— Ты не могла бы отвезти меня на вокзал? — спросил он. — К десятичасовому поезду.
— Ну что ты, право. Эндрю целый день сидел без дела.
— Я подумал, что тебе полезно подышать свежим воздухом.
— Не люблю ездить ночью одна. К тому же пришлось бы дважды переодеваться — сначала для выезда, потом снова в домашнее платье. Да и радиоприемник как раз в эти часы работает без помех. Зачем причинять мне столько неудобств!
— Хорошо, забудь об этом, — сказал Джордж.
Он был рад, что может уехать из дома с чувством справедливой обиды. Он уже знал, зачем едет в Нью-Йорк, и отказ Джеральдины проводить его на поезд служил ему оправданием. После ужина он ушел к себе и до самого отъезда на вокзал занимался своими делами, а когда Эндрю подал машину, то кликнул ей снизу «до свидания!» и уехал. Джеральдина в это время ловила по радио станцию Цинциннати и замешкалась с ответом. Если потом она что-нибудь и сказала, то Джордж уже не слышал ее.
Поезд шел только до Джерси-сити, так что через реку пришлось переправляться на пароме. Сойдя на берег, Джордж отправился прямо в контору. Пена еще не было, но служащие конторы уже начали прибывать. К удивлению Джорджа, хотя в Нью-Йорк он ехал, в сущности, ради нее, одной из первых пришла Мэриан Стрейдмайер. Он был уверен, что ее отношения с Пеном дают ей некоторые привилегии, в частности, приходить позже других. Она выглядела свежей и бодрой, в меру деловитой и вместе с тем — чрезвычайно женственной; и это осознание ее женственности лишний раз убедило его в том, что он не случайно бежал из Шведской Гавани и не случайно приехал в Нью-Йорк. Она была в синем, похожем на саржевое платье, с белым воротничком и узким кожаным поясом на талии. Строгостью одежды она очень напоминала монахиню, для полного сходства не хватало лишь четок и накрахмаленного нагрудника. Но монахини никогда не казались Джорджу Локвуду бесполыми существами. Он знал один парижский публичный дом, обитательницы которого носили монашеские одежды и неизменно смущали его, вызывая чувство, будто он попирает добродетель; с другой стороны, ему приходилось встречать настоящих молодых монахинь, самодовольную невинность которых он бы с удовольствием проверил.
— А мы вас ждали не раньше двадцать девятого, — сказала Мэриан Стрейдмайер.
— Да вот дело одно возникло, так что приехал ночным поездом.
— Вы завтракали? Если хотите, я пошлю кого-нибудь в «Саварин».
— Спасибо, позавтракал на вокзале и побриться успел. Поезд прибывает в такую рань. Как вы тут поживали?
— По-моему, ничего.
— Счастливы? Вид у вас жизнерадостный.
— Счастлива? Об этом я никогда не думаю, особенно в половине десятого утра.
— Но если в столь ранний час вы производите впечатление жизнерадостной, значит, счастливы.
— Это оттого, по-моему, что я здорова.
— Здоровы и молоды.
— Да и вы — не восьмидесятилетний инвалид.
— Я только что из парикмахерской. Это наш мужской салон красоты. Когда вы ждете моего брата?
— Обычно он приходит в начале одиннадцатого. Вчера перед уходом ничего не говорил, так что минут через тридцать, я думаю, придет.
— Тогда я дождусь его. Сегодня весь день буду то появляться, то исчезать.
— Вам понадобится стенографистка? Я могу записать. Или, если она нужна вам на весь день, дать вам другую девушку? Мы не ждали вашего приезда до двадцать девятого.
— Сейчас прикинем. Завтра — да, будет нужна, а сегодня — вряд ли.
— Очень хорошо, — сказала Мэриан и вышла. Но в походке ее была какая-то неуверенность, словно она ждала чего-то.
Глядя ей вслед, Джордж решил, что их отношения восстановлены. Он правильно сделал, что приехал, — инстинкт не подвел его.
Время, оставшееся до прихода брата, он заполнил телефонными разговорами — с Чарли Боумом, с Рингуоллом из рекламной фирмы и с гостиницей «Карстейрс», где он заказал себе номер. Когда вошел Пен, он еще разговаривал с гостиницей.
— Привет, брат, — сказал Джордж.
— Доброе утро. К чему вся эта таинственность?
— Садись, — сказал Джордж. — Вот решил уехать от Джеральдины на несколько дней.
— Странное ты существо. Не мог просто уложить вещи и приехать в Нью-Йорк, как сделал бы любой нормальный человек.
— Тут есть тонкости, которых ты не понимаешь. Как Уилма?
— Все в порядке.
— Все, да не все. Как у тебя дела?
— У меня? Какие дела ты имеешь в виду?
— Судя по ответу, дела твои не очень хороши.
— Деньги мы зарабатываем. Хорошо, если бы и все остальное так же легко удавалось.
— У тебя нелады с твоей приятельницей.
— Об этом потом поговорим, если есть смысл говорить. Впрочем, наверно, есть.
— Чего там потом, говори сейчас, черт возьми.
— Погоди, дай схожу к аппарату, узнаю, что нового на бирже. Тут я дельце одно выбрал — для себя. Дня два назад мне подсказали кое-что. — Он перешел в большой кабинет, встал у биржевого аппарата и подержал в руках ленту. Джордж видел, как он кивнул головой и бросил ленту в высокую корзину для бумаг. — Я сказал Уилме, что она стала нервной и невеселой, и спросил, не завела ли она себе другого.
— Решил поумничать! Но это же было глупо, Пен.
— Знаю. Но мне надо было выяснить, как она отнесется к разводу, поскольку я хочу развода. Я возобновил связь с той молодой особой и хочу на пей жениться. Если бы я этого не хотел, то было бы несправедливо мешать ей выйти замуж за другого. Она заслуживает гораздо большего, чем эта связь. Она вправе рассчитывать на замужество, на то, чтобы стать моей женой, Уилма получает все и ничего не дает взамен, моя же приятельница впервые за многие годы дала мне счастье, не получая взамен фактически ничего. Во всяком случае, в материальном отношении. Поэтому мне хотелось выяснить, какой ценой я могу освободиться от Уилмы, чтобы жениться на этой женщине.
— И не выяснил, — сказал Джордж.
— Не угадал. Выяснил, что Уилма не намерена разводиться ни сейчас, ни вообще. Похоже, что после нашего первого разговора она все рассказала мистеру Хайму, и тот сразу же догадался, что я хочу развода, что я нервничаю и удручен своим положением. И что у меня есть замена. Вот какие дела.
— Тебе все это Уилма сказала?
— Да. Когда я поднял перед ней этот вопрос вторично, она вела себя так, точно мы разговариваем в присутствии адвоката. Она совсем не была похожа на Уилму, которую я знаю. Пусть у меня будет роман, заявила она, сколько угодно романов, но она мне повода для развода не даст. Так напрямик и заявила. Деньги, говорит, тут ни при чем, а потом добавляет, что, если бы она взяла свою половину капитала, а я свою, оба мы стали бы беднее. Каждый из нас стоил бы наполовину меньше, чем он стоит сейчас.
— И она совершенно права. По-моему, голова у мистера Хайма хорошо варит. Уверен, что это его слова. Сама Уилма никогда бы до этого не додумалась. Таким образом, возвращаясь к мистеру Хайму, ты задаешься вопросом: зачем ему нужно сохранять статус-кво? Я думаю, чтобы иметь — возможно, до конца своих дней — хорошего друга в нью-йоркским обществе. Рано или поздно друзья Уилмы поймут, что именно мистер Хайм посоветовал ей сохранить брак. О нем будут говорить как о человеке серьезном, надежном, а не как о пройдохе, сумевшем уговорить женщину развестись и выйти за него. Мистер Хайм — опасный человек, тем более что на первый взгляд совсем не кажется опасным.
— Да, — согласился Пен.
— Что же теперь будет с тобой и твоей любовницей?
— Мне не хватает смелости сказать ей правду.
— Об этом я, в общем, догадался. Но почему она так терпелива? Сам ты не задавался этим вопросом?
— Нет, этот вопрос у меня не возникал.
— Не очень-то ты высокого мнения об ее интеллекте. Ты не пробовал представить себя на ее месте? Она, конечно, знает, почему ты тянешь с этим делом. И если не ошибаюсь, это уже во второй раз. Однажды ведь ты с ней уже порвал, но потом вернулся. Теперь она, должно быть, решила, что у тебя серьезные намерения.
— Да. Я сказал ей, что на это потребуется время.
— И сколько же? Год? Два года? Два месяца? Сколько времени ты уже протянул?
— По-моему, почти полгода.
— Если ты так дорожишь своей честью, черт побери, то должен отказаться от этой связи. Почему ты боишься?
— Кто сказал, что боюсь?
— Я сказал. Почему ты ее не уволишь? Хочешь, я сам ее уволю?
— Конечно, нет. Я не хочу, чтобы она знала, что тебе все известно. Если ей и придется оставить работу, то лишь по моему требованию.
— А потом что? Она останется твоей любовницей?
— Если захочет. Но я прошу тебя не вмешиваться. Если ты настаиваешь на увольнении, я придумаю какой-нибудь предлог. Но этот разговор я возьму на себя, ты ни во что не вмешивайся.
— А почему, бы нам не позвать ее сейчас и не поговорить с ней обоим? Пора выложить наши карты на стол.
— Если ты это сделаешь, я не буду разговаривать с тобой до самой смерти. Я не представляю своей жизни иначе, как рядом с нею — здесь, в конторе, или вне ее, когда мы можем быть одни. Я понимаю, почему ты хочешь выдворить ее отсюда. Но я не потерплю с твоей стороны ничего, что помешало бы мне встречаться с ней вне работы.
— Пен! Когда ты будешь сыт ею по горло, то пожалеешь, что не позволил мне взять это дело в свои руки.
— Я не такой, как ты. Мы совсем непохожи друг на друга. Мне никогда бы не пришло в голову развести такую канитель только ради того, чтобы уехать на несколько дней от жены. Звонить мне по междугородному телефону, сочинять небылицы о какой-то рекламе, мчаться сюда ночным поездом… Боже милостивый! Ну и жизнь ты себе устроил.
— Докажи, что твоя лучше.
— Может, и не лучше, а все же не такая, как твоя. Ты даже ни разу внуков своих не видел, вот до чего ты дожил. И не увидишь, пока они не станут достаточно взрослыми и ты уже не сможешь на них повлиять.
— Это тебе молодой Хиббард сказал?
— Неважно, кто сказал, но это — правда. Твой собственный сын не хочет подпускать тебя близко к своим детям. За многое тебе придется ответить, мой друг.
— Перед кем?
— Возможно, перед богом.
— Надо же. Это ты тоже от Хиббарда слышал? Или сам придумал? Как видно, вы с Хиббардом нашли общий язык.
— Хиббарду нечего тебя бояться.
— А тебе?
— Я боюсь не за себя, а за ту, которую люблю. Но если ты ее обидишь, Джордж, то тебе самому придется бояться меня. Я не шучу.
Джордж сложил кончики пальцев и посмотрел в окно.
— То, что твой друг мистер Хайм сказал по поводу твоих брачных дел, относится и к нам с тобой. Если ты так убежден, что я — главный злодей, тогда нам следует обратиться к адвокатам. Но, как сказал мистер Хайм, если ты возьмешь свою половину капитала, а я свою, оба мы станем много беднее. Так что же ты намерен предпринять?
— Это я еще должен обдумать, — ответил Пен.
— Правильно. Не поддавайся импульсу. Меня привел сюда импульс, и полчаса назад я был уверен, что это благой импульс. А теперь вот не знаю. Тем не менее я здесь. Ты пока все обдумай. Большую часть дня я буду появляться и исчезать, а вечером меня можно найти в «Карстейрсе». А теперь извини, я спешу к Чарльзу Боуму. Да! Намерен ли ты рассказать мисс Стрейдмайер о нашем разговоре? Она вызвалась мне постенографировать, но если ты проболтаешься, то может получиться весьма неловко.
— Я пощажу ее.
— Ты такой хороший человек, Пен. Не в пример твоему старшему брату.
— Иди ты к…
— Зачем же так.
Двуличие молодого Престона Хиббарда оказалось неожиданным и требовало ответных действий, но сначала надо было заняться Мэриан Стрейдмайер. Мэриан Стрейдмайер и тем обстоятельством, что ей не хотелось уходить из его кабинета. Джордж снял трубку и вызвал ее к себе.
— Я ехал в Нью-Йорк с одной-единственной целью, — объявил он.
— Вот как! С какой же?
— Потом скажу.
— Когда потом?
— Ну… в шесть часов, у вас дома.
Она покрутила головой.
— Нельзя.
— Что ж, очень плохо. Значит, я напрасно ехал.
— Надо было позвонить мне вчера.
— У меня это вышло неожиданно. Я не застал бы вас на работе.
Она помолчала.
— Попробую что-нибудь придумать. Вы будете здесь во второй половине дня?
— Да, после обеда.
— Я попробую, — повторила она.
Его подмывало сказать, что он знает, как она собирается выкрутиться, но он удержался. Важно было то, что внутреннее побуждение, заставившее его приехать, находило в ней отклик.
Значит, решил про себя Джордж, этот порыв, которому он поддался, обещает дать столь нужные ему плоды, хотя и может повлечь за собой некоторое ухудшение отношений с Джеральдиной и, возможно, серьезные осложнения с Пеном. Однако то, что удается слишком легко, не приносит удовлетворения. Хотя двуличие Хиббарда и раздражало, но лучше уж оно, чем роль оригинала в бостонском обществе. Оригиналов в Бостоне и без того достаточно.
Он встретился с Чарли Боумом в ленч-клубе, помещавшемся в одном из старых небоскребов. Это было скучное место, да и Чарли Боум был человек скучный. Но он достаточно поволновался утром и теперь радовался, что в ближайшие полтора часа от него не потребуется затрат умственной энергии.
Когда они заказали обед, Чарли сказал:
— Ну, дела наши идут хорошо.
— О, я читал все ваши письма и, кроме того, разговаривал с Рингуоллом.
— Неглупый парень этот Рингуолл. Во всяком случае, понимает, что может значить для него это предприятие.
— Вот на это мы и должны сделать упор, — сказал Джордж.
— Я не совсем вас понимаю, Джордж, — сказал Чарли.
— На этой стадии игры нам нужен человек, способный отдаться нашему делу целиком. У нас с вами есть и другие дела, так сказать, другие утюги на других углах. Я, например, уже не испытываю того энтузиазма, что вначале. А вы?
— До некоторой степени и я тоже. Никто из нас не является специалистом по кондитерскому делу. Лично мне все равно, чем торговать — конфетами или удобрениями. Лишь бы прибыль была.
— Точно. Но нельзя допускать, чтобы эти предательские мысли возникали у Рингуолла. Я все думаю: не помахать ли у него перед носом несколькими морковками? Ему нужен стимул.
— Я бы подождал немного. Пока нет надобности, — сказал Чарли.
— Возможно. Вы видитесь с ним гораздо чаще меня. Но не ждите, пока он почувствует потребность в стимуле. Постарайтесь предвидеть ослабление энтузиазма.
— Сколько бы вы ему предложили?
— Он сейчас сколько зарабатывает?
— Кажется, что-то около двадцати тысяч в год, — ответил Чарли.
— Когда у нас будет штатный заведующий отделом рекламы, конечно, положим ему двадцать пять тысяч, не считая премиальных за выпуск продукции, не так ли?
— Не знаю. Думаете, положим?
— Так ведь надо, — ответил Джордж. — На этого человека ляжет главная тяжесть. Конфеты-то всякий может делать. Намешайте помадки, добавьте немного изюма — вот вам и продукт. Но этому продукту надо дать название и заставить людей покупать его. Между прочим, неплохие конфеты получились бы из помадки с изюмом. Потом можно будет испробовать. Не исключено, что получится даже лучше, чем то, что у нас есть.
— Это вам сейчас пришло в голову?
— Сию минуту.
— Я уже почти ощущаю вкус этой конфеты.
— Неплохо, а? Кто знает, возможно, мы расширим наше предприятие еще до того, как продадим первую конфету. И тогда нам потребуется дополнительный капитал. Что вам известно о братьях Глассман?
— Вероятно, не больше, чем вам. Это одна из наиболее старых еврейских династий. Но зачем вам подпускать к этому делу евреев? Не замечал я, чтоб эти люди очень уж мечтали о нашем обогащении.
— Это верно, но я смотрю далеко вперед. Эту фамилию мне назвали сегодня утром. Вы знаете парня по имени Хайм?
— Я знаю Леонарда Хайма. Замечательный старик, но он два года назад удалился от дел и живет теперь в Европе. В Вене. Кажется, он там родился. А почему вы спрашиваете?
— Да так, в разговоре мне назвали эту фамилию. До тех пор я ничего о нем не слышал.
— У него в фирме два сына, но я с ними не знаком. Даже в лицо плохо знаю, хотя они и состоят в этом клубе. Нет, на нынешнем рынке раздобыть деньги — не проблема. Особенно если прилично пойдет дело. Сразу налетят и попытаются скупить все на корню, но если у нас будет в запасе второй вид конфет, то мы с этого дела не слезем.
— Сколько вы стоите, Чарли?
Чарли захохотал.
— Вот это да! Знаете что? Вы первый человек, который задает мне этот вопрос. Сколько лет я занимаюсь бизнесом, а никто меня прямо об этом не спрашивал. Ну, хорошо. Сколько, по-нашему, я стою?
— Три миллиона, — сказал Джордж.
— Больше.
— Десять миллионов, — сказал Джордж.
— Меньше.
— Между тремя и десятью.
— Точнее не скажу. Почему вас это заинтересовало?
— Такие вещи всегда интересны.
— Гм. Я знаю людей, которые за такие вопросы дают по физиономии. Это личный вопрос, Джордж.
— Только такие вопросы и заслуживают того, чтобы их задавать.
— Все равно, вы ведь считаетесь джентльменом, — сказал Чарли.
— До джентльмена я еще немножко не дорос, так что правила этикета меня не связывают.
— А я всегда считал вас джентльменом. И Пена — тоже.
— Пен, возможно, и есть джентльмен. Он на четыре года моложе меня, а это кое-что значит. Очень любопытно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56