Они оба живут недалеко от Хейзлтона.
— Сын Франклина Лэсситера?
— Да. Углепромышленника.
— О, я их знаю. Лэсситеры. Уинны. Ну что ж, тебе у них должно понравиться. Эти угольщики-миллионеры умеют тратить деньги.
— Да. Я сяду в поезд, который остановится на нашей станции только из-за меня. Специальный. Отправится из Филадельфии и заберет всех, кто живет вдоль этой дороги. Спальные вагоны, ресторан, салон-вагон. В дни свадьбы этот поезд будет служить нам отелем.
— В мои годы такой роскоши не было. Жаль, что ты пропустишь скачки, но там, куда ты едешь, будет веселее.
— Вот видишь, как много ты потерял оттого, что не учился в Принстоне.
— Тебе это может показаться странным, но мы сочувствовали тем, кто учился тогда в Принстоне. Учти, что мы жили в городе.
— Верно. Держу пари, что ты был изрядным повесой.
— Об этом лучше не распространяться, мой мальчик. Молчание — золото. Я хочу, чтобы ты еще питал кое-какие иллюзии насчет своего отца.
— Ладно. Если и ты будешь их питать насчет меня.
— Насчет тебя — нет. Абсолютно никаких. Желаю тебе весело провести время.
В последнюю минуту Томас Уинн вздумал послать общее приглашение всем молодым джентльменам, приехавшим в город на свадьбу Лэсситера и Пауэлл. Гостей привезли в поместье Уиннов в дилижансах, запряженных мулами. Парк был освещен японскими фонариками, а для танцев построили специальный павильон. Павильон этот, напоминавший китайскую пагоду, был сооружен на косогоре, чуть пониже особняка Уиннов. Оттуда открывался вид на озеро Уинн (собственность компании) и долину Лойер (раньше ее называли Луарой). Это было замечательное место, у гостей оно всегда вызывало восторг. «Знаете, почему здесь так красиво? — спрашивал Том Уинн и сам же отвечал: — Со всех сторон — с востока, запада, юга — нас окружают угольные копи. Каким бы видом транспорта вы сюда ни добирались — поездом или в дилижансе, — вам никак не миновать угольных разработок. И вдруг вы попадаете в этот уголок, где не видно ни забоев, ни терриконов. Это поражает своей неожиданностью, и я хочу, чтобы здесь ничто не менялось. Когда-нибудь, после моей смерти, в том месте, где стоит вон та деревушка, тоже выроют шахту и начнут валить лес. Но пока распоряжаюсь я, все останется по-прежнему.
Были сумерки. Танцы еще не начались. Джордж Локвуд, выслушав эти слова старика, заметил:
— Однако дороговато вам этот пейзаж обходится.
Томас Уинн обернулся к нему.
— Да, если оценивать его в долларах и центах, молодой человек. Вы мистер Филлипс?
— Нет, сэр. Вот мистер Филлипс. Моя фамилия Локвуд. Это вот Филлипс, это Мак-Кормик, это…
— Знаю, знаю, — перебил его старик. — Остальных-то я знаю. Только вот Филлипса не знал до вас, Локвуд. Вы занимаетесь бизнесом или еще учитесь?
— Бизнесом. Вместе с отцом.
— Ваш отец — Авраам Локвуд? Из Шведской Гавани?
— Да, сэр.
— Знакомая фамилия, — сказал Том Уинн. — Ну, господа, развлекайтесь. — Оставив эту группу, он присоединился к другой и стал занимать гостей разговорами, пока сервировали ужин.
Джорджу Локвуду пришлось долго дожидаться своей очереди пригласить на танец виновницу торжества, затеянного Томом Уинном. К этому времени Агнесса начала уставать от разговора о пустяках, вернее, ей надоело повторять одно и то же стольким незнакомым молодым людям.
— Вы были на свадьбе? — устало спросила она. — Мэри чудесно выглядела в подвенечном платье.
— На мой взгляд, нет, — возразил Джордж, — но важно то, что она нравится Пейджу.
— Не очень-то хорошо говорить такие слова о невесте своего друга. О жене.
— Почему же? Если бы вы Пейджа назвали красивым, то и здесь я бы с вами не согласился. Он хороший парень, но сознайтесь, что вам он не кажется Адонисом.
— Я ценю в своих друзьях другие достоинства, — сказала Агнесса.
— Правильно делаете. К счастью, в вас-то им не приходится ценить другие достоинства.
— Это комплимент или вы хотите сказать, что во мне их вообще нет?
— Комплимент. На данной стадии игры я не стал бы делать нелестных намеков.
— На данной стадии игры? Почему вы думаете, что будут еще какие-то стадии «игры», как вы выразились?
— Беру свои слова назад, мисс Уинн. Вряд ли я увижусь с вами еще хоть раз после этого вечера. Между прочим, ваш дедушка тоже меня не любит.
— Мой дедушка? Откуда вы знаете моего дедушку? И которого? Они оба умерли.
— А я думал, что это ваш дедушка. Тот, что устроил в вашу честь этот бал.
— Это мой дядя. Двоюродный брат отца. За что он вас не любит? Что вы ему такое сказали?
— По правде говоря, не любит-то он моего отца. Как только я назвал свою фамилию, мистер Уинн оборвал разговор. Впрочем, тут могла быть и моя вина. Я не очень-то умею угождать.
— Наверное. Хотя я не считаю угодливость очень похвальным качеством.
— Я могу нажить себе врага, не сказав даже слова.
— Однако вы не оставляете это на волю случая, правда? Какое-то словечко все же вставите, не так ли? Мне кажется, вы нарочно вызываете у людей неприязнь к себе. То, что вы сказали о Мэри, не надо было говорить. И то, что сказали о Пейдже, — тоже.
— Отчего вы думаете, что я хочу вызывать у людей неприязнь? Например, у вас. Вы — царица этого бала, а не только почетная гостья. Я сделал вам искренний комплимент, который вы против меня же и обернули. Напрасно.
— Я не люблю касаться личностей с людьми, которых еще мало знаю.
— Покорно прошу извинить меня, мисс Уинн. Надеюсь, вы забудете этот разговор.
Вальс кончился. Агнесса оперлась о руку Джорджа, и он подвел ее к группе молодежи. Весь остаток вечера Джордж замечал, что она то и дело поглядывала в его сторону. На лице ее не было ни улыбки, ни враждебности, но она явно не осталась к нему равнодушна.
На следующий день на озере Уинн состоялся пикник, завершавший свадебные и бальные торжества. Все гости были люди молодые, из старших присутствовали — в качестве номинальных хозяев — только Терон и Бесси Уинн. Вода была очень холодная, поэтому никто не купался, но большинство приглашенных поочередно каталось на лодках. Вышло так, что Джордж Локвуд остался с Тероном и Бесси за столом один.
— С какой радостью, наверно, вы вернетесь теперь домой и завалитесь спать, — сказал Терон. — Далеко ли вам ехать, мистер Локвуд?
— Мне сходить на второй остановке, в Шведской Гавани. Первая остановка — Гиббсвилл, а потом — Шведская Гавань.
— А, Шведская Гавань. Я там никогда не был. Проезжал много раз, но на станции ни разу не сходил. Не там ли служит мой друг Джейкоб Боллинджер, священник? Это мой друг… Мы уже много лет с ним не встречались, по очень дружили в колледже…
— Пастор лютеранской церкви. Да, он служит там.
— Я любил его выговор. Когда он приехал в колледж, его трудно было понимать — такой сильный был у него немецкий акцент.
— Сейчас — тоже.
— В последний раз мы встречались с Джейком Боллинджером, когда ему только что предложили принять лютеранскую церковь в Шведской Гавани. Я спросил, много ли грешников он ожидает там найти. Он ответил, что нет, но есть одна семья, глава которой совершил два убийства и не понес за них никакого наказания. Я не знал, что у пенсильванских немцев такие случаи бывают. Они больше характерны для угольных районов.
Джордж Локвуд встал.
— В следующий раз, когда вы встретитесь с преподобным Боллинджером, пусть он назовет вам фамилию этой семьи.
— Значит, это правда? А я думал, что он просто хотел пошутить. У него была странная для пастора манера шутить. Добряк, по шутник.
— Эту семью я очень хорошо знаю. Прошу извинить. Подошла моя очередь кататься на лодке.
Письмо Терона Уинна пришло через неделю.
«Уважаемый м-р Локвуд!
Я пишу Вам, чтобы принести глубочайшие извинения за неуместный разговор, который я затеял с Вами в воскресенье, во время пикника на озере Уинн. Не могу найти слов, чтобы выразить сожаление по поводу обиды, которую я нанес Вам своей бестактной болтовней. Мое положение усугубляется еще и тем, что джентльменская выдержка, которую Вы проявили, несмотря на мою глупую скандальную выходку, послужила мне уроком, хотя Вы моложе меня и я гожусь Вам в отцы. Я отдал бы все, что имею, лишь бы исправить свою оплошность или хотя бы изгладить из Вашей памяти то, что сказал. Остается лишь добавить, что мне за всю жизнь еще не приходилось столь нижайше просить прощения и столь искренне выражать сожаление о случившемся. Надеюсь, что когда-нибудь Вы найдете в себе достаточно великодушия, чтобы извинить меня за эту ошибку.
Искренне Ваш, Терон Уинн».
Джордж Локвуд перечитал письмо и бросил его в корзину. Через неделю он получил записку из Хиллтопа, штат Пенсильвания.
«Уважаемый м-р Локвуд!
Беру на себя смелость написать Вам, потому что отец, что бы он Вам ни сказал тогда на пикнике, не хотел Вас обидеть. Я знаю, что он послал Вам письмо с извинениями и все еще расстроен случившимся. Он не хочет говорить мне, что произошло, поскольку оно, как он выразился, было «ужасно». Моя мама тоже отказывается разговаривать со мной на эту тему, так как отец запретил ей повторять то, что он Вам сказал. Не знаю, что он сказал, но я ни разу еще не видела его таким расстроенным и вижу, что он мучается. Я была бы Вам чрезвычайно благодарна, если бы Вы приняли его извинения (если можете) и написали ему об этом. Вы не знаете моего отца, но я уверяю Вас, что за всю свою жизнь он никогда сознательно не причинял никому зла, он слишком мягок и добр, чтобы обидеть кого-нибудь.
Искренне Ваша, Агнесса Уинн».
Он читал записку в конторе, в это время подошел отец: пора было идти обедать.
— Вижу по конверту, что от женщины, — сказал Авраам Локвуд. — Победа?
— Может быть, да, а может — и нет, — уклончиво ответил Джордж.
Письмо Терона Уинна показалось Джорджу Локвуду еще более неприятным, чем его оплошность. Да, тогда он был раздосадован, раздражен, рассержен, но это начало забываться, письмо же лишь напомнило об обиде и разбередило душу. Кроме того, он считал, что не пристало пожилому человеку признаваться в своем унижении. Джордж Локвуд не ответил Терону Уинну на его письмо, ибо считал, что он не заслуживает ответа. Но письмо Агнессы Уинн есть письмо Агнессы Уинн. До сих пор не было ни причины, ни повода, ни возможности встретиться с нею. Письмо Агнессы меняло дело.
«Уважаемый м-р Уинн!
Благодарю Вас за письмо. Уверяю Вас, что никакого горького осадка у меня не осталось от того, что было сказано на пикнике, ибо я знаю, что меня не хотели обидеть. Я и сам часто попадаю в подобные затруднительные положения. В ближайшее время я намерен побывать по делам фирмы в Уилкс-Барре и Хиллтопе и надеюсь иметь удовольствие встретиться с миссис Уинн, с Вами и с вашей очаровательной дочерью.
Искренне Ваш, Джордж Локвуд».
То, что у Джорджа Локвуда не было в Уилкс-Барре и Хиллтопе никаких дел, не имело значения. Через три дня после того, как он отослал письмо, пришел ответ: его настоятельно просили прервать свою деловую поездку и переночевать на озере Уинн, где у Терона Уинна был летний коттедж.
По невзрачному личику Терона Уинна разливалась глупая безудержная радость прощенного недотепы. Радовалась и Бесси Уинн, видя, как доволен ее муж. Они, очевидно, полагали, что он приехал ради них, поэтому не оставляли его наедине с Агнессой до тех пор, пока не кончился ужин.
— К семи утра мне на шахту, — сказал Терон. — Так что извините, я залягу спать вместе с курами.
— Жить здесь приятно, но одно плохо: мистеру Уинну приходиться вставать на час раньше, — сказала миссис Уинн.
Наконец мистер и миссис Уинн отправились на покой.
— Могли бы и мне ответить, не только отцу, — с упреком сказала Агнесса.
— А я все недоумевал, почему вы так холодны ко мне. Вот, оказывается, в чем дело. Хотите знать правду? Если бы не ваше письмо, то меня бы здесь сейчас не было. Вот мой ответ. С вашим отцом я бы не помирился, а с вами — другое дело.
— Я не стала бы просить у вас прощения.
— Не стали бы?
— Нет. У вас не хватило здравого смысла понять, что он сказал эти слова вам не в обиду. Их и я могла бы сказать, и любой другой. Никто не делает такого faux pas сознательно.
— Faux pas никто не делает сознательно. Насколько я знаю французский, faux pas как раз это и подразумевает. Однако людям следует знать, кому что можно говорить.
— Сами-то вы всегда это знаете?
— Я был убежден, что вы не знаете, что сказал ваш отец.
— Потом узнала. Он тогда был так расстроен, что в — конце концов все рассказал. Можно задать вам нескромный вопрос? Вы своего деда знали когда-нибудь?
— Конечно. Очень даже хорошо знал. Он рассказывал мне про войну. В бою на реке Булл-Ран его ранили.
— У него что, была такая привычка — стрелять в людей?
— За такой вопрос я могу и обидеться.
— Я не могла удержаться. Уж слишком он непохож на моего отца — единственного мужчину, которого я знаю.
— Ну полно вам, мисс Уинн. Ваш отец — единственный мужчина, которого вы знаете? Не забывайте, что я, видел вас на балу.
— Половину из них я знаю не больше, чем вас.
— Еще узнаете.
— Вряд ли мне это будет интересно.
— Вас когда-нибудь целовали?
— Разумеется, нет.
— Что с ними случилось, с местными обожателями?
— Ничего не случилось. Просто они умеют уважать леди. Как и подобает джентльменам.
— Если я попрошу разрешения поцеловать вас, вы будете звать на помощь?
— Нет. Но я отвечу отказом.
— А если я без разрешения?
— Вы что, за этим сюда ехали, мистер Локвуд?
— Вы начинаете догадываться. Да, за этим.
— Тогда я рада, что вы пробудете у нас недолго. Неприятно все-таки смотреть, как человек напрасно тратит свое драгоценное время. О принстонцах говорят, будто они считают себя великими сердцеедами. Подумать только, какой чести хотят меня удостоить!
— Вы хотели сказать — лишить? Вы говорите таким тоном, словно безобидный поцелуй — почти то же, что совращение.
— Право, мистер Локвуд. Это уж слишком.
— По крайней мере, я вижу, что вы понимаете значение этого слова.
— Можно понимать значение слов без того, чтобы… Я знаю, например, что такое хирургия, но из этого не следует, что я соглашусь подвергнуть себя операции.
— Жаль, что у меня нет с собой хлороформа.
— Хлороформа? Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Вы упомянули про хирургию. Если бы у меня сейчас был хлороформ, я усыпил бы вас и поцеловал.
— Что за гадкая мысль! Надо иметь безнравственный склад ума, чтобы говорить такие вещи.
— Он у меня и есть безнравственный, только я, по крайней мере, этого не скрываю.
— Оно и видно. Достаточно вас послушать.
— Когда вы ляжете в свою кроватку, подумайте, каково мне лежать в своей — ведь нас будет разделять всего лишь тонкая перегородка.
— Спокойной ночи, мистер Локвуд. — Она вышла, но немного спустя вернулась. Вид у нее все еще был рассерженный. — Вы не идете спать? Если идете, то я должна потушить лампы.
— Я потушу. Вам не помешает, если я оставлю одну гореть в своей спальне? Сможете вы спать?
— Благодарю вас, смогу.
Улегшись в постель, он целый час непрерывно постукивал пальцем по тонкой перегородке из полированного дерева. Утром во время завтрака Бесси Уинн спросила:
— Хорошо спали, мистер Локвуд? Не всякий может легко заснуть в лесу в первую ночь.
— Как убитый. А вы, мисс Уинн, хорошо спали?
— Я? Не очень. Мне все казалось, что кто-то скребется. Не то мышь, не то крыса.
— Ты же их не боишься, — удивилась мать. — Где нам только не приходилось жить, когда мы поженились с мистером Уинном.
— Бояться не боюсь, но они спать мешают.
— Мистер Уинн просил сказать вам «до свидания» и передать, что ему было очень приятно видеть вас у нас в доме. Если вы снова будете в наших краях, то обязательно заезжайте. Мы не позволим вам останавливаться в гостинице, тем более хиллтопской.
— Что ж, миссис Уинн, возможно, я и поймаю вас на слове. Летом мне не раз придется бывать в этих местах. Отец мой понемножку стареет, так что разъезжать, в основном, приходится мне.
— Вы, должно быть, хороший помощник своему отцу, — сказала Бесси Уинн.
— Благодарю вас. Вы пробудете здесь все лето?
— Да, этот коттедж остается за нами до середины, сентября, а потом Том Уинн держит его для своих друзей-охотников. Они приезжают из Нью-Йорка и Филадельфии и остаются здесь до тех-пор, пока не настреляют по оленю на человека. Лет пять-шесть назад один из них убил медведя.
Затаенная надежда Джорджа Локвуда на то, что Агнесса Уинн выразит ему свою признательность каким-то особым способом (ведь заявила же она в своем письме, что будет «чрезвычайно благодарна»), оказалась, как он теперь понимал, глупой романтической блажью. Слова «чрезвычайно» и «благодарна» ничего для нее не значили, она проявила бы большую точность, если б написала «я скажу вам большое спасибо». Но она была загадочная и, следовательно, необычная девушка, а необычную девушку, согласно его теории (не проверенной, однако, на практике), можно совратить, не связав себя обещанием жениться. Лично ему еще не приходилось совращать девушек из хороших семей — слишком тщательно их оберегали от соблазнителей и от собственных инстинктов, — хотя Лали Фенстермахер не один раз бывала на грани капитуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Сын Франклина Лэсситера?
— Да. Углепромышленника.
— О, я их знаю. Лэсситеры. Уинны. Ну что ж, тебе у них должно понравиться. Эти угольщики-миллионеры умеют тратить деньги.
— Да. Я сяду в поезд, который остановится на нашей станции только из-за меня. Специальный. Отправится из Филадельфии и заберет всех, кто живет вдоль этой дороги. Спальные вагоны, ресторан, салон-вагон. В дни свадьбы этот поезд будет служить нам отелем.
— В мои годы такой роскоши не было. Жаль, что ты пропустишь скачки, но там, куда ты едешь, будет веселее.
— Вот видишь, как много ты потерял оттого, что не учился в Принстоне.
— Тебе это может показаться странным, но мы сочувствовали тем, кто учился тогда в Принстоне. Учти, что мы жили в городе.
— Верно. Держу пари, что ты был изрядным повесой.
— Об этом лучше не распространяться, мой мальчик. Молчание — золото. Я хочу, чтобы ты еще питал кое-какие иллюзии насчет своего отца.
— Ладно. Если и ты будешь их питать насчет меня.
— Насчет тебя — нет. Абсолютно никаких. Желаю тебе весело провести время.
В последнюю минуту Томас Уинн вздумал послать общее приглашение всем молодым джентльменам, приехавшим в город на свадьбу Лэсситера и Пауэлл. Гостей привезли в поместье Уиннов в дилижансах, запряженных мулами. Парк был освещен японскими фонариками, а для танцев построили специальный павильон. Павильон этот, напоминавший китайскую пагоду, был сооружен на косогоре, чуть пониже особняка Уиннов. Оттуда открывался вид на озеро Уинн (собственность компании) и долину Лойер (раньше ее называли Луарой). Это было замечательное место, у гостей оно всегда вызывало восторг. «Знаете, почему здесь так красиво? — спрашивал Том Уинн и сам же отвечал: — Со всех сторон — с востока, запада, юга — нас окружают угольные копи. Каким бы видом транспорта вы сюда ни добирались — поездом или в дилижансе, — вам никак не миновать угольных разработок. И вдруг вы попадаете в этот уголок, где не видно ни забоев, ни терриконов. Это поражает своей неожиданностью, и я хочу, чтобы здесь ничто не менялось. Когда-нибудь, после моей смерти, в том месте, где стоит вон та деревушка, тоже выроют шахту и начнут валить лес. Но пока распоряжаюсь я, все останется по-прежнему.
Были сумерки. Танцы еще не начались. Джордж Локвуд, выслушав эти слова старика, заметил:
— Однако дороговато вам этот пейзаж обходится.
Томас Уинн обернулся к нему.
— Да, если оценивать его в долларах и центах, молодой человек. Вы мистер Филлипс?
— Нет, сэр. Вот мистер Филлипс. Моя фамилия Локвуд. Это вот Филлипс, это Мак-Кормик, это…
— Знаю, знаю, — перебил его старик. — Остальных-то я знаю. Только вот Филлипса не знал до вас, Локвуд. Вы занимаетесь бизнесом или еще учитесь?
— Бизнесом. Вместе с отцом.
— Ваш отец — Авраам Локвуд? Из Шведской Гавани?
— Да, сэр.
— Знакомая фамилия, — сказал Том Уинн. — Ну, господа, развлекайтесь. — Оставив эту группу, он присоединился к другой и стал занимать гостей разговорами, пока сервировали ужин.
Джорджу Локвуду пришлось долго дожидаться своей очереди пригласить на танец виновницу торжества, затеянного Томом Уинном. К этому времени Агнесса начала уставать от разговора о пустяках, вернее, ей надоело повторять одно и то же стольким незнакомым молодым людям.
— Вы были на свадьбе? — устало спросила она. — Мэри чудесно выглядела в подвенечном платье.
— На мой взгляд, нет, — возразил Джордж, — но важно то, что она нравится Пейджу.
— Не очень-то хорошо говорить такие слова о невесте своего друга. О жене.
— Почему же? Если бы вы Пейджа назвали красивым, то и здесь я бы с вами не согласился. Он хороший парень, но сознайтесь, что вам он не кажется Адонисом.
— Я ценю в своих друзьях другие достоинства, — сказала Агнесса.
— Правильно делаете. К счастью, в вас-то им не приходится ценить другие достоинства.
— Это комплимент или вы хотите сказать, что во мне их вообще нет?
— Комплимент. На данной стадии игры я не стал бы делать нелестных намеков.
— На данной стадии игры? Почему вы думаете, что будут еще какие-то стадии «игры», как вы выразились?
— Беру свои слова назад, мисс Уинн. Вряд ли я увижусь с вами еще хоть раз после этого вечера. Между прочим, ваш дедушка тоже меня не любит.
— Мой дедушка? Откуда вы знаете моего дедушку? И которого? Они оба умерли.
— А я думал, что это ваш дедушка. Тот, что устроил в вашу честь этот бал.
— Это мой дядя. Двоюродный брат отца. За что он вас не любит? Что вы ему такое сказали?
— По правде говоря, не любит-то он моего отца. Как только я назвал свою фамилию, мистер Уинн оборвал разговор. Впрочем, тут могла быть и моя вина. Я не очень-то умею угождать.
— Наверное. Хотя я не считаю угодливость очень похвальным качеством.
— Я могу нажить себе врага, не сказав даже слова.
— Однако вы не оставляете это на волю случая, правда? Какое-то словечко все же вставите, не так ли? Мне кажется, вы нарочно вызываете у людей неприязнь к себе. То, что вы сказали о Мэри, не надо было говорить. И то, что сказали о Пейдже, — тоже.
— Отчего вы думаете, что я хочу вызывать у людей неприязнь? Например, у вас. Вы — царица этого бала, а не только почетная гостья. Я сделал вам искренний комплимент, который вы против меня же и обернули. Напрасно.
— Я не люблю касаться личностей с людьми, которых еще мало знаю.
— Покорно прошу извинить меня, мисс Уинн. Надеюсь, вы забудете этот разговор.
Вальс кончился. Агнесса оперлась о руку Джорджа, и он подвел ее к группе молодежи. Весь остаток вечера Джордж замечал, что она то и дело поглядывала в его сторону. На лице ее не было ни улыбки, ни враждебности, но она явно не осталась к нему равнодушна.
На следующий день на озере Уинн состоялся пикник, завершавший свадебные и бальные торжества. Все гости были люди молодые, из старших присутствовали — в качестве номинальных хозяев — только Терон и Бесси Уинн. Вода была очень холодная, поэтому никто не купался, но большинство приглашенных поочередно каталось на лодках. Вышло так, что Джордж Локвуд остался с Тероном и Бесси за столом один.
— С какой радостью, наверно, вы вернетесь теперь домой и завалитесь спать, — сказал Терон. — Далеко ли вам ехать, мистер Локвуд?
— Мне сходить на второй остановке, в Шведской Гавани. Первая остановка — Гиббсвилл, а потом — Шведская Гавань.
— А, Шведская Гавань. Я там никогда не был. Проезжал много раз, но на станции ни разу не сходил. Не там ли служит мой друг Джейкоб Боллинджер, священник? Это мой друг… Мы уже много лет с ним не встречались, по очень дружили в колледже…
— Пастор лютеранской церкви. Да, он служит там.
— Я любил его выговор. Когда он приехал в колледж, его трудно было понимать — такой сильный был у него немецкий акцент.
— Сейчас — тоже.
— В последний раз мы встречались с Джейком Боллинджером, когда ему только что предложили принять лютеранскую церковь в Шведской Гавани. Я спросил, много ли грешников он ожидает там найти. Он ответил, что нет, но есть одна семья, глава которой совершил два убийства и не понес за них никакого наказания. Я не знал, что у пенсильванских немцев такие случаи бывают. Они больше характерны для угольных районов.
Джордж Локвуд встал.
— В следующий раз, когда вы встретитесь с преподобным Боллинджером, пусть он назовет вам фамилию этой семьи.
— Значит, это правда? А я думал, что он просто хотел пошутить. У него была странная для пастора манера шутить. Добряк, по шутник.
— Эту семью я очень хорошо знаю. Прошу извинить. Подошла моя очередь кататься на лодке.
Письмо Терона Уинна пришло через неделю.
«Уважаемый м-р Локвуд!
Я пишу Вам, чтобы принести глубочайшие извинения за неуместный разговор, который я затеял с Вами в воскресенье, во время пикника на озере Уинн. Не могу найти слов, чтобы выразить сожаление по поводу обиды, которую я нанес Вам своей бестактной болтовней. Мое положение усугубляется еще и тем, что джентльменская выдержка, которую Вы проявили, несмотря на мою глупую скандальную выходку, послужила мне уроком, хотя Вы моложе меня и я гожусь Вам в отцы. Я отдал бы все, что имею, лишь бы исправить свою оплошность или хотя бы изгладить из Вашей памяти то, что сказал. Остается лишь добавить, что мне за всю жизнь еще не приходилось столь нижайше просить прощения и столь искренне выражать сожаление о случившемся. Надеюсь, что когда-нибудь Вы найдете в себе достаточно великодушия, чтобы извинить меня за эту ошибку.
Искренне Ваш, Терон Уинн».
Джордж Локвуд перечитал письмо и бросил его в корзину. Через неделю он получил записку из Хиллтопа, штат Пенсильвания.
«Уважаемый м-р Локвуд!
Беру на себя смелость написать Вам, потому что отец, что бы он Вам ни сказал тогда на пикнике, не хотел Вас обидеть. Я знаю, что он послал Вам письмо с извинениями и все еще расстроен случившимся. Он не хочет говорить мне, что произошло, поскольку оно, как он выразился, было «ужасно». Моя мама тоже отказывается разговаривать со мной на эту тему, так как отец запретил ей повторять то, что он Вам сказал. Не знаю, что он сказал, но я ни разу еще не видела его таким расстроенным и вижу, что он мучается. Я была бы Вам чрезвычайно благодарна, если бы Вы приняли его извинения (если можете) и написали ему об этом. Вы не знаете моего отца, но я уверяю Вас, что за всю свою жизнь он никогда сознательно не причинял никому зла, он слишком мягок и добр, чтобы обидеть кого-нибудь.
Искренне Ваша, Агнесса Уинн».
Он читал записку в конторе, в это время подошел отец: пора было идти обедать.
— Вижу по конверту, что от женщины, — сказал Авраам Локвуд. — Победа?
— Может быть, да, а может — и нет, — уклончиво ответил Джордж.
Письмо Терона Уинна показалось Джорджу Локвуду еще более неприятным, чем его оплошность. Да, тогда он был раздосадован, раздражен, рассержен, но это начало забываться, письмо же лишь напомнило об обиде и разбередило душу. Кроме того, он считал, что не пристало пожилому человеку признаваться в своем унижении. Джордж Локвуд не ответил Терону Уинну на его письмо, ибо считал, что он не заслуживает ответа. Но письмо Агнессы Уинн есть письмо Агнессы Уинн. До сих пор не было ни причины, ни повода, ни возможности встретиться с нею. Письмо Агнессы меняло дело.
«Уважаемый м-р Уинн!
Благодарю Вас за письмо. Уверяю Вас, что никакого горького осадка у меня не осталось от того, что было сказано на пикнике, ибо я знаю, что меня не хотели обидеть. Я и сам часто попадаю в подобные затруднительные положения. В ближайшее время я намерен побывать по делам фирмы в Уилкс-Барре и Хиллтопе и надеюсь иметь удовольствие встретиться с миссис Уинн, с Вами и с вашей очаровательной дочерью.
Искренне Ваш, Джордж Локвуд».
То, что у Джорджа Локвуда не было в Уилкс-Барре и Хиллтопе никаких дел, не имело значения. Через три дня после того, как он отослал письмо, пришел ответ: его настоятельно просили прервать свою деловую поездку и переночевать на озере Уинн, где у Терона Уинна был летний коттедж.
По невзрачному личику Терона Уинна разливалась глупая безудержная радость прощенного недотепы. Радовалась и Бесси Уинн, видя, как доволен ее муж. Они, очевидно, полагали, что он приехал ради них, поэтому не оставляли его наедине с Агнессой до тех пор, пока не кончился ужин.
— К семи утра мне на шахту, — сказал Терон. — Так что извините, я залягу спать вместе с курами.
— Жить здесь приятно, но одно плохо: мистеру Уинну приходиться вставать на час раньше, — сказала миссис Уинн.
Наконец мистер и миссис Уинн отправились на покой.
— Могли бы и мне ответить, не только отцу, — с упреком сказала Агнесса.
— А я все недоумевал, почему вы так холодны ко мне. Вот, оказывается, в чем дело. Хотите знать правду? Если бы не ваше письмо, то меня бы здесь сейчас не было. Вот мой ответ. С вашим отцом я бы не помирился, а с вами — другое дело.
— Я не стала бы просить у вас прощения.
— Не стали бы?
— Нет. У вас не хватило здравого смысла понять, что он сказал эти слова вам не в обиду. Их и я могла бы сказать, и любой другой. Никто не делает такого faux pas сознательно.
— Faux pas никто не делает сознательно. Насколько я знаю французский, faux pas как раз это и подразумевает. Однако людям следует знать, кому что можно говорить.
— Сами-то вы всегда это знаете?
— Я был убежден, что вы не знаете, что сказал ваш отец.
— Потом узнала. Он тогда был так расстроен, что в — конце концов все рассказал. Можно задать вам нескромный вопрос? Вы своего деда знали когда-нибудь?
— Конечно. Очень даже хорошо знал. Он рассказывал мне про войну. В бою на реке Булл-Ран его ранили.
— У него что, была такая привычка — стрелять в людей?
— За такой вопрос я могу и обидеться.
— Я не могла удержаться. Уж слишком он непохож на моего отца — единственного мужчину, которого я знаю.
— Ну полно вам, мисс Уинн. Ваш отец — единственный мужчина, которого вы знаете? Не забывайте, что я, видел вас на балу.
— Половину из них я знаю не больше, чем вас.
— Еще узнаете.
— Вряд ли мне это будет интересно.
— Вас когда-нибудь целовали?
— Разумеется, нет.
— Что с ними случилось, с местными обожателями?
— Ничего не случилось. Просто они умеют уважать леди. Как и подобает джентльменам.
— Если я попрошу разрешения поцеловать вас, вы будете звать на помощь?
— Нет. Но я отвечу отказом.
— А если я без разрешения?
— Вы что, за этим сюда ехали, мистер Локвуд?
— Вы начинаете догадываться. Да, за этим.
— Тогда я рада, что вы пробудете у нас недолго. Неприятно все-таки смотреть, как человек напрасно тратит свое драгоценное время. О принстонцах говорят, будто они считают себя великими сердцеедами. Подумать только, какой чести хотят меня удостоить!
— Вы хотели сказать — лишить? Вы говорите таким тоном, словно безобидный поцелуй — почти то же, что совращение.
— Право, мистер Локвуд. Это уж слишком.
— По крайней мере, я вижу, что вы понимаете значение этого слова.
— Можно понимать значение слов без того, чтобы… Я знаю, например, что такое хирургия, но из этого не следует, что я соглашусь подвергнуть себя операции.
— Жаль, что у меня нет с собой хлороформа.
— Хлороформа? Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Вы упомянули про хирургию. Если бы у меня сейчас был хлороформ, я усыпил бы вас и поцеловал.
— Что за гадкая мысль! Надо иметь безнравственный склад ума, чтобы говорить такие вещи.
— Он у меня и есть безнравственный, только я, по крайней мере, этого не скрываю.
— Оно и видно. Достаточно вас послушать.
— Когда вы ляжете в свою кроватку, подумайте, каково мне лежать в своей — ведь нас будет разделять всего лишь тонкая перегородка.
— Спокойной ночи, мистер Локвуд. — Она вышла, но немного спустя вернулась. Вид у нее все еще был рассерженный. — Вы не идете спать? Если идете, то я должна потушить лампы.
— Я потушу. Вам не помешает, если я оставлю одну гореть в своей спальне? Сможете вы спать?
— Благодарю вас, смогу.
Улегшись в постель, он целый час непрерывно постукивал пальцем по тонкой перегородке из полированного дерева. Утром во время завтрака Бесси Уинн спросила:
— Хорошо спали, мистер Локвуд? Не всякий может легко заснуть в лесу в первую ночь.
— Как убитый. А вы, мисс Уинн, хорошо спали?
— Я? Не очень. Мне все казалось, что кто-то скребется. Не то мышь, не то крыса.
— Ты же их не боишься, — удивилась мать. — Где нам только не приходилось жить, когда мы поженились с мистером Уинном.
— Бояться не боюсь, но они спать мешают.
— Мистер Уинн просил сказать вам «до свидания» и передать, что ему было очень приятно видеть вас у нас в доме. Если вы снова будете в наших краях, то обязательно заезжайте. Мы не позволим вам останавливаться в гостинице, тем более хиллтопской.
— Что ж, миссис Уинн, возможно, я и поймаю вас на слове. Летом мне не раз придется бывать в этих местах. Отец мой понемножку стареет, так что разъезжать, в основном, приходится мне.
— Вы, должно быть, хороший помощник своему отцу, — сказала Бесси Уинн.
— Благодарю вас. Вы пробудете здесь все лето?
— Да, этот коттедж остается за нами до середины, сентября, а потом Том Уинн держит его для своих друзей-охотников. Они приезжают из Нью-Йорка и Филадельфии и остаются здесь до тех-пор, пока не настреляют по оленю на человека. Лет пять-шесть назад один из них убил медведя.
Затаенная надежда Джорджа Локвуда на то, что Агнесса Уинн выразит ему свою признательность каким-то особым способом (ведь заявила же она в своем письме, что будет «чрезвычайно благодарна»), оказалась, как он теперь понимал, глупой романтической блажью. Слова «чрезвычайно» и «благодарна» ничего для нее не значили, она проявила бы большую точность, если б написала «я скажу вам большое спасибо». Но она была загадочная и, следовательно, необычная девушка, а необычную девушку, согласно его теории (не проверенной, однако, на практике), можно совратить, не связав себя обещанием жениться. Лично ему еще не приходилось совращать девушек из хороших семей — слишком тщательно их оберегали от соблазнителей и от собственных инстинктов, — хотя Лали Фенстермахер не один раз бывала на грани капитуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56