Шумели сосны, плескалась вода, протарахтела моторка, оставляя за собой сизый след.
— Ну так что у тебя за проблемы? — спросил Маркиш. — Плохо дома?
— С чего ты взял? — удивился Герман.
— Когда ко мне приезжают ребята со стихами, я знаю, зачем они приезжают. Чтобы я послушал и сказал: ты гениальный поэт, но стихи говно. Про гениальный поэт они слышат, а про говно нет. Когда приезжает такой человек, как ты… Если не хочешь, не говори.
— Да нечего мне сказать. Все нормально. Но какое-то чувство… Нет, не знаю. Будто что-то не так. Что? Понятия не имею.
— Вы, деловые люди, очень незащищенный народ. Я не про бизнес. Тут у вас броня крепка и танки ваши быстры. Иглы во все стороны, как у ежа. А вот брюшко мягкое. Оттуда вас и достают, изнутри. — Эдуард разлил по кружкам остатки самогонки. — Давай за то, чтобы хорошие предчувствия сбывались всегда, а плохие не всегда.
— Давай.
— Послушай, а как ты будешь здесь жить зимой? — поинтересовался Герман.
— Нужно же колоть дрова, топить печку.
Маркиш пожал плечами, невесело усмехнулся в бороду и произнес так, будто читал стихи:
— Мне — не дожить — до зимы.
— А дальше? — спросил Герман.
— Что?
— Это же стихи?
— Стихи? Может быть. Если сбудется. Стихи — это то, что всегда сбывается. А все остальное — так, словесная шелуха.
— А знаешь, у меня есть для тебя работа, — неожиданно для себя предложил Герман.
— Да ладно тебе! — засмеялся Эдуард. — А то не знаешь, какой из меня работник.
— Ну почему? Здесь ты сторожишь по ночам церковь. Будешь сторожить мою дачу.
— Где?
— В Канаде. Дача на озере. В ста километрах от Торонто. И печку топить не надо.
— Ты это серьезно?
— Вполне.
— Да туда же один билет стоит столько, что я за всю жизнь не заработаю!
— Дело не в деньгах, — возразил Герман. — Ты напишешь там какую-нибудь поэму. И посвятишь мне. Так я войду в историю русской литературы.
— Спасибо на добром слове, но не войдешь. Потому что я не войду. Никакой я, Герман, не поэт. Так, стихоплет. Потому что ничего нового сказать не могу. Все уже сказано, до меня. Вот, сказано: «Осенняя пора, очей очарованье». Что к этому прибавить? Кто сможет, тот поэт. А я не могу.
С косогора спустился водитель Германа, подошел к костру:
— Извините, Герман Ильич. Если вы хотите успеть на свой рейс, пора ехать. Не ближний свет. И на дорогах пробки — вечерний пик.
— Иду.
Герман поднялся.
— Спасибо, Эдик, за щедрость. Хороший был день. Такое чувство, что я в самом деле стал богаче. А мое приглашение остается в силе. Надумаешь — позвони.
Маркиш проводил его до машины. Когда Герман уже открыл дверцу, придержал его за плечо:
— Один свой стих я тебе все-таки прочитаю. Не беспокойся, он короткий.
— Ну прочитай.
Эдуард обеими руками расчистил рот, будто перед тем, как выпить, и с выражением продекламировал:
В окружении волос
Лик … страшней бандита.
Когда же волосы обриты,
То жалко бедную до слез.
XV
Герман уже стоял в аэропорту в очереди к таможенному инспектору, когда по радио объявили:
— Пассажира Ермакова, вылетающего в Монреаль, просят подойти к справочному бюро.
Возле табло его ждал Иван Кузнецов, по-бычьи наклонив голову и глядя в пол.
— Ты делаешь ошибку, — проговорил он, поднимая на Германа тяжелый взгляд. — Еще не поздно исправить. Отдай мне мои два «лимона».
— Нет, — сухо сказал Герман.
— Да что я наварил на той обуви? Фигню, было бы о чем говорить!
— Хоть рубль. Договор есть договор. Нарушил — плати.
— Так не поступают с друзьями!
— Ты хорошо устроился. Когда выгодно, ты деловой партнер. Когда выгодно
— друг. Определись, кто ты. Если партнер и считаешь, что я нарушил условия договора, подавай в суд. Получишь удовольствие от процесса, а не от результата.
— На друзей не подают в суд.
— Идут к Клещу?
— А что мне было делать? — возмутился Иван. — Ты тянешь, я сижу без бабок. Я пошел к нему посоветоваться.
— Конечно, посоветоваться. Я знаю, что он тебе сказал. «Какие проблемы, Иван? Сейчас мы его возьмем за яйца. У него жена, дети. Он не захочет, чтобы его жену изнасиловал маньяк, а дети попали под машину. Отдаст бабки, никуда не денется!» Только не говори мне, что ты не знал, кто такой Клещ! И после этого ты говоришь о дружбе?
— Он повесил на меня «лимон». Нет у меня «лимона». Он включит счетчик.
— А чего ты ждал? Что так все и сойдет? Дам совет. Иди к генералу Демину. Он давно хочет посадить Клеща.
— Да? Чтобы меня потом нашли с перерезанной глоткой?
— Тогда тебе придется прятаться у африканского слона в жопе. Другого выхода у тебя нет.
— Есть, — с хмурой угрозой возразил Иван. — Но он тебе не понравится.
Герман молча повернулся и прошел в зал таможенного контроля. Его трясло от бешенства. И отпустило лишь над Атлантикой, далеко внизу перекатывающей холодные водяные валы.
В Монреаль Герман прилетел в сумерки, в Торонто приехал во втором часу ночи. Даунтаун сверкал огнями реклам, а фешенебельный Норд Йорк уже был погружен в сон. Огрызок луны сквозил в разрывах низких дождевых облаков, оловянные отсветы лежали на черной кровле особняков. Герман ожидал увидеть и свой дом таким же темным. Из аэропорта он позвонил Кате, сказал, что приедет ночью, попросил не ждать. Она всегда вставала рано, чтобы накормить ребят перед школой.
Нижний этаж, где была кухня, общая столовая и комнаты для гостей, был темный. Верхний, с детскими комнатами, тоже темный. А в гостиной на втором этаже горел свет. Там был кабинет Германа, комната Кати, их спальня и гостиная. Герман удивился и обрадовался: Катя ждала. Еще больше он удивился, когда обнаружил в гостиной празднично накрытый стол с холодным ужином, с зажженными свечами, в свете которых мерцал хрусталь, с серебряным ведерком со льдом, из которого выглядывала узкая бутылка французского шампанского «Дом
Периньон». Катя была в вечернем платье, а на спинке кресла лежал черный фрак Германа, по традиции он надевал его в новогоднюю ночь.
— У нас праздник? — спросил он, лихорадочно пытаясь сообразить, не запамятовал ли он какую-нибудь семейную дату.
— Да, — сказала она. — Переоденься.
— Без фрака нельзя?
— Нет. Сегодня у нас знаменательный день.
— Какой?
— Потом поймешь.
Как хорошо дома. Господи, как хорошо дома!
— За тебя, — сказала Катя, поднимая хрустальный фужер с шампанским.
— За нас, — поправил Герман. — Вчера я стоял у входа в парк
Горького и вспоминал, как ты спешила ко мне на свидание. И думал, что было бы, если бы ты не пришла.
— Что?
— Ничего. Ничего не было бы. Может быть, не было бы и меня. Был бы кто-то другой. Кто? Не знаю. За тебя.
— Нет. За тебя, — глядя как-то странно, тревожно повторила она.
— Может, мы поужинаем потом? — предложил Герман, беря ее руку и поднося к губам. — Ну, чуть позже. А?
— Как скажешь. Сегодня твой день, — сказала Катя и первой вошла в спальню.
«Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь…»
Когда Герман проснулся, Кати рядом не было. Сквозь сон он слышал, как по лестнице прогремело, будто по ступенькам катилась пустая бочка. Это встали ребята и спустились в столовую. Потом снизу доносились вопли, это они завтракали. Загудела, поднимаясь, дверь подземного гаража. Это пришел тесть и вывел машину, чтобы отвезти Ленчика и Илью в школу. После этого дом затих.
Белые портьеры были налиты свежим утренним солнцем. Герман посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Неслабо он придавил. Впрочем, если вспомнить, что заснули они на рассвете…
В спальню заглянула Катя — в элегантном костюме, с дневным макияжем.
— Доброе утро, — сказал Герман. — Куда ты собралась?
— В город. Ты в офис поедешь?
— Нет. Буду валяться в постели и ждать тебя.
— А в спортзал?
— Никаких спортзалов!
— Значит, весь день будешь дома?
— Ну да, — сказал Герман. — А что?
— Просто спросила. Бай-бай!
Только к полудню Герман выбрался наконец из постели, позавтракал и прошел в кабинет. Включив компьютер, хотел набрать пароль для выхода в Интернет, чтобы посмотреть почту, но пароль уже был набран, а в графе «сохранить пароль» стояла галочка. Герман разозлился. Опять кто-то из ребят работал на его компьютере. Засранцы, мощности их компьютеров им уже не хватало. Илья, скорее всего. Но мог и Ленчик. Как и все мальчишки в Канаде, он в свои восемь лет был опытным юзером, и поставить программу для расшифровки пароля никакой трудности для него не составляло. Герман спустился в столовую, где хозяйничала Лора, средних лет служанка с севера Онтарио.
— Лора, я просил проследить, чтобы дети не заходили в мой кабинет, — сдерживаясь, проговорил он.
— Сэр, они не входили в кабинет.
— Кто же работал на моем компьютере?
— Мадам.
— Мадам?
— Сэр, я не могу делать ей замечания.
— Да, конечно. Извините.
Герман вернулся в кабинет и открыл почту. Сразу обратил внимание на письмо Яна Тольца: «Нужно встретиться. Позвоните, как только вернетесь. Дело срочное». Герман потянулся к телефону, но тут в кабинет вошла Лора. Вид у нее был почему-то испуганный.
— Сэр, к вам пришли.
— Кто?
— Посыльный из суда.
Герман нахмурился:
— Из суда? Что ему нужно?
— Не знаю. Он ждет внизу.
В холле стоял молодой человек в серой униформе министерства юстиции, в руках у него был большой конверт из плотной желтой бумаги.
— Мистер Ермаков? Распишитесь, пожалуйста, в получении.
— Что это?
— Документы из суда. Мне поручено вручить их вам
Герман расписался и поднялся наверх, на ходу вскрывая конверт. В нем было полтора десятка страниц с английским текстом, отпечатанным на лазерном принтере:
«ONTARIO SUPERIOR COURT OF JUSTISE
Petitioner: EKATERINA ERMAKOVA.
Respondent: GERMAN ERMAKOV.
A legal proceeding for Divorce has been commenced against you by the petitioner. The claim made against you appears on the following pages…»
Верховный суд Онтарио (англ.)
Истец: Екатерина Ермакова (англ.)
Ответчик: Герман Ермаков (англ.)
Гражданское дело о разводе инициировано против Вас истцом. Суть претензий излагается ниже...
Это было заявление о разводе.
Жизнь кончилась.
Часть вторая
ПО ЭТУ СТОРОНУ СМЕРТИ
I
Что же ты наделала, Катя?
Если бы ты заболела неизлечимой болезнью, я перелил бы в тебя, как кровь, мою жизнь, я мучался бы твоей мукой, как тогда, когда ты рожала, мы вместе заставили бы болезнь отступить. Мы заставили бы ее отступить, говорю я тебе, любовь моя, потому что мы были бы одним целым, ты и я.
Если бы ты умерла, я омыл бы тебя своими слезами, Катя, я похоронил бы тебя и остался смиренно ждать того часа, когда наши души соединятся там, на той стороне смерти, а здесь, на этой стороне смерти, мы останемся в наших детях.
Ты не заболела. Ты не умерла.
Ты предала нашу любовь.
Что же ты наделала, милая моя?
По углям в камине пробегали синие огни, затевали возню. Тенями разбегались по залу, взлетали по стенам, возились на карнизах, как маленькие еноты, ссорились. Стоило посмотреть на них, замирали, истаивали. Стоило отвести взгляд, снова ссорились, шипели друг на друга, злились. Лунный квадрат, то четкий, то мутный от набегающих облаков, лежал на паркете, медленно передвигался по залу, ломаясь на белых стульях. От ветра, проникавшего через приоткрытую фрамугу, шевелилась портьера, накрывала диван, и тогда казалось, что на диване кто-то сидит.
На диване сидел Эдуард Маркиш, в той же телогрейке, в какой был в деревне под Калязином, в той же черной, натянутой до бровей вязаной шапке, из-под которой во все лицо расползалась черная бородища, в тех же резиновых сапогах в мокром песке. А за панорамным, во всю стену окном, посреди Рыбинского водохранилища в чеканке лунного серебра, возвышалась белая Калязинская колокольня, перст Божий.
Герман знал, что это не Рыбинское водохранилище, а канадское озеро Симко, на берегу которого стоит его загородный дом, посреди воды не Калязинская колокольня, а маяк, с незапамятных времен сохранившийся на участке, а человек на диване не может быть Маркишем, потому что на паркете и белом ковре нет следов песка. Но когда реально то, что реальностью быть не может, реальностью становится все.
Реальной была стопка листков на столе, заявление о разводе. Значит, реальными были маленькие злые еноты на карнизе, Калязинская колокольня на озере Симко и Эдуард Маркиш. Он его приглашал, вот он здесь. А что нет следов на полу, так это потому, что он в нижнем холле снял сапоги, поднялся наверх и прошел к дивану. Он сейчас в сапогах? Ну и что? Значит, потом надел.
— Как хорошо, Эдик, что ты здесь, — сказал Герман. — Спустись в столовую, там в баре водка. Принеси, а то у меня бревно на коленях, тяжелое, не могу встать.
— Это не бревно, это ружье «Браунинг Спортинг», — ответил Маркиш. — Только не спрашивай, почему оно лежит у тебя на коленях. Ты сам это знаешь.
— Что я знаю? Я ничего не знаю. Почему я здесь? Как я сюда попал?
— Из всех вопросов, на которые тебе придется ответить, этот самый простой. Вспомни.
Герман вспомнил. Был день, когда пришел посыльный из суда.
Герман прочитал заявление. Ничего не понял. Прочитал еще раз. Снова не понял. Прочитал так, как всегда читал деловые бумаги. Понял, что истец, некая миссис Ermakova, возбуждает дело о разводе с ответчиком мистером Ermakov по причинам, изложенным представляющим интересы заявительницы адвокатом мисс Fridman. А именно: начиная с 1998 года, ответчик фактически не живет с семьей, проводит почти все время в России, в ведении общего хозяйства и в воспитании детей участия не принимает;
ответчик ведет аморальный образ жизни, злоупотребляет алкоголем, поддерживает связи с криминальными элементами из русской мафии, оказывает им содействие, что выразилось в том, что он помог русскому мафиози Кузнецову нелегально скрыться из Канады и тем самым избежать уголовной ответственности;
ответчик постоянно скрывает свои доходы, тем самым лишая семью возможности жить на достойном материальном уровне;
ответчик пренебрегает обязательствами, которые накладывает на него брак, имеет многочисленные внебрачные связи, оказывает отрицательное влияние на детей;
на протяжении двадцати лет существования брака ответчик активно пресекал попытки истца, миссис Ермаковой, реализоваться в социальном и профессиональном плане, в результате чего оказались невостребованными знания, полученные ею во время обучения на юридическом факультете Московского государственного университета им. Ломоносова;
поскольку по вине ответчика брака уже фактически не существует, истец просит суд признать это как юридический факт со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Герман машинально отметил: грамотное заявление. С учетом канадского менталитета. Препятствовать жене реализоваться профессионально — мужской шовинизм. Это круче, чем пьет и чем скрывает доходы. Ну и сукин же сын этот ответчик Ermakov, так издеваться над бедной женщиной, просто мерзавец.
Заявление направлено в суд полгода назад. Почему же оно прислано только сегодня? Ну, понятно: истица советовалась с адвокатом, вырабатывала тактику.
И вдруг словно окно распахнулось от порыва ветра, оглушило: ответчик Ermakov — это же он, Герман, а истец Ermakova — она, Катя.
— Да что же это?! — сказал Герман углям в камине. — Что же это,
Эдик?! — сказал он Маркишу. — Полгода назад она подала заявление. Полгода назад! И все это время жила со мной, спала со мной! Еще вчера… Еще вчера, Эдик, она ждала меня с шампанским, еще вчера она устроила для меня праздник! Настоящий праздник! Как в молодости, как в лучшие наши годы! А сама знала, что сегодня ко мне придут из суда. Что же это такое, Эдик?!
— Она с тобой попрощалась, — ответил Маркиш.
— Сейчас вечер?
— Сейчас ночь. Скоро рассвет. Я побуду с тобой до рассвета.
— Почему у меня «Браунинг»?
— Ты знаешь ответ, — сказал Маркиш. — Ты не хочешь знать, но ты знаешь. Не спеши. Тебе уже некуда спешить. Вспоминай дальше.
— Я сел в машину и приехал сюда. Правильно?
— Не сразу. Сначала ты позвонил Кате.
Да, он позвонил Кате. Чтобы спросить: «Послушай, что за хренотень мне принесли из суда?» Только это он и хотел спросить, ничего больше. Оператор ответил: «Телефон абонента выключен». Герман понял: она не хочет с ним говорить. Потом понял: она боится с ним говорить. Потом понял: ей не о чем с ним говорить, она уже все сказала. Он вывел из гаража машину и приехал сюда.
Нет, сначала он обошел дом. И порадовался, какой хороший у него дом. Он всю жизнь строил и обустраивал жилье. Одна квартира в Москве, вторая квартира в Москве, один дом в Торонто, второй. Он из поколения бездомных. Прошлое поколение было из безотцовщины. Из какого поколения будут его сыновья, чего им будет не хватать? Не дома, дом у них уже есть. А ведь чего-то будет. Ленчик еще мал, он в своих детских заботах. А Илья уже думает, кем стать, чтобы зарплата была миллион долларов в год. Миллион. Великая американская мечта. Но мало кто понимает, что большие деньги приносят с собой большие обязательства, а за свободу всегда приходится платить несвободой.
Герман вывел из гаража «БМВ» и порадовался, какая хорошая у него машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Ну так что у тебя за проблемы? — спросил Маркиш. — Плохо дома?
— С чего ты взял? — удивился Герман.
— Когда ко мне приезжают ребята со стихами, я знаю, зачем они приезжают. Чтобы я послушал и сказал: ты гениальный поэт, но стихи говно. Про гениальный поэт они слышат, а про говно нет. Когда приезжает такой человек, как ты… Если не хочешь, не говори.
— Да нечего мне сказать. Все нормально. Но какое-то чувство… Нет, не знаю. Будто что-то не так. Что? Понятия не имею.
— Вы, деловые люди, очень незащищенный народ. Я не про бизнес. Тут у вас броня крепка и танки ваши быстры. Иглы во все стороны, как у ежа. А вот брюшко мягкое. Оттуда вас и достают, изнутри. — Эдуард разлил по кружкам остатки самогонки. — Давай за то, чтобы хорошие предчувствия сбывались всегда, а плохие не всегда.
— Давай.
— Послушай, а как ты будешь здесь жить зимой? — поинтересовался Герман.
— Нужно же колоть дрова, топить печку.
Маркиш пожал плечами, невесело усмехнулся в бороду и произнес так, будто читал стихи:
— Мне — не дожить — до зимы.
— А дальше? — спросил Герман.
— Что?
— Это же стихи?
— Стихи? Может быть. Если сбудется. Стихи — это то, что всегда сбывается. А все остальное — так, словесная шелуха.
— А знаешь, у меня есть для тебя работа, — неожиданно для себя предложил Герман.
— Да ладно тебе! — засмеялся Эдуард. — А то не знаешь, какой из меня работник.
— Ну почему? Здесь ты сторожишь по ночам церковь. Будешь сторожить мою дачу.
— Где?
— В Канаде. Дача на озере. В ста километрах от Торонто. И печку топить не надо.
— Ты это серьезно?
— Вполне.
— Да туда же один билет стоит столько, что я за всю жизнь не заработаю!
— Дело не в деньгах, — возразил Герман. — Ты напишешь там какую-нибудь поэму. И посвятишь мне. Так я войду в историю русской литературы.
— Спасибо на добром слове, но не войдешь. Потому что я не войду. Никакой я, Герман, не поэт. Так, стихоплет. Потому что ничего нового сказать не могу. Все уже сказано, до меня. Вот, сказано: «Осенняя пора, очей очарованье». Что к этому прибавить? Кто сможет, тот поэт. А я не могу.
С косогора спустился водитель Германа, подошел к костру:
— Извините, Герман Ильич. Если вы хотите успеть на свой рейс, пора ехать. Не ближний свет. И на дорогах пробки — вечерний пик.
— Иду.
Герман поднялся.
— Спасибо, Эдик, за щедрость. Хороший был день. Такое чувство, что я в самом деле стал богаче. А мое приглашение остается в силе. Надумаешь — позвони.
Маркиш проводил его до машины. Когда Герман уже открыл дверцу, придержал его за плечо:
— Один свой стих я тебе все-таки прочитаю. Не беспокойся, он короткий.
— Ну прочитай.
Эдуард обеими руками расчистил рот, будто перед тем, как выпить, и с выражением продекламировал:
В окружении волос
Лик … страшней бандита.
Когда же волосы обриты,
То жалко бедную до слез.
XV
Герман уже стоял в аэропорту в очереди к таможенному инспектору, когда по радио объявили:
— Пассажира Ермакова, вылетающего в Монреаль, просят подойти к справочному бюро.
Возле табло его ждал Иван Кузнецов, по-бычьи наклонив голову и глядя в пол.
— Ты делаешь ошибку, — проговорил он, поднимая на Германа тяжелый взгляд. — Еще не поздно исправить. Отдай мне мои два «лимона».
— Нет, — сухо сказал Герман.
— Да что я наварил на той обуви? Фигню, было бы о чем говорить!
— Хоть рубль. Договор есть договор. Нарушил — плати.
— Так не поступают с друзьями!
— Ты хорошо устроился. Когда выгодно, ты деловой партнер. Когда выгодно
— друг. Определись, кто ты. Если партнер и считаешь, что я нарушил условия договора, подавай в суд. Получишь удовольствие от процесса, а не от результата.
— На друзей не подают в суд.
— Идут к Клещу?
— А что мне было делать? — возмутился Иван. — Ты тянешь, я сижу без бабок. Я пошел к нему посоветоваться.
— Конечно, посоветоваться. Я знаю, что он тебе сказал. «Какие проблемы, Иван? Сейчас мы его возьмем за яйца. У него жена, дети. Он не захочет, чтобы его жену изнасиловал маньяк, а дети попали под машину. Отдаст бабки, никуда не денется!» Только не говори мне, что ты не знал, кто такой Клещ! И после этого ты говоришь о дружбе?
— Он повесил на меня «лимон». Нет у меня «лимона». Он включит счетчик.
— А чего ты ждал? Что так все и сойдет? Дам совет. Иди к генералу Демину. Он давно хочет посадить Клеща.
— Да? Чтобы меня потом нашли с перерезанной глоткой?
— Тогда тебе придется прятаться у африканского слона в жопе. Другого выхода у тебя нет.
— Есть, — с хмурой угрозой возразил Иван. — Но он тебе не понравится.
Герман молча повернулся и прошел в зал таможенного контроля. Его трясло от бешенства. И отпустило лишь над Атлантикой, далеко внизу перекатывающей холодные водяные валы.
В Монреаль Герман прилетел в сумерки, в Торонто приехал во втором часу ночи. Даунтаун сверкал огнями реклам, а фешенебельный Норд Йорк уже был погружен в сон. Огрызок луны сквозил в разрывах низких дождевых облаков, оловянные отсветы лежали на черной кровле особняков. Герман ожидал увидеть и свой дом таким же темным. Из аэропорта он позвонил Кате, сказал, что приедет ночью, попросил не ждать. Она всегда вставала рано, чтобы накормить ребят перед школой.
Нижний этаж, где была кухня, общая столовая и комнаты для гостей, был темный. Верхний, с детскими комнатами, тоже темный. А в гостиной на втором этаже горел свет. Там был кабинет Германа, комната Кати, их спальня и гостиная. Герман удивился и обрадовался: Катя ждала. Еще больше он удивился, когда обнаружил в гостиной празднично накрытый стол с холодным ужином, с зажженными свечами, в свете которых мерцал хрусталь, с серебряным ведерком со льдом, из которого выглядывала узкая бутылка французского шампанского «Дом
Периньон». Катя была в вечернем платье, а на спинке кресла лежал черный фрак Германа, по традиции он надевал его в новогоднюю ночь.
— У нас праздник? — спросил он, лихорадочно пытаясь сообразить, не запамятовал ли он какую-нибудь семейную дату.
— Да, — сказала она. — Переоденься.
— Без фрака нельзя?
— Нет. Сегодня у нас знаменательный день.
— Какой?
— Потом поймешь.
Как хорошо дома. Господи, как хорошо дома!
— За тебя, — сказала Катя, поднимая хрустальный фужер с шампанским.
— За нас, — поправил Герман. — Вчера я стоял у входа в парк
Горького и вспоминал, как ты спешила ко мне на свидание. И думал, что было бы, если бы ты не пришла.
— Что?
— Ничего. Ничего не было бы. Может быть, не было бы и меня. Был бы кто-то другой. Кто? Не знаю. За тебя.
— Нет. За тебя, — глядя как-то странно, тревожно повторила она.
— Может, мы поужинаем потом? — предложил Герман, беря ее руку и поднося к губам. — Ну, чуть позже. А?
— Как скажешь. Сегодня твой день, — сказала Катя и первой вошла в спальню.
«Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь…»
Когда Герман проснулся, Кати рядом не было. Сквозь сон он слышал, как по лестнице прогремело, будто по ступенькам катилась пустая бочка. Это встали ребята и спустились в столовую. Потом снизу доносились вопли, это они завтракали. Загудела, поднимаясь, дверь подземного гаража. Это пришел тесть и вывел машину, чтобы отвезти Ленчика и Илью в школу. После этого дом затих.
Белые портьеры были налиты свежим утренним солнцем. Герман посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Неслабо он придавил. Впрочем, если вспомнить, что заснули они на рассвете…
В спальню заглянула Катя — в элегантном костюме, с дневным макияжем.
— Доброе утро, — сказал Герман. — Куда ты собралась?
— В город. Ты в офис поедешь?
— Нет. Буду валяться в постели и ждать тебя.
— А в спортзал?
— Никаких спортзалов!
— Значит, весь день будешь дома?
— Ну да, — сказал Герман. — А что?
— Просто спросила. Бай-бай!
Только к полудню Герман выбрался наконец из постели, позавтракал и прошел в кабинет. Включив компьютер, хотел набрать пароль для выхода в Интернет, чтобы посмотреть почту, но пароль уже был набран, а в графе «сохранить пароль» стояла галочка. Герман разозлился. Опять кто-то из ребят работал на его компьютере. Засранцы, мощности их компьютеров им уже не хватало. Илья, скорее всего. Но мог и Ленчик. Как и все мальчишки в Канаде, он в свои восемь лет был опытным юзером, и поставить программу для расшифровки пароля никакой трудности для него не составляло. Герман спустился в столовую, где хозяйничала Лора, средних лет служанка с севера Онтарио.
— Лора, я просил проследить, чтобы дети не заходили в мой кабинет, — сдерживаясь, проговорил он.
— Сэр, они не входили в кабинет.
— Кто же работал на моем компьютере?
— Мадам.
— Мадам?
— Сэр, я не могу делать ей замечания.
— Да, конечно. Извините.
Герман вернулся в кабинет и открыл почту. Сразу обратил внимание на письмо Яна Тольца: «Нужно встретиться. Позвоните, как только вернетесь. Дело срочное». Герман потянулся к телефону, но тут в кабинет вошла Лора. Вид у нее был почему-то испуганный.
— Сэр, к вам пришли.
— Кто?
— Посыльный из суда.
Герман нахмурился:
— Из суда? Что ему нужно?
— Не знаю. Он ждет внизу.
В холле стоял молодой человек в серой униформе министерства юстиции, в руках у него был большой конверт из плотной желтой бумаги.
— Мистер Ермаков? Распишитесь, пожалуйста, в получении.
— Что это?
— Документы из суда. Мне поручено вручить их вам
Герман расписался и поднялся наверх, на ходу вскрывая конверт. В нем было полтора десятка страниц с английским текстом, отпечатанным на лазерном принтере:
«ONTARIO SUPERIOR COURT OF JUSTISE
Petitioner: EKATERINA ERMAKOVA.
Respondent: GERMAN ERMAKOV.
A legal proceeding for Divorce has been commenced against you by the petitioner. The claim made against you appears on the following pages…»
Верховный суд Онтарио (англ.)
Истец: Екатерина Ермакова (англ.)
Ответчик: Герман Ермаков (англ.)
Гражданское дело о разводе инициировано против Вас истцом. Суть претензий излагается ниже...
Это было заявление о разводе.
Жизнь кончилась.
Часть вторая
ПО ЭТУ СТОРОНУ СМЕРТИ
I
Что же ты наделала, Катя?
Если бы ты заболела неизлечимой болезнью, я перелил бы в тебя, как кровь, мою жизнь, я мучался бы твоей мукой, как тогда, когда ты рожала, мы вместе заставили бы болезнь отступить. Мы заставили бы ее отступить, говорю я тебе, любовь моя, потому что мы были бы одним целым, ты и я.
Если бы ты умерла, я омыл бы тебя своими слезами, Катя, я похоронил бы тебя и остался смиренно ждать того часа, когда наши души соединятся там, на той стороне смерти, а здесь, на этой стороне смерти, мы останемся в наших детях.
Ты не заболела. Ты не умерла.
Ты предала нашу любовь.
Что же ты наделала, милая моя?
По углям в камине пробегали синие огни, затевали возню. Тенями разбегались по залу, взлетали по стенам, возились на карнизах, как маленькие еноты, ссорились. Стоило посмотреть на них, замирали, истаивали. Стоило отвести взгляд, снова ссорились, шипели друг на друга, злились. Лунный квадрат, то четкий, то мутный от набегающих облаков, лежал на паркете, медленно передвигался по залу, ломаясь на белых стульях. От ветра, проникавшего через приоткрытую фрамугу, шевелилась портьера, накрывала диван, и тогда казалось, что на диване кто-то сидит.
На диване сидел Эдуард Маркиш, в той же телогрейке, в какой был в деревне под Калязином, в той же черной, натянутой до бровей вязаной шапке, из-под которой во все лицо расползалась черная бородища, в тех же резиновых сапогах в мокром песке. А за панорамным, во всю стену окном, посреди Рыбинского водохранилища в чеканке лунного серебра, возвышалась белая Калязинская колокольня, перст Божий.
Герман знал, что это не Рыбинское водохранилище, а канадское озеро Симко, на берегу которого стоит его загородный дом, посреди воды не Калязинская колокольня, а маяк, с незапамятных времен сохранившийся на участке, а человек на диване не может быть Маркишем, потому что на паркете и белом ковре нет следов песка. Но когда реально то, что реальностью быть не может, реальностью становится все.
Реальной была стопка листков на столе, заявление о разводе. Значит, реальными были маленькие злые еноты на карнизе, Калязинская колокольня на озере Симко и Эдуард Маркиш. Он его приглашал, вот он здесь. А что нет следов на полу, так это потому, что он в нижнем холле снял сапоги, поднялся наверх и прошел к дивану. Он сейчас в сапогах? Ну и что? Значит, потом надел.
— Как хорошо, Эдик, что ты здесь, — сказал Герман. — Спустись в столовую, там в баре водка. Принеси, а то у меня бревно на коленях, тяжелое, не могу встать.
— Это не бревно, это ружье «Браунинг Спортинг», — ответил Маркиш. — Только не спрашивай, почему оно лежит у тебя на коленях. Ты сам это знаешь.
— Что я знаю? Я ничего не знаю. Почему я здесь? Как я сюда попал?
— Из всех вопросов, на которые тебе придется ответить, этот самый простой. Вспомни.
Герман вспомнил. Был день, когда пришел посыльный из суда.
Герман прочитал заявление. Ничего не понял. Прочитал еще раз. Снова не понял. Прочитал так, как всегда читал деловые бумаги. Понял, что истец, некая миссис Ermakova, возбуждает дело о разводе с ответчиком мистером Ermakov по причинам, изложенным представляющим интересы заявительницы адвокатом мисс Fridman. А именно: начиная с 1998 года, ответчик фактически не живет с семьей, проводит почти все время в России, в ведении общего хозяйства и в воспитании детей участия не принимает;
ответчик ведет аморальный образ жизни, злоупотребляет алкоголем, поддерживает связи с криминальными элементами из русской мафии, оказывает им содействие, что выразилось в том, что он помог русскому мафиози Кузнецову нелегально скрыться из Канады и тем самым избежать уголовной ответственности;
ответчик постоянно скрывает свои доходы, тем самым лишая семью возможности жить на достойном материальном уровне;
ответчик пренебрегает обязательствами, которые накладывает на него брак, имеет многочисленные внебрачные связи, оказывает отрицательное влияние на детей;
на протяжении двадцати лет существования брака ответчик активно пресекал попытки истца, миссис Ермаковой, реализоваться в социальном и профессиональном плане, в результате чего оказались невостребованными знания, полученные ею во время обучения на юридическом факультете Московского государственного университета им. Ломоносова;
поскольку по вине ответчика брака уже фактически не существует, истец просит суд признать это как юридический факт со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Герман машинально отметил: грамотное заявление. С учетом канадского менталитета. Препятствовать жене реализоваться профессионально — мужской шовинизм. Это круче, чем пьет и чем скрывает доходы. Ну и сукин же сын этот ответчик Ermakov, так издеваться над бедной женщиной, просто мерзавец.
Заявление направлено в суд полгода назад. Почему же оно прислано только сегодня? Ну, понятно: истица советовалась с адвокатом, вырабатывала тактику.
И вдруг словно окно распахнулось от порыва ветра, оглушило: ответчик Ermakov — это же он, Герман, а истец Ermakova — она, Катя.
— Да что же это?! — сказал Герман углям в камине. — Что же это,
Эдик?! — сказал он Маркишу. — Полгода назад она подала заявление. Полгода назад! И все это время жила со мной, спала со мной! Еще вчера… Еще вчера, Эдик, она ждала меня с шампанским, еще вчера она устроила для меня праздник! Настоящий праздник! Как в молодости, как в лучшие наши годы! А сама знала, что сегодня ко мне придут из суда. Что же это такое, Эдик?!
— Она с тобой попрощалась, — ответил Маркиш.
— Сейчас вечер?
— Сейчас ночь. Скоро рассвет. Я побуду с тобой до рассвета.
— Почему у меня «Браунинг»?
— Ты знаешь ответ, — сказал Маркиш. — Ты не хочешь знать, но ты знаешь. Не спеши. Тебе уже некуда спешить. Вспоминай дальше.
— Я сел в машину и приехал сюда. Правильно?
— Не сразу. Сначала ты позвонил Кате.
Да, он позвонил Кате. Чтобы спросить: «Послушай, что за хренотень мне принесли из суда?» Только это он и хотел спросить, ничего больше. Оператор ответил: «Телефон абонента выключен». Герман понял: она не хочет с ним говорить. Потом понял: она боится с ним говорить. Потом понял: ей не о чем с ним говорить, она уже все сказала. Он вывел из гаража машину и приехал сюда.
Нет, сначала он обошел дом. И порадовался, какой хороший у него дом. Он всю жизнь строил и обустраивал жилье. Одна квартира в Москве, вторая квартира в Москве, один дом в Торонто, второй. Он из поколения бездомных. Прошлое поколение было из безотцовщины. Из какого поколения будут его сыновья, чего им будет не хватать? Не дома, дом у них уже есть. А ведь чего-то будет. Ленчик еще мал, он в своих детских заботах. А Илья уже думает, кем стать, чтобы зарплата была миллион долларов в год. Миллион. Великая американская мечта. Но мало кто понимает, что большие деньги приносят с собой большие обязательства, а за свободу всегда приходится платить несвободой.
Герман вывел из гаража «БМВ» и порадовался, какая хорошая у него машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27