— Если вы так обращаетесь с людьми, то почему я должна хотеть стать одним из вас? — спросила женщина.
— Хороший вопрос.
— Правда.
— Так что иди.
— Уходи.
— Ты не нужна нам здесь.
— Но что я сделала? Я же плачу налог. Я плачу за это место, и никто никогда не жаловался на меня…
Двое мужчин подняли ее столик и понесли, загородив дорогу. Женщина, крича, как раненый зверь, кинулась на мужчин, вцепилась им в волосы, расцарапывая лица, срывая с них очки. Один из мужчин крикнул, что он ничего не видит. Двое других схватили женщину и швырнули на землю. Третий ударил ее ногой, но женщина не издала ни звука. По дороге было не пройти, собралась большая толпа. Воздух заполнили возмущенные голоса. Женщина встала, побежала к столику и через секунду вернулась с мачете, которое она держала обеими руками с неуклюжей и устрашающей решительностью. Издав клич убийства, она кинулась на мужчин, разбежавшихся в разные стороны. Мужчина с сорванными очками кричал, что его ослепили, и разражался бранью, а женщина бежала за ним и уже высоко занесла мачете над его шеей, испустив сдавленный хрип, но толпа скрутила ее, и на мгновение я увидел мачете, высоко поднятое над затененными лицами. Женщины стали очищать свои столики. Одна из них сказала:
— Независимость принесла нам одни беды.
Луна ушла от меня и стало темно, и я на короткое время ощутил себя в мире духов, с их непрестанно тараторящими голосами. Вокруг меня была неразбериха, и старик с пепельной бородой говорил женщине:
— Упаковывай вещи и уходи этой ночью. Ты чуть не убила человека. Тебе повезло, что мы остановили тебя. Иди домой к мужу и детям. Эти люди еще придут. Не приходи на рынок какое-то время. Ты — храбрая и глупая женщина.
Женщина ничего не ответила. С каменным лицом, выражавшим суровую красоту, она собрала в корзину товары. Она перестала вытирать нос и глаза своей повязкой. Вокруг столпились женщины с советами. Она была вся в грязи. Сложно было разобрать, где у нее грязь, а где волосы. Закончив упаковывать товары, она подняла корзину на голову и гордой походкой зашагала в толпу. Старик исчез. Луна полностью оставила меня, и я увидел лицо женщины при свете ламп. И когда ночь прекратила вертеться туда-сюда, в этой женщине я увидел Маму. Я пошел за ней, схватил ее за ногу, но она оттолкнула меня, упорная в своем неповиновении. Я схватил ее за повязку и закричал:
— Мама!
Она взглянула вниз, быстро поставила корзину на землю и надолго заключила меня в объятия. Затем она отпустила меня, и я заметил, что в ее обезумевших глазах проступила влага:
— Что ты здесь делаешь?
— Я ищу тебя.
— Иди домой! — скомандовала она.
Я прокладывал себе путь через толпу и слышал за собой ее всхлипывания. Она шла за мной, пока мы не вышли с рынка. А когда мы шли, я увидел старика за другим столиком, с плавающей луной в глазах, которые смотрели на меня с легкой улыбкой. Подойдя к главной дороге, Мама опустила корзину, взяла меня на руки, привязала к спине своей повязкой и снова водрузила корзину на голову.
— Ты растешь, — сказала она. — Не все растет на этом месте, но по крайней мере ты, сын мой, растешь здесь.
По обеим сторонам дороги горели лампы. Отовсюду раздавались голоса. Везде были голоса и движение. Я нес в себе свои тайны.
Глава 11
Когда мы пришли домой, было очень темно, и Папа уже пришел с работы. Он сидел на своем стуле, курил сигарету и тяжело думал. Он не посмотрел на нас, когда мы вошли. Я был очень уставший, не говоря уже о Маме, и, поставив на шкаф свою корзину, она подошла к Папе и спросила, как у него прошел день. Папа ничего не ответил. Он курил в тишине. После того как Мама три раза повторила свой вопрос, и с каждым разом голос ее становился все нежнее, она выпрямилась и направилась к двери, с грязью на одной стороне лица, похожей на тайные знаки принадлежности, когда Папа вдруг взорвался и ударил кулаком по столу.
— Где ты была? — грозно спросил он.
Мама похолодела.
— И почему ты так поздно?
— Я была на рынке.
— И что ты там делала?
— Торговала.
— Какой рынок? Какая торговля? Вот так вот, женщины, вы начинаете себя вести, когда попадаете в газеты. Я уже не знаю сколько сижу здесь, голодный, и в доме совсем нет еды. Мужчина гнет на тебя спину, а ты не можешь приготовить ему пищу, когда он приходит домой! Вот почему люди постоянно советуют мне запретить тебе торговать на рынке. Вы, женщины, начинаете маленькую торговлю, связываетесь с дурной женской компанией, берете в голову разные идеи, забываете о семье и оставляете меня здесь без еды с одними сигаретами! Сигаретами сыт не будешь! — Папа кричал очень сердитым голосом и размахивал руками.
— Извини, мой муж, дай мне пройти, и я…
— Ты извиняешься? Но извинениями сыт не будешь! Знаешь ли ты, какой ужасный день у меня был, хуже, чем у осла или гуся. Иди и потаскай мешки с цементом целый день, чтобы узнать, какая мне выпала скотская жизнь.
Папа продолжал кричать. Он пугал нас. Казалось, своей яростью он вдвое уменьшал комнату. Он не слушал ничего и ничего не замечал и все говорил и говорил о своей гнусной работе. Он рассказывал, как идиоты приказывали ему нести мешки, как громилы издевались над людьми, и что он был героем, и хочет бросить все и изменить свою жизнь.
— А что со мной? — спросила Мама.
— А что с тобой?
— Ты думаешь, мне не хочется все бросить, а?
— Давай! Бросай! — прокричал Папа. — Давай, давай, бросай все, и пускай твой сын голодает и побирается, как нищий иди сирота!
— Можно я пойду и приготовлю еды? — спокойно спросила Мама.
— Я больше не голоден. Иди и приготовь еду для себя.
Мама пошла в сторону кухни, но Папа кинулся на нее, схватил за шею и прижал лицом к матрасу. Мама не протестовала и не боролась с ним, Папа сел на нее верхом так, что я мог видеть ее прижатое лицо, а затем встал и пошел обратно к своему стулу.
— Оставь Маму в покое, — сказал я.
— Замолчи! А где это был ты, интересно? — спросил он, уставясь на меня.
Я не ответил. И выбежал из комнаты. Вскоре пришла Мама и мы пошли на двор. Мы приготовили эба и разогрели тушенку.
— Все мужчины — дураки, — вот и все, что сказала Мама, уставясь в огонь, когда мы сидели на кухне.
Закончив готовить, мы накрыли стол. Ели молча. Папа был необычайно прожорлив. Он прикончил свою порцию эба и попросил еще. Мама встала и приготовила ему еще эба, которую он бесстыдно заглотил в два приема. Пыщущие паром куски эба, казалось, ничуть не обожгли ему руки и горло. Разделавшись со второй порцией, он откинулся на стул и удовлетворенно потер свой живот.
— Я делаю мужскую работу и ем как мужчина, — сказал он, улыбнувшись.
Мы не улыбались ему.
Он послал меня купить огогоро и сигарет. Пока он пил и курил, его настроение заметно улучшилось. Он попытался шутить с нами, но мы ему не отвечали.
— Что тревожит тебя? — спросил он Маму.
— Ничего.
— Ничего?
— Ничего, — ответила она, не смотря на него.
— Ничего, — сказал я.
— Ничего?
— Да.
— А что делает грязь на мамином лице?
— Ничего, — ответил я.
Он посмотрел на нас так, как будто мы состояли против него в заговоре. Он продолжил свои расспросы, но мы отказывались ему отвечать. Он искал какую-то загвоздку, но, разомлевший от сытной еды, не мог ничего придумать. Мама молчала, глубоко уйдя в свое одиночество, и ее лицо не выражало ничего — ни боли, ни несчастья, ни радости и ни удовлетворения. Папа умолял нас рассказать ему, что случилось.
— Тебе угрожал кто-нибудь?
— Нет.
— У тебя украли вещи?
— Нет.
— Тебя расстроили какие-нибудь плохие новости?
— Нет.
— Тебя прогоняли громилы?
Мама сделала маленькую паузу, прежде чем сказать:
— Нет.
Папа хрустнул спиной и вытянулся. Ему было очень неуютно и выглядел он почти жалким. Мама встала, убрала со стола и пошла мыться. Вернувшись, она сразу легла в постель. Папа сидел на стуле, рыгая, куря сигарету, страдая от бессонницы, как человек, который не может постичь таинственное молчание своей жены. Я расстелил себе мат и лег на него, немного понаблюдав за Папой. Его сигарета превратилась в звезду.
— Сегодня ночью полная луна, — сказал он.
Пока я наблюдал его силуэт, луна спустилась с неба, заполнив собой темные места. Я продолжал смотреть на луку. Я следовал по широкой дорожке, пока не дошел до хижины рядом с колодцем. За колодцем прятался фотограф, делая снимки со звезд и созвездий. Его камера вспыхнула, и из вспышки появились громилы и принялись его избивать. Камера выпала из рук фотографа. Я слышал, как внутри камеры кричали люди. Громилы прыгнули на камеру, пытаясь сломать ее ногами. Люди, находившиеся внутри камеры, которые хотели выйти на свет и стать реальными, начали плакать и не могли остановиться.
Фотограф вырвал у них из-под ног разбитую камеру. Мы вбежали в хижину и поняли, что она передвинулась и встала над колодцем. Мы провалились в колодец и оказались в просторной гостиной. Трое мужчин в очках были везде, постоянно множась. Папа курил москитную спиральку и, увидев меня, сказал:
— Что, интересно, делает грязь на мамином лице?
Один из громил в темных очках услышал его, увидел нас и сказал:
— Она не наш человек.
Громилы ринулись за нами. Мы с фотографом вбежали в комнату и столкнулись со степенной фигурой Мадам Кото, одетой в кружевное платье с золотой вышивкой, с большим опахалом из крокодиловой кожи в руках. Она пригласила нас к себе, повела, и когда мы сели, вбежали трое мужчин и нас окружили. Они закрыли меня и фотографа в стеклянном шкафу, который невозможно было разбить. Снаружи шкафа куры махали крыльями и превращались в политиков. Политики, одетые в белые балахоны, летали, разговаривая на странных языках. Я стоял за стеклом, а Папа смотрел на меня, и так продолжалось до самого рассвета.
Глава 12
Через несколько дней я столкнулся с Мадам Кото и тремя мужчинами. Они стояли возле дерева и о чем-то возбужденно спорили. Мадам Кото растолстела и выглядела обрюзгшей. На ней не было уже ожерелья из белых бусин. Увидев меня, она прекратила спорить и указала в моем направлении. Страх, который я не мог объяснить, заставил меня пуститься наутек.
— Хватайте его, — крикнула она.
Трое мужчин побежали за мной, но без особого успеха. Вскоре они прекратили меня преследовать. Я не останавливался, пока не добежал до нашего барака.
Я присел на цементную платформу. Куры носились по улице. Две собаки ходили друг вокруг друга, и, когда день в своей жаре достиг апогея, одной собаке удалось взгромоздиться на другую. Вокруг них стали собираться дети, и я понял, что собаки прилипли. Они не могли отлепиться, и дети смеялись. Они стали бросать в них камни, боль заставила собак отделиться, и они с лаем побежали в разные стороны.
Я сел наблюдать за вялыми движениями мира. Кусты буша словно кипели на медленном огне. Птицы садились на нашу крышу. Пыль поднималась от бесчисленных шагов и становилась неотличима от ослепляющего жара. Мой пот высох. Прилетели мухи. Подул ветер, и образовался небольшой вихрь — пыль, кусочки бумаги и мусор взметнулись вверх по спирали. Вокруг вихря забегали дети, и только их пронзительные крики слышались, вместе с птичьим пением, в сомнамбулическом воздухе этого мира.
Все блестело в ярком жидком мареве. Звуки словно оплывали по краям. Нищие тащились из последних сил. Через поселок прошли моряки и шабашники. Мужчины, продававшие амулеты, тапочки, сделанные в пустыне, всякие поделки из бамбука и яркие красные маты тоже пришли к нам. Затем погонщик коз провел свою паству по улице. Козы блеяли и оставили после себя в воздухе запах, который долго не мог унести ветер. Мне надоело наблюдать заурядные события мира. Я пошел к студии и стал смотреть на снимки. Они висели уже давно. Я постучал в комнату фотографа, но мне никто не открыл. Я снова постучал, и дверь тихонько приоткрылась. Лицо фотографа появилось на уровне моей головы. Вкрадчиво, он сказал голосом, к которому был примешан страх:
— Уходи!
— Почему?
— Потому что я не хочу, чтобы люди знали, что я здесь.
— Почему не хотите?
— Уходи и все!
— А что если я не уйду?
— Я стукну тебя по голове, и ты не будешь спать семь дней.
Я задумался об этом.
— Иди же! — закричал он.
— А что с теми мужчинами?
— С какими?
— С тремя мужчинами.
— А ты видел их? — спросил он уже другим голосом.
— Да.
— Где?
— Они разговаривали с Мадам Кото.
— Вот ведьма! О чем они говорили?
— Я не знаю.
— Когда ты видел их?
— Не так давно.
Он быстро закрыл дверь, запер на засов, но потом открыл ее снова.
— Иди! — сказал он. — И если ты снова их увидишь, немедленно приди ко мне и скажи.
— А что вы будете делать?
— Убью их или убегу.
Потом он закрыл дверь. Я немного постоял рядом. Образ его испуганного лица преследовал меня. Затем я пришел домой, сел на цементную платформу и стал наблюдать за всем, что двигалось на нашей улице. От солнца воздух с землей сливались и неотчетливо мерцали, и в какой-то момент я почувствовал, как все неразрешенное возвращается на круги своя — истории, мечты, исчезнувший мир великих древних духов, дикие джунгли, тигры с глазами-алмазами, пробирающиеся по тесным зарослям. Я видел существа, которые несли перед собой звенящие цепи, и кровь стекала по их шеям. Я видел мужчин и женщин без крыльев, сидевших рядами и стремительно поднимавшихся в небо. Я видел, как из центра солнца ко мне летели птицы и лошади, чьи крылья наполовину закрывали солнце и чьи перья отливали рубиновым сиянием. Я закрыл глаза — мир закружился, моя голова полетела в колодец, я открыл глаза, чтобы остановить это падение, когда вдруг услышал звон разбитого стекла, пронзивший дневное марево.
На соседней улице трое мужчин дубинками разбивали стеклянный шкаф фотографа. Затем они в спешке сняли вывешенные на просмотр снимки. Люди на улице, разбуженные шумом, подходили к своим крылечкам. Мужчины быстро посрывали фотографии и ушли в квартал, где жил фотограф. Люди, вышедшие из комнат, оглядели улицу и не увидели ничего необычного. Действие переместилось в комнату фотографа. Я побежал через улицу.
Когда я добежал, дверь комнаты была широко распахнута и никого из мужчин там не было. Как и самого фотографа. Окно было открыто, но я не смог из-за своего роста заглянуть туда и побежал на задний двор. Там я тоже никого не увидел. Я лишь заметил, что двор ведет к другим дворам. Я прошел мимо отхожего места, где кишели мухи и личинки. Здесь пахло так омерзительно, что я чуть не задохнулся. Другая дорога вела в болото и топи, за которыми был лес с могучими деревьями ироко, обече и красными деревьями. Туда вели глубокие свежие следы. Я шел по следам, проваливаясь в грязь, пока мягкая земля окончательно не превратилась в болото. Везде валялся мусор. Странные цветы, травы и зловещие поганки росли на болоте. Буш пышно разросся в неожиданных местах. На другую сторону болота вел деревянный мостик. Следы перекрывали друг друга, и некоторые из них вели прямо в топь. Я осмотрелся вокруг, никого не увидел и решил не продолжать поиски. Я пошел домой, смыл грязь с ног и снова принялся вести наблюдение за улицей. Больше не случилось ничего необычного.
Вечером вернулась Мама и была удивлена, увидев меня дома.
— Значит, ты был дома? Хороший мальчик. Я думала, что сегодня ты отправишься в Египет.
Она была дома раньше обычного, потому что в этот день не пошла на рынок. Она опять принялась торговать с лотка. Ее лицо было совсем темное от солнца.
* * *
Той ночью я слушал истории из темноты своего детского часа. Я слушал голос Мамы и песни Папы, слушал истории возвращения, передаваемые из уст в уста и из поколения в поколение. В тот час, залитый древним лунным светом, я слушал истории о неукротимых героях, которые стали суровыми богами хаоса и грома — когда ужас нанес нам свой визит. Та ночь принесла с собой ужас. Поначалу с улицы раздались пронзительные голоса, которые возвратили нас в древность, в вечные круги борьбы за власть.
Мы выскочили в синее воспоминание улицы, запруженной тенями. Озлобленные мужчины крушили окна, деревянные двери и человеческие тела. Мы выскочили в темное марево, пахнущее горящими волосами, навстречу едкому желтому дыму из парикмахерской, навстречу звукам извращенных ритуальных чантов, кошачьему концерту и ударам блестящих мачете, призывающих к очистительной войне.
Голоса, призывающие к мести, наполнили улицу. Зеленые тела были густо намазаны сурьмой, и с голых грудей мужчин стекала кровь животных. Мужчины были похожи на реку из диких ягуаров. Глубокие земные песни мужчин мешались с ветром и доносились отовсюду, от звезд и раздавленных цветов. Они пели разрушение. Их возгласы заполонили эту ночь. Их потеющие тела блестели в свете ламп. Их кличи, призывавшие к убийствам, заставили нас выйти из забытья.
Нельзя было сказать, кем они были. Чанты доносились от групп людей, собравшихся вокруг поселка, от людей, казавшихся нам знакомыми, чьи тени вдруг выросли перед нами в теплое облако ужаса, чьи визги внезапно стали похожи на голоса птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58