Спросили про наркотики, потом забрали из жестянки восемьсот долларов и ушли.— Деньги-то чьи?— Общие, всей их семьи накопления.Максаков выкинул окурок, протиснулся между Егоровым и участковым и толкнул дверь квартиры. Грязный коридор — узкий, фактически на одного человека, тусклая пыльная лампочка под потолком почти не дает света. По левой стене светлеют три дверных проема. Комнаты — почти одинаковые двенадцатиметровые пеналы, заваленные пестрыми тряпками. Из мебели — только покрытые шерстяными одеялами матрасы и несколько стульев. Две задрапированные женщины испуганно жмутся по углам. Смуглые мальчишки шумно играют во что-то прямо на полу. Потолки в желтых разводах недавних протечек. Обои давно потеряли первоначальный цвет. Из конца коридора тянет сыростью и неисправной канализацией. Холодно. Максаков машинально шагнул к забитому фанеркой окну и потрогал батарею.— Тепло только в кухне, — низкорослая неопределенного возраста женщина показывала пальцем, куда нужно идти.Он аккуратно переступил через стоящие на грязном полу миски с какой-то едой и отворил плотно прикрытую дверь, Здесь было теплее, чище и просторнее. Газовая плита пылала всеми четырьмя конфорками. Что-то булькало в синей кастрюльке. Не сводя с нее глаз, в углу у окна сидела такая же низенькая женщина без всяких признаков возраста. Возле кухонного шкафчика возился криминалист Леша Суворов. Судя по черным мазкам сажи на стенах и подоконнике, все остальное он уже обработал. За чужеродно-изящным круглым обеденным столом сидел бородатый мужчина лет сорока пяти и вполголоса отвечал на вопросы начальника розыска 105-го отдела милиции Гриши Варенцова. Максаков отметил, что борода у мужика наполовину седая, плечи опущены, а глаза прозрачные и абсолютно погасшие.— Здорово, Алексеич. — Варенцов поднялся. — Ну чего… Подозрений у хозяина нет; Обход делается, но пока по нулям. Свидетели говорят…— Постой. — Максаков еще раз окинул взглядом место происшествия, чувствуя какую-то неправильность. — А следак где? Кто сегодня твой отдел обслуживает?— Размазков. Он уехал. Ждет на месте. — Варенцов развел руки. — Ты же его знаешь. Он сказал, что у него дел по горло.— Сказал, чтобы я работал, а осмотр он потом по памяти напишет, — пояснил Суворов, не отрываясь от работы.Максаков почувствовал, как злость сводит ему скулы. «Ослята», так называли в РУВД следователей, за редкими исключениями никогда не переламывались на работе, но всему есть свои пределы.— Телефон здесь есть? — спросил он.— Откуда?! — Варенцов удивленно воззрился на него. — На тебе мою трубку.Размазков ответил после первого гудка:— Слушаю вас. — Его голос просто излучал внимание.— А я вас. Привет, Витя. Максаков моя фамилия. А ты чего не на Коломенской?Пауза длилась почти полминуты. Видимо, Размазков не ожидал столь наглого вмешательства в его взгляды на ведение следствия.— А чего там делать, Алексеич? — осторожно начал он. — Все равно на корзину работать.— С чего это ты взял? — Максаков сдерживал готовую прорваться злость.Размазкова он терпеть не мог за гнилость и нечистоплотность. О его тарифах на прекращение уголовных дел и изменение меры пресечения знало все РУВД, но тем не менее все это сходило ему с рук. Возможно, в связи с близкими отношениями между ним и начальником следствия.— Как с чего? Я что, разбой у черножопых возбуждать буду? Меня за это по головке не погладят. А они явно звездят. Варенцову что, объяснять надо, как заявление на отказняк принимать?— Виктор Юрьевич, — Максаков медленно и тщательно выговаривал слова, — немедленно прибудьте на место происшествия и начинайте осмотр.Размазков на секунду взбрыкнул:— Может, позвонить Сергею Никодимовичу? Спросим мнение начальника следствия?— Лучше позвоним Александре Владимировне. Спросим мнение зампрокурора. — Максаков бил наверняка. Резко отрицательное отношение надзирающей за милицейским следствием Востряковой к подполковнику Осленко не могло быть не известно Размазкову.— Сейчас еду, — буркнул он.— Побыстрее, — усмехнулся Мак саков и добил: — Я понимаю — это не в «Калифорнийские вечера» за клубной картой, но все же поторопись.Месяц назад Размазков расследовал дело об избиении охранниками известного клуба подвыпивших посетителей. Дело было быстро прекращено, а он неожиданно получил в подарок «золотую» карточку клуба, с практически неограниченным кредитом, причем считал, что никто об этом не знает.— Так чего, работать, что ли? — с обескураживающей простотой спросил Варенцов, грустно убирая трубку в карман.— А ты попробуй, Гриша! — Мак саков раздраженно похлопал его по плечу. — Это полезно иногда! Иди, пни своих участковых, Юрку пни, а то они обход, не сходя с места, сделают.— Чего ты наезжаешь? — надулся Варенцов. — Тебе там хорошо сидеть. У тебя одни убой. Раскрыл — герой, не раскрыл — хрен с ним. А меня тут имеют за грабежи, разбои, кражи, отсутствие контроля за ранее судимыми, некомплект, за все, за черта лысого!Он хлопнул дверью. Максаков мысленно выругал себя. Чего психанул? Размазков завел, а Варенцову досталось. Конечно, Гришка — не суперсыщик и не большой энтузиаст, но работать может, а должность у него собачья, и плющит его руководство, как и всех замов по оперработе на земле, постоянно и за все. Внутри тревожно продолжало сверлить щемящее беспокойство. К нему прибавилось чувство досады на собственную невыдержанность. Максаков остро переживал любые конфликты с людьми, за исключением таких гнид, как Размазков. Он с детства не умел долго дуться и всегда первым бежал мириться. Большей частью это воспринималось как слабость и вызывало злорадство у противной стороны. Максаков это понимал, но не хотел идти против своей сущности. Все равно бесполезно доказывать идиотам, что доброта и слабость — вещи разного порядка.— Чай пейте.Он обернулся. Хозяин протягивал ему дымящуюся пиалу.— Спасибо. — Он машинально принял ее, ощущая густой аромат.— Зеленый, — по-русски мужчина говорил фактически без акцента, — очень полезно.Максаков вдруг почувствовал, что устал стоять. Чай действительно был вкусным. На углу стола лежал раскрытый паспорт.— Спасибо, Луфтулло Ибадулаевич. — Он сделал еще глоток. — Вы давно в городе?— Скоро год. — Рахмонов сел напротив.— Какими судьбами? — Так вопрос звучал несколько мягче, чем «зачем приехали?»— Работать. — Хозяин слегка развел руки. — Там, дома, воюют. Нет работы, нет еды, нет жизни.— Можно торговать. — Максаков намекал на чисто азиатский Кузнечный рынок рядом.— Я не крестьянин. Я городской. Строитель.Рахмонов вздохнул. Максакову стало его жаль. Он представил себя бросившим с родней Питер и перебивающимся случайными заработками где-нибудь в Душанбе. Грустно, наверное, созерцать серую питерскую зиму после голубьж гор Памира.— Сколько платят?— Семьдесят пять рублей в день.Максаков даже присвистнул. Что там писали в советских учебниках о положении иностранных рабочих в странах империализма?— Деньги были накоплены?Рахмонов кивнул. Глаза его оставались безучастными. Он прилежно отвечал на вопросы, потому что так было положено, но никаких эмоций разговор у него не вызывал.— Хотели снять новую квартиру. Здесь детям сыро.В кастрюльке заурчало. Женщина выскочила из угла и стала помешивать варево.— Милиция сюда заходила когда-нибудь?— Нет. Только на работу.— Давно?— Недели две.Рахмонов продолжал смотреть и говорить в стену. Максакова это начинало раздражать.— Зачем?— Не знаю. Всех построили, записали, перефотографировали.В коридоре истошно завопили дети. Резкими, гортанными криками их пыталась успокоить женщина. Хозяин сделал неуловимое движение, и вторая скользнула от плиты на помощь.— Что у вас тут за караван-сарай? — вернулся Баренцев.— Адрес этот им давал?— Да, конечно.— А родственники?— Все.— Алексеич! Тебя дежурка РУВД ищет! — Варенцов протянул ему мобильник. В глазах его не было и тени обиды.— Миша! Ты долго там? — Связь была не очень, и голос Вениаминыча периодически пропадал.— Заканчиваю.— У нас три кражи. Две квартирные, глухие, а одна крупная, на деревообрабатывающем заводе, но вроде с подозреваемым. Надо ехать.«Понеслось, — подумал Максаков. — Чужое дежурство — хуже некуда».— А где Грач, где Парадов?— Все же на годовом совещании в главке, — удивился Лютиков.Мимо к плите тенью проскользнула вернувшаяся женщина.— Точно, б…. я забыл, — выругался Максаков. Очередная бесконечная говорильня в ГУВД могла затянуться до вечера. — Сейчас еду. Это который комбинат? У Лавры?— Да.— Понял.Он вернул трубку Варенцову и повернулся к Рахмонову.— Примет у нападавших никаких особых? Женщины, племянник не говорили?Тот покачал головой. Стряпуха неожиданно привстала на цыпочки и что-то ему шепнула. Он нахмурился.— Она говорит, что у одного была татуировка на запястье: череп с парашютом. А больше… Маски же.Максаков поднялся и надел шляпу.— Гриша! Пусть уж Егоров принимает заявление. Размазков сейчас приедет, а материал не готов.— Я не буду писать заявление, — неожиданно сказал Рахмонов.— То есть как? — обернулся Максаков. — Почему?— Не хочу. Я же черный. Это точно ОМОН. Они власть. Я боюсь. У меня семья. Ее надо кормить. Мне ничего не надо.— Тогда они придут снова, и кормить семью тебе…— Так положено у вас. Я же черный.В голосе Рахмонова слышалась непреклонность, присущая горцам.— Прибыл по вашему указанию, товарищ ответственный, для организации работы на месте происшествия! — Высокий, болезненно худой Размазков стремительно прошел в кухню и водрузил на стол свой «дипломат». — Боевая готовность номер один. Где заявление? Где материал?Максаков чувствовал на себе иронические взгляды Варенцова и криминалиста Суворова. Он молча открыл дверь и пошел по темному извилистому коридору. Сквозило. Из комнат неслись крики на чужом языке. На выходе его нагнал Варенцов.— Алексич, не заводись. Я же знаю — это точно СОБР. Юрка приволок информацию: они внизу, в «Ганне», ели сегодня. У них рейд по рынкам. Ну на хрена нам с ними ссориться? Они же менты.Максаков резко остановился.— А мы?— Что?— Мы тогда кто, если они — менты?— Не понял.— Подумай!На улице вовсю гулял ветер. В воздухе появилась мелкая белая пыль. Максаков безуспешно попытался поймать ее рукой. Тучи мрачно нависали над городом. Хотелось щелкнуть выключателем и увеличить свет. Лобовое стекло затянуло тонюсенькой молочной пленочкой. Из школы с гиканьем и визгом неслись размахивающие рюкзаками младшеклассники. На углу старушки толпились возле магазина дешевых продуктов. Максаков выкурил сигарету и, тщетно пытаясь унять возрастающее в груди чувство тревожности, осторожно вырулил на Свечной переулок. Машина гуляла на трамвайных рельсах. Бесцветный зимний день неумолимо набирал обороты. Где-то далеко, на Петропавловке, простуженно кашлянула пушка. 7 Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.— Вечером пособи хату одну прошерстить.— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.— Хорошо. А ты где?— В игровых автоматах на Дегтярке.— Нормально платят?— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из-за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»Он никак не мог вспомнить его взгляд. Глаза помнил, а взгляд — нет.«Один раз. Еще один раз. Сука! Если бы тогда…»— Змерзли, маугли? — Голос участкового Сухова обрушился как удар колокола. — Можно заходить. Эксперт закончил.— Тогда уже поздно заходить, — дурашливо хихикнул кто-то из оперов.Максаков улыбнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины дурных предчувствий.— Или наоборот — уже безопасно. Пошли.Ветер все же просочился между серыми корпусами и теперь игриво кидался снежной пудрой.Склад был большой, на удивление теплый и ужасно приятно пах. Ароматы древесины, свежей стружки, различных лаков и смол всегда сводили Максакова с ума. Это было похоже на ларьки с шавермой у метро. Смертельно опасный риск заработать инфекцию, но запах притягивает просто гипнотически.— Мне даже трудно подсчитать сейчас ущерб. — Взъерошенный несуразный мужчина в дорогом, совсем не идущим ему пальто разговаривал с Сашей Шохиным — начальником розыска 176-го отдела.Шохин был гораздо моложе Варенцова и еще не успел утратить желание и азарт работы. Максаков незаметно подошел сзади.— Вам желательно поторопиться с суммой и предоставить нам справку. — Шохин всегда говорил тихо, словно стеснясь. — Без этого следователь не может возбудить уголовное дело.— Это же красное дерево. — Мужчина, похоже, не слышал его.Вблизи Максаков заметил, что галстук у него тоже от «Версаче» и тоже неумело завязан каким-то нелепым узлом.— Если они сложат все в холодном месте… Справка? Да, да, конечно. Я распоряжусь.Спина у него была узкая и сутулая.— Главный технолог, — пояснил ему вслед Шохин, как всегда, еле слышно, — он здесь сорок лет работает. Начинал столяром.Максаков достал сигарету, но наткнувшись взглядом на плакат запрещающий курить, снова убрал ее в пачку.— Расскажи, как все было.— Конечно, — спохватился Шохин. — Ночью, между часом и тремя, когда сторож спал, вон у него комнатка в дальнем конце, перепилили замок грузовых ворот, вошли, подперли его дверь брусом и вывезли целую фуру красного дерева, причем какого-то эксклюзивного.— Это уже не кража, а грабеж. Подожди, а проходная? Это же завод.— Этот склад за забором. Поэтому и сторож персональный.Максаков снова полез в карман.— Пошли покурим.Белая сырая пыль висела в воздухе. Крупинки покалывали лицо.— Теплеет. — Шохин задрал голову к небу. — Хоть к Новому году снег пошел.— Какой это снег, — фыркнул Максаков. — Впрочем, я никакого не люблю. Угощайся.— Я не курю.— Счастливчик.Голова закружилась после первой затяжки. Максаков в очередной раз понял, что не курить на работе — это утопия. Смешно — дома фактически никогда не тянет. Шохин поднял воротник куртки. Где-то за корпусами складов визгливо заорала циркулярная пила.— Вениаминыч сказал, что есть выходы.— А… — Шохин скривился. — Все, как всегда, бегут впереди паровоза. Сторож видел в окно кусок фуры. Ему показалось, что на фургоне вмятина, причем знакомая — видел на одной машине, что привозила материалы.— Это он ночью, в декабре, разглядел?Шохин, несмотря на скромность и стеснительность, был болезненно самолюбив.— Михаил Алексеевич, я же не ребенок. Я проверил — там как раз у окна фонарь работающий. — Казалось, он сейчас заплачет от обиды. — Я же понимаю…— Саша, — Максаков дотронулся до его плеча, — ты чего? Я просто спросил.Ему всегда было не по себе, когда свои называли его по имени отчеству и на «вы». Он никак не мог привыкнуть, что заместитель начальника 176-го отдела младше его почти на десять лет и имеет стаж работы в розыске только два года. Приметы времени. Раньше до важняка служили лет восемь, а сейчас больше пяти лет в милиции — аксакал. Как курсы младших лейтенантов во время войны: выжил в первой атаке — командир роты, пошел вторую и третью — принимай батальон.— Все нормально. — Голос Шохина стал почти неслышным. — Мы установили фуру и водителя, но у него алиби: вторую неделю лежит со сломанной ногой в Институте скорой помощи. Говорит, что оба комплекта ключей от машины дома. Ребята поехали.— В больнице все проверили?— Да, лежит реально. Открытый перелом.— Может, сторож ошибся?— Может.Ветер усилился. Снежная крупка металась между унылых серых строений. Шохин поежился и с надеждой посмотрел на теплый проем входной двери.— Пошли, а то холодно, — перехватил его взгляд Максаков.— Иду. — Шохин уставился в молочно-белую пелену. — Кажется, наши возвращаются.Сквозь свист ветра едва доносилось жужжание автомобильного двигателя.— Точно.Патрульный «УАЗик» 176-го отдела подпрыгивал на ухабах. Шохин отделился от стены склада. Его не защищенные шапкой волосы с разу пробило снежной сединой.Скрип тормозов, звук открываемой дверцы. Максаков, притулившись под коньком крыши, смотрел на мутные хороводы снега с ветром и думал о том, как быстро и непредсказуемо меняется в Питере погода. За несколько часов от пятнадцатиградусного мороза без единой снежинки до мокрой, почти теплой метели. Смотреть на густой белый ветер было приятно. Легкий озноб покалывал спину. От дверей ползла волна теплого воздуха. Тревога не отпускала. В голове роились мысли о Сиплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15