Мохнатый пес
любовно схватил за икру, фыркнул и отправился спать под крыльцо. Посту-
чал легонько он.
Гулким басом спросили в сенях:
- Кто там?
- Это я, - ответил, - я... Кирилл Михеич.
- Сейчас... Дети, сосед: не беспокойтесь.
Звякнула цепь. Распахнула генеральша дверь и тут при свете только
вспомнил Кирилл Михеич - в одних он подштанниках и ситцевой рубахе.
Охнул, да как стоял, так и сел на кукорки. На колени рубаху натянул.
Генеральша - человек военный. Сказала только:
- Дети! Дайте Сенин халат.
В этом Сенином пестром халате, сидел Кирилл Михеич в гостиной и расс-
казал три раза про свою встречу. На третий раз сказала генеральша:
- Тамерлан и злодей.
И подтвердила дочка тоненько:
- Совсем как во французскую революцию...
Потом, отойдя в уголок, тихонько заплакала.
Тогда попросила генеральша посидеть у них и покараулить.
- Вырежут, - гулко добавила.
А сын на костылях возразил с насмешкой:
- Спать ушел. Напрасно беспокоитесь.
Генеральша, махая руками, передвигала для чего-то стулья.
- Я - мать! Если б не я вас вывезла, вас давно бы в живых не было. А
тебе, Кирилл Михеич, спасибо.
Указывая перстом на детей, воскликнула:
- Они не ценят! Изметались - ничего не стоят. Кабы не любовь моя,
Господи!..
И вдруг, присев, заплакала тоненько как дочь. Кириллу Михеичу стало
нехорошо. Он поправил на плечах широчайший халат, кашлянул и сказал
только:
- Известно...
Поплакав, генеральша велела поставить самовар.
Офицеры ушли к себе, долго доносился их смех и стук не то стульев, не
то костылей.
Варвара, свернувшись и укутавшись в шаль, качала на руках кошку.
Генеральша говорила жалобно:
- Ты уж нас, батюшка, побереги. Разве я думала, что здесь экая смута.
Нельзя показаться - зарежут. Тут и халаты носят, - только ножи прятать.
Сходи ты на этот съезд, послушай. Какие они там еще казни выдумают...
И отправился Кирилл Михеич на съезд.

V.

А оттуда вернулся хмурый и шляпу держал под мышкой. Сапоги три дня не
чищены, коленка выпачкана красным кирпичом. Взглянула на него Фиоза Се-
меновна и назад в комнаты поплыла, - в ручках пуховых атласистых жалост-
ный жест.
Дребезжащими словами выговорил:
- Чего тебе? Что под ноги лезешь?
Все такой же сел на стул, ноги расслабленно на половицы поставил и
сказал:
- Самовар вздуй.
Слова, должно быть, попались не те, потому - отменил:
- Не надо.
- Ну, как? - спросила Фиоза Семеновна.
Бородка у него жаркая, пыльная; брови устало сгорбились. Кошка сине-
шерстная боком к ноге.
Вспомнил - утром видел - Запус веточкой играл с этой кошкой. Пхнул ее
в бок.
Подбирая губы, сказал:
- Генеральшину Варвару за воротами встретил. Будто киргизка, чувлук
напялила. Чисто лошадь. Твое бабье дело - скажи, хорошо, что ль, собачьи
одеянья носить? Скажи ей.
- Скажу.
Хлопнул ладонью по столу, выкрикнул возбужденно:
- Молоканы не молоканы, чего орут - никаких средствиев нету понять.
Киргизы там... Новоселы.
- Наших лебяжинских нету?
- Есть. Митрий Савицких. Я ему говорю: "Митьша, неужто и ты резать в
Варфаламеевску ночь пойдешь?" "Обязательно, - грит, - дяденька. Потому я
большавик, а у нас - дисциплина. Резать скажут, - пойду и зарежу". Я
ему: "И меня зарежешь?" А он мне: "Раз, грит, будет такое приказанье -
придется, ты не сердись". Ах, сволочь, говорю, ты, и не хочу я тебя
больше знать. Хотел плюнуть ему в шары-то, да так и ушел. Свяжись.
- Вот язва! Митьша-то, голоштанник.
- Я туды иду - думаю, народ может не строится, так по теперешним вре-
менам приторговать хочет. Ситцу, мол, им нельзя закомисить?.. Лешего
там, а не ситцу... Какое. Делить все хочут, сообща, грит, жить будем.
- И баб, будто?..
- А ты рада?
Несколько раз вскакивал и садился. Тер скулистые пермские щеки. Голо-
ва отстрижена наголо, розоватая.
- Тоисть как так делить, стерва ты этакая? Ты это строил? На-а!.. Вот
тебе семнадцать планов, строй церкви. Ржет, сука!..
- Штоб те язвило, кикиморы!
Однако, съезду не поверил, - попросил у Запуса программу большевиков.
Раскрыл красную книжку, долго читал и, прикрыв ее шляпой, ушел на пост-
ройки.
- Все планы понимаю, весь уезд церквями застроил, а тут никак не пой-
му - пошто мое добро отымать будут?
А над книжкой встретились Олимпиада и Фиоза Семеновна. Густоволосое,
пахучее и жаркое тело Фиозы Семеновны и под бровью - волчий глаз, серый.
И рука из кружевного рукава - пышет, сожжет, покоробит книжку.
Как степные увалы - смуглы и неясны груди Олимпиады. Пахнет от нея -
смуглые киргизские запахи: аула, кошем, дыма.
- Пусти, - сказала Фиоза Семеновна, - пусти: мужу скажу. Убьет.
Зуб вышел Олимпиады - частый, желтоватый. Вздрагивая зубом, резко
выкрикнула:
- Артюшка? Этому... Говори.
Рванула книжечку, ускочила, хлопнув дверью.
Между тем, Кирилл Михеич с построек пошел было к генеральше Сажено-
вой, но раздумал и очутился на берегу.
У Иртыша здесь яры. На сажени вверх ползут от реки. А воды голубые,
зеленые и синие - легкие и веселые. В водах как огромные рыбины сутулки
плотов, потные и смолистые.
С плотов ребятишки ныряют. Как всегда, пором скрипит, а река под по-
ромом неохватной ширины, неохватной силы - синяя степная жила.
У пристани на канатах - "Андрей Первозванный" пароходной компании М.
Плотников и С-ья.
Какая компания овенчалась с тобой, синеголовым?
Весело.
- Гуляете? - спросил протоиерей Смирнов, подходя.
- Плотов с известкой из Долона жду. Должны завтра, крайне, притти.
Седым, старым глазом посмотрел протоиерей по Иртышу. Рясу чесучевую
теплый и голубой ветер треплет - ноги у протоиерея жидкие - как стоит
только.
- Не придут.
- Отчего так?
- Ибо, слышал, на съезде пребывать изволили?
- Был.
- И все слышали? А слышали - изречено, - протоиерей повел пальцем пе-
ред бровью Кирилла Михеича: - "власть рабочих и крестьян". Значит сие,
голубушка, плоты-то твои не придут совсем. Без сомненья.
- Не придут? Плоты мои? Три сплава пропадут?
- Потому, будут здесь войны и смертоубийства. Дабы ограбить нас, раз-
бойники-то на все... Я боюсь, в собор бы не залезли. Ты там за Запу-
сом-то, сын, следи... Чуть что... А я к тебе завтра, киргиза-малайку
пришлю - за ним иди непрекословно. Пароход-то, а? Угояли?
- Чего стоит? Дали бы мне за известкой лучше съездить, - сказал Ки-
рилл Михеич. - Известка в цене. Стоит...
Протоиерей уходил, чуть колыхая прямой спиной - желтый вихрь пыли. А
тень позади редкая, смешная - как от рогожи.
Выше, по реке, тальники - по лугам, сереброголовые утки. Рябина -
земная рана. Вгрызся Иртыш в пески, замер. Ветер разбежится, падет, -
рябь пойдет, да в камышах утячий задумчивый кряк.
Желтых земель - синяя жила! Какая любовь напрягла тебя, какая тоска
очернила?

---------------

Собака и та газету тащит. Колбаса в газету была завернута. Раньше же
колбасу завертывали в тюремные и акцизные ведомости. По случаю амнистий
арестантов в тюрьме не существует, самогон же продается без акцизу - са-
мосудным боем бьет за самогон солдатская милиция.
На углах по три, по пять человек - митинги. Воевать или не воевать?
Гнать из города Запуса или не гнать?
А Кирилл Михеич знает про это? Каждый спрашивает: известно почему.
Покамест до постройки шел, сколько раз вызывали на разговоры.
Хочет Кирилл Михеич жить своей прежней жизнью.
Господи! Ведь тридцать семь лет и четыре месяца! А тут говорят прожил
ты годики эти и месяцы неправильно - вор ты, негодяй и жулик. Господи!
Не смотрел раньше на Господа-Бога. Как его зовут чуть не забыл. Ага!
Иисус Христос, Бог-Саваоф и дух святой в виде голубыне.
Со свадьбы, кажись, и в церкви не был. Нет, на освящениях церковных
бывал - опять-таки не помнит, чему молились. Пьяный был и бабой расслаб-
лен. С бабой грешил и в пост и не в пост.
Жаром пышут деревянные заплоты. Курица у заплота дремлет, клюв раск-
рыла. На плахах лесов смола выступила. И земля смолой пахнет - томи-
тельно и священно.
Обошел постройку, выругать никого нельзя. И глупые ж люди - сами для
себя строить не хотят. Ну, как к ним теперь, с которого конца? Еще в зу-
бы получишь.
С красными лентами на шапках проехали мимо рабочие с Пожаловской
мельницы. Одежда в муке, а за плечами винтовка. "Пополам, грит, все.
И-их, и дьяволы"...
Генеральша ждала у ворот. Она все знала. Липкий пот блестящими лен-
точками сох по лицу, щеки ввалились, а вместо шали рваный бешметишко.
Забормотала слезливым басом:
- Казаки со станиц идут... Вырежут хоть большевиков-то. Дай ты влады-
чица, хоть бы успели. Не видал, батюшка, не громят? Сперва, пожалуй, с
магазинов начнут.
Пока никого не громят. Может ночью? Нельзя ли от Запуса какую-нибудь
бумажку взять? Два сына раненые и дочь. Возьмут в Иртыш и сбросят. Ста-
руха плакала, а Варвара в киргизском чувлуке ходила по двору и сбирала
кизяк. "Ломается", - подумал Кирилл Михеич и вдруг ему захотелось есть.
Поликарпыч с пимом в руках появился за воротами. Был он неизвестно
чему рад - пиму ли, удачно зашитому, или хорошо сваренному обеду.
- Правителей, сказывают, сменили! - крикнул он и перекрестился. -
Дай-то Бог - може, люду получше будет...
Он хлопнул пимами и оглядел сына:
- Жалко? Ничево, Кирьша, наживем. А у те семья больша, не отымут.
Кы-ыш!.. Треклятые!..
Он швырнул пимом в воробьев.
В зале, у карты театра военных действий, стоял Запус и Олимпиада. За-
пус указывал пальцем на Польшу и хохотал. Гимнастерка у него была со
сборками на крыльцах и туго перетянута в талии.
- Отсюда нас гнали-и!.. И так гнали а-ах... Не помню даже.
VI.

Усталые бледно-розовые выплывали из утренней сини росистые крыши.
Сонные всколыхнулись голуби. Из-под навеса нежно дремотно пахнуло сеном,
- работник Бикмулла выгнал поить лошадей. Вздрагивая и фыркая, пили ло-
шади студеную воду из долбленого корыта.
Бикмулла спросил Кирилла Михеича:
- Пашто встал рано? Баба хороший, спать надда долга.
Он чмокнул губами и сильно хлопнул ладонью лошадь.
- Широкий хазяйка, чаксы.
На разговор вышел из пимокатной Михей Поликарпыч. Он потянулся, под-
дернул штаны и спросил:
- В бор не поедешь?
- Зачем?
- Из купцов много уехало. Чтоб эти большаки не прирезали.
Бикмулла стукнул себя в грудь и похвалился:
- Быз да большавик. - Мой тоже большавик!
- Молчи ты уже, собачка, - любовно сказал Поликарпыч. - Большавик на-
шелся.
Бикмулла покраснел и стал ругаться. Он обозвал Поликарпыча буржуем,
взнуздал лошадь и поехал в джатаки - пригородные киргизские поселки.
- Возьми ево! Воображат. Разозлился. Тоже о себе мыслит. Говорю тебе:
поезжай в бор. На заимку или кардон. Там виднее.
- А Фиоза?
- Никто ее не тронит. - Поликарпыч подмигнул. - Она удержится, креп-
ка.
- Строить надо. Подряд на семнадцать церквей получил.
Подымая воздух, густо заревел пароход. В сенях звякнуло - выбежал За-
пус, махнул пальцами у шапочки и ускакал. Лошадь у него была заседлана
раньше Бикмуллой.
- Бикмулла стерва, - сказал Поликарпыч. - Пароход-то ихний орет.
Должно сбор, ишь и киргиз-то удрал, - должно немаканых своих собирать.
Прирежут всех, вот тебе и церкви... семнадцать.
- Таки же люди.
- Дай бог. Мне тебя жалко. Стало быть, не понимашь ты моих роди-
тельских мук. Ну, и поступай.
Фиоза Семеновна тоже поднялась. Ходила по комнатам, колыхая розовым
капотом - шел от нее запах постели и тела.
- Умойся, - сказал Кирилл Михеич.
Лицо у нее распускалось теперь поздним румянцем - густым и по бокам
ослабевших щек. Нога же стучала легче и смелее. И где-то еще пряталось
беспокойство, за глазом ли, за ртом ли, похожим на заплату стертого ало-
го бархата, - отчего Кирилл Михеич повторил сердито и громко:
- Умойся.
Из своей комнаты выпрыгнула упруго Олимпиада и, махая руками под вы-
шитым полотенцем, крикнула:
- Надо, надо!.. День будет горячий - пятьдесят потов сойдет. Сергев-
на, ставь самовар!..
И верно - день обрушился горячий и блестящий. Даже ядреные тени отли-
вали жирными блесками - черный стеклярус...
Самовар на столе шипел, блестел и резал глаза - словно прыгал и
вот-вот разорвется - бомба золотая... Сквозь тело, в стулья, в одежду
шел-впитывался жар и пот. Потное пахучее стонало дерево, кирпич и блес-
тящий песок.
А жизнь начиналась не такая, как всегда. Ясно это было.
Разговоры тревожные. Тревожны неровные пятна пудры, румян и застегну-
тое кое-как платье.
Хрипло - задыхаясь - ревел пароход.
- Куда их?
- Плывут, что ли? Уходят?
Один только Кирилл Михеич сказал:
- Дай-то Господи! Пущай!
Да за ним повторила старуха-генеральша на крыльце.
У палисадника остановилась Варвара. Заглядывая в окна, говорила наме-
ренно громко. От этого ей было тяжело, жарко и развивались волосы на
висках.
- Братья у меня уезжают в Омск. У них отпуск кончился.
- А раны?
- Зажили. Только пока еще на костылях. В Петербурге большевики волну-
ются, - порядочным людям там быть нужно. Мама очень встревожена, говорят
- по Сибирской линии забастовка... Вы не знаете?..
Ничего Кирилл Михеич не знал. Выпил положенные четыре стакана чая,
вытер лоб и подумал: "надо итти". А итти было некуда. На постройке - из
окна, из палисадника видно - нет рабочих. Нет их и на казачьей площади -
все у парохода. Туда же верхами промчались киргизы-джатачники.
Потоптался у плах. Зачем-то переложил одну. Подошел старик Поликар-
пыч, тоже помог переложить. Так всю грядку с места на место и переложи-
ли. Сели потом на плахи, и старик закурил:
- Таки-то дела...
- Таки, - сказал Кирилл Михеич. - Дай закурить.
И хоть никогда не курил, - завернул. Но не понравилось, - кинул.
Главное - пока не начиналась хлебная уборка, у киргиз и казаков лоша-
ди свободны. Из бору можно бы много привести сутулков и плах. Не приве-
зешь - зимой переплачивай... Это главное, - потом известка, - плоты за-
держатся - лопнут скрепы, - глядишь сгорела. Тут тебе и нож в бок...
И ничего ни у кого спросить нельзя. Никто не знает. Бумаги летят как
снег, - засыплет буран смертельный. К Запусу как подступить? Был бы че-
ловек старый, степенный, - а то мальчишка.
Впопыхах прибежал киргиз - работник о. Смирнова.
- Айда... Завут, бакчи.
И ушел по улице, махая рукавами бешмета и пряча в пыли острые носки
байпак.
Хотел не пойти Кирилл Михеич. Бакчи за церковью, а к церкви кладби-
щенской итти через два базара, - жар, духота, истома.
Все же пошел.
Лавки некоторые открыты. Как всегда гуськом, словно в траве ходят от
лавки к лавке, прицениваются киргизы. Толстые ватные халаты - чапаны пе-
ретянуты ремнями, в руках плети. Киргизки в белых чувлуках и ярких фае-
вых кафтанах.
Торговцы - кучками, указывают на берег. Указывай, не указывай, - ни-
чего не поймешь. На досчатых заборах измазанные клейстером афиши, возз-
вания. Красногвардеец, верхом с лошади, приклеивал еще какие-то зеленые.
Низ афиши приклеить трудно, - длинная, - и висла она горбом, пряча под
себя подписи. А подписано было: "Василий Запус".
Протоиерей о. Степан Смирнов сидел на кошме, а вокруг него и поодаль
- люди.
- Присаживайтесь, Кирилл Михеич. Арбузу хотите?
- Нет.
- Ну, дыни?
- Тоже не хочу.
- Удивительно. Никто не хочет.
Учитель Отгерчи кашлянул и, взяв ломоть, сказал:
- Позвольте...
На что протоиерей протянул ему ножик:
- Герой. Кушайте на здоровье. Арбуз нонче поразительный. Дыню не ви-
дал такую. А все зря.
А на это архитектор Шмуро сказал:
- Из Индии на континент всевозможный фрукт вывозится. А у нас - бунт
и никто не хочет не только арбузов, но и винограда.
- Угостите, - сказал Отгерчи. - Съем виноград.
Здесь встал на колени Иван Владимирович Леонтьев. На коленях стоять
ему было не удобно, и он уперся в арбуз пальцами.
Саженях в пятидесяти из шалаша выполз старик-сторож и ударил в тре-
щетку, отгоняя ворон от подсолнухов. В городе орал пароход; у Иртыша
стреляли. Ломкие под кошмой потрескивали листья. Тыквы - желтые и огром-
ные - медово и низко пахли. И еще клейко пах горбатый и черноликий под-
солнечник.
Леонтьев, перебирая пальцами по арбузу, как по столу, говорил:
- Граждане! Нашему городу угрожает опасность быть захваченным больше-
виками. Имеются данные, что комиссар Запус, приехавший с западного фрон-
та, имеет тайные инструкции избрать Павлодар базой организации больше-
вицкой агитации в Киргизской степи, Монголии и Китае. Имеются также све-
дения, что на деньги германского правительства, отпущенные Ленину и
Троцкому...
- Сволочи!.. - крепко сказали позади Кирилла Михеича. Он обернулся и
увидал сыновей генеральши Саженовой.
- В противовес германским - вильгельмовским влияниям, имеющим целью
поработить нашу родину, мы должны выставить свою национальную мощь, до-
вести войну до победоносного конца и уничтожить силы, мешающие русскому
народу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19