Еще - церкви, но церкви
(не так как тюрьмы) пусты, их словно не было; они проснулись в револю-
цию. Вкруг тюрьмы - ров с полынью, перед воротами - палисадник - боярыш-
ник, тополя, шиповник.
Все это к тому, - в тюрьму казаки водили людей, мужиков из уезда;
пахли мужики соломой, волосы были выцветшие, как солома. Как ворох соло-
мы, - осеннее солнце; как выцветшие ситцы, - холодные облака.
И любовь Олимпиады - никому не сказанная - темна, тонка. От каждод-
невной лжи мужу высыхали груди (старая бабка об'яснила бы, но умерла в
поселке Лебяжьем); от раздумий высыхали глаза; губы - об губах ли гово-
рить, когда подле нее весь городок спрыгнул, понесся, затарахтел.
От Пожиловской мельницы (хотя она не одна), сутулясь, бегали сговари-
ваться с Мещанской слободки рабочие; ночью внезапно на кладбищенской
церкви вскрикивал колокол; офицеры образовали союз защиты родины; атаман
Артемий Трубычев заявил на митинге:
- Весь город спалим, - большевики здесь не будут.
А внутри сухота и темень, и колокол какой-то бьет внезапно и туго.
Ради горя какого ходила Олимпиада городком этим с серыми заборчиками,
песками, желтым ветром из-за Иртыша?

X.

Генеральша Саженова пожертвовала драгоценности в пользу инвалидов. На
мельнице Пожиловых чуть не случился пожар; прискакали пожарные - нашли
между мешков типографский станок и большевистские прокламации. Арестова-
ли прекрасного Франца и еще двоих. Варвара Саженова поступила в сестры
милосердия, братья ее - в союз защиты родины. Старик Поликарпыч забил
досками ограду, ворота, сидел внутри с дробовиком и вновь купленной су-
кой. Атаман Трубычев увеличил штаты милиции, из казаков завели ночные
об'езды. Три парохода дежурили у пристаней.
И все-таки: сначала лопнули провода, - не отвечал Омск; потом ночью
восстала милиция, казаки; загудели пароходы, и - на рассвете в город
ворвался Запус.
Исчез Артюшка (говорили - утопил его кто-то). Утром в Народном Доме
заседал совет, выбирая Революционный Трибунал для суда над организатора-
ми белогвардейского бунта.

XI.

Надо было-б об'яснить или спросить о чем-то Олимпиаду. Пришел секре-
тарь исполкома т. Спитов и помешал. Бумажку какую-то подписать.
Запус - в другой рубашке только, или та же, но загорела гуще, - как и
лицо. Задорно, срывая ладони со стола, спросил:
- Контреволюция?.. Весело было?
Олимпиада у дверей липкими пальцами пошевелила медную ручку. Шатает-
ся, торчит из дерева наполовину выскочивший гвоздик:
- Или мне уйти?
Здесь-то и вошел т. Спитов.
- Инженер Балиханов скрылся, товарищ. Джатачники организовали погоню
в степь...
- Некогда, с погонями там... Вернуть.
- Есть.
Так же быстро, как и ладони, поднял Запус лицо. На висках розовые по-
лоски от спанья на дерюге. В эту неделю норма быстрого сна - три часа в
сутки.
- Куда пойдешь? Останься.
- Останусь. Фиоза где?
- Фиоза? После...
Здесь тоже надо бы спросить. Некогда. Мелькнуло, так, словно падающий
лист: "пишут книжки, давал читать. Ерунда. Любовь надо...". Вслух:
- Любовь...
- Что?
- Дома, дома об'ясню. На ключ. Отопри. У меня память твердая, остано-
вился на старом месте... Кирилл Михеич Качанов... Товарищ Спитов!
- Есть.
- Пригласите по делу белогвардейского бунта подрядчика Качанова.
- Это - у вас домохозяин?
- Там найдете.
- Есть.
Еще мелькнули тощенькие книжки: "кого выбирать в Учредительное Собра-
ние", "Демократическая Республика", "Почему власть должна принадлежать
трудовому народу". Нарочно из угла комнаты вытащил эту пачку, тряхнул и
- под стол. Колыхнулось зеленое сукно.
- Ерунда!
Дальше - делегаты от волостей, от солдат-фронтовиков, приветственные
телеграммы Ленину - целая пачка.
- Соединить в одну.
- Есть.
Комиссар Василий Запус занят весь день.
Дни же здесь в городе - с того рассвета, когда ворвалась в дощатые
улицы - трескучие, напитанные льдом, ветром. Шуга была - ледоход.
Под желтым яром трещали льдины. Берега пенились - словно потели от
напряжения. От розоватой пены, от льдов исходили сладковатые запахи.
И не так, как в прошлые годы - нет по берегу мещан. С пароходов, с
барж, хлябая винтовкой по боку, проходили мужики и казаки. На шапках -
жирные красные ленты, шаг отпущенный, разудалый, свой.
Кто-то там, между геранями, "голландскими" круглыми печками и мно-
жеством фотографий в альбомах и на стенах, - все-таки надеялся, грезил о
том, что ускакало в степь: сытое, теплое, спокойное. Здесь же (по делу)
проходил берегом почти всегда один комиссар Запус. Пьяным ему быть для
чего же? Он мог насладиться фантазией и без водки. Он и наслаждался.
Мелким, почти женским прыжком, в грязной солдатской шинели и грязной
фуражке, вскакивал он на телегу, на связку канатов, на мешки с мукой, на
сенокосилки - и говорил, чуть-чуть заикаясь и подергивая верхней - нем-
ного припухшей - губой.
- Социальные революции совершаются во всем мире; отнятое у нас, у на-
ших предков возвращается в один день; нет больше ни богатых, ни бедных -
все равны; Россия первая, впереди. Нам, здесь особенно тяжело - рядом
Китай, Монголия - угнетенные, порабощенные - стонут там. Разве мы не
идем спасать, разве не наша обязанность помочь?
На подводах, пешком проходили городом солдаты - дальше в степь. Молча
прослушав речь, не разжимая губ, поворачивались и шли к домам!
Запус спать являлся поздно. Про бунт скоро забыли; вызывали для доп-
роса Олимпиаду, - сказала она там мало, а ночью в постели спросила Запу-
са:
- Ты не рассердишься?..
- Что такое?
Потрогала лбом его плечо и с усилием:
- Я хочу рассказать тебе об муже...
Веки Запуса отяжелели - сам удивился и, продолжая удивляться, ответил
недоумевающе:
- Не надо.
- Хорошо...
Запус становился как будто грязнее, словно эти проходившие мимо ог-
ромные толпы народа оставляли на нем пыль своих дорог. Не брился, - и
тонкие губы нужно было искать в рыжеватой бороде.
Если здесь - у руки - каждую минуту не стоял бы рев и визг, просьбы и
требования; если бы каждый день не заседал совет депутатов; если б каж-
дый день не нужно было в этих, редко попадавших сюда, газетах искать
декреты и декреты, - возможно, подумал бы Запус дольше об Олимпиаде. А
то чаще всего мелькала под его руками смуглая теплота ее тела, слова,
какие нельзя запоминать. Сказал мельком как-то:
- Укреплять волю необходимо...
Вспомнил что-то, улыбнулся:
- Также и читать. Социальная революция...
- Можно и не читать? - спросила задумчиво Олимпиада.
- Да, можно... Социальная революция вызвана... нет, я пообедаю лучше
в Исполкоме...
Фиозу так и не видала. Запус сказал - встретил ее последний раз, ког-
да братались с казаками. Разве нашла Кирилла Михеича, - живет тогда в
деревне, ждут когда кончится. А смолчал о том, как, встретив ее тогда
между возов в солдатской гимнастерке и штанах, провел ее в лес, и как
долго катались они по траве с хохотом. Ноги в мужских штанах у ней стали
словно тверже.
Поликарпыч сидел в пимокатной, нанял какого-то солдата написать длин-
ный список инвентаря пимокатной, вывесил список у дверей. Кто приходил,
он тыкал пальцем в список:
- Принимай, становой, - сдаю... Ваше!..
Была как-будто еще встреча с Кириллом Михеичем. Отправилась Олимпиада
купить у киргиз кизяку. И вот мелькнул будто в киргизском купе маленький
немножко сутулый человечек с косой такой походкой. Испуганно втерся ку-
да-то в сено, и, по наученью его что ль, крикнули из-за угла мальчишки.
- За сколько фунтов куплена?.. Комиссариха-а!..
Тогда твердо, даже подымая плечо, спросила Запуса:
- Надолго я с тобой?
Запус подумал: спросила потому, что начал наконец народ выходить спо-
койно. Распускают по животу опояски, натянули длинные барнаульские тулу-
пы.
Кивнул. В рыжем волосе золотом отливают его губы.
- Навсегда. Может быть.
- Нравлюсь?
- Терпеть можно.
И сразу: к одному, не забыть бы:
- Дом большой, куда нам двоим? Я вселю.
Хотела еще, - остановилась посреди комнаты, да нет - прошла к дверям:
- Почему детей не было с Артюшкой?
- Дети, когда любят друг друга, бывают.
- Немного было бы тогда детей в мире... Порок?
- Я же об'яснила...
- Э-э...
Перебирая в Исполкоме бумаги с тов. Спитовым, - спросил:
- Следовательно, женщины... а какое к ним отношение?
До этого тов. Спитов был инструктором внешкольного образования. Сей-
час на нем был бараний полушубок, за поясом наган. Щеки от усиленной ра-
боты впали, и лоб - в поперечных морщинах. Ответил с одушевлением:
- Сколько ни упрекай пролетариат, освобождение женщины диктуется на-
сущностью момента. Раньше предавались любви, теперь же другие социальные
моменты вошли в историю человека... Стало быть, отношения...
- Если, скажем, изменила?.. Обманула?..
Спитов ответил твердо:
- Простить.
- Допустим, ваша жена...
- Я холостой.
- А все-таки?
- Прощу.
С силой швырнул фуражку, потер лоб и вздохнул:
- Глубоко интересуют меня различные социальные возможности... Ведь,
если да шара-ахнем, а?..
В то же время или позже показалось Запусу, что надо подумать об Олим-
пиаде, об ее дальнейшем. Тут же ощутил он наплыв теплоты - со спины на-
чалось, перешло в грудь и, долго спустя, растаяло в ногах. Махая руками,
пробежал он мимо Спитова и в сенях крикнул ему:
- А если нам республику здесь закатить? Республика... Постой! Советс-
кая Республика голодной степи... Киргизская... Монгольская... Китайс-
кая... Шипка шанго?..
Широколицый солдат в зале, растопив камин, варил в котелке картошку.
Тыча штыком в котелок, сказал:
- Бандисты, сказывают, в уезде вырезали шесть семей. Изголяются, то-
же... Про-писать бы им.
- Прокламацию?
- Не, - винтовочного чего-нибудь...
- Устроим.
Постоял на улице, подумал - к кому он испытывает злость? Артюшка, Ки-
рилл Михеич, Шмуро - еще кто-то. Их, конечно, нужно уничтожить, а он на
них не злится. Теплота еще держалась в ногах, он быстро пошел. Вспомнил
- потерял где-то шпоры. Решил - надо достать новые. Опять Кирилл Михеич
- не глаза у него, а корни глаз, и тоже нет детей. Пальцы холодели -
"надо достать варежки; зимы здесь...". С тех пор как выпал снег, в Пав-
лодаре еще никого не расстреляли.
- Сантиментальности, - плюнул Запус.
И ладонью легонько - три раза хлопнул себя по щеке.
Через три дня, - впервые за всю войну и революцию, - в Павлодаре ста-
ли выдавать населению карточки на хлеб, сахар и чай.

XII.

В желтом конверте из оберточной бумаги - предписание "принять все ме-
ры к организации в уезде и городе регулярных частей Красной Армии.
Инструкции дополнительно".
Дополнительно же приехали не бумажки, а инструктора-спецы и тов.
Бритько. Инструктора остановились в гостинице Шмидта, в номере, где жил
Артюшка. На раме, у синеватых стекол сохранились рыженькие лапки мух -
как-то раздавила Олимпиада. Бритько же ночевал у Запуса. Рос у Бритько
по всему рябоватому лицу длинный редкий и мягкий, как на истертых овчи-
нах, волос.
- Женаты? - спросил он Запуса.
- Не пришлось.
- А эта ходит, тонкая?
- Живет со мной. Жена Артемия...
- Атамана?
И тогда, словно на палку натягивая губы, он внезапно стал рассказы-
вать как его морили в ссылке, как хорошие ребята от тоски ссорились и
чахли. Губы остановились. Потянулась к подбородку рука:
- Заседания посещать необходимо. В момент напряженнейшей борьбы вся-
кое ослабление... У вас здесь люди неорганизованы.. восстание за восста-
нием. У нас сил нет посылать к вам... Вы уже сами пытайтесь, чтобы в
случае чего без пощады!
На заседании Уисполкома тов. Бритько сначала заметил о дезорганиза-
ции, о халатном отношении к буржуазии и кулачеству. Вспомнил тряские до-
роги, тяжелую доху отдавившую плечи: на мгновение ему стало тоскливо -
как в ссылке. Он стукнул кулаком по столу и кашляя хрипло закричал:
- В единении сила, товарищи! Не спускайте победоносного красного зна-
мени...
И вдруг забыл что-то самое важное. Сел, пощупал синию бумагу папки,
оторвал быстро кусочек ее и отшвырнул:
- Я кончил.
Дальше говорил инструктор-спец. Желтый полушубок, такой же как у тов.
Бритько, морщился в плечах, словно оттуда бились нужные слова.
А Запус сидел с краю стола, рядом с председателем совета т. Яковле-
вым. Был у того казачий (как челноки в камышах) нос, отцветшие усы и ко-
роткопалые желтые руки.
Через щели, в доски декораций врывался ветер. Стены актерской уборной
выпачканы красками, исчерканы карандашами. В железную печку театральный
сторож подкидывал поленья - осины. "Осиновая изба не греет" - вспомнил
Запус.
Слушали: организация в уезде Красной Армии. Постановили: принять все
меры. Избрать комиссаром и руководителем начальника революционных отря-
дов т. Василия Запуса.
А в проходике между кулисами, где толпились делегаты, задевая шинеля-
ми и тулупами картоны декораций, - предусовдепа т. Яковлев сказал:
- Мы, дорогой мой, с фактами все, с фактами. А факты за революцию и
за товарища Запуса. Ты хоть что мне говори, тем не менее...
Запус глубже на уши шапку, поднимая саблю:
- Каждый отвечает за себя...
- Мне инструктор говорит: в момент напряжения... а я ему: мало у нас
баб перешло по рукам, да коли каждой опасаться... Однако, дорогой мой,
атаман-то удрал и инженер Балиханов с ним. А?
Протянул ему короткопалую руку и тихо, приблизив к щеке пахнущие та-
баком усы, шепнул:
- Ты ее не щупал насчет прибывания?..
- Спрашивал.
- Не говорит? Где ей сказать, своя буржуазная... я ихнюю подлую мысль
под землей вижу. Может тебя подвести, товарищ?..
У дверей Народного Дома, где снега трепали синие свои гривы, - Запуса
одернули:
- Товарищ Василий Антоныч... Товарищ...
Видит: на подбородке, весенним снегом - чуть грязноватым и синим, -
бородка. Поверх грязной дурно пахнущей шинели - полушубок. Собачьего ме-
ха шапка по-уши, а Запус все ж его узнал:
- Гражданин Качанов, вы на допросе были об организации восстания? Ес-
ли...
- Я совсем не про жену, я по делу мести... Мое мнение, товарищ Васи-
лий Антоныч, самый главный виновник всего злодейства Артюшка... и Олим-
пиада тут не при чем, пущай живет с кем хочет. Я ради жены убийству под-
вергся, подряды и имущество потерял...
И, отведя Запуса за фонарь, к сугробу, толкаясь валенком, туманно и
длинно стал рассказывать о заговоре в городе. Живет Кирилл Михеич в ме-
щанском домике на окраине и там же прячется в кладовке, "меж капустой" -
Артюшка, у него все планы, все нужное и списки. Пахло от него самогоном.
Идя улицей, вслед за Кирилл Михеичем подумал Запус, что пожалуй лучше
бы арестовать подрядчика и передать его в Чека. Пусть разбираются, а за-
чем он Запусу? Здесь - даже не думая, а так как то позади, прошло неудо-
вольствие, высказанное инструктором из центра и предусовдепа Яковлевым:
зачем живет с Олимпиадой. Нет, лучше самому раскрыть заговор и привести
Артюшку. Злясь недолго, - подумал он о смуглом желтоватом лице атамана,
захотелось увидать его напуганным, непременно со сна, чтоб одна щека бы-
ла еще в следах - от капусты что ли?
- А, сволочь, - сказал он вслух.
- По поводу чего? - спросил Кирилл Михеич.
Запус не просил вести и Кирилл Михеич не звал, а оба они - сгорбив-
шись, скользя по снегу, торопливо шагали к окраине. Еще Запус подумал:
"надо бы позвать с собой матроса Топошина" - и вспомнил: зачем-то вер-
нулся тот на ферму Сокой. Позвать с собой - можно было бы многих, хоть
бы из своего отряда.
- Сам!
Кирилл Михеич запыхаясь сказал:
- В хорошем хозяйстве все сам делаешь. Трудное...
Спросил Запус, - бьет ли жену Кирилл Михеич? Тот ответил - так как
Запус не живет с ней и жить не намерен...
- Не намерен, - подтвердил Запус.
- То, конечно, можно сказать по совести - бил и если найдет ее вновь,
бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же
в суд жаловаться не пойдет и если вернется, - значит подтверждение: жену
бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем
не занимается. Таков и Запус.
- Второй муж?
- Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь... Будьте
хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.
Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже
вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнув-
шись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег
на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся
еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.
- Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу
не гремит, а здесь оказывается пол... Шум произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19