» «Песни об умерших детях». Потрясающая музыка, я полночи не мог заснуть. Вы давно слушали Малера?
— Давненько, — уклончиво отвечал Герман. Он вообще не знал, кто такой Малер, его музыкальные познания не простирались дальше расхожих оперных арий и Первого концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна, которым одно время всех задолбали.
— Напрасно, напрасно. Малера обязательно нужно слушать, — настоятельно рекомендовал Тольц.
Но в делах он был скрупулезно точен, никаких авантюрных идей не выдвигал, Германа это вполне устраивало.
Долгое время не имело никакого продолжения и знакомство с Кругловым. Они иногда сталкивались на экономических форумах и официальных приемах, куда Германа приглашали как представителя молодой российской бизнес-элиты. При встречах Хват издали кивал Герману и даже почему-то хитровато подмигивал. А на ежегодном благотворительном балу в Венской опере при первых звуках вальса Штрауса «Сказки венского леса» неожиданно пересек зал и церемонно попросил у Германа разрешения пригласить на вальс его даму. Катя вопросительно взглянула на мужа. Герман пожал плечами: как хочешь.
Они хорошо смотрелись, Герман даже ощутил легкую ревность: огромный Хват в черном фраке с белой бабочкой и белой астрой в петлице, двигавшийся с грацией сильного зверя, и миниатюрная в его руках Катя в бальном платье от кутюр. Танцевали красиво. Катя когда-то пыталась заниматься балетом, а где учился танцам Круглов, этого Герман не знал. Но где-то, видно, учился. Постепенно пары вокруг них расступились. При последних звуках музыки он преклонил колено и красиво поцеловал царственно протянутую ему руку Кати. В зале одобрительно зааплодировали.
— Кто это? — спросила раскрасневшаяся и слегка запыхавшаяся Катя, когда Хват подвел ее к Герману и молча поклонился, благодаря за доставленное удовольствие.
— Спортсмен, призер московской Олимпиады, — ответил Герман. — Известный московский бандит.
— Откуда ты его знаешь?
— Случайно познакомились.
Герман очень надеялся, что это знакомство так и сойдет на нет, заглохнет, как заглохли многие ростки из прошлого. Но не заглохло, вспухло ядовитым плодом дурмана.
Большой человек. Радетель за социальную справедливость. Кандидат в Государственную думу России. Такого взводом ОМОНа не напугаешь.
«Герман разумный человек…»
Ты еще не знаешь, пес, какой я разумный!
XI
Темно-красная «Вольво-940» Ивана Кузнецова стояла возле центрального входа в особняк Фонда социальной справедливости, а сам Кузнецов топтался в кабинете возле камина, разглядывая спортивные трофеи Хвата. Он давно уже расстался с черно-кожаным бандитским прикидом, носил светлые клубные пиджаки от Армани, итальянские «казаки» на высоком скошенном каблуке, как бы приподнимающие над землей его короткую увесистую фигуру. Лишь к галстукам не привык. Так и теперь воротник белой крахмальной рубашки был распахнут, а на мощной шее поблескивала золотая цепь. При появлении Германа он поставил на мраморную полку хрустальный кубок и полуобернулся, явно не зная, в каком тоне пойдет разговор и как ему в этом разговоре себя держать.
— Здорово, Иван, давно не виделись! — приветствовал его Герман.
Дружелюбно пожал неуверенную руку Кузнецова и предложил, положив серый кейс на столик, приставленный к массивному столу хозяина кабинета:
— Ну что? Как поется в опере «Евгений Онегин»: «Начнем, пожалуй»?
— Убери к черту! — прикрикнул Хват, показывая на кейс. — Знаю я эти штучки. На твой кейс только посмотришь, и весь московский ОМОН сразу начинает заводить машины!
— Хорошая шутка, — оценил Герман. — Но тебе ли с депутатской неприкосновенностью бояться ОМОНа?
— Я еще не депутат.
— Вопрос времени. Я же сказал, что буду голосовать за тебя. А здесь ничего нет. Несколько документов и все. Смотри сам! — Герман продемонстрировал содержимое кейса. Кивнул Ивану: — Присаживайся.
Герман и Кузнецов расположились визави за приставным столом, Круглов в своем начальственном кресле стал как бы арбитром. Судя по его виду, роль эта ему нравилась.
— Ну, приступай, — благодушно кивнул он Герману.
— Небольшая предыстория, — начал Герман. — Компанию «Терра» создали три акционера: я, Иван и небезызвестный тебе Ян Тольц. В равных долях. В управлении компанией Иван участия не принимал, его деловые интересы лежали в другой области…
— В какой? — перебил Хват.
— Вопрос не ко мне.
— Проворачивал кое-что с вояками в Западной группе войск, — неохотно объяснил Кузнецов.
— Потом ситуация изменилась, — продолжил Герман. — Министра обороны отправили в отставку, кое-кого посадили, прокуратура начала копать, куда подевалось имущество ЗГВ. Ивану удалось выпутаться, но стоило это, как я понимаю, очень недешево. Пришлось вернуться к торговле обувью. Дело скучное, доходы не бешеные, но стабильные. Иван стал вице-президентом «Терры». Но ему не понравилось, как я веду дела…
— Ты зажимал дивиденды.
— Я инвестировал прибыль в расширение бизнеса и считал, что правильно делаю. Я и сейчас так считаю. После того, как я отказался от одного крупного контракта, мы разругались…
— От какого контракта? — заинтересовался Хват.
— Ты умеешь хранить коммерческую тайну?
— Как швейцарский банк!
— Я тоже, — сказал Герман.
— Вот за что я тебя, Ермаков, не люблю, так это за твою хитрожопость! Не можешь по-простому? Я спросил: что за контракт? Так и бы сказал: мои дела, пошел на хер. И я бы все понял. А ты — коммерческая тайна!
— Контракт на поставку обуви армии, — вмешался Кузнецов. — На два миллиона пар.
— Какой армии?
— Российской, какой.
— Круто! Хотели обуть российскую армию? А чего ж не обули?
— Они объявили слишком большой откат, — объяснил Герман.
— Не такой и большой, — буркнул Иван.
— Это по-твоему. А по-моему, зарвались.(Это непонятно, Вадим.)
— А как же без отката? — удивился Хват. — Без отката нельзя. Но и зарываться не дело. Не срослось, значит. Ну, бывает.
— После этого случая Иван, видно, решил, что справится с делом лучше, потребовал раздела компании. Я предложил купить у него его тридцать три процента акций «Терры», давал девять миллионов. Он отказался. Я правильно излагаю?
Кузнецов хмуро кивнул.
— Ну, нет так нет, дело хозяйское. Разделили инфраструктуру: оптовые базы, магазины, поставщиков. Иван начал торговать сам. Создал фирму «Марина». Но дело не очень-то пошло, а дефолт девяносто восьмого года его добил.
— А тебя не добил? — спросил Хват.
— К этому шло. У меня было восемь миллионов долларов долга западным кредиторам и все склады забиты обувью осенне-зимней коллекции. Пришлось покрутиться. За три месяца открыли шестьдесят новых магазинов, сократили треть служащих. Выкрутились, хоть и не без потерь.
— А Иван, значит, не выкрутился. И что?
— Он предложил мне выкупить его дело. Я согласился. Обговорили цену: три с половиной миллиона баксов…
— Всего-то? Ты же сказал, что его доля тянула на девять «лимонов»!
— Это была его доля в «Планете».
— Ну, Иван, ты коммерсант! — развеселился Хват. — Взять дело в свои руки и обесценить его на шесть «лимонов»! Большой коммерсант! Ну-ну, дальше?
— Заключили официальный договор. Иван дал обязательство ни под каким видом не использовать свою бывшую инфраструктуру. Условие, согласись, естественное?
— Понятное дело. Если бизнес продан, то он продан.
— Полтора миллиона Иван получил сразу, а два я обязался отдать через год. Вот, собственно, и все.
— Как все?! Как это все?! — возмутился Кузнецов. — Прошло уже полтора года — где бабки? Где два «лимона»? Их нет!
Герман достал из кейса ксерокопию договора и показал Ивану:
— Написано твоей рукой?
— Ну?
— Подпись твоя?
— Ну?
— А написано вот что: «Имеется ясное понимание сторон, что нарушение любого пункта настоящего договора после его вступления в силу прекращает действие договора со всеми вытекающими отсюда последствиями. А именно: использование продавцом складов, поставщиков и розничной сети, переходящих в собственность покупателя, обязывает продавца выплатить покупателю штраф в размере двух миллионов долларов США. Обеспечением штрафных санкций является задолженность покупателя перед продавцом в сумме двух миллионов долларов США».
— Те самые два «лимона»? — уточнил Хват.
— Те самые, — кивнул Кузнецов. — И что из этого?
— А теперь взгляни на эти бумаги, — предложил Герман, выкладывая на стол Хвата еще несколько ксерокопий. — Это накладные, платежки и все прочее. Разберешься. Из них следует, что мой уважаемый контрагент, именуемый в договоре «Продавец», закупил у моего поставщика в Китае и реализовал через моих оптовиков в России партию обуви в общей сложности на миллион двести тысяч долларов. Ты думал, Иван, что я об этом не узнаю? Ошибся, учет у меня поставлен нормально.
Лицо Кузнецова начало наливаться кровью, на потемневшем лбу забелел косой шрам.
— Я все ждал, что ты придешь и попытаешься объясниться. Не дождался. Ты пришел в Фонд социальной справедливости. Но социальная справедливость, как я ее понимаю, улица с двусторонним движением. Или с односторонним?
Герман закрыл кейс и встал.
— Джентльмены, разрешите откланяться. Все остальное вы решите без меня.
От двери оглянулся. Хват сидел, набычившись, смотрел на
Ивана, как уверенный в своем превосходстве борец смотрит на слабосильного противника, дерзнувшего бросить ему вызов.
— В офис, — распорядился Герман, усаживаясь на переднее сиденье «мерседеса».
— Трудное было дело? — с сочувствием поинтересовался Николай Иванович, взглянув на мрачное лицо шефа.
— Паскудное. Никогда не думал, что так мерзопакостно быть правым.
— Это верно. Неправым быть плохо, а правым, бывает, еще хуже. Я однажды девчушку сбил. Давно, только начал шоферить после армии. Выскочила из-за автобуса за мячом. Кругом был прав, а ждал в Склифе и думал: лучше бы посадили, только бы выжила.
— Выжила?
Николай Иванович вывел «мерседес» на Крутицкую набережную и только после этого ответил:
— Нет.
XII
В спокойные времена, когда дела не требовали оперативного вмешательства, Герман прилетал в Москву примерно раз в месяц дней на пять-шесть. И всякий раз, подъезжая к московскому офису «Терры», испытывал смешанное чувство досады и удовлетворения. Досаду вызывал вид просторного четырехэтажного особняка в Олсуфьевском переулке, возведенного компанией «Терра» на месте развалюхи, в которой когда-то была контора кооператива «Континент». Построенный по индивидуальному проекту, украшенный двумя башенками по углам, искусно вписанный в этот район старой Москвы, особняк казался не новоделом, а с любовью восстановленным и отреставрированным памятником русской архитектуры. Предполагалось, что кабинет Германа будет на втором этаже, под одной из башенок, а фирменный флаг компании, поднятый на флагштоке, будет означать, что президент «Терры» в Москве и бдит. Если же флаг спущен, значит его нет, можно расслабиться.
Но до разработки фирменного флага так и не дошло, да и свой новый кабинет Герман даже не успел обжить. Грянул августовский дефолт 1998 года, особняк пришлось продать. Его купило федеральное правительство, сейчас в нем размещалось одно из контрольно-ревизионных управлений. Никакого флага на башенке не было, что означало, что новые хозяева особняка либо никогда не бдят, либо постоянно бдят втихомолку.
Чувство же удовлетворения проистекало от того, что он все-таки сумел удержать компанию на плаву, выдержал финансовый шторм, в котором пошли ко дну такие гиганты российского бизнеса, что не чета скромной «Терре».
В офисе московского представительства «Терры» , занимавшем целый этаж в административно-производственном корпусе приборостроительного завода неподалеку от особняка в Олсуфьевском, работало около ста штатных сотрудников, а в целом в России и на Украине в филиалах компании, в магазинах и на обувных фабриках трудились больше десяти тысяч человек. Если считать с семьями, «Терра» давала средства для жизни тридцати или сорока тысячам мужчин, женщин, стариков и детей — населению небольшого города. Платили в компании хорошо, зарплата была привязана к курсу доллара и индексировалась автоматически, люди держались за место. Одним из самых тягостных для Германа воспоминаний о дефолте 1998 года было воспоминание о массовых увольнениях, на которые пришлось пойти, чтобы избежать банкротства. Сокращение штата на тридцать процентов — это только на бумаге выглядело рациональным организационным мероприятием. За каждым увольнением стояли люди, внезапно лишенные средств к существованию. Запах людской беды неотступно преследовал Германа все полгода, которые он тогда провел в Москве и в деловых разъездах по огромной бесхозной России с ее немереными верстами между городами.
В ту тяжкую осень и зиму обувной бизнес, который всегда был для Германа всего лишь делом, иногда рутинным, иногда захватывающе интересным из-за проблем, которые требовали быстрого решения, обрел как бы некую духовную составляющую. Кроме увольнений, пришлось пойти и на резкое, вдвое, сокращение долларового эквивалента зарплаты. Герман был уверен, что многие квалифицированные специалисты уйдут. Особенно сапожники-модельеры из экспериментальной мастерской, где разрабатывали и вручную шили образцы обуви новых коллекций. Их давно уже сманивали немцы из «Саламандера». Но не ушел никто. Люди понимали: нелегкие времена, их нужно перемогать вместе. Герман чувствовал: на него надеются, ему верят. Он выполнил обещание, которое дал себе в ту трудную пору: при первой же возможности всех уволенных приняли на работу, а со временем и зарплату подняли до прежнего уровня.
Герман никогда не задавался вопросом, любит ли он Россию. Новоявленные патриоты, расплодившиеся, как вши на теле бездомного, вызывали у него такое же раздражение, как и советские идеологи, основным занятием которых было гордиться общественным строем. Ему всегда хотелось спросить: а что ты делаешь для России, кроме того что ее любишь? Я кормлю целый город, а что делаешь ты?
Сознание того, что он сумел с нуля создать полезный для десятков тысяч людей бизнес и успешно провел его сквозь все шторма, всегда сообщало Герману греющее душу и как бы приподнимающее его в собственных глазах чувство своей включенности в жизнь России. Прилетая в Москву, он ощущал теплые волны дружелюбия, исходящие от старых сотрудников, начинавших с ним дело, уважительность менеджеров среднего звена и с усмешкой ловил любопытные взгляды молодежи, для которой он был непонятным господином из Канады.
Но сегодня ни вид особняка в Олсуфьевском, ни приближение к офису «Терры» не вызвали у Германа никаких эмоций. Разговор в кабинете Хвата оставил тяжелое, гнетущее чувство. Что там ни говори, а Иван Кузнецов был не просто недобросовестным партнером, с которым следовало поступить по жестким законам бизнеса. Он был другом, с которым пережито много всего — и трудного, и радостного. Да, он никогда своего не упускал, переоценивал себя, был не лишен завистливости, был неспособен к методичной работе и в свои сорок лет все еще не расстался с юношескими мечтаниями о быстрых шальных деньгах. Но Герман всегда знал: случись что, Иван не раздумывая примчится на выручку.
Пока, правда, выручать приходилось его. По бесшабашности своей натуры, не знающей удержу, он вечно влипал в какие-то истории. То пускался в загул, и Герману по просьбе очередной жены Ивана приходилось отыскивать его в каких-то подвалах на задворках Киевского вокзала, где он по-черному пил водку в компании бомжей. То устраивал дебош в ресторане и попадал в ментовку. А несколько лет назад, когда Кузнецов гостил у Германа в Торонто, дело едва не закончилось тюрьмой. К тому времени с выпивкой Иван завязал, но пристрастился к кокаину. Под кайфом любил летать на Юпитер, при этом почему-то обязательно голым и обязательно за рулем машины. Один раз это ему сошло с рук. Принявшие его полицейские забрали у него кокс и тысячу канадских долларов из пяти, что у него были с собой, и велели проваливать. Кузнецов был в восторге: «Во где порядок! Наши бы все вымели!»
В другой раз полет на Юпитер кончился хуже. Иван гнал ночью по 407-му хайвэю под двести на своей новенькой «бээмвухе», на приказ полицейского не остановился, за ним устремились пять патрульных машин, подняли в воздух два вертолета. Погоня закончилась тем, что Иван врезался в бетонный столб так, что раскололся блок двигателя. Голого, но совершенно невредимого, его извлекли из обломков, доставили в участок, где он с криком: «В Афгане мне вас не дали добить!» избил шесть человек — дежурную смену 32-го дивизиона Торонтской полиции. И хотя подоспевшие на помощь полицейские отмудохали его так, что он на две недели попал в больницу, ему грозило лет пять тюрьмы. Стараниями нанятого Германом адвоката, упиравшего на то, что его подзащитный действовал в пределах необходимой обороны, Ивана выпустили до суда под залог в сто тысяч долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Давненько, — уклончиво отвечал Герман. Он вообще не знал, кто такой Малер, его музыкальные познания не простирались дальше расхожих оперных арий и Первого концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна, которым одно время всех задолбали.
— Напрасно, напрасно. Малера обязательно нужно слушать, — настоятельно рекомендовал Тольц.
Но в делах он был скрупулезно точен, никаких авантюрных идей не выдвигал, Германа это вполне устраивало.
Долгое время не имело никакого продолжения и знакомство с Кругловым. Они иногда сталкивались на экономических форумах и официальных приемах, куда Германа приглашали как представителя молодой российской бизнес-элиты. При встречах Хват издали кивал Герману и даже почему-то хитровато подмигивал. А на ежегодном благотворительном балу в Венской опере при первых звуках вальса Штрауса «Сказки венского леса» неожиданно пересек зал и церемонно попросил у Германа разрешения пригласить на вальс его даму. Катя вопросительно взглянула на мужа. Герман пожал плечами: как хочешь.
Они хорошо смотрелись, Герман даже ощутил легкую ревность: огромный Хват в черном фраке с белой бабочкой и белой астрой в петлице, двигавшийся с грацией сильного зверя, и миниатюрная в его руках Катя в бальном платье от кутюр. Танцевали красиво. Катя когда-то пыталась заниматься балетом, а где учился танцам Круглов, этого Герман не знал. Но где-то, видно, учился. Постепенно пары вокруг них расступились. При последних звуках музыки он преклонил колено и красиво поцеловал царственно протянутую ему руку Кати. В зале одобрительно зааплодировали.
— Кто это? — спросила раскрасневшаяся и слегка запыхавшаяся Катя, когда Хват подвел ее к Герману и молча поклонился, благодаря за доставленное удовольствие.
— Спортсмен, призер московской Олимпиады, — ответил Герман. — Известный московский бандит.
— Откуда ты его знаешь?
— Случайно познакомились.
Герман очень надеялся, что это знакомство так и сойдет на нет, заглохнет, как заглохли многие ростки из прошлого. Но не заглохло, вспухло ядовитым плодом дурмана.
Большой человек. Радетель за социальную справедливость. Кандидат в Государственную думу России. Такого взводом ОМОНа не напугаешь.
«Герман разумный человек…»
Ты еще не знаешь, пес, какой я разумный!
XI
Темно-красная «Вольво-940» Ивана Кузнецова стояла возле центрального входа в особняк Фонда социальной справедливости, а сам Кузнецов топтался в кабинете возле камина, разглядывая спортивные трофеи Хвата. Он давно уже расстался с черно-кожаным бандитским прикидом, носил светлые клубные пиджаки от Армани, итальянские «казаки» на высоком скошенном каблуке, как бы приподнимающие над землей его короткую увесистую фигуру. Лишь к галстукам не привык. Так и теперь воротник белой крахмальной рубашки был распахнут, а на мощной шее поблескивала золотая цепь. При появлении Германа он поставил на мраморную полку хрустальный кубок и полуобернулся, явно не зная, в каком тоне пойдет разговор и как ему в этом разговоре себя держать.
— Здорово, Иван, давно не виделись! — приветствовал его Герман.
Дружелюбно пожал неуверенную руку Кузнецова и предложил, положив серый кейс на столик, приставленный к массивному столу хозяина кабинета:
— Ну что? Как поется в опере «Евгений Онегин»: «Начнем, пожалуй»?
— Убери к черту! — прикрикнул Хват, показывая на кейс. — Знаю я эти штучки. На твой кейс только посмотришь, и весь московский ОМОН сразу начинает заводить машины!
— Хорошая шутка, — оценил Герман. — Но тебе ли с депутатской неприкосновенностью бояться ОМОНа?
— Я еще не депутат.
— Вопрос времени. Я же сказал, что буду голосовать за тебя. А здесь ничего нет. Несколько документов и все. Смотри сам! — Герман продемонстрировал содержимое кейса. Кивнул Ивану: — Присаживайся.
Герман и Кузнецов расположились визави за приставным столом, Круглов в своем начальственном кресле стал как бы арбитром. Судя по его виду, роль эта ему нравилась.
— Ну, приступай, — благодушно кивнул он Герману.
— Небольшая предыстория, — начал Герман. — Компанию «Терра» создали три акционера: я, Иван и небезызвестный тебе Ян Тольц. В равных долях. В управлении компанией Иван участия не принимал, его деловые интересы лежали в другой области…
— В какой? — перебил Хват.
— Вопрос не ко мне.
— Проворачивал кое-что с вояками в Западной группе войск, — неохотно объяснил Кузнецов.
— Потом ситуация изменилась, — продолжил Герман. — Министра обороны отправили в отставку, кое-кого посадили, прокуратура начала копать, куда подевалось имущество ЗГВ. Ивану удалось выпутаться, но стоило это, как я понимаю, очень недешево. Пришлось вернуться к торговле обувью. Дело скучное, доходы не бешеные, но стабильные. Иван стал вице-президентом «Терры». Но ему не понравилось, как я веду дела…
— Ты зажимал дивиденды.
— Я инвестировал прибыль в расширение бизнеса и считал, что правильно делаю. Я и сейчас так считаю. После того, как я отказался от одного крупного контракта, мы разругались…
— От какого контракта? — заинтересовался Хват.
— Ты умеешь хранить коммерческую тайну?
— Как швейцарский банк!
— Я тоже, — сказал Герман.
— Вот за что я тебя, Ермаков, не люблю, так это за твою хитрожопость! Не можешь по-простому? Я спросил: что за контракт? Так и бы сказал: мои дела, пошел на хер. И я бы все понял. А ты — коммерческая тайна!
— Контракт на поставку обуви армии, — вмешался Кузнецов. — На два миллиона пар.
— Какой армии?
— Российской, какой.
— Круто! Хотели обуть российскую армию? А чего ж не обули?
— Они объявили слишком большой откат, — объяснил Герман.
— Не такой и большой, — буркнул Иван.
— Это по-твоему. А по-моему, зарвались.(Это непонятно, Вадим.)
— А как же без отката? — удивился Хват. — Без отката нельзя. Но и зарываться не дело. Не срослось, значит. Ну, бывает.
— После этого случая Иван, видно, решил, что справится с делом лучше, потребовал раздела компании. Я предложил купить у него его тридцать три процента акций «Терры», давал девять миллионов. Он отказался. Я правильно излагаю?
Кузнецов хмуро кивнул.
— Ну, нет так нет, дело хозяйское. Разделили инфраструктуру: оптовые базы, магазины, поставщиков. Иван начал торговать сам. Создал фирму «Марина». Но дело не очень-то пошло, а дефолт девяносто восьмого года его добил.
— А тебя не добил? — спросил Хват.
— К этому шло. У меня было восемь миллионов долларов долга западным кредиторам и все склады забиты обувью осенне-зимней коллекции. Пришлось покрутиться. За три месяца открыли шестьдесят новых магазинов, сократили треть служащих. Выкрутились, хоть и не без потерь.
— А Иван, значит, не выкрутился. И что?
— Он предложил мне выкупить его дело. Я согласился. Обговорили цену: три с половиной миллиона баксов…
— Всего-то? Ты же сказал, что его доля тянула на девять «лимонов»!
— Это была его доля в «Планете».
— Ну, Иван, ты коммерсант! — развеселился Хват. — Взять дело в свои руки и обесценить его на шесть «лимонов»! Большой коммерсант! Ну-ну, дальше?
— Заключили официальный договор. Иван дал обязательство ни под каким видом не использовать свою бывшую инфраструктуру. Условие, согласись, естественное?
— Понятное дело. Если бизнес продан, то он продан.
— Полтора миллиона Иван получил сразу, а два я обязался отдать через год. Вот, собственно, и все.
— Как все?! Как это все?! — возмутился Кузнецов. — Прошло уже полтора года — где бабки? Где два «лимона»? Их нет!
Герман достал из кейса ксерокопию договора и показал Ивану:
— Написано твоей рукой?
— Ну?
— Подпись твоя?
— Ну?
— А написано вот что: «Имеется ясное понимание сторон, что нарушение любого пункта настоящего договора после его вступления в силу прекращает действие договора со всеми вытекающими отсюда последствиями. А именно: использование продавцом складов, поставщиков и розничной сети, переходящих в собственность покупателя, обязывает продавца выплатить покупателю штраф в размере двух миллионов долларов США. Обеспечением штрафных санкций является задолженность покупателя перед продавцом в сумме двух миллионов долларов США».
— Те самые два «лимона»? — уточнил Хват.
— Те самые, — кивнул Кузнецов. — И что из этого?
— А теперь взгляни на эти бумаги, — предложил Герман, выкладывая на стол Хвата еще несколько ксерокопий. — Это накладные, платежки и все прочее. Разберешься. Из них следует, что мой уважаемый контрагент, именуемый в договоре «Продавец», закупил у моего поставщика в Китае и реализовал через моих оптовиков в России партию обуви в общей сложности на миллион двести тысяч долларов. Ты думал, Иван, что я об этом не узнаю? Ошибся, учет у меня поставлен нормально.
Лицо Кузнецова начало наливаться кровью, на потемневшем лбу забелел косой шрам.
— Я все ждал, что ты придешь и попытаешься объясниться. Не дождался. Ты пришел в Фонд социальной справедливости. Но социальная справедливость, как я ее понимаю, улица с двусторонним движением. Или с односторонним?
Герман закрыл кейс и встал.
— Джентльмены, разрешите откланяться. Все остальное вы решите без меня.
От двери оглянулся. Хват сидел, набычившись, смотрел на
Ивана, как уверенный в своем превосходстве борец смотрит на слабосильного противника, дерзнувшего бросить ему вызов.
— В офис, — распорядился Герман, усаживаясь на переднее сиденье «мерседеса».
— Трудное было дело? — с сочувствием поинтересовался Николай Иванович, взглянув на мрачное лицо шефа.
— Паскудное. Никогда не думал, что так мерзопакостно быть правым.
— Это верно. Неправым быть плохо, а правым, бывает, еще хуже. Я однажды девчушку сбил. Давно, только начал шоферить после армии. Выскочила из-за автобуса за мячом. Кругом был прав, а ждал в Склифе и думал: лучше бы посадили, только бы выжила.
— Выжила?
Николай Иванович вывел «мерседес» на Крутицкую набережную и только после этого ответил:
— Нет.
XII
В спокойные времена, когда дела не требовали оперативного вмешательства, Герман прилетал в Москву примерно раз в месяц дней на пять-шесть. И всякий раз, подъезжая к московскому офису «Терры», испытывал смешанное чувство досады и удовлетворения. Досаду вызывал вид просторного четырехэтажного особняка в Олсуфьевском переулке, возведенного компанией «Терра» на месте развалюхи, в которой когда-то была контора кооператива «Континент». Построенный по индивидуальному проекту, украшенный двумя башенками по углам, искусно вписанный в этот район старой Москвы, особняк казался не новоделом, а с любовью восстановленным и отреставрированным памятником русской архитектуры. Предполагалось, что кабинет Германа будет на втором этаже, под одной из башенок, а фирменный флаг компании, поднятый на флагштоке, будет означать, что президент «Терры» в Москве и бдит. Если же флаг спущен, значит его нет, можно расслабиться.
Но до разработки фирменного флага так и не дошло, да и свой новый кабинет Герман даже не успел обжить. Грянул августовский дефолт 1998 года, особняк пришлось продать. Его купило федеральное правительство, сейчас в нем размещалось одно из контрольно-ревизионных управлений. Никакого флага на башенке не было, что означало, что новые хозяева особняка либо никогда не бдят, либо постоянно бдят втихомолку.
Чувство же удовлетворения проистекало от того, что он все-таки сумел удержать компанию на плаву, выдержал финансовый шторм, в котором пошли ко дну такие гиганты российского бизнеса, что не чета скромной «Терре».
В офисе московского представительства «Терры» , занимавшем целый этаж в административно-производственном корпусе приборостроительного завода неподалеку от особняка в Олсуфьевском, работало около ста штатных сотрудников, а в целом в России и на Украине в филиалах компании, в магазинах и на обувных фабриках трудились больше десяти тысяч человек. Если считать с семьями, «Терра» давала средства для жизни тридцати или сорока тысячам мужчин, женщин, стариков и детей — населению небольшого города. Платили в компании хорошо, зарплата была привязана к курсу доллара и индексировалась автоматически, люди держались за место. Одним из самых тягостных для Германа воспоминаний о дефолте 1998 года было воспоминание о массовых увольнениях, на которые пришлось пойти, чтобы избежать банкротства. Сокращение штата на тридцать процентов — это только на бумаге выглядело рациональным организационным мероприятием. За каждым увольнением стояли люди, внезапно лишенные средств к существованию. Запах людской беды неотступно преследовал Германа все полгода, которые он тогда провел в Москве и в деловых разъездах по огромной бесхозной России с ее немереными верстами между городами.
В ту тяжкую осень и зиму обувной бизнес, который всегда был для Германа всего лишь делом, иногда рутинным, иногда захватывающе интересным из-за проблем, которые требовали быстрого решения, обрел как бы некую духовную составляющую. Кроме увольнений, пришлось пойти и на резкое, вдвое, сокращение долларового эквивалента зарплаты. Герман был уверен, что многие квалифицированные специалисты уйдут. Особенно сапожники-модельеры из экспериментальной мастерской, где разрабатывали и вручную шили образцы обуви новых коллекций. Их давно уже сманивали немцы из «Саламандера». Но не ушел никто. Люди понимали: нелегкие времена, их нужно перемогать вместе. Герман чувствовал: на него надеются, ему верят. Он выполнил обещание, которое дал себе в ту трудную пору: при первой же возможности всех уволенных приняли на работу, а со временем и зарплату подняли до прежнего уровня.
Герман никогда не задавался вопросом, любит ли он Россию. Новоявленные патриоты, расплодившиеся, как вши на теле бездомного, вызывали у него такое же раздражение, как и советские идеологи, основным занятием которых было гордиться общественным строем. Ему всегда хотелось спросить: а что ты делаешь для России, кроме того что ее любишь? Я кормлю целый город, а что делаешь ты?
Сознание того, что он сумел с нуля создать полезный для десятков тысяч людей бизнес и успешно провел его сквозь все шторма, всегда сообщало Герману греющее душу и как бы приподнимающее его в собственных глазах чувство своей включенности в жизнь России. Прилетая в Москву, он ощущал теплые волны дружелюбия, исходящие от старых сотрудников, начинавших с ним дело, уважительность менеджеров среднего звена и с усмешкой ловил любопытные взгляды молодежи, для которой он был непонятным господином из Канады.
Но сегодня ни вид особняка в Олсуфьевском, ни приближение к офису «Терры» не вызвали у Германа никаких эмоций. Разговор в кабинете Хвата оставил тяжелое, гнетущее чувство. Что там ни говори, а Иван Кузнецов был не просто недобросовестным партнером, с которым следовало поступить по жестким законам бизнеса. Он был другом, с которым пережито много всего — и трудного, и радостного. Да, он никогда своего не упускал, переоценивал себя, был не лишен завистливости, был неспособен к методичной работе и в свои сорок лет все еще не расстался с юношескими мечтаниями о быстрых шальных деньгах. Но Герман всегда знал: случись что, Иван не раздумывая примчится на выручку.
Пока, правда, выручать приходилось его. По бесшабашности своей натуры, не знающей удержу, он вечно влипал в какие-то истории. То пускался в загул, и Герману по просьбе очередной жены Ивана приходилось отыскивать его в каких-то подвалах на задворках Киевского вокзала, где он по-черному пил водку в компании бомжей. То устраивал дебош в ресторане и попадал в ментовку. А несколько лет назад, когда Кузнецов гостил у Германа в Торонто, дело едва не закончилось тюрьмой. К тому времени с выпивкой Иван завязал, но пристрастился к кокаину. Под кайфом любил летать на Юпитер, при этом почему-то обязательно голым и обязательно за рулем машины. Один раз это ему сошло с рук. Принявшие его полицейские забрали у него кокс и тысячу канадских долларов из пяти, что у него были с собой, и велели проваливать. Кузнецов был в восторге: «Во где порядок! Наши бы все вымели!»
В другой раз полет на Юпитер кончился хуже. Иван гнал ночью по 407-му хайвэю под двести на своей новенькой «бээмвухе», на приказ полицейского не остановился, за ним устремились пять патрульных машин, подняли в воздух два вертолета. Погоня закончилась тем, что Иван врезался в бетонный столб так, что раскололся блок двигателя. Голого, но совершенно невредимого, его извлекли из обломков, доставили в участок, где он с криком: «В Афгане мне вас не дали добить!» избил шесть человек — дежурную смену 32-го дивизиона Торонтской полиции. И хотя подоспевшие на помощь полицейские отмудохали его так, что он на две недели попал в больницу, ему грозило лет пять тюрьмы. Стараниями нанятого Германом адвоката, упиравшего на то, что его подзащитный действовал в пределах необходимой обороны, Ивана выпустили до суда под залог в сто тысяч долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27