— Додержался. Поехали. Саня, давай тоже — хрен знает, что там.Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого «УАЗика».— Вспомнил! — Максаков остановился. — Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.— Ты чего? Волю тренируешь?— Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.— Понятно. Ты — первая строка некролога?— Отстань.Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.— Все. Сказал. — Шароградский упал на заднее сиденье. — Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.— Питер. — Максаков протер рукавом запотевшее стекло. — От кого перегаром несет?— Остаточные явления. — Сашка устроился поудобнее. — Вчера Кузя из стопятки капитана получил.«Моторола» в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.— Ты где? — Голос Иваныча плавал.— Где-где? Внизу. Машину грею.— Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.— А кто будет? — Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.— Они еще не определились.— Еду. — Он отключился.Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь. 9 С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: «А как допрашивать?», перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов — неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на «гражданке». Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.Вохровец внизу, у лифта, приветственно махнул рукой.— Как всегда, к Французову?— Не угадал.В коридоре четвертого этажа было тихо. В канцелярии сидела абсолютно незнакомая девочка с внешностью отличницы.— Вам кого?Максаков грустно подумал, что еще год назад ему в прокуратуре никто бы такой вопрос не задал.— А где зампрокурора?— Она на коллегии.— Я из РУВД, за дежурным следователем. Кто сегодня?— Ефремов.Он облегченно вздохнул.«Лучшие из лучших зализывают раны. Возьмем лучших из худших».Девочка строго посмотрела на него и сняла трубку местного телефона.— Георгий Владимирович, за вами водитель из РУВД.Он рассмеялся.— Старший водитель. Я буду в триста двенадцатом кабинете.Из коридора он услышал, как она аккуратно повторяет в телефон про старшего водителя. Возле бывшего кабинета Ленки Колобковой он не удержался и приоткрыл дверь — блондинистый мальчик, фамилию которого Максаков забыл, раскладывал на компьютере пасьянс. За окном снова потянулись длинные снежные нити. Ветер вязал их в замысловатые узлы.У Володьки дым стоял столбом. В форточку задувало новорожденные снежинки. Литруха «Санкт-Петербурга» опустошена почти наполовину. Несколько бутербродов. Пузырь «Фанты». Двое похожих на близнецов стажеров смотрят тревожно. Видимо, никогда не видели своего шефа таким в середине рабочего дня.— Ты не рано начал?— Нормально. Все равно выговор уже есть.— Обмываешь?— Конечно. Жаль, вы с Игорем заняты.— Игорь к вечеру освободится.— Не доживу. Чего? Стряслось что-то?— Бытовуха.— Ясно. Выпьешь?Максаков никогда не пил на дежурстве, но сегодня отказать не мог. Глаза у Французова были трезвые и тоскливо-злые.— Наливай.— Я по чуть-чуть. Толик, Денис подставляйте.Максаков отломил кусочек бутерброда и взял стакан.— Какой пример молодежи, Николаич.— Пусть видят. Они же хотят в следствие. — Французов выпил, никого не дожидаясь. — Пусть видят, как контора будет иметь их в извращенной форме.Максаков выдохнул.— Чтоб последний выговор.Водка неожиданно легко скользнула по пищеводу.— Денис, приоткрой балконную дверь — задохнемся. — Володька потянулся за сигаретами. — Знаешь, Миша, я думаю, что последний. Надоело все. Мне сейчас выговорешник впаяли, а это — долой следственную надбавку, долой квартальную премию, минус алименты, минус оплата жилья остается тысячи полторы на жизнь. Клево? Да и не это главное. Я давно ненавижу прокуратуру, в принципе. Дело не в выговоре. Это лишь очередная капля. Кругом трусы. Главное — никуда не лезть. Главное — сидеть тихо. А вдруг накажут? А вдруг в газетах пропишут? Никому ничего не нужно. Особенно — бандитов сажать. Лучше десять бытовух в суд спихнуть да пяток ментов за превышение власти. Спокойней и безопасней. Кстати, хочешь хохму? Меня наказали за то же дело, за которое признали лучшим следователем года. Класс? Когда оно ушло в суд и о нем писала пресса, то я — лучший следователь, а когда суд выпендрился — пи… конченый.Максаков смотрел в окно. Пурга набирала силу. Дома напротив почти не было видно.— И чего решил делать? — бесцветным голосом спросил он.— Хер его знает. — Француз взял бутылку. — Достало быть белой вороной, а не быть — не могу. Впрочем, так же, как и ты. Давай стакан.— Я пас, Володь, я же дежурю.Кто-то дернул ручку двери.— Это Жора, наверное. Спрячь пузырь.— Плевать! — Француз махнул рукой. — Толик, открой!— Водку типа пьянствуете? А я типа готов на мокруху ехать.Жора Ефремов постоянно косил под братка. Следователем он был опытным, неплохим, но к работе абсолютно равнодушным. Максакову никак не удавалось понять, что скрывает маска придурковатого рубахи-парня.— Жора, на ход ноги! — Француз булькнул водку в стакан.— В натуре, конкретно!Уходя, Максаков стрельнул у него червонец на сигареты.— Меньше пропьешь. Ехал бы ты домой.— Не парься. Все нормально. Извини, что гружу тебя своими бедами.— Не говори ерунды.На секунду показалось, что Володька сейчас заплачет. Только на одну секунду. 10 «Моторола» заверещала при повороте на Белинского. Максаков не мог отпустить руль: под завязку забитая «копейка» (вдобавок к операм и Ефремову в нее влезла его стажерка — маленькая коротко стриженная девушка в дорогой кремовой дубленке) с трудом слушалась руля. Пиликанье не прекращалось. На углу с Моховой он прижался к тротуару.— Михаил, срочно отзвонись начальнику. — Лютиков вздохнул. — Имей в виду — он орет, как потерпевший.— А в чем беда? — Максаков тоже вздохнул. Лишний разговор с Григоренко не прибавлял настроения.— А хрен его знает.— Через пять минут, только доместа доберусь.Двор был большой, с чугунной оградой и остатками скамеек вокруг полуразрушенного каменного круга, в коем угадывались руины фонтана. В углу стояла покореженная, сваренная из труб горка-ракета. Тоненький слой свежего снега резал взгляд в контрасте с грязно-серыми стенами. При виде горки у Максакова неожиданно дрогнуло внутри. Такая двадцать пять лет назад украшала его школьный двор на Петроградской. Они с одноклассниками катались, играли в путешественников и мечтали о взрослой жизни, которая представлялась захватывающей и прекрасной. Ему до боли, до слез вдруг захотелось вернуться в солнечно-беззаботные дворы семидесятых, к чехословацкому рыжему ранцу, коллекции марок, собранию сочинения Майна Рида, всеобщей любви и ощущению лучезарности окружающего мира.— Квартира какая, Миш? — Андронов тронул его за плечо.Со стен парадной спускались ледяные сталактиты — прорвало систему отопления. Из подвала валил теплый липкий пар. Когда-то торжественные мраморные ступени поколоты и раскрошены. Незнакомый молодой участковый подталкивал к выходу бесформенное, резко воняющее существо, заросшее до глаз черной бородой.— В подвале спал, — пояснил он. — Я его пока в обезьянник, в восемьдесят седьмое.Максаков кивнул.— Девятая квартира, Стае. Вроде на последнем этаже.У дверей как всегда толпилась куча народу. Большинство Максаков хорошо знал. Он сам начинал в этом отделе.— Здорово.С худощавым подвижным Сергеем Полянским они даже обнялись. Его Максаков сам привел в милицию. Когда-то они вместе служили в армии.— Только на трупах и встречаемся.— Сам виноват. Телефон знаешь.— Ты тоже.— За твоими семейными перемещениями не уследишь.— Нашел бы через маму или на работе. Я тебе сегодня дам домашний.— Лады. Сам-то как?— Как всегда. Кручусь.— Один?— Один. Как Жанка?— Нормально. Забегай, посидим.— Обязательно. Чего тут?Полянский улыбнулся и, протиснувшись между двумя откровенно скучающими постовыми, отворил высокую дверь.— Пошли. История в стиле Агаты Кристи, только на российский лад.Прихожая в квартире была огромной. О капремонте здесь, видно, и слыхом не слыхивали. В комнаты вели двухстворчатые арочные двери, такие же разнообразные, как и люди, за ними проживающие. Поломанные и побитые вследствие утери по пьянке ключей, старые, но добротные, укрепленные дополнительными замками, новые, под старину, и даже одна железная. В коридоре начисто отсутствовали вешалки, тумбочки и какие-либо вещи обихода, что свидетельствовало о проживании в квартире антиобщественного и паразитирующего элемента. Полянский остановился перед безошибочно угаданной Максаковым дверью: самой обшарпанной, без всяких следов замка.— Две смежные комнаты занимает Панина Евдокия Сергеевна, сорок восьмого года выпуска, в обиходе тетя Дуся, ранее дважды судима за кражу и скупку краденого. В понедельник у нее был день рождения, так что празднуют пятый день. Список гостей у меня есть. Все местные, все известные, все в отделе. Вчера вечером, когда все снова попадали замертво, хозяйка пошла якобы попить пивка на угол, вернулась сильно избитая, прошла в дальнюю комнату легла на диван и умерла, что выяснилось сегодня утром. Почему-то мне в это не верится. Объяснить, или сам посмотришь?— Показывай, — улыбнулся Максаков.— Осторожно ступай, похоже, к середине недели ходить блевать в туалет уже себя не утруждали.Первая комната оказалась большой, метров тридцать пять, с высоким лепным потолком, тремя окнами и интерьером помойки. Поломанная мебель, кучи тряпья, грязная посуда, объедки, застывшие рвотные массы, снующие тараканы. Пахло затхлостью, гнильем и свинарником. Максаков щелкнул зажигалкой. Сигареты являлись универсальной защитой от вони в подобных квартирах. Он в очередной раз подумал, что таких животных надо вывозить в какие-нибудь резервации, освобождая жилье для нормальных людей, вроде Гималае-ва с его углом на троих. Вторая комната отличалась от первой только размером (была поменьше) и наличием трупа на продавленном диване. С первого взгляда Максаков согласился с Полянским. Голова ничком лежащего тела в синих рейтузах и фиолетовой кофте была превращена в лепешку. На обоях засохли длинные бурые брызги. Ни о каких перемещениях с таким ранением не могло быть и речи. Тетю Дусю грохнули на этом диване.— Согласен? — Полянский аккуратно переступил через кровавый потек на полу.— Конечно. — Максаков, поскольку курил на месте происшествия, стряхивал пепел в ладонь. — А кто ее видел, когда она вернулась домой?— Удивительно, но только ее подруга Ковяткина, чудесным образом проснувшаяся ночью по нужде. Остальные вообще не помнят, чтобы она куда-то уходила. И знаешь, что интересно? Ковяткина. с тетей Дусей последний день ссорились. Один из собутыльников вспомнил, что покойная к мужу Ковяткиной приставала. Он-то сам еще долго ничего пояснить не сможет: из отдела на Пряжку увезли — «белочка» пришла.Максаков посмотрел в окно. Грязное и сальное стекло. Подобное тысячам других в этом городе. Муторный серый день. Чисто питерская панорама крыш. Еле уловимый невидимый снег. Зима в Ленинграде. Бесконечность в вечности. Изнутри царапало холодком и пустотой.— Шекспировские страсти. И где эта леди Макбет? В отделе?— Нет, — Полянский покачал головой, — на кухне. Была нетранспортабельна.В комнату заглянул Жора.— А где типа медик?— Едет еще.— Может, кто конкретно метнется? А то насухую в таком евростандарте вошкаться не климатит.Максаков улыбнулся.— Сейчас организуем. Указания следователя на месте происшествия — закон.— Могу отдельное поручение выписать, — в тон ему хмыкнул Ефремов.Снова заголосила «моторола».— Б… ! Забыл начальнику позвонить! — чертыхнулся Максаков.— Миша! Ты чего, его специально дразнишь? — Лютиков явно ехидничал.— Все, Венйаминыч! Звоню! Серж, где здесь телефон?Григоренко ответил сразу. Максаков глубоко вдохнул.— Петр Васильевич, это…— Ты где находишься?! — Шеф был на взводе. — Я сколько должен ждать?!— На убийстве. Моховая…— В жопу его засунь себе, это убийство! — Трубка уже просто вибрировала. — У нас «трасса»! Понимаешь? Трасса! Принц республики Лябамба и одиннадцатый заместитель, министра иностранных дел прилетают на концерт фольклорного ансамбля «Свинопасы»! Все обеспечивают трассу, а ответственный — на каком-то убийстве! Ты понимаешь, что будут проверяющие из главка?! Ты вообще соображаешь, чем…Максаков давно научился отключать слух в разговорах с шефом. Он думал, что, судя по механизму образования, кровавые следы на обоях это брызги, а стало быть, у Ковяткиной явно должны быть следы на одежде и…— Доложишь немедленно!На слово «доложишь» пора было включаться. Оно обозначало окончание разговора.— Есть! — сказал он и повесил трубку.…необходимо снять с нее одежду на биологию.— Серега, где эта киллерша?Полянский вынырнул из пыльного полумрака.— Пошли на кухню. Там с ней Ледогорыч.— Он хоть вменяемый?Максаков любил Сашку Лёдогорова, но последние месяцы тот безбожно пил, стремительно катясь вниз.— Абсолютно. Он уже неделю как закоддовался.— Да ну? Сам?— Сам. Сказал, что надоело.— Радостно.— Еще как.Кухня была просторной и квадратной. Вдоль стен — разнообразные столики и пеналы. Две газовые плиты. Закопченный желтый потолок. Запах лука. Полная потная женщина в коричневом халате резала капусту. Миловидная девушка в зеленом свитере и джинсах курила у окна.— Вот она — наша фотомодель. Саня, как дела?— Еще не родила, — высокий рыжеватый Сашка Ледогоров отвлекся от сморщенной всклокоченной тетки в грязной ночной рубашке, восседающей на стуле посередине. — Совсем, тварь, пьяная. Вообще ни во что не врубается.Максаков отметил, что после продолжительного запоя у Сашки остались лишь щетина и темные круги вокруг пронзительных зеленых глаз.— Она же вроде блеяла что-то? — Полянский пощелкал пальцами перед глазами Ковяткиной.— Пока я с соседями разговаривал, где-то надыбала стакан и догналась.Максаков обратил внимание, что ни женщина в коричневом халате, ни девушка не обернулись, когда они вошли. Милиция и смерть в этой квартире были вещами привычными и обыденными.— Надо ее в отдел.— Машину ждем. Ты не на колесах?— Я на своей. Увольте — весь салон провоняет.— Это точно.За их спинами, на месте происшествия, кто-то громко захохотал. Девушка затушила сигарету, насыпала в две яркие цветные кружки кофе и, подхватив закипевший чайник, двинулась к выходу. Максаков посторонился.— Кофе-то как хочется.Она окатила его леденящим взглядом серых презрительных глаз.— Кафе за углом, на Пестеля.Полянский подхватил Максакова под руку и кивнул ей вслед.— Я неделю назад ее мужа закрыл, так что насчет кофе ты как-то…— А я-то откуда… За что взяли?— Герычем банковал.Было душно. У Максакова кружилась голова. Он обошел безучастную ко всему Ковяткину и, подойдя к окну, приоткрыл его. Женщина в коричневом халате безостановочно, как автомат, резала капусту. От нее исходил резкий тошнотворный запах пота. Ветер освежил. Расщелина двора тонула в белесой мгле. Снова бесконечно-тоскливо заныло под сердцем. Он сгреб ладонью с железного козырька немного снега и вытер лицо. Не отпускало. Из глубины квартиры снова донеслись взрывы хохота. Возвращаться в плотный, стоячий воздух кухни не хотелось. Ледогоров курил, щурясь куда-то в сторону. Полянский задумчиво смотрел на потолок. Женщина с каким-то ожесточением продолжала кромсать хрустящие под лезвием кочешки.— Пойду посмеюсь за компанию.Вязкий, пористый сумрак давил на плечи. По ногам неприятно хлестало колючим сквозняком.— Открываю я, значит, шкаф, а эти уроды…Шароградский держал в одной руке откупоренную поллитровку, а в другой — бутылочку «Спрайта». Выражение лица Андронова тоже выражало начальную степень эйфории. Жора Ефремов дымил сигаретой, что-то подсказывая своей практикантке, примостившейся на складной табуретке с протоколом осмотра в руках и таким невозмутимым лицом, словно она сидела на лекции в институте, а не в кишащей тараканами квартире с блевотиной, размазанной по полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15