– Кто этот Счастливчик? – спросил Пикин, доставая записную книжку. – Тоже шимпанзе?
– Это как сказать, – тихо молвил Счастливчик.
– Джентльмены, простите меня, – сказал Горилла. – Пан, где теперь твоя матушка?
– Она умерла на реактивной тележке в Нью-Мехико, – сказал Пан и взглянул на Кроуфорда. – Работая на НАСА.
Кроуфорд выпустил из рук свои разорванные штаны и не посмел натянуть их снова.
Все услышали, как волны лижут патентованную краску на борту “Кука”.
Молчанье нарушил Макмагон.
– Давайте начнем с другого конца… мистер Сатирус. Позвольте задать вам вопрос. Вы, по-видимому, знаете многое. И слышали о “холодной войне”. Может быть, вы питаете симпатию к русским?
– О, нет, – ответил Пан Сатирус. – Я не питаю симпатии к людям вообще. Впрочем, Горилла и Счастливчик, по-видимому, очень хорошие ребята, да и доктор Бедоян не хуже. Но я приглядываюсь к людям с осторожностью. А как бы поступили на моем месте вы?
Пикин спрятал записную книжку.
– Мне хотелось бы попасть на берег, – продолжал Пан Сатирус. – Даю вам слово шимпанзе, что буду вести себя тихо, если мои друзья Счастливчик и Горилла отправятся на вертолете вместе со мной. И никаких смирительных рубашек, никаких успокоительных пилюль.
– А где вы найдете пилота? – спросил Пикин.
– Может быть, один из этих моряков умеет управлять вертолетом? – спросил Макмагон.
– Нет, – сказал Горилла, – мы не пилоты, мы нижние чины.
Пан Сатирус пожал плечами. Его мускулы, вздувавшиеся при любом движении, внушали страх. Он вздохнул, и в переполненной каюте это тоже ощутилось весьма внушительно.
– В таком случае отвезите меня на этом МА, – сказал он.
Пикин ожил.
– Откуда вы знаете, что это МА? МА – совершенно секретный корабль.
– Хоть вы и не шимпанзе, – сказал Пан Сатирус, – и даже не горилла, сделайте все же попытку воспользоваться мозгом, который дала вам эволюция.
Пикин покраснел.
Глава третья
Различные виды проявляют аналогичную изменчивость.
Чарлз Дарвин. Происхождение видов

На набережной во Флоридавилле было полно народу. Три часа “Кук” маневрировал, беря курс то на Майами, то на Ки-Уэст, и в этих городах репортеры Эн-би-си, Эй-би-си и Си-би-эс бесились и бросались от одной пристани к другой, но меня, Билла Данхэма, на мякине не проведешь – на сэкономленные проездные деньги я нанял вертолет, и вот я уже во Флоридавилле, единственный представитель телевидения, оказавшийся на месте событий вместе со всеми своими помощниками и готовый начать передачу.
Правда, здесь, помимо меня, оказались еще двое газетчиков – один из местных и один из Ассошиэйтед Пресс, – ну, пусть уж и они попользуются… Если повезет, я буду первым человеком, который проинтервьюирует шимпанзе у микрофона, а это значит, денежки, считай, у меня уже в кармане. Пусть другим идут дамы да короли, а мне подавай сразу два туза.
У одного моего помощника был приемник, работающий на ультракоротких волнах, у другого – обыкновенный приемник, так что мы могли слышать, как идут дела у наших соперников. Эн-би-си забила гол – ее ребята подцепили адмирала, который летал на переговоры с обезьяной. У Си-би-эс плохой улов: там поймали всего-навсего бригадного генерала Билли Магуайра, который ничего не мог сказать, потому что сам ничего не знал с тех пор, как взлетела ракета. Эй-би-си сделала хорошую радиопередачу, ее репортер оказался на борту самолета, который доставил доктора Арама Бедояна к его любимому пациенту во Флоридавилль, но по телевидению показывать им было нечего.
Итак, теперь наши соперники узнали, где собака зарыта. Не иначе, пронюхали и где я, потому что один наш малый, Том Лейберг, брал интервью у пилота вертолета, которого я нанял. Пилот вернулся в Майами после того, как отвез меня. Он сказал, что видел блеск пушечных стволов, когда пролетал над “Куком”, но по нему никто не стрелял. А что же еще он хотел увидеть на палубе военного корабля – пишущие машинки, что ли?
“Кук” застопорил машину на виду у Флоридавилля. Я велел оператору показать корабль во всех ракурсах, а сам взял микрофон, прервав интервью Тома Лейберга, который, признаться, имел бледный вид – ведь этот пилот даже не видел обезьяны.
Я описал корабль, а затем стал рассказывать, как с борта спускают моторную лодку. Тут мне подвернулся какой-то всезнайка из Флоридавилля (весь город собрался на берегу, куда подкатил наш автобус с оборудованием), который служил на флоте и объяснил мне, что на воду спускали вельбот, или китобойный бот. Выходит, мы платим налоги, чтобы военно-морской флот имел возможность охотиться на китов?
“Три человека спускаются за борт в вельбот по веревочной лестнице, – сообщил я своей затаившей дыхание аудитории. Нет, нет, друзья, я ошибся. Два человека и… Как бы вы думали, кто? Наш старина Мем, сам шимпонавт направляется к берегу”.
“Шимпонавт” – это, скажем прямо, я неплохо придумал. С тех пор я не раз слышал, как употребляли это слово, и горжусь тем, что обогатил английский язык такой удачной находкой.
Пока я говорил, оператор направлял свой телеобъектив на китобойный бот, который шел весьма ходко. Стали спускать еще одну лодку (местный Нептун разъяснил, что это рабочая шлюпка, и, с точки зрения налогоплательщиков, это звучало уже лучше); в нее сели двое матросов, двое штатских и еще один человек, о котором я ничего сказать не могу. А не мог я ничего сказать об этом малом потому, что он был в синей морской робе, но без шапки. А военных только по шапкам и можно различать.
Вельбот приблизился, развернулся к нам бортом и замедлил ход. У нас получились превосходные кадры – шимпонавт сидел, задумчиво опустив в воду руку. Ну, прямо как на старинных картинах – дама в лодке.
Первой пристала рабочая шлюпка, и один из матросов забросил веревку с петлей на какую-то штуковину, торчавшую из пристани. Затем он выпрыгнул на пристань сам и помог выйти трем пассажирам. Все они вытащили пистолеты, и один из них заорал: “Есть тут кто-нибудь из местной полиции?”
Мы эту сцену не упустили, и в кадр попал толстощекий южанин, который показал значок, приколотый к выгоревшей рубашке, и сказал: “Я полиция”, а тот малый, что кричал, предъявил ему свое удостоверение и потребовал: “Всю эту публику отсюда убрать”.
Рабочая шлюпка вернулась на корабль.
Шимпанзе поднял руку и стал стряхивать соленую воду с шерсти у себя на груди. Средним планом его еще нельзя было показать, а тем более крупным, но я уже показывал его на мысе Канаверал в то утро, когда он направлялся к ракете и прощался с доктором (кстати сказать, все эти обезьяны – никудышные актеры), и знаю, как он выглядит. Смотреть, я считаю, особенно не на что – у шимпанзе недостаточно выразительные черты лица, и поэтому, на мой взгляд, они не фотогеничны.
Правда, в Голливуде они снимаются, но держу пари, что их предварительно гримируют. Будь здесь этот доктор Бедоян, я попросил бы его положить немного грима на физиономию старины Мема. Сам я этого делать не собирался. Я-то видел его руки и зубы.
Мы показали начальника местной полиции и федеральных агентов, которые препирались между собой; начальник полиции не хотел разгонять местных налогоплательщиков, угрожая им пистолетом, да и ребята из ФБР, как мне кажется, тоже не очень-то стремились открыть пальбу по мирным гражданам… И тут Игги Наполи потянул меня за рукав: “Гляди, Билл. Этот военный корабль уходит без своего вельбота”.
И точно, “Кук” направлялся в открытое море. Рабочую шлюпку поднимали на лифте, впрочем, я, вероятно, должен сказать: на шлюп-балке, а китобойный бот все еще стоял у причала.
– Они будут кусать себе локти, если повстречают кита, сказал я, но, разумеется, не в микрофон.
У блюстителей порядка на пристани дело не двигалось с места. Публику они разогнать не могли, а главный агент ФБР говорил, что шимпанзе высаживать нельзя, пока они этого не сделают, и напирал на то, что обезьяна – государственное имущество, а с людьми, подвергающими опасности государственное имущество, всякое бывает.
Но Флориду и даже Флоридавилль этим не запугаешь.
И тут этот малый, что сидел за рулем вельбота, испустил такой вопль, будто ему в глотку вмонтировали мегафон.
– Эй, мистер Макмагон, – заорал он, – мистера Сатируса укачивает.
Я щелкнул пальцами, и Игги подал мне бинокль. Я посмотрел. И точно, вельбот раскачивало на волне, поднятой уходящим “Куком”, а шимпанзе перегнулся через борт. Мистер Сатирус – это и был шимпанзе, но почему его так называли, я узнал позже.
Тут этот плешивый, по имени Макмагон, умыл руки – не по-настоящему, а сделал такой вид – и пошел на попятный.
– Ладно, ладно, – сказал он. – Пикин, дайте им знак, чтобы подошли. А вы, ребята, сдайте назад. Помните, что этот человек… этот шимпанзе облетел вокруг Земли и находился в космосе с самого утра. Не напирайте.
Здорово, что мне удалось показать эту сцену. Я знал, что начальнички из службы безопасности считают всех нас обезьянами, но не подозревал, что они считают обезьян людьми.
Итак, китобойный бот подошел и привязался там, где прежде стояла рабочая шлюпка (если я еще не запутался во всех этих лодках), оператор сменил телеобъектив на широкоугольный, и я продолжал травить, пока мы не наладили первый крупный план.
Я махнул рукой, чтобы машина подъехала поближе ко мне. Крупный план для меня все равно что деньга в кармане.
Если бы мы не сделали этого тотчас же, нам, быть может, так и не удалось бы ничего показать, потому что эти три агента и местный полицейский могли сомкнуться и закрыть от нас шимпанзе. Для обезьяны он был довольно высок, но до Джона Уэйна ему, разумеется, далеко.
Моряк, который швырнул веревку с лодки, а потом прыгнул на пристань, был для матроса староват. Тот, который сидел у руля, был еще старше, но на нем была не матросская, а вроде бы офицерская форма, и я спросил Игги, как называть такого. Он сказал, что это мичман.
Обезьяна по-обезьяньи вскарабкалась по канату на пристань и уселась на деревянную тумбу, к которой была привязана лодка. Сначала она вытирала рот рукой, потом ногой, и мне пришлось приказать оператору быстро перевести объектив на лодку по той причине, что шимпанзе, вытирающий рот ногой – крупным планом, – зрелище, пригодное далеко не для всех членов семей, собравшихся у телевизоров.
Малый постарше, которого я теперь буду называть мичманом, вскарабкался на пристань и спросил:
– Тебе лучше, Пан?
Обезьяна кивнула. Тогда старый мичман обернулся к матросу и сказал:
– “Кук” ушел без нас, Счастливчик.
– Мы теперь в бессрочном береговом отпуску, Горилла, сказал Счастливчик. – Командиру разрешили швартоваться только на военно-морских базах.
Тут я протолкался вперед, сунул микрофон шимпанзе под нос и спросил:
– Это правда, что вы умеете говорить, Мем?
Целую минуту я думал, что он мне не ответит.
В сущности, я думал, что он отберет у меня микрофон и заставит его съесть. Пожалуй, это единственное, что я еще не пробовал проделывать с микрофоном.
Но он вдруг улыбнулся (так мне показалось) и сказал:
– Вы, разумеется, не нашли ничего лучшего, как называть меня Мемом. Меня зовут Пан Сатирус, сэр. А вас?
Я назвался. Произносить свое имя в микрофон как можно чаще никогда не повредит. После соответствующей паузы я спросил:
– Как случилось, что вы заговорили?
Он задумался.
– Очень уместный вопрос, мистер Данхэм. А если б я задал его вам, как бы ответили вы?
Того, кто шестнадцать лет не расстается с микрофоном, не так-то легко сбить с панталыку.
– У меня вся семья умела говорить, и не один десяток лет. А ваша?
Он снова одарил меня улыбкой. Я совершенно уверен, что это была улыбка.
– Ну а моя, скажем, этим пренебрегала. Вам ясно?
И он пожал плечами. Лучше бы он этого не делал: когда его руки и плечи пришли в движение, я вспомнил, что на нем нет даже цепи.
Мичман, которого называли Гориллой (ну и имечко!), сказал:
– Чего этот малый пристает к тебе, Пан? Счастливчик, макни его в воду.
– Не надо, – сказала обезьяна. Чудно было как-то разговаривать с обезьяной. У нее такой же выговор, как, помнится, был у Рузвельта. Помимо того, еще чувствовался акцент уроженца Бронкса. – Должен же он зарабатывать себе на хлеб. Спрашивайте все, что хотите, мистер Данхэм.
Макмагон, старший из агентов ФБР (наверно, специальный агент), тут же затявкал:
– Никаких вопросов, касающихся государственных секретов. Ни слова о космическом корабле или… “Куке”.
Шимпанзе снова ухмыльнулся: у коня – победителя дерби, который однажды лягнул меня прямехонько в одно место, зубы были и то меньше.
– Вы не бросите говорить? Я хочу сказать, раз уж вы начали.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – ответил шимпанзе. Нет, к сожалению, не брошу.
И тут я заколебался, я, Билл Данхэм. Но всего лишь на секунду, разумеется.
– Скажите мне, Пан… вы не возражаете, что я вас так, попросту, по имени… Скажите мне, все ли обезьяны разговаривают друг с другом? Я хочу сказать, существует ли язык шимпанзе?
Он посмотрел мне прямо в глаза, и на минуту я забыл о его зубах и могучих плечах. В эту минуту я почувствовал себя снова мальчишкой – выпускником журналистских курсов, начиненным хорошим английским языком и идеалами. У шимпанзе были ужасно грустные глаза.
– У вас не найдется кусочка жевательной резинки, мистер Данхэм? – спросил он. – У меня мерзкий вкус во рту.
Игги за кадром сунул мне в руку пакетик жевательной резинки. Продувной малый, этот Игги. Слишком продувной, чтобы долго ходить в помощниках. Надо смотреть за ним в оба. Камера придвинулась, чтобы показать крупным планом голову шимпанзе, который положил резинку в рот, пожевал ее, немного и проглотил. Затем он сказал: “Спасибо”, и камера отодвинулась, чтобы в кадр опять вошли двое, он и я.
– Что вы думаете об американских женщинах, Пан?
– Ну, как вы понимаете, до наших, до шимпанзе, им далеко. Но я полагаю, что для американских мужчин они достаточно хороши.
Маклински, парень, что водит наш автобус, все оттирал репортера из Ассошиэйтед Пресс, но теперь тот прорвался и вошел в кадр. Я не возражал: люди любят смотреть интервью, а показывали его только мы.
– Я Джерри Леффингуэлл из Ассошиэйтед Пресс, – сказал репортер. У него был такой тягучий южный акцент – прямо хоть мажь на оладьи. Местный пижон. – Какой вид был сверху, с космического корабля?
– Однообразный. Я видел всю Флориду сразу.
– Никаких вопросов о космическом корабле! – заорал Макмагон.
Кажется, шимпанзе рассмеялся. Но я не уверен. Кого уж я только не интервьюировал, но такого не выделывал никто.
Тут я снова взялся за дело и рубанул вопрос, который считал особенно удачным:
– А не скажете ли вы нам что-нибудь на обезьяньем языке?
И пожалел. Шимпанзе посмотрел на меня так, что мне захотелось, чтобы между нами была решетка, а кто из нас сидел бы в клетке – я или он, – не имело значения. Шимпанзе молчал почти целую минуту, а потом спросил:
– На языке долгопятов, мандриллов, мартышек, резусов?
– Ну, на вашем родном языке.
– Я не больше обезьяна, чем вы сами, сэр.
Дело было швах, а передача продолжалась. Оба моряка потешались надо мной, и я не уверен, что операторы держали их за кадром. Тот, что постарше, мичман, сказал:
– Спросите его об этих самых резусах, мистер.
В его тоне было что-то подозрительное, и я решил не задавать этого вопроса. Но тут же меня осенила новая блестящая мысль.
– А вы, шимпанзе с мыса Канаверал и из Уайт Сэндс… Вы ведь постоянно живете в Уайт Сэндс?.. Гордитесь ли вы своим вкладом в науку?
И снова он ответил не сразу.
– Я могу говорить только от своего имени. Пожалуй, нет, не горжусь.
– Разве вы не испытываете патриотических чувств, зная, что идет “холодная война”?
На этот раз его взгляд стал добрее.
– Знаете, когда вы перестаете слишком усердствовать, мистер Данхэм, то начинаете говорить почти как образованный человек… Видите ли, не вся работа, которую мы выполняем… которую я выполнял… осуществляется в интересах войны. Меня использовали… а это всегда неприятно, когда тебя используют без твоего согласия… для медицинских, лечебных целей. А брат милосердия, приставленный ко мне, читал в это время статью о катастрофическом кризисе перенаселения. Вы не усматриваете в этом иронии?
Не говорите об этом моим телезрителям, но в свое время я учился в колледже. С тех пор меня никто не щелкал по носу так больно; но тогда это сделал профессор философии, а не шимпанзе.
– Я думаю, наши хотят сначала справиться с различными болезнями, а потом человечество найдет способ, как накормить всех.
– Довольно рискованно, – сказал шимпанзе.
Как только разговор стал интересным, репортер из Ассошиэйтед Пресс снова протиснулся вперед.
– Есть ли на мысе Канаверал или в Уайт Сэндс какая-нибудь дама-шимпанзе, к которой вы неравнодушны?
Пан Сатирус взглянул на южанина.
– А знаете ли вы, мистер Леффингуэлл, что из всех млекопитающих, не культивируемых человеком, пигмент кожи достигает наибольшего разнообразия у шимпанзе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16