вполне обоснованных) насчет того, что ему навязывают соседство, и в то же время достаточно близок от Бостона, чтобы быстро доехать оттуда на автомобиле. Как-нибудь в июле, предпочтительно не в субботу и не в воскресенье, Джордж пригласит Хиббарда на Кейп-Код для неофициальной беседы об условиях передачи наследства, завещанного Пеном школе св.Варфоломея и Принстону. Джордж не пользовался правами душеприказчика брата, но он был лучше других осведомлен о его ценных бумагах и прочих инвестициях. Для переговоров на эту тему с представителями школы св.Варфоломея и Принстона он так или иначе предполагал встретиться не один раз.
Жизнь с путевым обходчиком помогла Тине освободиться от иллюзий молодости, и в ней чувствовалась опытность, которую Престон Хиббард, вероятно, уже привык видеть у бостонских девушек. В то же время она была исключительно хороша собой. Ничто не ускользнуло от придирчивых глаз отца, который повидал в своей жизни достаточно женщин разных возрастов. Рост у нее для девушки был высокий (но в двадцатом веке девушки вообще, кажется, отличаются высоким ростом), ноги длинные, но стройные, грудь высокая и упругая — к счастью для нее, совсем не такая, как у ее покойной матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Они постояли молча. Потом он сказал:
— Видишь, как далеко простираются мои владения. При лунном свете — насколько хватает глаз. Думаю, этого с меня достаточно.
— Достаточно?
— По-моему, да. Но если я удовольствуюсь этим многим или этим немногим, то, значит, во мне нет того, чем обладал твой дед. Я не так дальновиден, как он. Он и твой прадед видели на много миль дальше, чем я. Мой мир довольно узок, правда?
— Не знаю. Узок? — спросила она.
— Я начинаю думать, что да. Я. Ты. Моя жена. Мой дом. И мои владения — отсюда до леса за фермой Швайбахера. Которая, кстати, теперь тоже моя. В общем, это не совсем то, что называют империей, верно?
— Слава богу, нет, — сказала она.
— Подожди славить бога. Твой дед Уинн хотел стать миссионером. Он им не стал, но это была его мечта. И если подумать, то миссионерская работа — это тоже в некотором роде завоевания.
— В некотором роде — да.
— А его двоюродный брат Том Уинн был хозяином — извини за маленькое преувеличение — всего обозримого пространства. В Африке или Южной Америке он при той же затрате энергии приобрел бы несколько миллионов акров земли. Твоему брату не занимать энергии, и ты посмотри, какими делами он ворочает в Калифорнии. И в Мексике. Иными словами, Тина, это у тебя в крови. Тебе это передалось по обеим линиям.
— Что передалось?
— То, чего не хватает мне и чего не хватало твоему дяде Пену. Честолюбие крупной игры. Мое поколение лишено его, а твой брат — нет. Возможно, в тебе его тоже нет, но своим детям ты можешь его передать.
— Ты же накопил денег, — сказала она.
— Денег я накопил очень много и буду продолжать накапливать. Но знаешь ли ты, каким способом я собираюсь отныне зарабатывать большую их часть? Продажей пятицентовых конфет. Я не считаю это завоеванием или осуществлением честолюбивого замысла. Это — всего лишь пятицентовое кондитерское предприятие. Твой брат еще молодой человек, а уже затмил меня. Он бурит нефтяные скважины на дне океана. Играет с шишками в покер. Я же — маленький человек с мелкими страстишками, о чем узнал совсем недавно. Я очень рад, что ты порвала со своим путевым обходчиком.
— Но он очень честолюбив.
— Это он так думает. На самом же деле из того немногого, что ты о нем сообщила, я понял, что он во многом похож на меня.
— Слушай, папа, ты удивительный человек. Он действительно похож на тебя. Как ты догадался?
— Ты еще мало обо мне знаешь. Гораздо меньше, чем я мог бы рассказать о себе, если бы решил этим заняться. Скажу лишь одно: я узнал в нем себя. Он даже не перворазрядный негодяй.
— Но он им может стать. Так же, как, наверно, и ты.
— Нет. Ни твой приятель, ни я никогда не станем перворазрядными негодяями. Настоящему негодяю все равно, что о нем думают люди, а нам с ним не все равно. Мы можем делать пакости, но мы не хотим, чтобы о них знали другие. В этом смысле мой отец был больше похож на настоящего негодяя, чем я.
— А Бинг — негодяй?
— Ты застигла меня этим вопросом врасплох. Я к нему не подготовлен.
— Ну все-таки?
— То обстоятельство, что ты говоришь это в форме вопроса, а не заявляешь категорически, что твой брат не может быть негодяем, уже интересно само по себе. Ты немного тревожишься за него?
— Его письма говорят мне больше, чем он, наверно, предполагает, — ответила она.
— Я предпочитаю писать открытки, хотя и посылаю их в конвертах. Стараюсь писать короче. Что же в нем тебя беспокоит?
— Наверно, то, о чем говорил ты. Только я бы это выразила, конечно, иначе. Это связано с честолюбием. С тобой и дядей Пеном. С историей семьи Локвудов.
— А о себе он что говорит?
— Сознательно или невольно?
— И так и этак. Что в его письмах заставляет тебя тревожиться?
— Это не совсем тревога, папа. Пока нет ничего, что внушало бы тревогу. Во всяком случае, мне не внушает. Впрочем, что я болтаю? Я действительно тревожусь. Он огрубел, стал жестче.
— Ну, это можно понять. Нефтяники такой народ, что даже как будто бравируют своей грубостью.
— Ты думаешь, что Бинга сделала таким его работа? По-моему, нет. Да ты и сам так не считаешь.
— Нет, пожалуй, не считаю. Но тогда остается одно объяснение: это я его ожесточил. Разумеется, такое признание не доставляет мне удовольствия.
— Но я рада, что ты сделал его таким. Что ты приложил к этому руку.
— Конечно, приложил. И если жесткость — это все, что тебя тревожит, то перестань тревожиться. Ему это качество еще пригодится. Иначе он потерпит фиаско, и вот тогда будет о чем тревожиться. Твой брат не настолько тверд, чтобы устоять на ногах в случае неудачи. Да ты и сама, по-моему, это знаешь, Тина. Твой брат — слабый человек.
— У тебя есть основания так говорить? — спросила она. — Или это лишь общее впечатление?
— И то и другое.
— А точнее ты не хочешь мне сказать?
— Нет, не хочу.
— Он нечестен?
— Я бы не сказал. Уверен, что это не так. Люди, с которыми… шишки, с которыми он играет в покер… они не стали бы играть с ним в покер, если бы он был нечестен. В сделки вступали бы, а играть в покер — нет. И к нему домой не пошли бы, и к себе не позвали бы. Нет, он не бесчестен.
— Тогда я знаю, в чем его слабость, — сказала она. — Женщины.
— Ты произнесла это очень уверенно.
— Да, я уверена. Меня только интересует, откуда это тебе известно. У него это началось лишь после женитьбы, ты же его с тех пор ни разу не видел.
— А у тебя откуда эта уверенность? — спросил он. — Ты ведь тоже почти с ним не видишься.
— Он разговаривает со мной по телефону и пишет письма. Что это делается с мужчинами, папа? Рита — хорошая, привлекательная женщина, я бы даже сказала, что она лучше Бинга. Но едва они поженились, как он начал куролесить.
— Кажется, я понимаю, что это значит.
— Наверно. У него связи с другими женщинами.
— Жена об этом знает?
— Не могу сказать. Я видела ее только дважды. Она не из тех, кто легко сходится с людьми. Очень любит Бинга. Наверно, какое-то время он сможет ее дурачить, Энергичен, всегда в движении, поэтому она может не догадаться.
— И не видеть того, чего не хочет видеть, как это часто бывает.
— Да. Но я совсем не уверена, что он сам так же терпим, как она. Должна тебе сказать, что Рита — женщина что надо, можешь в этом не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь. Видел ее фотографию.
— Конечно, я могу и ошибаться на ее счет, поскольку мы почти два года с нею не виделись. Но не исключено, что ее терпение уже иссякло.
— Нет, я уверен, что не иссякло. Как уверен и в том, что твой брат до сих пор ее любит.
— Надеюсь, — сказала она. — Но ты не говоришь мне всего, что знаешь.
— Правильно. Никогда не говорю всего, что знаю. Скрытен по натуре.
— Это-то мне известно. Но сегодня ты держишься более открыто, чем когда-либо.
— Начиная с открытой раны на руке. Идем обратно? По-моему, мы уже надышались свежим воздухом.
— Как хорошо, что мы можем вот так разговаривать, — сказала она. — Почему сейчас можем, а раньше не могли?
— За это мы должны, видимо, быть благодарны твоему путевому обходчику и дяде Пену. И тому, что творится в последнее время у меня в душе.
Дорога к дому здесь была крутая, и это заставило их замедлить шаг.
— Мне хочется, чтобы ты пожила у нас немного, — сказал он. — Конечно, я тебя не принуждаю. Деньги можно перечислить на твой счет в банк Моргана. Только подпиши кое-какие документы.
— Какие деньги? Ах да, дядя Пен. Я еще здесь побуду. А если мы с Джеральдиной надоедим друг другу, то я всегда могу уехать в Нью-Йорк.
Собственного автомобиля у нее не было, и Джордж разрешил ей пользоваться своим «паккардом», так что она могла уезжать и возвращаться домой в любое время. Джордж удивился, когда она предложила Джеральдине ездить вместе в Филадельфию за покупками и в Гиббсвилл — к парикмахеру. Он объяснял перемену в их отношениях тем, что существенно изменилась сама Тина: она стала женщиной, и его жена относилась к ней теперь иначе. Это очень умно со стороны Джеральдины, но, возможно, объяснялось не столько умом, сколько женским инстинктом. Джордж никак не комментировал эту перемену, не задавал никаких вопросов и не допытывался, о чем они между собой говорят, но обе явно радовались тому, что их отношения изменились к лучшему.
Хотя бы на время у Джеральдины появилась компаньонка, общение с которой доставляло ей удовольствие. Тина обладала тем жизненным опытом, который в какой-то степени позволяет молодой женщине совместить свои интересы с интересами женщины старше ее годами. Несмотря на молодость, Тина успела сформироваться как зрелая женщина, и ей нетрудно было найти с Джеральдиной общий язык.
Как-то так получилось, что пребывание Тины в доме отца затянулось на неопределенное время. Никакого разговора о том, что она может остаться навсегда, не было, поэтому она по-прежнему считалась гостьей. В частности, она отклонила предложение отца купить ей автомобиль.
— Когда я не смогу пользоваться твоей машиной, то буду ездить на «пирсе».
— Для девушки он тяжеловат, — сказал Джордж.
— Что ты! Знаешь, какой «рено» был у нас во Франции? Величиной с грузовик. И выглядел как грузовик — такой у него был радиатор. Нет, папа, благодарю. Купишь, а потом не будешь знать, что с этой машиной делать. Вдруг мне вздумается уехать в тот самый день, когда ее привезут.
— Ты не хочешь связывать себя, — сказал он.
— Ну, автомобилем меня не свяжешь.
Так прошел месяц. Погода стояла хорошая, и Эрнестина не торопилась уезжать. В городе прошел слух, что она никуда по уезжает, и девушки, и молодые люди, знавшие, что она хорошо играет в теннис, стали искать ее общества. Когда-то она обыгрывала всех своих сверстников в Гиббсвилле, часто играла и с братом, который дважды завоевывал первенство округа в одиночной игре. Близких подруг среди девушек, с которыми она когда-то росла, у нее не было, но, начав теперь появляться на теннисных кортах загородного клуба, она заново познакомилась с ними. Весна была теплой, и Эрнестина могла бы играть ежедневно, если бы хотела сблизиться с этой публикой. Но она держала их на определенной дистанции и простодушно призналась отцу, что покой для нее — лучшее лекарство, поэтому она и откладывает свой отъезд.
Однажды, приехав из загородного клуба, она застала отца на террасе за ленчем.
— Пусть мне подадут то же, что и тебе, — попросила она.
— Играть ездишь всегда по утрам, а на ленч никогда там не остаешься, — удивился он.
— Не всегда по утрам. Но я действительно оттуда удираю, как только вижу, что собирается компания для выпивки. Меня интересует теннис, а не их общество. Их светская жизнь — это коктейли и сплетни. К черту это все. Если я становлюсь на сторону Джулиана Инглиша, то они начинают воображать, что я все еще влюблена в него. Господи, да они, наверно, дяде Пену все косточки перемыли. Воображаю, что они говорили бы, если б знали, что я связалась с женатым человеком и что он меня бросил.
— Я не знал, что он тебя бросил, — сказал отец.
— Это они бы так заключили. Нет. Спорт спортом, а все остальное — не для меня. Я ведь тоже переутомилась, папа. Но вот что странно: я думала, что пребывание здесь потребует от меня нервного напряжения, а этого не случилось. Я стала меньше курить — ограничиваюсь десятью сигаретами в день — и сплю как невинный младенец. Которым не являюсь. Скоро я поправлюсь настолько, что готова буду снова попытать счастья.
— В чем же?
— Странно это от меня слышать, да?
— Отчего же, возможно, это кое-что и проясняет, — сказал он.
— Не только тебе, но и мне. — Тина закурила сигарету. — Четвертая сегодня.
— Мы с Джеральдиной так и не решили, куда ехать на лето. Потом умер дядя Пен, и нам было не до того. Есть у тебя какие-нибудь идеи?
— Нет.
— Слишком отдаляться от Нью-Йорка я не хочу, — сказал он. — Очень много дел: имущество дяди Пена, моя кондитерская фирма и вдобавок обычные текущие дела. Словом, за границу мы ехать не можем. Придется учесть и то, что это скандальное происшествие бросило на нас тень. Так что лучше нам держаться подальше от так называемых фешенебельных курортов. Есть у меня на примете одно местечко на Кейп-Коде…
— А чем здесь плохо? Прохладно, дом стоит на горе, много зелени. Плавательный бассейн. Теннисный корт. Чего тебе не хватает?
— По правде говоря, это Джеральдине хочется куда-нибудь прокатиться. И она вправе на это рассчитывать. Хотя Пен не ее, а мой брат, неприятностей на ее долю выпало немало. Видишь ли, Тина, я ведь уже почти договорился об аренде дома на Кейп-Коде. Участок, правда, не ахти какой и не в черте города.
— Ты его видел?
— На фотографиях. Дом довольно старый, из светлого голыша. Есть небольшой катер. Теннисный корт с грунтовым покрытием. Ровная лужайка для любителей гольфа. И кусочек пляжа для тех, кто купается в океане. Могу добавить, что стоит он недешево, но зато нам не нужно вступать ни в какой клуб.
— Звучит заманчиво. Только почему его до сих пор не сдали?
— Его владельцы — одна супружеская пара из Бостона. Они считают, что лучше свой дом никому не сдавать, чем пускать в него семью с детьми. Разумеется, они имеют в виду маленьких детей. Взрослые дочери в счет не идут. Было бы замечательно, если бы ты согласилась поехать туда с нами. Джеральдина была бы просто счастлива.
— Как ты узнал про этот дом?
— Через агентство Подобные операции всегда разумнее проводить при посредничестве какого-нибудь агентства. Наша адвокатская фирма связывается с соответствующей адвокатской фирмой в Бостоне, и та сообщает адрес агентства, ведающего недвижимостью. Все делается в строгом соответствии с правилами. Юристы друг друга знают, а главные заинтересованные лица могут даже никогда не встретиться, если не видят в этом необходимости. Владелец, например, может и так получить обо мне все нужные ему сведения. Мой доход, мое общественное положение. В каких клубах я состою. С этим агентством у меня состоялась интересная переписка. Хочешь взглянуть?
— Не слишком.
— Читать ее действительно скучновато. Она интересна лишь в смысле ознакомления с тем, как ведутся подобные переговоры. Для меня сейчас важно другое: приедешь ли ты к нам? Ну, скажем, в июле. Если наскучит у нас, всегда сможешь собрать свои вещи и уехать. Между прочим, мое предложение насчет автомобиля остается в силе. Тем более что в случае нашего переезда туда я собираюсь купить один из этих «фордов-универсалов».
— О, мне они очень нравятся. По бокам занавески, а сзади — маленькая дверца?
— Вот такой я и куплю, дав местному посреднику немного заработать. Жест доброй воли, как говорят янки.
— Как тщательно ты все продумал, — сказала она.
— Я всегда все продумываю. Верно?
— Да. И все же я не перестаю удивляться твоей дотошности. Там будет так же тихо, как здесь?
— В этом как раз все и дело.
— Ну, тогда я приеду в июле. А вот пробуду ли я там до осени, сказать пока не могу.
— Значит, решено. Подписываю договор и сегодня же высылаю им чек. Джеральдина страшно обрадуется.
Все складывалось чудесно, как обычно и бывает, когда хорошо спланируешь. Предлагая Тине просмотреть его переписку с агентством по недвижимости, он хотел рассеять всякие подозрения, могущие у нее возникнуть насчет… одним словом, рассеять у нее малейшие подозрения. Тина, конечно, проницательна, но даже она не знала, а лишь смутно догадывалась, насколько тщательно — и во имя чего — он все продумал.
Дело было в том, что он решил выдать ее замуж за Престона Хиббарда. На этом строились и его планы, и его тактика. Он помнил оброненную Хиббардом фразу о том, что тот обычно проводит лето в штате Мэн, поэтому считал Кейп-Код самым подходящим местом: он достаточно отдален от штата Мэн, чтобы не вызвать у Хиббарда каких-либо подозрений (кстати, вполне обоснованных) насчет того, что ему навязывают соседство, и в то же время достаточно близок от Бостона, чтобы быстро доехать оттуда на автомобиле. Как-нибудь в июле, предпочтительно не в субботу и не в воскресенье, Джордж пригласит Хиббарда на Кейп-Код для неофициальной беседы об условиях передачи наследства, завещанного Пеном школе св.Варфоломея и Принстону. Джордж не пользовался правами душеприказчика брата, но он был лучше других осведомлен о его ценных бумагах и прочих инвестициях. Для переговоров на эту тему с представителями школы св.Варфоломея и Принстона он так или иначе предполагал встретиться не один раз.
Жизнь с путевым обходчиком помогла Тине освободиться от иллюзий молодости, и в ней чувствовалась опытность, которую Престон Хиббард, вероятно, уже привык видеть у бостонских девушек. В то же время она была исключительно хороша собой. Ничто не ускользнуло от придирчивых глаз отца, который повидал в своей жизни достаточно женщин разных возрастов. Рост у нее для девушки был высокий (но в двадцатом веке девушки вообще, кажется, отличаются высоким ростом), ноги длинные, но стройные, грудь высокая и упругая — к счастью для нее, совсем не такая, как у ее покойной матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56