Не всем досуг разобраться в собственной, когда уж тут искать чужую, которую к тому же не видно в этом мире тайн и загадок.
Так вот, друзья иногда вдвоём гуляли по Кобылянской, я встречала их в театре, Жоржик частенько приходил к нам. Но их жизнь была загадочно-таинственной.
Родители беспокоились, что Пинчик никогда не выйдёт из своей заторможенности.
Поэтому кому-то пришла в голову неожиданная мысль, что когда приходят гости и все чем-то заняты, а сыночек скучает, то неплохо бы мне поучить его танцевать.
В доме было много пластинок, имелись записи Клавдии Шульженко и другая хорошая эстрадная музыка.
Так начались уроки танцев.
Представьте себе две большие смежные комнаты с раздвижными стеклянными дверями.
В центре одной, под абажуром стоит большой овальный стол, где играют в карты. В комнате не смолкает лёгкий гул голосов.
Во второй комнате полумрак, очень тихо играет музыка (не железный рок), туда-сюда бегают девочки.
Мы с Пинчиком танцуем и молчим.
Иногда за целый вечер ни одного слова, или несколько, нечего не значащих слов.
Танцуем и молчим.
Дистанция соответствует его застенчивости и моим родственным чувствам.
Он мой кузен. Он должен учиться.
Я должна выйти замуж.
У меня – подруги.
У него – Жоржик.
У каждого свои дела и заботы.
Всем ясно, что ничего, кроме цели растормошить Пинчика и научить его танцевать, у нас нет и быть не может.
Больше всех остальных в этом убеждены мы – я и он.
Но почему-то раньше он обедал один, а теперь обедает вместе со всеми.
Почему-то нет-нет да мелькнёт улыбка за очками, хотя при этом морщится лоб.
Мы ни о чём не говорим и не сговариваемся.
Но когда тётя Муся и дядя Муля приходят играть в карты, мы оба всегда оказываемся, дома и молчаливые уроки танцев продолжаются.
Мы почти не касаемся друг друга и не смотрим друг на друга.
Мы медленно движемся в такт музыке и хотим только одного, чтобы это никогда не кончалось.
Но вечер кончается и всё снова по-прежнему.
Ничего не сказано, ни о чём не подумано, жизнь течёт как обычно.
Но есть ощущение, что не ходишь, а летаешь, что вся жизнь-праздник.
Сейчас мне кажется, что всё это время было лето, как будто не было осени и не было зимы, одно сплошное лето длиною в два года.
Ах! Какое это чувство – зарождающаяся любовь!
Что надо было сделать с Землянами, чтобы они признали любовь старомодной и ненужной, чтобы в любой продуктовой лавке спокойно продавалась порнография, чтобы дети насиловали, убивали и за деньги на пропитание предлагали свое тело, как предмет для отправления половой нужды.
Какое великое чудо секс! Что ещё может дать такое наслаждение! Что ещё так раскрепощает и освобождает? Но секс длится только несколько блаженных минут после, которых порой наступает пустота.
Наверное, только любовь, может дарить счастливых и блаженных двадцать четыре часа в сутки.
Пусть мне, дурочке, доказывают, что власть и войны важней и лучше.
Пусть я лучше останусь до старости дурочкой, чем поверю.
Постепенно зелёные глаза за стёклами становились теплее и теплее, дистанция при танце заметно сокращалась.
И, однажды днём, мы оказались рядом, совсем близко-близко и соприкоснулись губами.
Я заглянула в огромные зрачки с зелёными берегами…
У меня закружилась голова, и я чуть не потеряла сознание.
Это прикосновение к губам и было тем самым первым поцелуем.
И было в этом прикосновении больше любви, чем поцелуя.
Потом вся жизнь стала любовью, самой чистой, светлой таинственной и, как жаль, что платонической.
Никто ничего не должен был знать.
Это принадлежало только нам, и не должно было иметь продолжения.
Как легко было ходить, дышать, жить, учиться.
Какие кругом были прекрасные люди и какой прекрасный мир нас окружал!
Какая радость каждый день встречаться с глазами, переполненными ласки и тепла.
Пинчик перестал быть худым, хмурым очкариком с сутулой походкой.
Он стал изящным, стройным интеллигентом с зелёными, смеющимися искрами за очками, с быстрой и лёгкой походкой.
Он иногда ронял несколько слов и даже шутил.
Но со мной наедине, он оказался нежным, добрым, умным человеком, который много читал, думал и знал.
Каждый вечер мы по отдельности ускользали из дома, встречались в парке, занимали нашу скамеечку и оказывались одни в целом мире.
Мы сидели, прижавшись, и говорили о будущем.
Поцелуи со временем становились смелей и содержательней.
Но дальше этого мы не шли.
Мы знали, что любим, друг друга и всегда будем любить, но считали, что не имеем права соединить наши жизни.
И это была ошибка. Мы так хорошо понимали и дополняли друг друга, нам было так тепло и спокойно вместе, наверное, нам было бы намного лучше, если бы мы вопреки всему и всем не разлучились тогда.
По отдельности мы не были счастливы в семейной жизни, ни я, ни он.
Мы держали в тайне нашу любовь, возвращаясь, домой по одному, вначале я, потом он.
Но любовь скрыть нельзя, она делает людей счастливыми и это видно на расстоянии.
Прежде всех заметили девочки Эни и Сара, потом остальные и началась всеобщая паника, совершенно, кстати, напрасная.
Однако тут подоспело моё окончание училища, а Пинчик окончил школу и возникли заботы по дальнейшему жизнеустройству, которые предоставили естественные возможности поскорее разлучить нас.
Когда я пришла в городской отдел здравоохранения для получения направления на работу, то городские власти решили, «бросить» молодого специалиста укреплять здоровье советских граждан на ниве профилактики, и направили меня работать медицинской сестрой в дом отдыха, который находился в селе «Виженка» недалеко от Черновиц.
Пинчик же стал усиленно готовиться для поступления в институт.
У него были хорошие математические способности, но в Советском Союзе, а особенно на Украине, еврею никакие способности не помогали.
Чтобы поступить в институт, надо было либо быть абсолютным вундеркиндом, либо ехать куда-нибудь подальше… на север, восток или казахские степи, либо давать взятку в особо крупных размерах, приложив много усилий, чтобы найти посредника, имеющего выход на высокопоставленного взяточника.
В шестидесятых годах дело это ещё было новое и поэтому более сложное, чем в последующие годы, т.к. общество сильно ещё было подвержено пост сталинскому синдрому страха и довольствовалось всеобщим прозябанием, не осмеливаясь искать лазейки к процветанию.
Однако уже появлялись дельцы, которые брали деньги, много обещали, но ничего не делали, полагаясь на удачу.
При неудаче деньги пропадали.
Кто же осмелится прийти в милицию и заявить, что давал взятку!
Поэтому мероприятие по даче взятки было во всех отношениях рискованным и без гарантий. Пинчик был ближе к вундеркинду, чем к взяткодателю.
В семье было решено не спешить и нанять ребёнку репетиторов.
Таким образом, на время, все проблемы пока решались:
1) Барышня едет работать в дом отдыха.
Может быть, БОГ нам поможет, она найдёт себе жениха и выйдёт замуж.
В добрый час будь сказано!
2) Ребёнок, с его больным сердцем, не должен волноваться, а это бы случилось, если бы влюблённых пришлось разлучать силой.
Однако если девушка уехала работать по направлению, то тут уже никто не виноват и ничего не сделаешь. Ребёнок будет заниматься с репетиторами, будет занят, время сделает своё дело, он её забудет. А потом может быть БОГ нам поможет, он уедет, поступит в институт и всё будет хорошо.
ПЕРВАЯ РАБОТА.
В результате таких «счастливых» стечений обстоятельств, я появилась в доме отдыха «Виженка» в роли единственного медицинского светила учреждения.
Это целая система полу медицинских однотипных учреждений советского быта: санатории, дома отдыха, детские садики и пионерские лагеря.
Позже мне хорошо удалось их изучить, периодически пребывая, то в должности работника, то в должности гражданки.
Главным звеном этой системы являлись санэпид станции (санитарно-эпидемиологические станции – СЭС), которые, как коммунистическая партия, «руководили и направляли» и вызывали почти такой же страх.
В состав СЭС входило много отделов и подотделов: промышленная гигиена, школьная гигиена, охрана матери и ребёнка, эпидемиология, токсикология, вирусология и много других. Огромная армия людей, ничего не производящих и симулирующих большую деятельность Во время работы они успевали всё.
Продавали друг другу дефицитные вещи и часами стояли в очередях за ними.(За дефицитом!) Стриглись, красились, обсуждали направление моды, а так же свои и чужие семейные дела. Читали и украдкой вязали.
По телефону руководили семьёй и воспитывали детей.
Нередко отпрашиваясь с работы, успевали постирать в прачечной самообслуживания, а то и в кино сбегать.
Сколько трагедий разыгрывалось из-за того, что незамужние ухоженные женщины, сидя рядом на работе, «отбивали» мужей у «затюканных» жён!
На работе устраивались обильные обеды с выпивкой по поводу всех праздников, а также дней рождения, уходом на пенсию и в отпуск, в связи с женитьбами и разводами, появления наследников и проводами на тот свет.
Алкоголиками многие становились на работе.
Кстати, всё указанное, в большей или меньшей степени, было характерно для всех мест, где трудились советские люди.
Основой работы СЭС были проверки.
Для домов отдыха, санаториев, детских садов и пионерских лагерей «самым страшным зверем» были СЭС.
Всё здесь делалось потому, что «придёт сан станция!»
Если в учреждении раздавался клич: сан станция! – это почти было равносильно крику – война! Или землетрясение!
Тут же появлялся директор или главный медицинский работник учреждения с подобострастной, угодливой улыбочкой на лице, должной изображать радость, приветствие и заверение, что во вверенном учреждении – идеальная чистота, никто не крадёт продукты, и соблюдаются все сроки их реализации.
Для начала проверяющая дама приглашалась в кабинет директора, якобы для предварительной беседы о состоянии дел. В это время гонцы разносили весть до самых дальних закоулков.
Немедленно начинался аврал!
Всё в пожарном темпе приводилось в порядок.
Что надо пряталось, что надо выставлялось.
Вместительная сумка проверяющей таинственно оказывалась наполненной лучшими продуктами, (это почему-то у проверяющей не вызывало мыслей, будто кто-то крадёт. Происхождение сумки с обеих сторон обходилось молчанием.)
Затем контролирующей особе предлагалось «снять пробу», что на деле оказывалось полноценным прекрасным обедом, которого в обычных условиях, хватало на двух-трёх пациентов.
И только теперь, когда в учреждении наведен кое-какой порядок, а проверяющая только внешне остаётся суровой и неприступной, начинается проверка.
Всё происходит самым серьёзным образом.
Проверяющая находит достаточное количество недочётов, делает массу замечании, читает уйму нравоучений, а сопровождающий её медицинский работник учреждения клянётся, что к следующему разу всё-всё будет исправлено.
Затем «высокий» гость всё в том же сопровождении направляется в медицинскую комнату, где в 3-х экземплярах, под копирку пишется акт о замеченных недостатках и сроках их исправления.
Один экземпляр остаётся в учреждении, чтобы знали в каких примерно числах готовиться в следующему посещению (бедствию, нашествию).
Второй экземпляр отправляется в райздрав или горздрав, чтобы вышестоящие чиновники знали, что работникам СЭС не зря выплачивается зарплата. (Кстати, – мизерная, поэтому, если бы не упомянутые выше вместительные сумки, то едва ли кто-то бы согласился сидеть за такие гроши целый день.)
Третий экземпляр акта передавался главному врачу СЭС, чтобы ставить птички о проделанной работе.
Может возникнуть вопрос – зачем нужны манипуляции с сумкой и обильный обед под названием «снять пробу» – если всё равно в акте замечания?
Отвечаю: те, кто не знал ответа на этот вопрос, получали акты с такими замечаниями, после которых директору светила перспектива распрощаться с очень неплохой должностью, а медицинскую службу ждали серьёзные испытания.
Если работников домов отдыха или детских садов спрашивали как дела, то они отвечали, что неплохо, но замучила сан-станция.
И это было точно.
В остальном жизнь в этих учреждениях протекала спокойно.
Воровали в зависимости от занимаемой должности.
Директор, заведующий хозяйством (завхоз), бухгалтер, повар чаще всего имели всё и в значительных количествах.
Остальные довольствовались тем, что питались на работе за незначительную сумму, и работа была сравнительно нетрудной.
Труднее всех было медицинскому работнику, несшему ответственность за здоровье пациентов за чистоту и порядок, за лечебную и профилактическую работу.
Но самой сложной заботой был пищеблок.
В зависимости от личной совести, надо было следить за сроками реализации продуктов, за соблюдением санитарии и гигиены и главное, чтобы продукты попадали, всё-таки к пациентам, а не были украдены.
У врача был выбор в поведении:
1) Чувствовать себя в роли полицейского, во всё вникать, за всем следить, лишая себя и всех вокруг покоя. (С сомнительным успехом, увы!)
2)Получать свою долю ворованного и ничего не замечать.
(С нечистой совестью и плохим сном)
3)Заниматься непосредственно медицинской работай, не пытаясь объять необъятное.
(То есть включиться в общечеловеческую игру под названием «Голый король», когда все всё видят и понимают, но делают вид, что ничего не видят и не понимают).
Я выбрала для себя некий усреднённый вариант: не гналась за лаврами полицейской ищейки и не позволяла себе почивать на лаврах беззаботной болонкой.
Суетилась в меру своих скромных способностей.
(С переменным успехом, увы!)
Дома отдыха!
Двухнедельная мечта для тех, кто получив вожделенную путёвку в профкоме, приезжали отдохнуть и развлечься.
Комнаты на несколько человек. Умывальная и туалет в конце коридора. Душ – один на всех – периодически функционирует.
Были и другого типа санатории и дома отдыха, но это для спецконтингента различного ранга и уровня.
В обычные дома отдыха приезжали в основном, замордованные дома и на работе, уставшие от очередей женщины.
Мужчин было значительно меньше.
Цели у тех и других были разными.
Мужчины часто уже по дороге находили попутчиков и проблема с кем пить, курить и рассказывать похабные анекдоты была решена. Впрочем, она также легко решалась и на месте.
Женщины ехали с тайной надеждой встретить кого-то такого, чтобы можно было сказать себе: хоть две недели, но мои!
Некоторые «отдыхающие», приезжая в дом отдыха, любили организовать компанию.
Это означало, что несколько женщин и несколько мужчин ходили своим табунком, собирались вместе в одной из комнат, или просто на лужайке, много пили и ели, пели песни, отплясывали с красными, потными лицами на танцплощадке.
Ещё не протрезвев, умудрялись переспать с кем придётся и где придётся, «на скорую руку».
Потом возвращались домой и взахлёб рассказывали на работе какая была компания и как хорошо провели отпуск!
При каждом доме отдыха или санатории всегда «ошиваются» местные искатели дармовой выпивки и доступных, изголодавшихся женщин.
Они,(местные «живчики») обычно, одеты с большим старанием по моде, которая была 5-6 лет назад.
Всегда «под мухой», но достаточно прочно держатся на ногах.
Наизусть знают репертуар санаторного гармониста и шуточки массовика-затейника.
Они стоят «кучкой» у входа и обсуждают очередной заезд, (который обновляется каждые две недели,) и выбирают себе очередную блондинку с перманентом, из тех, что попроще.
Две недели она будет периодически появляться в санатории, чтобы брать деньги, которые она накопила для отпуска.
В каждом заезде найдётся какая-нибудь бедняжка, которая привезла чемодан платьев, неиспользованных в течение года.
Она выглядит и танцует как королева.
Но у неё дома муж-алкоголик и два непутёвых оболтуса – сына.
Её выберёт опытный массовик-затейник.
Две недели, на всех вечерах отдыха, она будет королевой бала, а ночи потихоньку проводить в комнате массовика-затейника, поднимая к жизни, увядший инструмент, потасканного бабника.
Мнения отдыхающих о ней разойдутся.
Те, что постарше (согрешили бы, но с кем?) будут её осуждать и оговаривать, поджав губы и сидя на скамейках танцплощадки.
Другие, помоложе и тоже миловидные будут любоваться на неё, зная, что и они бы могли не хуже танцевать и выглядеть, но кавалеров, увы, нет.
Кавалеры же стоят группой и курят.
Они уже сходили куда следует, и хорошо заправились, что заметно по румянцу и неуверенной стойке.
Иногда один из них оторвётся от собутыльников, схватит первопопавшуюся особь женского пола, килограмм на десять превосходящую его весом, и, пыхтя, закружит её в вальсе, как тараном сбивая танцующих.
При этом он весь красный и потный, глаза стеклянные, а на лице выражение большого усердия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31