– Ты никогда не был на воле и один. В этой Флориде ты можешь замерзнуть; и тут бродят дикие собаки, кабаны и мало ли что еще. Мы уж лучше останемся с тобой.
– О, но ведь это моя естественная среда.
– Точно, – сказал Счастливчик. – Точно. А все же у нас нет выбора. Командир нас приставил к тебе.
– Пошли, – сказал Горилла. – Уберемся подальше. А то эти агенты из ФБР будут разыскивать нас с собаками.
И они поплелись по равнине, проваливаясь в лужи, так затянутые зеленой плесенью, что они казались лужайками, поднимая тучи москитов, после чего следовала мгновенная мучительная месть. Пан беззаботно схватился за куст, и в его ладонь впилась колючка. Ни у кого не было ни ножа, ни даже иголки, чтобы вытащить колючку; розовая ладонь быстро распухла.
Воды кругом было много, и Пан Сатирус собрал бесчисленное множество зеленых орехов, спелых и неспелых фруктов, нежных побегов деревьев. Но никто, даже Пан, не привык к такой диете. Оба моряка шагали под урчащую музыку собственных желудков, а Пан Сатирус стал как-то странно подавлен.
– А у морской пехоты всю дорогу служба такая, – сказал Горилла. Он сидел под пальмой, поддерживая свой объемистый живот обеими руками. От москитных укусов лицо его вздулось и стало вдвое шире.
– Но я, между прочим, пошел не в морскую пехоту, – сказал Счастливчик.
– Будь это Экваториальная Африка… – произнес Пан Сатирус.
– Нет тут никакой Африки, – сказал Горилла.
– Жаль, мы не взяли с собой доктора Бедояна.
– А что с него толку? – спросил Счастливчик. – Без своей черной сумки док в лесу был бы как все мы. Если уж доктор нужен, то полностью, с черным саквояжем.
Пан Сатирус где-то нашел большой круглый фрукт. Он вертел его в здоровой руке.
– Боюсь, невкусный.
– Все бывает невкусное, если не подано с пылу с жару, сказал Счастливчик.
– И если блондинка-официанточка не подаст тебе еще и бутылочку пивка, чтобы легче проходило, – добавил Горилла.
Счастливчик застонал.
– Нас погубила цивилизация, – сказал Пан Сатирус. – Хотите – верьте, хотите – нет, а подошвы у меня на ногах горят. Никогда в жизни я так много не ходил.
– Наверно, дома, в Африке, ты бы прыгал с дерева на дерево, – сказал Счастливчик.
– Не все время, – сказал Пан и потряс своей большой головой. – По крайней мере, так пишут. А сам я этого не знаю. Я всего лишь второсортный человек, а никакой не шимпанзе. За все семь с половиной лет я впервые обхожусь без сторожа.
Он посмотрел на своих друзей.
– Не считайте, что я говорю о вас пренебрежительно, джентльмены. Но вас никогда не учили ухаживать за шимпанзе.
– А я никогда не считал себя гориллой, – сказал мичман Бейтс. – Просто прозвали меня так.
– В общем, влипли, – сказал Счастливчик. – Уже почти ночь, а у нас нет даже спичек, чтобы развести костер. Да если бы и были, зажигать нельзя – агенты ищут нас на вертолетах. Как быть?
– Вон там, в полумиле отсюда, есть шоссе, – сказал Пан. Я видел с дерева, на котором росло вот это. – Он снова взглянул на фрукт, повертел его в длинных пальцах и швырнул прочь. – Я покажу вам дорогу, джентльмены.
– Прости, Пан, – оказал Счастливчик.
– Ты тут ни при чем.
– Да, – сказал Горилла, – зря ты вытащил нас из этой губы. Тебе с нами одна морока.
– Нет, нет. У меня ноги болят, и я не привык к этой пище… Я залезу на дерево и посмотрю, куда идти.
– Держись, Пан, – сказал Счастливчик. – Я понимаю, у тебя колючка в руке. Но ты можешь прожить годы на этой пакости, от которой у нас разболелись животы. Ты можешь согреться, накрывшись, скажем, пальмовыми листьями. Чего ж тебе сдаваться?
– Да мне не очень-то нравится здесь, – сказал Пан.
– Ты мне не заливай! – сердито оборвал его Счастливчик.
– Я второсортный шимпанзе и третьесортный человек, – медленно произнес Пан. – Я подумал, как я буду тут один, и мне стало не по себе. Я этого не выдержу.
– Это потому, что ты регрессировал, деэволюционировал или как там? – спросил Горилла.
– Да.
– Ты получил образование. Пусть из-за чужого плеча, но получил, – сказал Счастливчик. – Как живут шимпанзе? В одиночку?
– Они бродят небольшими группами – от двух до четырех самцов, вдвое больше самок и детеныши, сколько есть.
– Значит, ты не переменился, – сказал Счастливчик. – Ты все еще шимпанзе. Тебе нужно только даму. Ты оставайся здесь, Пан, а мы с Гориллой заберемся в какой-нибудь зверинец и умыкнем тебе жену.
– Нет, – сказал Пан. – У вас и без того достаточно неприятностей.
– Вот оно что! Ну, конечно, – сказал Счастливчик. Лицо его выражало печальное торжество. – Ты сожалеешь, что заставил нас нарушить долг. Нам было приказано караулить тебя, а мы не укараулили.
Пан уныло кивнул. Опираясь на руки, он раскачивался на них, как на костылях, и думал.
– Да. Мы ведь об этом уже говорили. Горилла, если захочет, может в любое время жить не работая и получать две трети своего нынешнего жалованья. Прослужив двадцать лет на флоте, ты можешь получать половину. Но вы не бросаете службы, флот чем-то дорог вам, и я, возможно, все вам напортил.
– Мы не дети. А ты не наш папенька, – прорычал Горилла. Тебе только семь с половиной лет. Мне пятьдесят два.
– Ты любишь флот.
– А черт его знает! – Горилла пожал массивными плечами. На гражданке перекинуться словом не с кем. Эти гражданские все пентюхи.
– Все твои друзья служат на флоте.
Горилла поглядел на Счастливчика, который снял свои черные ботинки и белые носки и рассматривал распухшую ступню.
– О чем это Пан толкует?
– О том, что он человек. Что ему нужны друзья, – сказал Счастливчик. – Но говорит он об этом как-то по-шимпанзиному.
– У меня никогда не было ни одного, друга, – сказал Пан. – Только сторожа, врачи да люди, которым я был нужен для экспериментов.
Счастливчик вздохнул и стал натягивать носки.
– Чему быть, Пан, тому не миновать. Это верно – мы с Гориллой в зарослях жить не можем.
– А я не могу жить без друзей, – сказал Пан. Он перестал раскачиваться на руках и сел, скрестив под собой короткие могучие ноги. Затем он стал чиститься. – Я скажу, что украл вас. Как Кинг-Конг в недавней телевизионной передаче. Взял под мышки двух моряков и унес.
– Чудишь, Пан, – сказал Счастливчик, надел носки, и они вместе направились к шоссе.
Пан время от времени влезал на дерево и высматривал дорогу.
Когда они вышли на шоссе, сумерки уже сгущались; бетон жег ноги Пана, и он шел по глубокой канаве, разбрызгивая тинистую грязь. Впереди сверкали огни города.
– Денег у нас нет ни пенни, – сказал Горилла. – Эти агенты все отобрали.
– Я совсем забыл про деньги, – сказал Паи. – У меня их не было ни разу в жизни.
– У Гориллы тоже… через два дня после получки, – заметил Счастливчик.
Горилла рассмеялся.
Форма на нем была уже не так блистательно чиста, как утром, но он каким-то образом умудрялся сохранять опрятный вид; вся заляпанная грязью и мятая форма тем не менее сидела на нем ловко.
– Постойте, – сказал Пан. – Я что-то нашел.
Это “что-то” оказалось длинной цепочкой, грязной и ржавой.
Пан разогнул одно звено своими могучими пальцами, обернул цепь вокруг пояса и закрепил ее, снова согнув звено.
– Теперь я дрессированная обезьяна, – сказал он. – Может, вы поведете меня в какой-нибудь бар и заработаете на мне немного денег?
Было уже совсем темно, но время от времени шоссе освещалось фарами проносившихся мимо машин. Счастливчик разглядел Пана и расхохотался.
– Ну и человек! – сказал он, но тут же поправился. – Ну и Пан. Послушай. Нас ищут по тревоге. Мичмана, радиста и шимпанзе. Может, мне сорвать одну нашивку и притвориться радистом второго класса? Кроме того, я уже не знаю, как мы можем замаскироваться.
– Ошибаешься, Счастливчик, – сказал Горилла. – Пан верно говорит. Кто подумает, что мы будем давать представление в салуне? Пан, если кто меня спросит, я скажу, что ты из этих самых резусов.
– Они у тебя из головы не идут, Горилла, – сказал Счастливчик.
– За тридцать пять лет службы в каких только портах я не побывал, с какими только ребятами и в каких только водах не плавал! А тут под старость услыхал, что есть что-то, чего отродясь не видел. Еще бы мне не думать об этом!
– Вы оба чокнутые, – сказал Счастливчик. – Но все равно пошли.
– Ложь во спасение, – сказал Пан. – Я читал о лжи во спасение. Теперь мы попробуем к ней прибегнуть.
– Из-за чьих только плеч ты не читал! – сказал Горилла.
Глава десятая
Коммуникация, сущ. Средство сообщения (особ. новостей); общение; связь.
Краткий оксфордский словарь. 1918
Телефон был выкрашен в ослепительно алый цвет. В наши дни заботливая телефонная компания обеспечивает (за дополнительную плату) аппаратами, подходящими к любому настроению, мебели или костюму, но это средство связи совсем не выглядело творением телефонной компании.
Во-первых, аппарат был покрашен, а не сделан из алой пластмассы.
Во-вторых, наборный диск запирался на замок, и пользоваться аппаратом могли только те, кому это было положено.
В-третьих, рядом денно и нощно стояли вооруженные часовые, поглядывая сквозь стекло звуконепроницаемой будки.
Человек в легком шерстяном костюме вошел в будку, отпер наборный диск, достав ключ из кармана, и поднял трубку. Он набрал только одну цифру и ждал, немного потея. Снаружи часовые с каменными лицами стояли навытяжку.
– Разрешите доложить, сэр, – сказал человек.
Послушав, он продолжал:
– Мы не знаем, сэр. Совершенно никаких следов… Да, вертолеты и полк морской пехоты. Я подумал, не привлечь ли бойскаутов… Нет? Слушаюсь… Да, с ним два моряка. Я попросил, чтобы в Вашингтоне проверили их личные дела. Возможно, они его украли. Или шпионы убили моряков и похитили его одного.
Затем он замолчал и слушал. В стеклянной будке было жарко, и, вероятно, поэтому лицо его стало приобретать тот же оттенок, что и аппарат. Или, может быть, наоборот – аппарат с этой целью и покрасили в алый цвет… для соответствия.
Наконец он снова заговорил:
– Слушаюсь, сэр. Но одно указание мы должны получить именно от вас. Я не беру на себя ответственности. Как его брать, живьем или стрелять?
Он снова стал слушать и на сей раз прислонился к стеклу.
– Слушаюсь, сэр, – сказал он, улучив удобный момент. – Но я допрашивал его лично, потом его допрашивали мои лучшие люди, но он не собирается выдавать нам секрет сверхсветового полета. Он не хочет говорить нам ничего не потому, что мы это мы, а потому, что мы – люди. Но если противник захватил его, то он может заставить его говорить при помощи пыток, или “сыворотки правды”, или… Да, сэр.
В третий раз он молча слушал, слушал с напряженным вниманием. Наконец он еще раз сказал: “Слушаюсь, сэр” – и положил трубку. Повесив замок и подергав его, он открыл дверь стеклянной клетки.
Часовые не вытянулись при его появлении, потому что они уже стояли навытяжку.
Он вышел из будки и посмотрел на ближайшего часового, вооруженного винтовкой, пистолетом и штыком и стоявшего совершенно неподвижно.
– Он становится величайшим национальным достоянием, сказал человек. – Он собирается выступать по телевидению за десять тысяч долларов в неделю. Матери Америки, по-видимому, требуют, чтобы их дети видели его хотя бы раз в семь дней.
Часовой не ответил ему, потому что стоял по стойке “смирно”.
– Но вы знаете, что он для меня? Для меня он – проклятая… беглая… обезьяна.
Часовые не шевелились.
Глава одиннадцатая
Отличие их от человека в значительной мере обусловлено привычками.
Энциклопедия Британника, 1946
Как это часто бывает, последний бар на окраине города оказался далеко не лучшим баром, но, как известно, время не ждет… и агенты ФБР – тоже. Счастливчик вошел в кабак первым, произвел рекогносцировку и, выйдя, доложил, что там нет ни одного человека, похожего на агента ФБР.
– У всех такой вид, будто они нигде не могут найти работу вообще.
– На выпивку у них деньги есть, – заметил Горилла.
– Вы знаете, а на той вечеринке с девочками было довольно весело, – сказал Пан. – Как вы думаете, когда у нас появятся деньги…
– Ты у нас превращаешься в форменного алкоголика, Пан, перебил его Счастливчик. – Пошли. – Пан вручил ему конец до смешного тоненькой цепочки. – Я твой дрессировщик, понял? Горилла, может, тебе лучше постоять на улице? Не годится мичману впутываться в такое дело.
– Мы оборвались с губы вместе, вместе и будем, – сказал мичман Бейтс.
И они вошли. Это была действительно забегаловка худшего сорта. Поколения гуляк проливали пиво на некрашеный пол; десятилетиями нервные посетители пыхтели сигаретами, трубками и сигарами и прокурили все стены; к тому же вся когорта завсегдатаев не очень аккуратно пользовалась туалетом, который находился в глубине бара.
Пан Сатирус, всю жизнь проведший в чистоте и холе, закашлялся. У Гориллы Бейтса был страдальческий вид. Счастливчик Бронстейн, позвякивая цепочкой, матросской походкой, вразвалку направился к стойке.
Буфетчик взглянул на Счастливчика, потом на цепочку и по цепочке добрался до Пана.
– Эй, – сказал он, – ты что сюда приволок?
– Обезьяну, – сказал Счастливчик. – Мартышку-резуса. Подобрал ее на Гибралтарской скале. Это английский резус.
Пан Сатирус кашлял.
Горилла отошел и сел за столик.
– Он дрессированный? – спросил буфетчик.
– Он танцует, – импровизировал Горилла, – ходит на руках и передразнивает всех. Он дрессированный – это точно. Как на флотской службе, верно?
– Почем я знаю, – сказал буфетчик. Судя по выражению его лица, тот же ответ можно было получить на любой вопрос.
Одна посетительница с трудом поднялась со стула и, покачиваясь на высоких скривленных каблуках, пошла к стойке. На ней были оранжевые шорты и бюстгальтер такого же фиолетового оттенка, как и кожа, видневшаяся между двумя этими предметами туалета.
– Не кусается?
– Нет, – сказал Счастливчик. – Он любит дам.
Пан Сатирус сложил свои уродливые кисти, стал в позу капуцина, выпрашивающего земляной орех, и поймал в ладонь руку посетительницы. Он поцеловал эту руку очень нежно.
– Э, да он милашка, – сказала посетительница.
– Дайте ему доллар. Он опустит его в патефон-автомат и станцует для вас, – сказал Счастливчик. Он пристально посмотрел на посетительницу и добавил: – Даю поправку – станцует с вами.
– Доллар? Для автомата нужно десять центов?
– И обезьяна хочет жить, – проворчал Счастливчик.
Посетительница, пошатываясь, возвратилась к своему столику и взяла сумочку. Собутыльником ее был пузатый коротышка с облупленным носом; он наблюдал за ней слезящимися голубыми глазками.
Буфетчик заметил:
– Ваша обезьяна – самый красивый малый из всех, кого она подцепила за последние тридцать лет.
Дама дала Пану доллар. Он отдал его буфетчику и уже хотел было что-то сказать, как Счастливчик тут же вмешался:
– Два пива для меня и для резуса и дайте ему сдачу для автомата.
– Двадцать лет я держу бар, и наконец-то этот гроб с музыкой кому-то понадобился, – сказал буфетчик. – А я было хотел вернуть его фирме.
Он дал Пану три десятицентовые монеты.
Пан выпил пиво залпом и, шаркая подошвами, пошел к патефону-автомату.
Он выбрал пластинку и опустил в щель монету. Пластинка под названием “Разговор о школе” выскочила из гнезда.
Пан Сатирус поклонился посетительнице и взял ее за руку. Она сделала шаг и оказалась в его объятиях.
Танец получился неважный: у Пана Сатируса, наверно, никогда не было сторожа, который бы смотрел передачи Артура Мэррея. Но, учитывая, что его партнерше, вероятно, никогда не приходилось раньше танцевать с обезьяной, удовольствие она, по-видимому, за свои деньги получала, тем более что Пан Сатирус исполнил свой коронный номер – водрузив ее на ноги, прошелся на руках.
Она дала ему еще один доллар, а потом две другие посетительницы, не более обольстительные, чем она, выстроились в очередь.
Побрякивая полной пригоршней мелочи, Счастливчик отнес Горилле две кружки пива.
Пузатый человечек перенес свой облупленный нос к их столу. Он воинственно посмотрел на моряков, но, возможно, он смотрел так на всех, с кем сталкивала его судьба, не одарившая его ничем, кроме облупленного носа.
– Ребята, я вас уже видел.
– Вот как, – сказал Горилла, явно давая понять, что разговор окончен.
– По телевизору, – настаивал коротышка. – Это обезьяна, которая облетела вокруг Земли вчера утром.
– Нет, – сказал Горилла. – То был шимпанзе. А это резус. Просто наш маленький талисман.
– По-моему, он не такой уж маленький, – возразил коротышка. – Он в точности такой, как тот, которого показывали по телевизору.
– Телевизор может увеличить или уменьшить, – объяснил Счастливчик. – Все дело в полярности. Отрицательный полюс, положительный полюс… Как подсоединишь, так и получится.
Горилла протянул руку и похлопал по эмблеме на рукаве Счастливчика.
– Он знает, что говорит. Радист. Первого класса.
Коротышка почесал голову, скудно украшенную волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– О, но ведь это моя естественная среда.
– Точно, – сказал Счастливчик. – Точно. А все же у нас нет выбора. Командир нас приставил к тебе.
– Пошли, – сказал Горилла. – Уберемся подальше. А то эти агенты из ФБР будут разыскивать нас с собаками.
И они поплелись по равнине, проваливаясь в лужи, так затянутые зеленой плесенью, что они казались лужайками, поднимая тучи москитов, после чего следовала мгновенная мучительная месть. Пан беззаботно схватился за куст, и в его ладонь впилась колючка. Ни у кого не было ни ножа, ни даже иголки, чтобы вытащить колючку; розовая ладонь быстро распухла.
Воды кругом было много, и Пан Сатирус собрал бесчисленное множество зеленых орехов, спелых и неспелых фруктов, нежных побегов деревьев. Но никто, даже Пан, не привык к такой диете. Оба моряка шагали под урчащую музыку собственных желудков, а Пан Сатирус стал как-то странно подавлен.
– А у морской пехоты всю дорогу служба такая, – сказал Горилла. Он сидел под пальмой, поддерживая свой объемистый живот обеими руками. От москитных укусов лицо его вздулось и стало вдвое шире.
– Но я, между прочим, пошел не в морскую пехоту, – сказал Счастливчик.
– Будь это Экваториальная Африка… – произнес Пан Сатирус.
– Нет тут никакой Африки, – сказал Горилла.
– Жаль, мы не взяли с собой доктора Бедояна.
– А что с него толку? – спросил Счастливчик. – Без своей черной сумки док в лесу был бы как все мы. Если уж доктор нужен, то полностью, с черным саквояжем.
Пан Сатирус где-то нашел большой круглый фрукт. Он вертел его в здоровой руке.
– Боюсь, невкусный.
– Все бывает невкусное, если не подано с пылу с жару, сказал Счастливчик.
– И если блондинка-официанточка не подаст тебе еще и бутылочку пивка, чтобы легче проходило, – добавил Горилла.
Счастливчик застонал.
– Нас погубила цивилизация, – сказал Пан Сатирус. – Хотите – верьте, хотите – нет, а подошвы у меня на ногах горят. Никогда в жизни я так много не ходил.
– Наверно, дома, в Африке, ты бы прыгал с дерева на дерево, – сказал Счастливчик.
– Не все время, – сказал Пан и потряс своей большой головой. – По крайней мере, так пишут. А сам я этого не знаю. Я всего лишь второсортный человек, а никакой не шимпанзе. За все семь с половиной лет я впервые обхожусь без сторожа.
Он посмотрел на своих друзей.
– Не считайте, что я говорю о вас пренебрежительно, джентльмены. Но вас никогда не учили ухаживать за шимпанзе.
– А я никогда не считал себя гориллой, – сказал мичман Бейтс. – Просто прозвали меня так.
– В общем, влипли, – сказал Счастливчик. – Уже почти ночь, а у нас нет даже спичек, чтобы развести костер. Да если бы и были, зажигать нельзя – агенты ищут нас на вертолетах. Как быть?
– Вон там, в полумиле отсюда, есть шоссе, – сказал Пан. Я видел с дерева, на котором росло вот это. – Он снова взглянул на фрукт, повертел его в длинных пальцах и швырнул прочь. – Я покажу вам дорогу, джентльмены.
– Прости, Пан, – оказал Счастливчик.
– Ты тут ни при чем.
– Да, – сказал Горилла, – зря ты вытащил нас из этой губы. Тебе с нами одна морока.
– Нет, нет. У меня ноги болят, и я не привык к этой пище… Я залезу на дерево и посмотрю, куда идти.
– Держись, Пан, – сказал Счастливчик. – Я понимаю, у тебя колючка в руке. Но ты можешь прожить годы на этой пакости, от которой у нас разболелись животы. Ты можешь согреться, накрывшись, скажем, пальмовыми листьями. Чего ж тебе сдаваться?
– Да мне не очень-то нравится здесь, – сказал Пан.
– Ты мне не заливай! – сердито оборвал его Счастливчик.
– Я второсортный шимпанзе и третьесортный человек, – медленно произнес Пан. – Я подумал, как я буду тут один, и мне стало не по себе. Я этого не выдержу.
– Это потому, что ты регрессировал, деэволюционировал или как там? – спросил Горилла.
– Да.
– Ты получил образование. Пусть из-за чужого плеча, но получил, – сказал Счастливчик. – Как живут шимпанзе? В одиночку?
– Они бродят небольшими группами – от двух до четырех самцов, вдвое больше самок и детеныши, сколько есть.
– Значит, ты не переменился, – сказал Счастливчик. – Ты все еще шимпанзе. Тебе нужно только даму. Ты оставайся здесь, Пан, а мы с Гориллой заберемся в какой-нибудь зверинец и умыкнем тебе жену.
– Нет, – сказал Пан. – У вас и без того достаточно неприятностей.
– Вот оно что! Ну, конечно, – сказал Счастливчик. Лицо его выражало печальное торжество. – Ты сожалеешь, что заставил нас нарушить долг. Нам было приказано караулить тебя, а мы не укараулили.
Пан уныло кивнул. Опираясь на руки, он раскачивался на них, как на костылях, и думал.
– Да. Мы ведь об этом уже говорили. Горилла, если захочет, может в любое время жить не работая и получать две трети своего нынешнего жалованья. Прослужив двадцать лет на флоте, ты можешь получать половину. Но вы не бросаете службы, флот чем-то дорог вам, и я, возможно, все вам напортил.
– Мы не дети. А ты не наш папенька, – прорычал Горилла. Тебе только семь с половиной лет. Мне пятьдесят два.
– Ты любишь флот.
– А черт его знает! – Горилла пожал массивными плечами. На гражданке перекинуться словом не с кем. Эти гражданские все пентюхи.
– Все твои друзья служат на флоте.
Горилла поглядел на Счастливчика, который снял свои черные ботинки и белые носки и рассматривал распухшую ступню.
– О чем это Пан толкует?
– О том, что он человек. Что ему нужны друзья, – сказал Счастливчик. – Но говорит он об этом как-то по-шимпанзиному.
– У меня никогда не было ни одного, друга, – сказал Пан. – Только сторожа, врачи да люди, которым я был нужен для экспериментов.
Счастливчик вздохнул и стал натягивать носки.
– Чему быть, Пан, тому не миновать. Это верно – мы с Гориллой в зарослях жить не можем.
– А я не могу жить без друзей, – сказал Пан. Он перестал раскачиваться на руках и сел, скрестив под собой короткие могучие ноги. Затем он стал чиститься. – Я скажу, что украл вас. Как Кинг-Конг в недавней телевизионной передаче. Взял под мышки двух моряков и унес.
– Чудишь, Пан, – сказал Счастливчик, надел носки, и они вместе направились к шоссе.
Пан время от времени влезал на дерево и высматривал дорогу.
Когда они вышли на шоссе, сумерки уже сгущались; бетон жег ноги Пана, и он шел по глубокой канаве, разбрызгивая тинистую грязь. Впереди сверкали огни города.
– Денег у нас нет ни пенни, – сказал Горилла. – Эти агенты все отобрали.
– Я совсем забыл про деньги, – сказал Паи. – У меня их не было ни разу в жизни.
– У Гориллы тоже… через два дня после получки, – заметил Счастливчик.
Горилла рассмеялся.
Форма на нем была уже не так блистательно чиста, как утром, но он каким-то образом умудрялся сохранять опрятный вид; вся заляпанная грязью и мятая форма тем не менее сидела на нем ловко.
– Постойте, – сказал Пан. – Я что-то нашел.
Это “что-то” оказалось длинной цепочкой, грязной и ржавой.
Пан разогнул одно звено своими могучими пальцами, обернул цепь вокруг пояса и закрепил ее, снова согнув звено.
– Теперь я дрессированная обезьяна, – сказал он. – Может, вы поведете меня в какой-нибудь бар и заработаете на мне немного денег?
Было уже совсем темно, но время от времени шоссе освещалось фарами проносившихся мимо машин. Счастливчик разглядел Пана и расхохотался.
– Ну и человек! – сказал он, но тут же поправился. – Ну и Пан. Послушай. Нас ищут по тревоге. Мичмана, радиста и шимпанзе. Может, мне сорвать одну нашивку и притвориться радистом второго класса? Кроме того, я уже не знаю, как мы можем замаскироваться.
– Ошибаешься, Счастливчик, – сказал Горилла. – Пан верно говорит. Кто подумает, что мы будем давать представление в салуне? Пан, если кто меня спросит, я скажу, что ты из этих самых резусов.
– Они у тебя из головы не идут, Горилла, – сказал Счастливчик.
– За тридцать пять лет службы в каких только портах я не побывал, с какими только ребятами и в каких только водах не плавал! А тут под старость услыхал, что есть что-то, чего отродясь не видел. Еще бы мне не думать об этом!
– Вы оба чокнутые, – сказал Счастливчик. – Но все равно пошли.
– Ложь во спасение, – сказал Пан. – Я читал о лжи во спасение. Теперь мы попробуем к ней прибегнуть.
– Из-за чьих только плеч ты не читал! – сказал Горилла.
Глава десятая
Коммуникация, сущ. Средство сообщения (особ. новостей); общение; связь.
Краткий оксфордский словарь. 1918
Телефон был выкрашен в ослепительно алый цвет. В наши дни заботливая телефонная компания обеспечивает (за дополнительную плату) аппаратами, подходящими к любому настроению, мебели или костюму, но это средство связи совсем не выглядело творением телефонной компании.
Во-первых, аппарат был покрашен, а не сделан из алой пластмассы.
Во-вторых, наборный диск запирался на замок, и пользоваться аппаратом могли только те, кому это было положено.
В-третьих, рядом денно и нощно стояли вооруженные часовые, поглядывая сквозь стекло звуконепроницаемой будки.
Человек в легком шерстяном костюме вошел в будку, отпер наборный диск, достав ключ из кармана, и поднял трубку. Он набрал только одну цифру и ждал, немного потея. Снаружи часовые с каменными лицами стояли навытяжку.
– Разрешите доложить, сэр, – сказал человек.
Послушав, он продолжал:
– Мы не знаем, сэр. Совершенно никаких следов… Да, вертолеты и полк морской пехоты. Я подумал, не привлечь ли бойскаутов… Нет? Слушаюсь… Да, с ним два моряка. Я попросил, чтобы в Вашингтоне проверили их личные дела. Возможно, они его украли. Или шпионы убили моряков и похитили его одного.
Затем он замолчал и слушал. В стеклянной будке было жарко, и, вероятно, поэтому лицо его стало приобретать тот же оттенок, что и аппарат. Или, может быть, наоборот – аппарат с этой целью и покрасили в алый цвет… для соответствия.
Наконец он снова заговорил:
– Слушаюсь, сэр. Но одно указание мы должны получить именно от вас. Я не беру на себя ответственности. Как его брать, живьем или стрелять?
Он снова стал слушать и на сей раз прислонился к стеклу.
– Слушаюсь, сэр, – сказал он, улучив удобный момент. – Но я допрашивал его лично, потом его допрашивали мои лучшие люди, но он не собирается выдавать нам секрет сверхсветового полета. Он не хочет говорить нам ничего не потому, что мы это мы, а потому, что мы – люди. Но если противник захватил его, то он может заставить его говорить при помощи пыток, или “сыворотки правды”, или… Да, сэр.
В третий раз он молча слушал, слушал с напряженным вниманием. Наконец он еще раз сказал: “Слушаюсь, сэр” – и положил трубку. Повесив замок и подергав его, он открыл дверь стеклянной клетки.
Часовые не вытянулись при его появлении, потому что они уже стояли навытяжку.
Он вышел из будки и посмотрел на ближайшего часового, вооруженного винтовкой, пистолетом и штыком и стоявшего совершенно неподвижно.
– Он становится величайшим национальным достоянием, сказал человек. – Он собирается выступать по телевидению за десять тысяч долларов в неделю. Матери Америки, по-видимому, требуют, чтобы их дети видели его хотя бы раз в семь дней.
Часовой не ответил ему, потому что стоял по стойке “смирно”.
– Но вы знаете, что он для меня? Для меня он – проклятая… беглая… обезьяна.
Часовые не шевелились.
Глава одиннадцатая
Отличие их от человека в значительной мере обусловлено привычками.
Энциклопедия Британника, 1946
Как это часто бывает, последний бар на окраине города оказался далеко не лучшим баром, но, как известно, время не ждет… и агенты ФБР – тоже. Счастливчик вошел в кабак первым, произвел рекогносцировку и, выйдя, доложил, что там нет ни одного человека, похожего на агента ФБР.
– У всех такой вид, будто они нигде не могут найти работу вообще.
– На выпивку у них деньги есть, – заметил Горилла.
– Вы знаете, а на той вечеринке с девочками было довольно весело, – сказал Пан. – Как вы думаете, когда у нас появятся деньги…
– Ты у нас превращаешься в форменного алкоголика, Пан, перебил его Счастливчик. – Пошли. – Пан вручил ему конец до смешного тоненькой цепочки. – Я твой дрессировщик, понял? Горилла, может, тебе лучше постоять на улице? Не годится мичману впутываться в такое дело.
– Мы оборвались с губы вместе, вместе и будем, – сказал мичман Бейтс.
И они вошли. Это была действительно забегаловка худшего сорта. Поколения гуляк проливали пиво на некрашеный пол; десятилетиями нервные посетители пыхтели сигаретами, трубками и сигарами и прокурили все стены; к тому же вся когорта завсегдатаев не очень аккуратно пользовалась туалетом, который находился в глубине бара.
Пан Сатирус, всю жизнь проведший в чистоте и холе, закашлялся. У Гориллы Бейтса был страдальческий вид. Счастливчик Бронстейн, позвякивая цепочкой, матросской походкой, вразвалку направился к стойке.
Буфетчик взглянул на Счастливчика, потом на цепочку и по цепочке добрался до Пана.
– Эй, – сказал он, – ты что сюда приволок?
– Обезьяну, – сказал Счастливчик. – Мартышку-резуса. Подобрал ее на Гибралтарской скале. Это английский резус.
Пан Сатирус кашлял.
Горилла отошел и сел за столик.
– Он дрессированный? – спросил буфетчик.
– Он танцует, – импровизировал Горилла, – ходит на руках и передразнивает всех. Он дрессированный – это точно. Как на флотской службе, верно?
– Почем я знаю, – сказал буфетчик. Судя по выражению его лица, тот же ответ можно было получить на любой вопрос.
Одна посетительница с трудом поднялась со стула и, покачиваясь на высоких скривленных каблуках, пошла к стойке. На ней были оранжевые шорты и бюстгальтер такого же фиолетового оттенка, как и кожа, видневшаяся между двумя этими предметами туалета.
– Не кусается?
– Нет, – сказал Счастливчик. – Он любит дам.
Пан Сатирус сложил свои уродливые кисти, стал в позу капуцина, выпрашивающего земляной орех, и поймал в ладонь руку посетительницы. Он поцеловал эту руку очень нежно.
– Э, да он милашка, – сказала посетительница.
– Дайте ему доллар. Он опустит его в патефон-автомат и станцует для вас, – сказал Счастливчик. Он пристально посмотрел на посетительницу и добавил: – Даю поправку – станцует с вами.
– Доллар? Для автомата нужно десять центов?
– И обезьяна хочет жить, – проворчал Счастливчик.
Посетительница, пошатываясь, возвратилась к своему столику и взяла сумочку. Собутыльником ее был пузатый коротышка с облупленным носом; он наблюдал за ней слезящимися голубыми глазками.
Буфетчик заметил:
– Ваша обезьяна – самый красивый малый из всех, кого она подцепила за последние тридцать лет.
Дама дала Пану доллар. Он отдал его буфетчику и уже хотел было что-то сказать, как Счастливчик тут же вмешался:
– Два пива для меня и для резуса и дайте ему сдачу для автомата.
– Двадцать лет я держу бар, и наконец-то этот гроб с музыкой кому-то понадобился, – сказал буфетчик. – А я было хотел вернуть его фирме.
Он дал Пану три десятицентовые монеты.
Пан выпил пиво залпом и, шаркая подошвами, пошел к патефону-автомату.
Он выбрал пластинку и опустил в щель монету. Пластинка под названием “Разговор о школе” выскочила из гнезда.
Пан Сатирус поклонился посетительнице и взял ее за руку. Она сделала шаг и оказалась в его объятиях.
Танец получился неважный: у Пана Сатируса, наверно, никогда не было сторожа, который бы смотрел передачи Артура Мэррея. Но, учитывая, что его партнерше, вероятно, никогда не приходилось раньше танцевать с обезьяной, удовольствие она, по-видимому, за свои деньги получала, тем более что Пан Сатирус исполнил свой коронный номер – водрузив ее на ноги, прошелся на руках.
Она дала ему еще один доллар, а потом две другие посетительницы, не более обольстительные, чем она, выстроились в очередь.
Побрякивая полной пригоршней мелочи, Счастливчик отнес Горилле две кружки пива.
Пузатый человечек перенес свой облупленный нос к их столу. Он воинственно посмотрел на моряков, но, возможно, он смотрел так на всех, с кем сталкивала его судьба, не одарившая его ничем, кроме облупленного носа.
– Ребята, я вас уже видел.
– Вот как, – сказал Горилла, явно давая понять, что разговор окончен.
– По телевизору, – настаивал коротышка. – Это обезьяна, которая облетела вокруг Земли вчера утром.
– Нет, – сказал Горилла. – То был шимпанзе. А это резус. Просто наш маленький талисман.
– По-моему, он не такой уж маленький, – возразил коротышка. – Он в точности такой, как тот, которого показывали по телевизору.
– Телевизор может увеличить или уменьшить, – объяснил Счастливчик. – Все дело в полярности. Отрицательный полюс, положительный полюс… Как подсоединишь, так и получится.
Горилла протянул руку и похлопал по эмблеме на рукаве Счастливчика.
– Он знает, что говорит. Радист. Первого класса.
Коротышка почесал голову, скудно украшенную волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16