Сразу в залу
выскочили откуда-то крысы, по пыли - цепкие слежки ножек. Пыльная вози-
лась у горшков Сергевна. Глаза у ней осели, поблекли совсем как гнилые
лоскутья.
Заглядывать в комнаты стало неловко и как-то жутко. Будто лежал по-
койник, и Олимпиада отчитывала его.
А тут к вечеру, вместе с разморенными и тусклыми лучами месяца, вхо-
дило в тело и кидалось по жилам неуемное плотское желание. Бродил тогда
по ограде Кирилл Михеич, обсасывал липкой нехорошей слюной почему-то по-
толстевшие губы.
Выпятив грудь, проводил по ограде (через забор, видно - упал забор)
архитектор Шмуро генеральскую дочь Варвару - и особенно прижимал ее ру-
ку, точно разрывая что-то - знал эту голодную плотскую ужимочку Кирилл
Михеич, в азиатском доме видал. Чего хотела Варвара, нельзя было узнать,
шла она бойко, сверкая ярким и зовущим платьем. Гуляли они по кладбищу,
возвращаясь поздно. Разговора их Кириллу Михеичу не слышно.
А в доме братья офицеры Илья и Яков бродили пьяные и в погонах. За
воротами погоны снимали, и от этого плечи как-то суживались, стягивались
к голове. Пили, пели студенческие песни.
Ночью пробирались в дом, близ заборов - днем боялись ходить городом -
дочери Пожиловой Лариса и Зоя. Тогда старый дворянский дом сразу разбу-
хал, как покойник на четвертый день. Шел из дома тошный, тяжелый челове-
ческий запах. Плясали, скрипя половицами. Офицеры гикали, один за другим
- такие крики слышал Кирилл Михеич в бору.
Улица эта - неглавная, народа революционного идет мало. Киргизы везли
для чего-то мох, овчины. Сваливали посреди базара и, не дождавшись нико-
го, испуганно гнали обратно в степь лохматых и веселых верблюдов. Еще
учитель Отчерчи появлялся. Мышиным шопотом шептал у крыльца - кого арес-
товали, кто расстрелян. И глаза у него были словно расстрелянные.
Яростно в мастерской катал Поликарпыч пимы. "Кому?" - спрашивал Ки-
рилл Михеич. А пимы катал старик огромные, как бревна - на мамонтову но-
гу. Ставил их рядами по лавке, и на пимы было жутко смотреть. Вот кто-то
придет, наденет их, и тогда конец всему.
Пришел как-то Горчишников. Был он днем или вечером - никому не нужно
знать. Вместо сапог - рваные на босую ногу галоши. Лица не упомнишь. А
вот получился новый подрядчик вместо Кирилла Михеича - Горчишников; ка-
кими капиталами обогател, таких Кириллу Михеичу Качанову не иметь. Купил
все добро Кирилла Михеича неизвестно тоже у кого. Осматривает и перепи-
сывает так - куплено. Карандаш в кочковатых пальцах помуслит и спросит:
"А ишшо что я конхфискую?" И скажет, что он конфискует народное достоя-
ние народу. Очень прекрасно и просто, как щи. Ешь. Ходил за ним
Жорж-Борман (прозвание такое) - парикмахер Кочерга. Ходил этот Жорж-Бор-
ман бочком, осматривал и восхищался: "счастье какое привалило народу!
Думали разве дождаться". Увидал пимы, выкатанные Поликарпычем, и отвер-
нулся. Ничего не спросил. И никто не спросил. А Поликарпыч катал, не
оборачиваясь, яростно и быстро. Шерсть белая, на нарах - сугробы... Так
обошли, записали кирпичи и плахи, кирпичный завод, церковную постройку,
амбары с шерстью и пимами, трех лошадей. Не заходя в дом, записали ко-
мод, четыре комнаты и надобный для Ревкома письменный стол. В бор тоже
не заходили - далеко полтораста верст, приказали сказать, сколько плах и
дров заготовлено как для пароходов, так для стройки, топлива и собствен-
ных надобностей. Плоты тоже, известку в Долонской станице. Оказалось
много для одного человека, и Жорж-Борман пожалел: "Тяжело, небось, уп-
равляться. Теперь спокойнее. Народу будете работать. Я вас брить бесп-
латно буду, также и стричь. Надо прическу придумать советскую". Поблаго-
дарил Кирилл Михеич, а про народную работу сказал, что на люду и смерть
красна. И в голову одна за другой полезли ненужные совсем пословицы.
Дождь пошел. Кирпичи лежали у стройки ненужные и хилые. Все сплошь не-
нужно. А нужное - какое - оно и где? Кирпичи у ног, плахи. Конфискован-
ная лошадь ржет, кормить-поить надо. Так и ходи изо-дня в день, - пока
кормить народом не будут. Тучи над островерхими крышами - пахучие, жар-
кие, как вынутые из печи хлеба. Оседали крыши, испревали, и дождь их
разма
ак леденцы. Дни - как гнилые воды - не текут, не сохнут. Пустой, прошлых годов, шлялся по улицам ветер. Толкался песчаной мордой в простреленные заборы и, облизывая губы, укладывался на желтых ярах, у незапинающих и знающих свою дорогу струй.
И бежал и дымил небо двух'этажный американского типа пароход "Андрей
Первозванный".
XIII.
Ночью с фонарем пришел в мастерскую Кирилл Михеич.
Старик, натягивая похожие на пузыри штаны, спросил:
- Куды?
Огонь от фонаря на лице - желток яичный. Голос - как скорлупа, давит-
ся.
Кирилл Михеич:
- Сапоги скинь. Прибрано сено?
- Сеновал?
В такую темь каждое слово - что обвал. Потому - не договаривают.
- Лопату давай.
- Половики сготовь.
Фонарь прикрыли половиком. Огонь у него остроносный.
- Не разбрасывай землю. На половики клади.
Половики с землей желтые, широкие, словно коровы. Песок жирнее масла.
В погребе запахи льдов. Плесень на досках. Навалили сена.
Таскали вдвоем сундуки. Ставили один на другой.
Точно клали сундуки на него, заплакал Поликарпыч. Слеза зеленая, как
плесень.
- Поори еще.
- Жалко, поди.
- Плотнее клади, не войдет.
Тоненько запела у соседей Варвара - точно в сундуке поет. Старик даже
каблуком стукнул:
- Воет. Тоскует.
- Поет.
- Поют не так. Я знаю, как поют. Иначе.
Песок тяжелый, как золото - в погреб. И глотает же яма! Будто уходят
сундуки - глубже колодца. Остановился Поликарпыч, читал скороговоркой
неразборчивыми прадедовскими словами. А Кирилл Михеич понимал:
Заговорная смерть, недотрожная темь -
выходи из села, не давай счастье раба
Кирилла из закутья, из двора. В нашем
городе ходит Митрий святой, с ладоном.
со свящей, со горячим мечом да пра-
щей. Мы тебя, грабителя, сожгем огнем,
кочергой загребем, помелом заметем
и попелом забьем - не ходи на наши пе-
ски-заклянцы. Чур, наше добро, ситцы, бар-
хаты, плисы, серебро, золото, медь семи-
жильную, белосизые шубы, кресты, образа -
за святые молитвы, чур!..
Заровнял Поликарпыч, притоптал. Трухой засыпал, сеном. А с сена сой-
ти, - отнялись ноги. Ребячьим плачем выл. Фонарь у него в руке клевал
острым клювом - мохнатая синяя птица.
- За какие таки грехи, сыночек, прятать-то?.. А?
Мыслей не находилось иных, только вопросы. Как вилами в сено, пусто
вздевал к сыну руки. А Кирилл Михеич стоял у порога, торопил:
- Пойдем. Увидют.
И не шли. Сели оба, ждали, прижавшись плечо в плечо. Хотелось Кириллу
Михеичу жалостных слов, а как попросить - губы привыкли говорить другое.
Сказал:
- Сергевну услал, Олимпиада не то спит, не то молится.
Часы ударили - раз. В церкви здесь отбивают часы.
- О-ом... - колоколом окнули большим.
И сразу за ним:
- Ом! ом! ом! ом!.. м!м!м!
Как псы из аула, один за другим - черные мохнатые звуки ломали небо.
Дернул Поликарпыч за плечо:
- Набат!
И не успел пальцы снять, Кирилл Михеич - в ограде. Путаясь ногами в
щебне, грудью ловил набат. Закричать что-то хотел - не мог. Прислонился
к постройке, слушал.
По кварталу всему захлопали дверями. Лампы на крылечке выпрыгнули -
жмурятся от сухой и плотной сини. В коротенькой юбочке выпрыгнула Варва-
ра, крикнула:
- Что там такое?
И, басом одевая ее, мать:
- Да, да, что случилось?
- На-абат!..
А он оседает медногривый ко всем углам. Трясет ставнями. Скрипит две-
рями:
- Ом!.. ом!.. ом!..
С другой церкви - еще обильнее медным ревом:
- Ам!.. м... м... м... ам!.. ам!..
И вдруг из-за джатаков, со степи тра-ахнуло, раскололо на куски небо
и свистнуло по улицам:
- А та-та-та... ат... ета-ета-ета-ата!.. ат!..
Кто-то, словно раненый, стонал и путался в заборах. Медный гул заби-
вал ему дорогу. В заборах же металась выскочившая из пригонов лошадь.
- Та. Та... а-а-ать!.. ат!..
Взвизгнуло по заборам, туша огни:
- Стреляют, владычица!..
Только два офицера остались на крыльце. Вдруг помолодевшими трезвыми
голосами говорили:
- Большевикам со степи зачем?.. Идут цепями. Вот это слева, а тут...
- Ну, да - не большевики.
И громко, точно в телефонную трубку, крикнул:
- Мама! Достань кожаное обмундирование.
Визжали напуганно болты дверей.
До утра, - затянутые в ремни с прицепленными револьверами, - сидели
на крыльце. Солнце встало и осело розовато-золотым пятном на их плечи.
По улицам скачет казак, машет бело-зеленым флагом:
- Граждане! - кричит он, с седла заглядывая в ограды: - арестовывай-
те! На улисы не показывайся, сичас наступленье на Иртыш!
Стучит флагом в ставни и, не дожидаясь ответа, скачет дальше:
- Большевики, выходи!..
А за ним густой толпой показались киргизы с длинными деревянными пи-
ками.
---------------
В казармах солдат застали сонных. Не проснувшихся еще, выгнали их в
подштанниках на плац между розовых зданий. Казачий офицер на ленивой ло-
шади крикнул безучастно:
- По приказу Временного Правительства, разоружаетесь! За пособничест-
во большевикам будете судимы. Сми-ирно-о!..
Солдаты, зевая и вздрагивая от холода, как только офицер шире разинул
рот, крикнули:
- Ура-а!..
В это время пароход "Андрей Первозванный" скинул причалы, немножко
переваливаясь, вышел на средину реки и ударил по улицам из пулеметов.
---------------
Квартальный староста Вязьмитин обходил дома.
Пришел и к Кириллу Михеичу. Заглядывая в книгу, сказал строго:
- Приказано - мобилизовать до пятидесяти лет. Вам сколько?
- Сорок два.
Улыбнулся пушистой бородой. Щеки у него маленькие, с яичко.
- Придется. Через два часа являться, к церкви. Заборов держитесь -
большевики по улицам палят. Оружие есть?
- Нету.
- Ну, хоть штаны солдатские наденьте. Ползти придется.
Стукнул ребром руки о книгу, добавил задумчиво:
- Ползти - песок, жарко. Ладно грязи нету. Больше мужиков не водится
в доме?
Кирилл Михеич сказал уныло:
- Перебьют. Не пойти разе?.. А коли вернутся с Запусом?
- Убили Запуса. Артюшка.
- Ну-у?!. Откуда известно?
Староста поглядел вниз на усы и сказал строго:
- Знаю. Естафета прискакала из станиц. Труп везут. Икон награбленных
- обоз с ними захватили...
Верно насквозь прожжена земля: Иртыш паром исходит - от прокаленных
желтых вод - голубой столб пара; над рекой другая река - тень реки.
От вод до неба - голубая жила. И, как тень пароходная, - прерывный
напуганный гудок; вверху, винтит в жиле:
- У-ук! ук!.. а-а-а-и-и... ук! ук!.. а-а-и-а-а-и-и... ук!.. у-у...
Песком, словно печью раскаленной, ползешь. В голове угар, тополя от
палисадников пахнут вениками, и пулемет с парохода - как брызги на ка-
менку. От каждого брызга соленый пот по хребту.
Не один Кирилл Михеич, так чувствовали все. Как волки или рысь по
сучьям - ползли именитые Павлодарские граждане к пароходу, к ярам. Сре-
диной улицы нельзя, - пулемет стрекочет.
Винтовки в руках обратно, к дому тянут: словно пятипудовые рельсы в
пальцах. А нельзя - тонкоребрый офицер полз позади всех с одной стороны,
с другой позади - в новых кожаных куртках сыновья Саженовой.
Кричал офицер Долонко:
- Граждане, будьте неустрашимей. До яра два квартала осталось... Ни-
чего, ничего - ура кричите, легче будет.
Неумелыми голосами (они все люди нужные - отсрочники, на оборону ро-
дины) кричали разрозненно:
- Ура-а-а!..
И рядом, с других улиц взывали к ним заблудившиеся в песках таким же
самодельным "ура".
Яков Саженов полз не на четвереньках, а на коленях, и в одной руке
держал револьвер. Кожаная куртка блестела ярче револьвера.
Кирилл Михеич полз впереди его людей на десять и при каждом его крике
оборачивался:
- Двигайтесь, двигайтесь! Этак к ночи приползем, до вечера, что ль?
Жива-а!.. Кто свыше трех минут отдыхать будет, - пристрелю собственно-
ручно.
И ползли - по одной стороне улицы - одни, по другой - другие. А по
средине - в жару, в пыли невидимой пароходные несговорчивые пули.
Было много тех, что стояли в очереди на сходнях - платившие контрибу-
цию. Первой гильдии - Афанасий Семенов, Крылов - табачный плантатор, Ко-
локольщиковы - старик с сыном. Об них кто-то вздохнул, завидуя:
- Добровольно ползут!
Колокольщиков, пыля бородой песчаные кучи, полз впереди, гордо подняв
голову, и одобрял:
- Порадеем, православные. Погибель ихняя последняя пришла.
А впереди, через человека, полз архитектор Шмуро, оборачивался к под-
рядчику и говорил скорбно:
- Разве так в Англии, Кирилл Михеич, водится? В такое унизительное
положение человека выдвигать. Черви мы - ползти?!
Какой-то почтовый чиновник прокричал с другой стороны улицы:
- А вы на земле проживете, как черви слепые! Горький немцам продался
и на деньги немецкие дома в Англии скупает. Вот царь-то кого не пове-
сил!..
- Ура-а!.. - закричал он отчаянно.
Шмуро опять обернулся:
- Фиоза Семеновна не приехала? Напрасно вы жену отпускаете, в таком
азиатском государстве надо по-азиатски поступать.
Кириллу Михеичу говорить не хотелось, а по песку молчком ползти неу-
добно. Еще то, - надел Артюшкины штаны, а они узки, в паху режут.
- Кто теперь город охранять будет? На солдат надежи нету, не нам же
придется. Самых хороших плотников перебьют, это за что же такая мука на
Павлодар-то пала? Поеду я из этих мест, как только дорога ослобонится.
Фельдшер Николаенко где-то тут тоже ползет. Голова у него голая как
пузырь, пахнет от него иодоформом. На кого нашла позариться Фиоза Семе-
новна?
- Ладно хоть к уборке счистят шваль-то. Хлеба бы под жатву сгнили.
Штык ружья выскользнул из потных пальцев. Прапорщик Долонко закричал
обидно:
- Качанов, не отставай. Э-эй, подтянись, яры близко.
В песок сказал Кирилл Михеич:
- Я тебе солдат? Чего орать, ты парень не очень-то.
А правильно - оборвались дома, яры начались утоптанные.
- Окопайсь!..
Гуляют здесь, вдоль берега по яру вечерами барышни с кавалерами. От
каланчи до пристани и обратно. Двести сажен - туда, сюда. Жалко такое
место рыть.
Выкопали перед головами ямки. Опалило солнце спины, вспрыгнуло и ста-
лось так, высасывая пот и силу. Передвинул затвор Кирилл Михеич и, чтоб
домой скорей уйти, выстрелил в пароход. Так же сделали все.
Саженовы командовали. Команды никто не мог понять, стреляли больше по
биению сердца: легче. Офицерам казалось, что дело налаживается, и они в
бинокль считали на пароходе убитых.
- Еще один!.. Надбавь!.. По корме огонь, левым флангом, - ра-аз!..
Пли!
- Троих.
Кирилл Михеич ворочал затвор, всовывая неловко обоймы, и говорил у
разгоревшегося ствола ружья:
- А, сука, попалась? А ну-ка эту...
XIV.
Плотник Емельян Горчишников, заместитель Запуса, командовал парохо-
дом. Был он ряб, пепельноволос и одна рука короче другой. Вбежал в трюм,
увидал мешки с мукой, приказал:
- Разложить по борту.
Борта высоко обложили мешками. В мешках была каюта капитана, а рыжий,
выпачканный мукой капитан стоял на корточках перед сломанным рупором и
командовал бледным, мокрым голосом по словам Горчишникова:
- Полный вперед... Стоп. На-азад... Тихий.
Пароход словно не мог пристать к сходням.
Пули с берега врывались в мешки с мукой. Красногвардейцы белые от му-
ки и мук, всунув между кулей пулеметы и винтовки, били вдоль улиц и за-
боров.
Горчишников, бегая взад и вперед - с палубы и в каюты - скинул тяже-
лые пропотевшие сапоги и, шлепая босыми ступнями, с револьвером в руке
торопил:
- Ниже бери... Ниже. Эх, кабы да яров не было, равнинка-бы, мы-бы их
почистили.
И, подгоняя таскавшего снаряды, киргиза Бикмулу, жалел:
- Говорил, плахами надо обшить да листом медным пароход. Трехдюймо-
вочку прозевали, голуби!..
Гришка Заботин сидел в кают-компании, курил папиросы и лениво гово-
рил:
- Запуса бы догнать. Они бы с одного страха сдались. Тут, парень, та-
кая верстка получится - мельче нонпарели. Паршивая канитель.
Горчишников остановился перед ним, выдернул занозу, попавшую в ступ-
ню.
- Пострелял-бы хоть, Гриша.
- Стреляй, не стреляй - не попадешь. Ты чего с револьвером носишься?
Говор у Гришки робкий. Горит в каюте электричество - захудало как-то,
тоще. Да и - день, хотя окна и заставлены кулями.
- Блинов что ли из муки состряпать? На последки. Перекрошат нас, Еме-
ля - твоя неделя...
Закурил, сплюнул. Звякнула разбитая рама. Рвался гудок. Заботин по-
морщился:
- Жуть гонит. Затушить его.
- Кого?
- Свисток.
- Пущай. Ты хоть не брякай.
- О чем?
- А что перекрошат. Народ неумелой. Обомлет.
- Я пойду. Скажу.
Он спустился по трапу вниз и с лесенки прокричал в проходы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
выскочили откуда-то крысы, по пыли - цепкие слежки ножек. Пыльная вози-
лась у горшков Сергевна. Глаза у ней осели, поблекли совсем как гнилые
лоскутья.
Заглядывать в комнаты стало неловко и как-то жутко. Будто лежал по-
койник, и Олимпиада отчитывала его.
А тут к вечеру, вместе с разморенными и тусклыми лучами месяца, вхо-
дило в тело и кидалось по жилам неуемное плотское желание. Бродил тогда
по ограде Кирилл Михеич, обсасывал липкой нехорошей слюной почему-то по-
толстевшие губы.
Выпятив грудь, проводил по ограде (через забор, видно - упал забор)
архитектор Шмуро генеральскую дочь Варвару - и особенно прижимал ее ру-
ку, точно разрывая что-то - знал эту голодную плотскую ужимочку Кирилл
Михеич, в азиатском доме видал. Чего хотела Варвара, нельзя было узнать,
шла она бойко, сверкая ярким и зовущим платьем. Гуляли они по кладбищу,
возвращаясь поздно. Разговора их Кириллу Михеичу не слышно.
А в доме братья офицеры Илья и Яков бродили пьяные и в погонах. За
воротами погоны снимали, и от этого плечи как-то суживались, стягивались
к голове. Пили, пели студенческие песни.
Ночью пробирались в дом, близ заборов - днем боялись ходить городом -
дочери Пожиловой Лариса и Зоя. Тогда старый дворянский дом сразу разбу-
хал, как покойник на четвертый день. Шел из дома тошный, тяжелый челове-
ческий запах. Плясали, скрипя половицами. Офицеры гикали, один за другим
- такие крики слышал Кирилл Михеич в бору.
Улица эта - неглавная, народа революционного идет мало. Киргизы везли
для чего-то мох, овчины. Сваливали посреди базара и, не дождавшись нико-
го, испуганно гнали обратно в степь лохматых и веселых верблюдов. Еще
учитель Отчерчи появлялся. Мышиным шопотом шептал у крыльца - кого арес-
товали, кто расстрелян. И глаза у него были словно расстрелянные.
Яростно в мастерской катал Поликарпыч пимы. "Кому?" - спрашивал Ки-
рилл Михеич. А пимы катал старик огромные, как бревна - на мамонтову но-
гу. Ставил их рядами по лавке, и на пимы было жутко смотреть. Вот кто-то
придет, наденет их, и тогда конец всему.
Пришел как-то Горчишников. Был он днем или вечером - никому не нужно
знать. Вместо сапог - рваные на босую ногу галоши. Лица не упомнишь. А
вот получился новый подрядчик вместо Кирилла Михеича - Горчишников; ка-
кими капиталами обогател, таких Кириллу Михеичу Качанову не иметь. Купил
все добро Кирилла Михеича неизвестно тоже у кого. Осматривает и перепи-
сывает так - куплено. Карандаш в кочковатых пальцах помуслит и спросит:
"А ишшо что я конхфискую?" И скажет, что он конфискует народное достоя-
ние народу. Очень прекрасно и просто, как щи. Ешь. Ходил за ним
Жорж-Борман (прозвание такое) - парикмахер Кочерга. Ходил этот Жорж-Бор-
ман бочком, осматривал и восхищался: "счастье какое привалило народу!
Думали разве дождаться". Увидал пимы, выкатанные Поликарпычем, и отвер-
нулся. Ничего не спросил. И никто не спросил. А Поликарпыч катал, не
оборачиваясь, яростно и быстро. Шерсть белая, на нарах - сугробы... Так
обошли, записали кирпичи и плахи, кирпичный завод, церковную постройку,
амбары с шерстью и пимами, трех лошадей. Не заходя в дом, записали ко-
мод, четыре комнаты и надобный для Ревкома письменный стол. В бор тоже
не заходили - далеко полтораста верст, приказали сказать, сколько плах и
дров заготовлено как для пароходов, так для стройки, топлива и собствен-
ных надобностей. Плоты тоже, известку в Долонской станице. Оказалось
много для одного человека, и Жорж-Борман пожалел: "Тяжело, небось, уп-
равляться. Теперь спокойнее. Народу будете работать. Я вас брить бесп-
латно буду, также и стричь. Надо прическу придумать советскую". Поблаго-
дарил Кирилл Михеич, а про народную работу сказал, что на люду и смерть
красна. И в голову одна за другой полезли ненужные совсем пословицы.
Дождь пошел. Кирпичи лежали у стройки ненужные и хилые. Все сплошь не-
нужно. А нужное - какое - оно и где? Кирпичи у ног, плахи. Конфискован-
ная лошадь ржет, кормить-поить надо. Так и ходи изо-дня в день, - пока
кормить народом не будут. Тучи над островерхими крышами - пахучие, жар-
кие, как вынутые из печи хлеба. Оседали крыши, испревали, и дождь их
разма
ак леденцы. Дни - как гнилые воды - не текут, не сохнут. Пустой, прошлых годов, шлялся по улицам ветер. Толкался песчаной мордой в простреленные заборы и, облизывая губы, укладывался на желтых ярах, у незапинающих и знающих свою дорогу струй.
И бежал и дымил небо двух'этажный американского типа пароход "Андрей
Первозванный".
XIII.
Ночью с фонарем пришел в мастерскую Кирилл Михеич.
Старик, натягивая похожие на пузыри штаны, спросил:
- Куды?
Огонь от фонаря на лице - желток яичный. Голос - как скорлупа, давит-
ся.
Кирилл Михеич:
- Сапоги скинь. Прибрано сено?
- Сеновал?
В такую темь каждое слово - что обвал. Потому - не договаривают.
- Лопату давай.
- Половики сготовь.
Фонарь прикрыли половиком. Огонь у него остроносный.
- Не разбрасывай землю. На половики клади.
Половики с землей желтые, широкие, словно коровы. Песок жирнее масла.
В погребе запахи льдов. Плесень на досках. Навалили сена.
Таскали вдвоем сундуки. Ставили один на другой.
Точно клали сундуки на него, заплакал Поликарпыч. Слеза зеленая, как
плесень.
- Поори еще.
- Жалко, поди.
- Плотнее клади, не войдет.
Тоненько запела у соседей Варвара - точно в сундуке поет. Старик даже
каблуком стукнул:
- Воет. Тоскует.
- Поет.
- Поют не так. Я знаю, как поют. Иначе.
Песок тяжелый, как золото - в погреб. И глотает же яма! Будто уходят
сундуки - глубже колодца. Остановился Поликарпыч, читал скороговоркой
неразборчивыми прадедовскими словами. А Кирилл Михеич понимал:
Заговорная смерть, недотрожная темь -
выходи из села, не давай счастье раба
Кирилла из закутья, из двора. В нашем
городе ходит Митрий святой, с ладоном.
со свящей, со горячим мечом да пра-
щей. Мы тебя, грабителя, сожгем огнем,
кочергой загребем, помелом заметем
и попелом забьем - не ходи на наши пе-
ски-заклянцы. Чур, наше добро, ситцы, бар-
хаты, плисы, серебро, золото, медь семи-
жильную, белосизые шубы, кресты, образа -
за святые молитвы, чур!..
Заровнял Поликарпыч, притоптал. Трухой засыпал, сеном. А с сена сой-
ти, - отнялись ноги. Ребячьим плачем выл. Фонарь у него в руке клевал
острым клювом - мохнатая синяя птица.
- За какие таки грехи, сыночек, прятать-то?.. А?
Мыслей не находилось иных, только вопросы. Как вилами в сено, пусто
вздевал к сыну руки. А Кирилл Михеич стоял у порога, торопил:
- Пойдем. Увидют.
И не шли. Сели оба, ждали, прижавшись плечо в плечо. Хотелось Кириллу
Михеичу жалостных слов, а как попросить - губы привыкли говорить другое.
Сказал:
- Сергевну услал, Олимпиада не то спит, не то молится.
Часы ударили - раз. В церкви здесь отбивают часы.
- О-ом... - колоколом окнули большим.
И сразу за ним:
- Ом! ом! ом! ом!.. м!м!м!
Как псы из аула, один за другим - черные мохнатые звуки ломали небо.
Дернул Поликарпыч за плечо:
- Набат!
И не успел пальцы снять, Кирилл Михеич - в ограде. Путаясь ногами в
щебне, грудью ловил набат. Закричать что-то хотел - не мог. Прислонился
к постройке, слушал.
По кварталу всему захлопали дверями. Лампы на крылечке выпрыгнули -
жмурятся от сухой и плотной сини. В коротенькой юбочке выпрыгнула Варва-
ра, крикнула:
- Что там такое?
И, басом одевая ее, мать:
- Да, да, что случилось?
- На-абат!..
А он оседает медногривый ко всем углам. Трясет ставнями. Скрипит две-
рями:
- Ом!.. ом!.. ом!..
С другой церкви - еще обильнее медным ревом:
- Ам!.. м... м... м... ам!.. ам!..
И вдруг из-за джатаков, со степи тра-ахнуло, раскололо на куски небо
и свистнуло по улицам:
- А та-та-та... ат... ета-ета-ета-ата!.. ат!..
Кто-то, словно раненый, стонал и путался в заборах. Медный гул заби-
вал ему дорогу. В заборах же металась выскочившая из пригонов лошадь.
- Та. Та... а-а-ать!.. ат!..
Взвизгнуло по заборам, туша огни:
- Стреляют, владычица!..
Только два офицера остались на крыльце. Вдруг помолодевшими трезвыми
голосами говорили:
- Большевикам со степи зачем?.. Идут цепями. Вот это слева, а тут...
- Ну, да - не большевики.
И громко, точно в телефонную трубку, крикнул:
- Мама! Достань кожаное обмундирование.
Визжали напуганно болты дверей.
До утра, - затянутые в ремни с прицепленными револьверами, - сидели
на крыльце. Солнце встало и осело розовато-золотым пятном на их плечи.
По улицам скачет казак, машет бело-зеленым флагом:
- Граждане! - кричит он, с седла заглядывая в ограды: - арестовывай-
те! На улисы не показывайся, сичас наступленье на Иртыш!
Стучит флагом в ставни и, не дожидаясь ответа, скачет дальше:
- Большевики, выходи!..
А за ним густой толпой показались киргизы с длинными деревянными пи-
ками.
---------------
В казармах солдат застали сонных. Не проснувшихся еще, выгнали их в
подштанниках на плац между розовых зданий. Казачий офицер на ленивой ло-
шади крикнул безучастно:
- По приказу Временного Правительства, разоружаетесь! За пособничест-
во большевикам будете судимы. Сми-ирно-о!..
Солдаты, зевая и вздрагивая от холода, как только офицер шире разинул
рот, крикнули:
- Ура-а!..
В это время пароход "Андрей Первозванный" скинул причалы, немножко
переваливаясь, вышел на средину реки и ударил по улицам из пулеметов.
---------------
Квартальный староста Вязьмитин обходил дома.
Пришел и к Кириллу Михеичу. Заглядывая в книгу, сказал строго:
- Приказано - мобилизовать до пятидесяти лет. Вам сколько?
- Сорок два.
Улыбнулся пушистой бородой. Щеки у него маленькие, с яичко.
- Придется. Через два часа являться, к церкви. Заборов держитесь -
большевики по улицам палят. Оружие есть?
- Нету.
- Ну, хоть штаны солдатские наденьте. Ползти придется.
Стукнул ребром руки о книгу, добавил задумчиво:
- Ползти - песок, жарко. Ладно грязи нету. Больше мужиков не водится
в доме?
Кирилл Михеич сказал уныло:
- Перебьют. Не пойти разе?.. А коли вернутся с Запусом?
- Убили Запуса. Артюшка.
- Ну-у?!. Откуда известно?
Староста поглядел вниз на усы и сказал строго:
- Знаю. Естафета прискакала из станиц. Труп везут. Икон награбленных
- обоз с ними захватили...
Верно насквозь прожжена земля: Иртыш паром исходит - от прокаленных
желтых вод - голубой столб пара; над рекой другая река - тень реки.
От вод до неба - голубая жила. И, как тень пароходная, - прерывный
напуганный гудок; вверху, винтит в жиле:
- У-ук! ук!.. а-а-а-и-и... ук! ук!.. а-а-и-а-а-и-и... ук!.. у-у...
Песком, словно печью раскаленной, ползешь. В голове угар, тополя от
палисадников пахнут вениками, и пулемет с парохода - как брызги на ка-
менку. От каждого брызга соленый пот по хребту.
Не один Кирилл Михеич, так чувствовали все. Как волки или рысь по
сучьям - ползли именитые Павлодарские граждане к пароходу, к ярам. Сре-
диной улицы нельзя, - пулемет стрекочет.
Винтовки в руках обратно, к дому тянут: словно пятипудовые рельсы в
пальцах. А нельзя - тонкоребрый офицер полз позади всех с одной стороны,
с другой позади - в новых кожаных куртках сыновья Саженовой.
Кричал офицер Долонко:
- Граждане, будьте неустрашимей. До яра два квартала осталось... Ни-
чего, ничего - ура кричите, легче будет.
Неумелыми голосами (они все люди нужные - отсрочники, на оборону ро-
дины) кричали разрозненно:
- Ура-а-а!..
И рядом, с других улиц взывали к ним заблудившиеся в песках таким же
самодельным "ура".
Яков Саженов полз не на четвереньках, а на коленях, и в одной руке
держал револьвер. Кожаная куртка блестела ярче револьвера.
Кирилл Михеич полз впереди его людей на десять и при каждом его крике
оборачивался:
- Двигайтесь, двигайтесь! Этак к ночи приползем, до вечера, что ль?
Жива-а!.. Кто свыше трех минут отдыхать будет, - пристрелю собственно-
ручно.
И ползли - по одной стороне улицы - одни, по другой - другие. А по
средине - в жару, в пыли невидимой пароходные несговорчивые пули.
Было много тех, что стояли в очереди на сходнях - платившие контрибу-
цию. Первой гильдии - Афанасий Семенов, Крылов - табачный плантатор, Ко-
локольщиковы - старик с сыном. Об них кто-то вздохнул, завидуя:
- Добровольно ползут!
Колокольщиков, пыля бородой песчаные кучи, полз впереди, гордо подняв
голову, и одобрял:
- Порадеем, православные. Погибель ихняя последняя пришла.
А впереди, через человека, полз архитектор Шмуро, оборачивался к под-
рядчику и говорил скорбно:
- Разве так в Англии, Кирилл Михеич, водится? В такое унизительное
положение человека выдвигать. Черви мы - ползти?!
Какой-то почтовый чиновник прокричал с другой стороны улицы:
- А вы на земле проживете, как черви слепые! Горький немцам продался
и на деньги немецкие дома в Англии скупает. Вот царь-то кого не пове-
сил!..
- Ура-а!.. - закричал он отчаянно.
Шмуро опять обернулся:
- Фиоза Семеновна не приехала? Напрасно вы жену отпускаете, в таком
азиатском государстве надо по-азиатски поступать.
Кириллу Михеичу говорить не хотелось, а по песку молчком ползти неу-
добно. Еще то, - надел Артюшкины штаны, а они узки, в паху режут.
- Кто теперь город охранять будет? На солдат надежи нету, не нам же
придется. Самых хороших плотников перебьют, это за что же такая мука на
Павлодар-то пала? Поеду я из этих мест, как только дорога ослобонится.
Фельдшер Николаенко где-то тут тоже ползет. Голова у него голая как
пузырь, пахнет от него иодоформом. На кого нашла позариться Фиоза Семе-
новна?
- Ладно хоть к уборке счистят шваль-то. Хлеба бы под жатву сгнили.
Штык ружья выскользнул из потных пальцев. Прапорщик Долонко закричал
обидно:
- Качанов, не отставай. Э-эй, подтянись, яры близко.
В песок сказал Кирилл Михеич:
- Я тебе солдат? Чего орать, ты парень не очень-то.
А правильно - оборвались дома, яры начались утоптанные.
- Окопайсь!..
Гуляют здесь, вдоль берега по яру вечерами барышни с кавалерами. От
каланчи до пристани и обратно. Двести сажен - туда, сюда. Жалко такое
место рыть.
Выкопали перед головами ямки. Опалило солнце спины, вспрыгнуло и ста-
лось так, высасывая пот и силу. Передвинул затвор Кирилл Михеич и, чтоб
домой скорей уйти, выстрелил в пароход. Так же сделали все.
Саженовы командовали. Команды никто не мог понять, стреляли больше по
биению сердца: легче. Офицерам казалось, что дело налаживается, и они в
бинокль считали на пароходе убитых.
- Еще один!.. Надбавь!.. По корме огонь, левым флангом, - ра-аз!..
Пли!
- Троих.
Кирилл Михеич ворочал затвор, всовывая неловко обоймы, и говорил у
разгоревшегося ствола ружья:
- А, сука, попалась? А ну-ка эту...
XIV.
Плотник Емельян Горчишников, заместитель Запуса, командовал парохо-
дом. Был он ряб, пепельноволос и одна рука короче другой. Вбежал в трюм,
увидал мешки с мукой, приказал:
- Разложить по борту.
Борта высоко обложили мешками. В мешках была каюта капитана, а рыжий,
выпачканный мукой капитан стоял на корточках перед сломанным рупором и
командовал бледным, мокрым голосом по словам Горчишникова:
- Полный вперед... Стоп. На-азад... Тихий.
Пароход словно не мог пристать к сходням.
Пули с берега врывались в мешки с мукой. Красногвардейцы белые от му-
ки и мук, всунув между кулей пулеметы и винтовки, били вдоль улиц и за-
боров.
Горчишников, бегая взад и вперед - с палубы и в каюты - скинул тяже-
лые пропотевшие сапоги и, шлепая босыми ступнями, с револьвером в руке
торопил:
- Ниже бери... Ниже. Эх, кабы да яров не было, равнинка-бы, мы-бы их
почистили.
И, подгоняя таскавшего снаряды, киргиза Бикмулу, жалел:
- Говорил, плахами надо обшить да листом медным пароход. Трехдюймо-
вочку прозевали, голуби!..
Гришка Заботин сидел в кают-компании, курил папиросы и лениво гово-
рил:
- Запуса бы догнать. Они бы с одного страха сдались. Тут, парень, та-
кая верстка получится - мельче нонпарели. Паршивая канитель.
Горчишников остановился перед ним, выдернул занозу, попавшую в ступ-
ню.
- Пострелял-бы хоть, Гриша.
- Стреляй, не стреляй - не попадешь. Ты чего с револьвером носишься?
Говор у Гришки робкий. Горит в каюте электричество - захудало как-то,
тоще. Да и - день, хотя окна и заставлены кулями.
- Блинов что ли из муки состряпать? На последки. Перекрошат нас, Еме-
ля - твоя неделя...
Закурил, сплюнул. Звякнула разбитая рама. Рвался гудок. Заботин по-
морщился:
- Жуть гонит. Затушить его.
- Кого?
- Свисток.
- Пущай. Ты хоть не брякай.
- О чем?
- А что перекрошат. Народ неумелой. Обомлет.
- Я пойду. Скажу.
Он спустился по трапу вниз и с лесенки прокричал в проходы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19