Был он косоног, коротковолос и похож
на киргиза. Почти все время побывки ездил в степи, охотился. И сейчас
там был.
Кирилл Михеич молчал. Нарочито громко чавкая и капая на стол салом,
ел много.
Фиоза Семеновна напудрилась, глядела мокро, виновато вздыхала и гово-
рила:
- Артюша скоро на фронт поедет. И-и, сколь народу-то поизничтожили.
- Уничтожили! Еще в людях брякни. Возьми неуча.
- Ну, и пусть. Знаю, как в людях сказать. Вот, Артюша-то говорит: ка-
бы царя-то не сбросили, давно бы мир был и немца побили. А теперь прави-
телей-от много, каждому свою землю хочется. Воюют. Сергевна, чай да-
вай!..
- Много он, твой Артюша, знает. Вопче-то. Комиссар вон с фронта прие-
хал. Бабы, хвост готовь - кра-асавец.
Олимпиада, разливая, сказала:
- Не все.
Летали над белыми чашками, как смуглые весенние птицы, тонкие ее ру-
ки. Лицо у ней было узкое, цвета жидкого китайского чая и короткий лоб
упрямо зарастал черным степным волосом.
- Генеральша приехала, Саженова, - проговорила поспешно Фиоза Семе-
новна. - Дом купила - не смотря. В Москве. Тебе, Михеич, надо бы насчет
ремонту поговорить.
- Наше дело не записочки любовные писать. Знаем.
- ...Нарядов дочери навезли - сундуки-то четверо еле несут. Надо,
Лимпияда, сходить. Небось модны журналы есть.
- Обязательно-о!.. Мало на тебя, кралю, заглядываются. И-их, сугроб
занавоженный...
Кирилл Михеич не допил чашку и ушел.
В коленку ткнулась твердым носом собака и, недоумевающе взвизгнув,
отскочила.
Среди киргиз сидел Поликарпыч и рассказывал про нового комиссара.
Киргиз удивило, что он такой молодой, с арбы кто-то крикнул: "Поди,
царский сын". Еще - чеканенная серебром сабля. Они долго расспрашивали
про саблю и решили итти завтра ее осмотреть.
- "Серебро - как зубы, зубы - молодость", - запел киргиз с арбы са-
мокладку.
А другой стал рассказывать про генерала Артюшку. Какой он был ма-
ленький, а теперь взял в плен сто тысяч, три города и пять волостей,
немцев в плен.
Кирилл Михеич, чуть шебурша щепами и щебнем, вышел за ворота.
Из ожившего дома, через треснувшие ставни тек на песок желтый и паху-
чий, как топленое масло, свет. Говорили стекла молодым и теплым.
Он прошелся мимо дома, постройки. Караульщик в бараньем тулупе попро-
сил закурить. А закурив, стал жаловаться на бедность.
- Уйди ты к праху, - сказал Кирилл Михеич.
Через три дома - угол улицы.
Посетили гальки блестящие лунные лучи, - ушли за тучу. Тополя в пали-
садниках - разопрелые банные веники на молодухах... Белой грудью повисла
опять луна. (Седая любовь - нескончаемая). Сонный извозчик - киргиз -
остановил лошадь и спросил безнадежно:
- Можить, нада?
- Давай, - сказал Кирилл Михеич.
- Куды?.. Но-о, ты-ы!..
Пощупал голову, - шляпу забыл. Нижней губой шевельнул усы. С непри-
вычки сказать неловко, не идет:
- К этим... проституциям.
- Ни? - не понял киргиз. - Куды?
Кирилл Михеич уперся спиной в плетеную скрипучую стенку таратайки и
проговорил ясно:
- К девкам...
- Можня!..

III.

Все в этой комнате выпукло - белые надутые вечеровым ветром шторы;
округленные диваны; вываливающиеся из пестрых материй груды мяс и бело-
вато-розовая лампа "Молния", падающая с потолка.
Архитектор Шмуро в алой феске, голос повелительный, растяжистый:
- Азия!.. Вина-а!..
Азия в белом переднике, бритоголовая, глаз с поволокой. Азиатских зе-
мель - Ахмет Букмеджанов. Содержатель.
Кириллу Михеичу что? Грудь колесом, бородку - вровень стола - здесь
человека ценить могут. Здесь - не разные там...
- Пива-а!.. - приказывает Шмуро. - Феску грозно на брови (разгул
страстей).
Девки в азиатских телесах, глаза как цветки - розовые, синие и черные
краски. Азиат тело любит крашеное, волос в мускусе.
Кирилл Михеич, пока не напился - про дело вспомнил. Пододвинул к ар-
хитектору сюртук. Повелительная глотка архитекторская - рвется:
- Пива, подрядчику Качанову!.. Азия!..
- Эта как же? - спросил Кирилл Михеич с раздражением.
- Что?
- В отношениях своих к происходящим, некоторым родом, событиям. Запу-
са видел - разбойник. Мутит... Протопоп жалуется. Порядочному люду на
улице отсутствие.
- Чепуха. Пиво здесь хорошее, от крестьян привезли. Табаку не приме-
шивают.
- Однако производится у меня в голове мысль. К чему являться Запусу в
наши места?..
- Пей, Кирилл Михеич. Девку хочешь, девку отведем. На-а!..
Ухватил одну за локти - к самой бороде подвел. Даже в плечах заморо-
зило. О чем говорил, забыл. Сунул девке в толстые мягкие пальцы стакан.
Выпила. Ухмыльнулась.
Архитектор - колесом по комнате - пашу изображает. Гармонист с пере-
вязанным ухом. Гармоника хрипит, в коридорах хрипы, за жидкими дверцами
разговорчики - перешепотки.
- Каких мест будешь?
- Здешняя...
Кирилл Михеич - стакан пива. С плеча дрожь, на ногти - палец не чует.
- Зовут-то как?
- Фрося.
Давай сюда вина, пива. Для девок - конфет! Кирилл Михеич за все отве-
чает. Эх, архитектор, архитектор - гони семнадцать церквей, все пропьем.
Сдвинули столы, составили. Баран жареный, тащи на стол барана.
- Лопай, трескай на мою голову!
Нету архитектора Шмуро, райским блаженством увлекся.
Все же появился и похвалил:
- Я, говорил, развернется! Подрядчик Качанов-та, еге!..
- Сила!
Дальше еще городские приехали: прапорщик Долонко, казачьего уездного
круга председатель Боленький, учитель Отгерчи...
Плясали до боли в пятках, гармонист по ладам извивался. Толстый учи-
тель Отгерчи пел бледненьким тенорком. Девки ходили от стола в коридор,
гости за ними. Просили угощений.
Кирилл Михеич угощал.
Потом, на несчетном пивном ведре, скинул сюртук, засучил рукава и
шагнул в коридор за девкой. У Фроси телеса, как воз сена - широки... Ко-
лечки по жилкам от тех телес.
А в коридоре, с улицы ворвалась девка в розовом. Стуча кулаками в те-
совые стенки, заорала, переливаясь по деревенски:
- Де-евоньки-и... На пароход зовут, приехали!
Зазвенели дверки. Кирилла Михеича к стене. Шали на крутые плечи:
- Ма-атросики...
Отыскал Кирилл Михеич Фросю. Махнул кулаком:
- За все плачу! Оставайся! Хозяин!
- Разошелся, буржуй! Надо-о!.. И-иих!..
Азия - хитрая. Азия исчезла. И девки тоже.
И хитрый блюет на диване архитектор. На подстриженных усах - бараньи
крошки. Блевотина зеленоватая. Оглядит Кирилла Михеича, фыркнет:
- Прозевал?.. Я, подрядчик Качанов... я тово... успел...

---------------

На другой день, брат Фиозы Семеновны, казак Леонтий привез из бору
волчьи шкуры. Рассказывал, что много появилось волков, а порох дорожает.
Сообщал - видел среди киргиз капитана Артемия Флегонтыча, обрился и в
тибитейке. В голосе Леонтия была обида. Олимпиада стояла перед ним, о
муже не спрашивала, а просила рассказать, какие у волков берлоги. Леон-
тий достал кисет из бродеи, закурил трубку и врал, что берлоги у волков
каждый год разные. Чем старше волк, тем теплее...
Протоиерей Смирнов, в чесучевой рясе, пахнущей малиной, показывал
планы семнадцати церквей Кириллу Михеичу и убеждал, хоть одну построить
в византийском стиле. Шмуро - из-под пробкового шлема, значительно пово-
дил глазами. Передав Кириллу Михеичу планы, протоиерей, понизив голос,
сказал, что ночью на пароходе "Андрей Первозванный" комиссар Запус пир-
шество устроил. Привезли из разных непотребных мест блудниц, а на расс-
вете комиссар прыгал с парохода в воду и переплывал через Иртыш.
И все такая же золотисто-телесная рождалась и цвела пыль. Коровы, ко-
лыхая выменем, уходили в степь. На базар густо-пахнущие сена везли туго-
рогие волы. Одинокие веселоглазые топтали пески верблюды, и через Иртыш
скрипучий пором перевозил на ученье казаков и лошадей.
Кирилл Михеич ругал на постройке десятника. Решил на семнадцать церк-
вей десятников выписать из Долони - там народ широкогрудый и злой. Побы-
вал в пимокатной мастерской: - кабы не досмотрел, проквасили шерсть.
Сгонял за город на кирпичные заводы: лето это кирпич калился хорошо,
урожайный год. Работнику Бикмулле повысил жалованье.
Ехал домой голодный, потный и довольный. Вожжей стирал с холки лошади
пену. Лошадь косилась и хмыкала.
У ворот стоял с бумажкой плотник Горчишников. Босой, без шапки, зеле-
ная рубаха в пыли и на груди красная лента.
- Робить надо, - сказал Кирилл Михеич весело.
А Горчишников подал бумажку:

Исполком Павлодарского Уездн. Совета Р., К., С., К. и К. Ден. извеща-
ет гражд. К. Качанова, что... уплотнить и вселить в две комнаты комисса-
ра Чрезвычайного Отряда т. Василия Запуса.
Августа...

Поправил шляпу Кирилл Михеич, глянул вверх.
На воротах, под новой оглоблей прибит красный флаг.
Усмехнулся горько, щекой повел:
- Не могли... прямо-то повесить, покособенило.

IV.

Птице даны крылья, человеку - лошадь.
Куда ни появлялся Кирилл Михеич, - туда кидало в клубах желтой и ро-
зовой пыли исправничью лошадь "Император".
Не обращая внимания на хозяина, - давило и раскидывало широкое копыто
щебень во дворе, тес под ногами... И Запус проходил в кабинет Кирилла
Михеича, как лошадь по двору - не смотря на хозяина. Маленькие усики над
розовой девичьей губой и шапочка на голове как цветок. Шел мимо, и нога
его по деревянному полу тяжелее копыта...
Семнадцать главных планов надо разложить в кабинете. Церковь вам не
голубятня, - семнадцать планов - не спичечная коробочка. А через весь
стол тянутся прокламации, воззвания: буквы жирные - калачи, и каждое
слово - как кулич - обольстительно...
Завернул в камору свою (Олимпиаду стеснили в одну комнату) Кирилл Ми-
хеич, а супруга Фиоза Семеновна, на кукорки перед комодом присев, из
пивного бокала самогон тянет. А рядом у толстого колена - бумажка.
"Письмо!"
Рванул Кирилл Михеич, "может опять от фельдшера"? Вздрогнула сквозным
испугом Фиоза Семеновна.
Бумажка та - прокламация к женщинам-работницам.
Кирилл Михеич, потрясая бумажкой у бутылки самогона, сказал:
- За то, что я тебя в люди вывел, урезать на смерть меня хошь? Ехид-
ная твоя казацкая кровь, паршивая... Самогон жрать! Какая такая тоска на
тебя находит?
И в сознании больших невзгод, заплакала Фиоза Семеновна. Еще немного
поукорял ее Кирилл Михеич, плюнул.
- Скоро комиссар уберется? - спросил.
Пьяный говор - вода, не уловишь, не уцедишь.
- Мне, Киринька, почем знать.
- Бумажку-то откеда получила?
- А нашла... думала, сгодится.
- Сгодится! - передразнил задумчиво. - Ничего он не сказывал, гришь?
Не разговаривала?.. Ну...
От комода - бормотанье толстое, пьяное. Отзывает тело ее угаром, мыс-
лями жаркими. Колыхая клювом, прошла за окном ворона.
- Ничего я не знаю... Ни мучай ты меня. Господь с вами со всеми, что
вы мне покою не даете?..
А как только Кирилл Михеич, раздраженный, ушел, пересела от комода к
окну. Расправила прокламацию на толстом колене.
Жирно взмахнув крыльями, отлетела на бревно ворона и с недоверчивым
выражением глядела, как белая и розовая и синяя человечья самка, опустив
губы, вытянув жирные складки шеи, следила за стоящим у лошади желто-вих-
рым человеком.
За воротами Кирилла Михеича поймала генеральша Саженова.
Взяла его под руку и резко проговорила:
- Пойдем... пойдем, батюшка. Почему же это к нам-то не заглядываешь,
грешно!
Остановила в сенях. Пахло от ее угловатых, завернутых в шелк костей
нафталином. А серая пуховая шаль волочилась по земле.
- Что слышно? Никак Варфоломеевскую ночь хотят устроить?
Кирилл Михеич вяло:
- Кто?
Нафталин к уху, к гладкому волосу (нос в сторону), шопотом:
- Эти большевики... Которые на пароходе. Киргиз из степи сзывают ре-
зать всех.
- Я киргиза знаю. Киргиз зря никого...
- Ничего ты, батюшка, не знаешь... Нам виднее...
Грубо, басом. Шаль на груди расправлена:
- Ты по совести говори. Когда у них этот съезд-то будет? У меня два
сына, офицеры раненые... И дочь. Ты материны чувства жалеть умеешь?
- Известно.
- Ну, вот. Раз у тебя комиссар живет, начальник разбойничий. Должен
ты знать.
- А я, ей-Богу...
С одушевлением, высоко:
- Ты узнай. Немедленно. Узнай и скажи. У тебя в квартире-то?
- У меня.
- Ты его мысли читай. Каждый его шаг, как на тарелочке.
Приоткрыв дверь, взволнованно:
- Два. На диване - дочь. Варвара. Понял?
- Известно.
Сметая шалью пыль с сапог Кирилла Михеича, провела его в комнату.
Представила.
- Сосед наш, Кирилл Михеич Качанов. - Дом строит.
- Себе, - добавил Кирилл Михеич. - Двухъэтажный.
Офицеры отложили карты и проговорили, что им очень приятно. А дочь
тоненько спросила про комиссара, на что Кирилл Михеич ответил, что чужая
душа - потемки, и жизнь его, Запуса, он совсем не знает - из каких зе-
мель и почему.
На дочери была такая же шаль, только зеленая, а руки тоньше Олимпиа-
диных и посветлей.
Кирилл Михеич подсел к офицерам, глядя в карты, и после разных вежли-
вых ответов, спросил:
- К примеру, скажим, ежели большевики берут правления - церкви стро-
ить у них не полагается?
- Нет, - сказал офицер.
- Никаких стилей?..
- Нет.
- Чудно.
А генеральша, меся перед пустой грудью пальцами, басом воскликнула:
- Всех вырежут. На расплод не оставят...
Дочь тоненько, шелковисто:
- Ма-а-ма!..
- Кроме дураков, конечно... Не надо дураками быть. Распустили! Покае-
тесь горько. Эх, кабы да...
Ночью не спалось. Возле ворочалась, отрыгивая самогоном, жена. В ком-
нате Олимпиады горел огонь и тренькала балалайка. Из кухни несло щами и
подымающейся квашней.
Кирилл Михеич, как был в одних кальсонах и рубахе, вышел и бродил
внутри постройки. Вспомнил, что опять третий день не выходят каменщики
на работу, - стало обидно.
Говорили про ружья, выданные каменщикам, звать их будут теперь крас-
ной гвардией.
Ворота не закрыты, въезжай, накладывай тес, а потом ищи... Тоже обид-
но. А выматерить за свое добро нельзя, свобода...
Вдоль синих, отсвечивающих ржавчиной, кирпичей блестела чужим светом
луна. Теперь на нее почему-то надо смотреть, а раньше не замечал.
При луне строить не будешь, одно - спать.
Тени лохматыми дегтяными пятнами пожирали известковые ямы. Тягучий
дух, немножко хлебный, у известки...
И вдруг за спиной:
- Кажись, хозяин?
По голосу еще узнал - шапочку пильмешком, курчавый клок.
- Мы.
Звякнув о кирпичи саблей, присел:
- Смотрю: кого это в белом носит. Думаю, дай пальну в воздух для
страха. Вы боитесь выстрелов?
Нехорошо в подштанниках разговаривать. Уважения мало, видишь -
пальнуть хотел. А уйти неудобно, скажет - бежал. Сидит на грудке кирпича
у прохода, весь в синей тени, папироска да сабля - серебро видно. Надо
поговорить:
- Киргиз интересуется: каких чеканок сабля будет?
Голосок веселый, смешной. Не то врет, не то правду:
- Сабля не моя. Генерала Саженова слышали?
Дрогнул икрами, присел тоже на кирпичики. Кирпич шершавый и теплый:
- Слы-ы-шал...
- Его сабля. Солдаты в реку сбросили, а саблю мне подарили.
Махнул папироской:
- Они тут, рядом... В этом доме Саженовы. Знают. Тут, ведь?
- Ту-ут... - ответил Кирилл Михеич.
Запус проговорил радушно:
- Пускай живут. Два офицера и Варвара, дочь. Знаю.
Помолчали. Пыхала папироска и потухла. Запус, зевая, спросил:
- Не спится?
- Голова болит, - соврал Кирилл Михеич.
Спросил:
- Долго думаете тут быть?
- Надоел?
- Да, нет, а так - политикой интересуюсь.
- Долго. Съезд будет.
- Будет-таки?.. ишь!..
Скребает осколки кирпича саблей. Осколки звенят как стекло. Небо -
синего стекла и звон в нем, в звездах, тонкий и жалобный - "12". Двенад-
цать звонов. Чего ему не спится. Зевнул.
- Будет. Рабочих, солдатских, казачьих, крестьянских и киргизских де-
путатов. Как вас зовут-то?
- Кирилл Михеич.
- А меня Василий Антоныч. Васька Запус... Власть в свои руки возьмет,
а отсюда может власть-то Советов в Китай, в Монголию... Здесь недалеко.
Туркестан. Бухара, Маньчжурия.
Кирилл Михеич вздохнул покорно:
- Земель много.
Запус свистнул, стукнул каблуками и выкрикнул:
- Много!..
А Кирилл Михеич спросил осторожно:
- Ну, а насчет резни... Будет? Окромя, значит, Туркестана и Китая - в
прочих племенах... Болтают.
Запус, звеня между кирпичей, фиолетовый и востренький, колотил кула-
ком в стены, царапал где-то щепкой.
- Здесь, старик, - Монголия. Наша!.. Туда, Михей Кириллыч, Китай -
пятьсот миллионов. Ничего не боятся. На смерть плевать. Для детей -
жизнь ценят. Пятьсот миллио-нов!.. Дядя, а Туркестан - а, о!.. Все на-
ша!.. Красная Азия! Ветер!
Он захохотал и, сгорбившись, побежал к сеням:
- Спать хочу!.. Хо-роо-шо, дьяволы!.. Ей-Богу.
И тотчас же Кирилл Михеич - тихим шагом к генеральше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19