– А по-моему, он выглядит в точности как тот, которого показывали по телевизору.
– На всех не угодишь, – сказал Счастливчик.
– Ваша подружка тут с кем-то подралась, – сообщил Горилла.
Все оглянулись. Подруга облупленного носа и объемистого живота вцепилась в рыжеволосую особу, одетую в платье с узким лифом и широкой юбкой. Обе они мерзко сквернословили.
Пан Сатирус проковылял к столику своих друзей и выложил перед Счастливчиком два доллара.
– Они дерутся из-за того, чья очередь танцевать со мной, – сказал он и, как лицо заинтересованное, вернулся на свое место для наблюдения за исходом схватки.
– Э, да он говорит, – заметил пузатенький.
– Это просто полярность, – заверил его Счастливчик. – Сегодня сильная полярность. Наверно, будет гроза.
– Помогите-ка лучше своей подружке, – сказал Горилла.
– Она себя в обиду не даст. Можно, я угощу вас пивом, ребята?
– Конечно, – сказал Счастливчик.
Человечек пошел к стойке в обход, держась подальше от своей сражающейся подруги.
Противницы таскали друг дружку за волосы. Пан Сатирус сидел на высоком табурете, обхватив руками колени, и наслаждался зрелищем.
Человечек заплатил за три кружки пива.
– Этот жалкий подонок может наделать нам неприятностей, предположил Горилла.
– Человек рождается для неприятностей, – сказал Счастливчик, который уже хватил несколько кружек пива на голодный желудок.
Блондинка вцепилась рыжей в лиф и тянула что было силы, упершись для удобств ногой в живот противницы.
– Я тебе все платье порву, ты у меня голышом пойдешь! визжала она.
Буфетчик перепрыгнул через стойку и разнял их.
– А ну, прекратите такие разговорчики, – сказал он. Здесь у меня семейные люди бывают.
Глаза Пана Сатируса радостно сияли.
– Поглядите на обезьяну, – продолжал буфетчик. – Это же джентльмен. Вы думаете, такая хорошая, воспитанная обезьяна захочет танцевать с вами, с буйными шлихами?
– Узнаю южан, – сказал Горилла.
– Да здравствует Юг! – провозгласил Счастливчик.
– А теперь становитесь в очередь и ведите себя как порядочные, – продолжал буфетчик. Он толкнул рыжую к табурету у стойки. – Ты садись, а ты плати обезьяне доллар и танцуй себе на здоровье. И чтоб не ругаться. У меня тут семейные люди бывают.
Блондинка дала Пану доллар, который тот отнес Счастливчику, пившему пиво пузатого. Потом он проковылял обратно. Подбоченясь левой рукой, он подхватил блондинку и посадил ее на бицепс этой руки и завертелся по комнате под музыку патефона-автомата, в который буфетчик опустил собственную монетку.
Горилла угрюмо наблюдал за ним.
– Вот что натворили программы, которые смотрели его сторожа, – сказал он.
– Это не простая обезьяна, – заметил пузатый.
– Дрессированная, – подтвердил Счастливчик. – Сколько мы его дрессировали, а дни в море долгие… Мы ходили на ледоколе на Северный полюс.
Пузатый шмыгнул облупленным носом.
– Теперь я знаю, ребята, что вы меня обманываете. То же гражданское судно, а вы из военно-морского флота.
– Слишком образованные все стали – вот в чем наша беда, сказал Горилла.
– Я знаю, что эта обезьяна облетела вокруг Земли, – произнес маленький рот под красным носом.
– Ну и ладно, – сказал Счастливчик как можно более сурово. – Так что вы собираетесь теперь делать?
– Не заводись, – сказал Горилла.
– Я еще никогда не встречал настоящих знаменитостей, сказал человечек. – Как вы думаете, даст он мне автограф?
– Обезьяны писать не могут, – сказал Счастливчик.
– А ведь верно.
– Я вам скажу, что делать, – посоветовал Горилла. – Возьмите ящик с цементом, а мы его попросим оставить в нем отпечаток ступни. В Голливуде так делают.
– Здорово придумано!
Как только человечек вышел за дверь, моряки встали.
– Подработали неплохо, пора и честь знать. Надо смываться, – сказал Счастливчик.
Пан уже шел к ним еще с одним долларом.
Звезды скрадывал туман, наползавший с востока.
Друзья выбрались на шоссе; каблуки моряков постукивали о бетон. Пан держался мягкой почвы канавы и порой жалобно стонал, когда оступался и попадал ногой в воду, скопившуюся на дне.
И вдруг ночи как не бывало, все вокруг залил яркий свет. Со всех сторон в них ударили лучи ручных прожекторов. Пан Сатирус сел в канаву и прикрыл глаза руками, но холодная вода заставила его подскочить.
Послышался голос, усиленный мегафоном:
– Вы окружены, ребята. Не делайте глупостей.
Горилла и Счастливчик медленно подняли руки. Пан, стоявший между ними, снова прикрыл глаза руками.
Кто-то сказал:
– Убери ружье, ты, обезьяна!
И в ответ прозвучало с южным акцентом:
– Ты кого называешь обезьяной, мартышка несчастная?
В мегафон опять сказали:
– Мы агенты Федерального бюро расследований. Мы вам ничего не сделаем. Стойте спокойно где стоите.
Выбора не было. Пан повизгивал от боли – ослепительный свет резал глаза. Счастливчик положил руку на плечо шимпанзе и крикнул:
– Не светите нам в глаза!
– Убавьте немного, ребята, – послышался голос, и свет стал не таким яростным.
– Помните – я силой увел вас, – напомнил Пан. – Я не хочу, чтобы вы рисковали своей карьерой.
– Где это только наш талисман понабрался таких слов? сказал Счастливчик.
– Помните, как Джимми Дюрант выступает по радио? – вдруг спросил Горилла. – Я без флота проживу, а без меня-то флот не проживет.
– Ты с каждой минутой становишься все больше похожим на Пана, – сказал Счастливчик.
– Все больше похожим на гориллу, – поправил Пан.
И они уже все смеялись, когда мистер Макмагон шагнул к ним из ночи, ступив внезапно в освещенное пространство. По мере того как он приближался, его грозная фигура приобретала обычный вид.
– Добрый вечер, джентльмены, – сказал он.
– Что, забеспокоился, плешивый? Ну, чтоб ты знал: мы Пана уже накормили, – проворчал Горилла.
– О чем это вы? – спросил Макмагон.
– Вы, крысы, заперли его в камеру и не давали есть. Вот почему он удрал, – сказал Счастливчик.
– Ничего подобного я не помню, – возразил мистер Макмагон.
– Из вашего липового газохранилища.
– Не валяйте дурака. Я специальный агент ФБР. Откуда у меня может быть газохранилище? Мистер Сатирус, мы приготовили комфортабельный автомобиль для вас и ваших адъютантов. И кстати, мичман Бейтс и мистер Бронстейн, мы доставили сюда с корабля все ваши личные вещи. Ваши вестовые упаковали их, и я уверен, что все будет в порядке. А теперь план наших дальнейших действий… Отсюда до аэропорта в Майами вы поедете на машине. Там вас ждет реактивный самолет; доктор Бедоян позаботится о том, чтобы вам было удобно лететь. Но, учитывая поздний час, вы, может быть, предпочтете отложить полет до утра. В этом случае завтра вам окажут более пышный прием, и, хотя я знаю, что вы не придаете значения таким вещам, все-таки позвольте напомнить, что Нью-Йорк – это ваш родной город…
Под холодным взглядом обезьяны он смешался и стал бормотать что-то невнятное.
– Уж не лишились ли вы рассудка, мистер Макмагон? – спросил Пан Сатирус.
Агент ФБР смолчал. Он проглотил обиду. Это было заметно, несмотря на ослабленный свет прожекторов. Мистер Макмагон пожал плечами и достал из кармана записную книжку. Он открыл ее и взглянул на Гориллу и Счастливчика, ища сочувствия, но не нашел его. Деревянным голосом он стал читать:
– Полицейский комиссар Нью-Йорка встретит ваш самолет в аэропорту Ла-Гардиа… Это большой аэропорт в Нью-Йорке, сэр… Он будет сопровождать вас до муниципалитета, где вас должен приветствовать мэр. После небольшой юридической процедуры вас повезут во главе колонны автомашин по Бродвею, где вас будет приветствовать население… так принимают в Нью-Йорке именитых гостей… в Радио-сити для подписания контракта, а затем в Бронкс, где президент Зоологического общества произведет церемонию открытия бронзовой доски, которая увековечит тот факт, что вы родились в Нью-Йорке.
– В обезьяннике, – сказал Пан Сатирус.
– Вечером состоится обед, который даст в вашу честь диетолог Центрального зоопарка и…
Пан Сатирус протянул длинную руку. Записная книжка легко перешла в его сильные пальцы; они скрутили ее, и порванные листки подхватил ночной ветерок.
– Юридическая процедура? Подписание контракта? Вы плохой актер, мистер Макмагон. Вы уж лучше придерживайтесь своего метода – допроса с пристрастием.
– Я надеялся, что вы об этом забыли, сэр, – сказал мистер Макмагон. – Ведь мы не сделали вам ничего дурного.
– Вы заперли меня в камере, грозили заморить голодом.
– Я надеялся, что вы забудете это, сэр… Я действовал согласно приказу.
Пан Сатирус скалил свои страшные зубы.
– Юридическая процедура? Подписание контракта?
– Суд города Нью-Йорка собирается сделать вас полноправным человеком, – сказал мистер Макмагон.
– Этот малый дошел до ручки, – сказал Горилла, поглядывая на мистера Макмагона.
– Что правда, то правда, мичман, – сказал Макмагон.
Пан Сатирус уперся в дорогу руками и раскачивал свое короткое мощное тело; он явно над чем-то размышлял.
– Полноправным человеком, – произнес он. – Как мило.
– Да, сэр.
– А сколько лет будет этому полноправному человеку?
Мистер Макмагон попятился.
Но далеко уйти он не мог: кругом были прожектора, агенты и осветители, направляющие свет прожекторов.
– Все это не я придумал, – сказал он. – Юрист из меня так и не вышел, но я не могу представить себе, как судья может изменить ваш возраст, мистер Сатирус.
– Полноправный человек, таким образом, будет в возрасте семи с половиной лет, верно? Дитя. Счастливчик, в Нью-Йорке есть обязательное школьное обучение?
– В Бруклине есть, Пан. Там я научился читать и писать.
– Значит, я буду сидеть в классе с малыми ребятишками, а какая-нибудь женщина будет рассказывать, как делать бумажные куклы? Я видел школу Динг-Донг по телевизору, мистер Макмагон.
Наверно, агент тоже видел эту передачу, во всяком случае, голос у него стал ломаться, как у подростка.
– Может быть, вы сдадите экзамен экстерном и получите аттестат зрелости, сэр… Я, право, не знаю…
Пан Сатирус присел на пятки и стал медленно расчесывать ногтями шерсть на груди. Он обернулся к своим друзьям.
– У этой рыжей были ужасно крепкие духи. Я, наверно, никогда не избавлюсь от этого запаха… – И он снова обратился к агенту: – Мистер Макмагон, какой контракт я должен подписать?
Покрасневший мистер Макмагон опустил голову и взглянул на дорогу.
– Контракт с радиовещательной компанией, сэр. Будете выступать по телевидению.
Пан Сатирус ожесточенно поскреб голову.
– Как и вы, я никогда не занимался юриспруденцией, мистер Макмагон.
– Я изучал ее.
– Ах, вот как. Тогда, пожалуйста, скажите мне, каким образом полноправный человек семи с половиной лет может подписать контракт, имеющий юридическую силу?
– Этого он набрался не из телевизионных передач, – сказал Счастливчик.
Пан бросил через плечо:
– Некоторое время служителем у моей матери был студент-юрист из Фордхэма. Он скорее был сторожем, так как просто сидел всю ночь перед клеткой и занимался.
– Видите ли, ваш опекун… – начал было мистер Макмагон.
– Продолжайте.
– Это ваш друг, Билл Данхэм, – выпалил Макмагон.
Пан Сатирус повернулся спиной к мистеру Макмагону и обратился к Счастливчику и Горилле:
– У меня есть друг по имени Билл Данхэм?
– Знакомое имя, – сказал Счастливчик. – Погоди-ка… Это та обезьяна… прости, тот малый, который интервьюировал тебя утром на пристани.
– Это не друг, – сказал Пан.
– О, я понимаю, – сказал мистер Макмагон. Затем его лицо вдруг обмякло и на мгновение стало почти беспомощным. – Послушайте, я выполняю приказ. Доставить Пана Сатируса в Нью-Йорк… иначе мне несдобровать.
– Иначе вас перестанут кормить? – спросил Пан.
Мистер Макмагон промолчал.
Пан поежился.
– Становится прохладно. Шимпанзе легко простужаются, хотя и не так легко, как другие приматы… Когда вы пытались заморить меня голодом, то это делалось для того, чтобы узнать, как заставить корабль лететь со сверхсветовой скоростью? Ваше правительство все еще интересуется этим?
Мистер Макмагон ничего не ответил.
Неожиданно правильный ответ поступил от Гориллы.
– Сколько эта телевизионная компания собирается платить Пану?
– Десять тысяч в неделю.
Горилла поправил на голове свою мичманку.
– Все понятно. С парнем, который зашибает десять кусков в неделю, никому не сладить. Кишка тонка.
– И что же я должен делать за такие деньги? – вдруг загремел Пан. – Ловить земляные орешки, которые будет бросать мне очаровательная блондинка? Притворяться, что влюблен в актрису с чрезмерно развитыми грудными железами? Или быть любящим отцом семейства маленьких шимпанзе, которых будут играть бесхвостые макаки?
– Я вижу, вы смотрели телевизионные передачи, – сказал мистер Макмагон.
– Если тебя заставляют делать то, чего ты не хочешь, сказал Счастливчик, – притворись дурачком.
Опершись кулаком о дорогу, Пан резко повернулся к Счастливчику.
– Ты хочешь, чтобы я согласился, Счастливчик? Ты?
– Пан, мне бы хотелось хоть раз иметь возможность похвалиться, что у меня есть приятель, который зарабатывает десять кусков в неделю… Впрочем, сказать, что мой приятель отказался получать десять тысяч в неделю, тоже неплохо, я считаю. Но дело в том, что выбора-то у нас нет. Вот мы стоим на дороге, и идти нам некуда. А там собираются повесить бронзовую доску в обезьяннике, где ты рос вместе с этими резусами.
Горилла сказал:
– Моя старушка мать… – она называла себя моей теткой, потому что никогда не была замужем, но я – то знаю… – так вот она рассказывала, что случилось с одной чересчур любопытной кошкой, Счастливчик.
Пан сказал:
– Минута молчания у клетки, где я родился… Стоим только я и два моих друга. Приходят в голову счастливые воспоминания детства… Ладно, я согласен.
– Ну и голос у вас… только по телевидению выступать, живо заметил мистер Макмагон. – Пошли.
Глава двенадцатая
Они поднимают сильный шум… особенно когда их раздражают другие обезьяны.
Энциклопедия Нельсона, 1943

Говорит Билл Данхэм, друзья. Через минуту я передам микрофон моему другу и коллеге Игги Наполи… вы здесь, Игги?.. и стану участником этих великих волнующих событий.
Жаль, что мы не могли толком показать вам картину проезда от нью-йоркского муниципалитета к зданию суда. Никогда в жизни я еще не видел столько изношенных машинописных лент и бумажек из мусорных корзин. Вы знаете, что триумфальный проезд по улицам обычно называют парадом старых машинописных лент, но на самом деле служащие учреждений на Манхэттене бросают из окон не только ленты… они вываливают все из мусорных корзинок, и пока не выпутаешься из лент, которые летят со всех тридцати этажей, тут уже не до телевизионной передачи, друзья.
По крайней мере, хорошо, что сейчас в употреблении шариковые ручки и нас не бомбардируют таким большим количеством бутылок из-под чернил, как прежде.
Теперь мы приближаемся к зданию суда, и я вижу судью Мэнтона, который вышел на мраморную лестницу, чтобы приветствовать нас. Наша другая камера покажет вам это… вот она показывает… а теперь вернемся к нам, к Пану Сатирусу, который находится рядом со мной на сиденье. Какие вы испытываете ощущения, Пан, становясь полноправным человеком?
Ладно, у вас нет настроения говорить, Пан, но тогда хотя бы улыбнитесь в объектив. Не хотите? Я понимаю – это довольно торжественный момент для старины Пана. Так его зовут, как вы знаете. Ему не нравится, когда его называют Мемом, капитаном “Мем-саиба”…
Говорит Игги Наполи. Дорогие друзья, я стою на ступенях у входа во Дворец правосудия, а человек, который, как вы видите, приближается к веренице автомобилей, – это судья Пол Мэнтон. Это он возведет Пана Сатируса в ранг полноправного человека.
Из лимузина передача внезапно прекратилась, но этого следовало ожидать – инженеры говорили мне, что при передаче из этих, так сказать, каньонов, искусственно созданных из стали и бетона… железобетона, как говорят в Англии… волны, несущие изображение, проходят очень сложный путь. Звуковые волны, наверное, тоже, ибо голос Билла Данхэма, моего старого друга и коллеги, мы вдруг перестали слышать. А к этому голосу мы все привыкли, мы полюбили его – уже много-много лет радиоволны доносят к нам голос Билла Данхэма. Я не знаю, сколько лет Билл вещает американскому народу, но я не удивился бы, если бы узнал, что он со своим микрофоном брал интервью еще у генерала Гранта в Ричмонде.
Прямо передо мной стоит Пол Мэнтон – судья суверенного штата Нью-Йорк, человек, который возведет старину Мема в ранг полноправного человека. Так ли я сказал, судья? Правильно ли я выразился?
“Я думаю, мистер Наполи, что надо просто говорить о гражданстве. Мэр уже присвоил Мему звание почетного гражданина Нью-Йорка, а я просто узаконю этот акт. Конечно, вы понимаете, что в его возрасте было бы желательно, чтобы…”
Простите, судья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16