— Ну да. Но мы не выходили наружу.— Все время оставались внутри, в подводной лодке?— Все время. С нами ходил в рейс один малый, физик из научного центра, он каждый день обнюхивал каждого гейгеровским счетчиком.— Была у вас рвота или понос?— Ничего похожего. И ни у кого на борту ничего такого не было.Врач сунул Дуайту в рот термометр и, стоя подле кровати, продолжал щупать пульс. Потом вынул термометр.— Сто два, — сказал он. — Полежите-ка немного в постели. Долго вы плавали?— Пятьдесят три дня.— А сколько времени не всплывали?— Больше половины.— Переутомились?— Да, возможно, — чуть подумав, признался Дуайт.— По-моему, очень даже возможно. Оставайтесь в постели, пока не упадет температура, и потом еще день. А дня через два я вас навещу. Думаю, вы подхватили грипп, он тут гуляет вовсю. Когда встанете, по крайней мере неделю не следует возвращаться к работе, и еще после этого надо бы взять отпуск и отдохнуть. Сможете?— Придется подумать.Потом поговорили немного о рейсе «Скорпиона», о положении в Сиэтле и Квинсленде. Под конец доктор сказал:— Вероятно, я загляну завтра днем, заброшу вам кое-какие лекарства. Мне надо съездить в Дэнденонг; мой коллега оперирует в тамошней больнице, а я помогу, дам наркоз. Там я возьму лекарства и завезу вам на обратном пути.— Серьезная будет операция?— Не слишком. У женщины опухоль в желудке. Лучше убрать. Это все-таки позволит ей прожить еще несколько лет не инвалидом.Доктор вышел, слышно было — за окном, стараясь сбросить всадника, заупрямилась и взбрыкнула лошадь, он выругался. Но вот лошадь пошла рысью, и Дуайт несколько минут прислушивался сквозь шум дождя к затихающему топоту копыт на дороге. А потом дверь отворилась, и вошла Мойра.— Так вот, — сказала она, — завтра вы уж во всяком случае остаетесь в постели. — Она подошла к камину, подбросила два-три полена. — Наш доктор славный, правда?— Он чокнутый, — заявил Тауэрс.— Почему? Потому что прописал вам постельный режим?— Не то. Завтра он в больнице оперирует женщину, чтобы она могла с пользой прожить еще несколько лет.Девушка рассмеялась.— Очень на него похоже. Отродясь не встречала другого такого добросовестного человека. — И, помолчав, прибавила: — Папа собирается летом строить еще одну запруду. Он и раньше об этом толковал, а теперь собрался всерьез. Он сегодня звонил одному человеку, у которого есть бульдозер, и сговорился, чтоб тот приехал, как только земля подсохнет.— Когда это будет?— Примерно к Рождеству. Ему просто больно смотреть, как столько дождя пропадает зря. Летом у нас тут все пересыхает.Она взяла со столика у постели Дуайта пустой стакан.— Хотите выпить еще горячего?Он покачал головой.— Сейчас не хочу, детка. Я прекрасно себя чувствую.— А поесть чего-нибудь?Он опять покачал головой.— Может быть, сменить грелку?— Я прекрасно себя чувствую. — И опять покачал головой.Мойра вышла, но через несколько минут вернулась с длинным свертком, на конце сверток расширялся.— Вот, я вам оставляю, можете смотреть на это всю ночь.И она поставила сверток в угол, но Дуайт приподнялся на локте.— А что это?Мойра засмеялась:— Угадывайте до трех раз, а утром увидите, которая догадка верна.— Я хочу посмотреть сейчас.— Завтра.— Нет, сейчас.Она поднесла ему сверток и, стоя подле кровати, смотрела, как он срывает бумагу. Главнокомандующий военно-морскими силами Соединенных Штатов, в сущности, просто мальчишка, подумала она.В руках у него, на одеяле, лежал новенький, сверкающий «кузнечик». Деревянная рукоятка отлакирована и блестит, металлическая подножка лоснится красной эмалью. На рукоятке красной краской четко выведено: ЭЛЕН ТАУЭРС.— Вот здорово, — севшим от волнения голосом вымолвил Дуайт. — Никогда таких не видал, да еще с именем. Она будет в восторге. — Он поднял глаза на Мойру. — Где вы его раздобыли, детка?— Нашла мастерскую, где их делают, это в Элстернвике. Теперь-то их больше не выпускают, но для меня сделали.— Даже не знаю, как вас благодарить, — пробормотал Дуайт. — Теперь у меня для всех есть подарки.Мойра собрала рваную оберточную бумагу.— Пустяки, — небрежно сказала она. — Забавно было заниматься поисками. Я поставлю его в угол?Дуайт покачал головой.— Оставьте тут.Мойра кивнула и пошла к двери.— Я погашу верхний свет. Засыпайте скорей. У вас правда есть все, что нужно?— Конечно, детка, — был ответ. — Теперь у меня все есть.— Спокойной ночи, — сказала Мойра. Вышла и затворила за собой дверь.Некоторое время Дуайт лежал при свете камина, думал о Шейрон и об Элен, о солнечных днях и о кораблях, что высятся у набережных Мистика, об Элен, которая скачет на «кузнечике» по расчищенной — дорожке между двумя снежными грядами, о Мойре — какая добрая девушка… и понемногу сон одолел его, а рука так и осталась на лежащем под боком детском тренажере.На другой день Питер Холмс обедал с Джоном Осборном в офицерском клубе.— Утром я звонил на корабль, — сказал физик. — Хотел поймать Дуайта и показать ему черновик доклада, прежде чем перепечатаю. А мне сказали, что он гостит у Дэвидсонов.Питер кивнул.— Он заболел гриппом. Вчера вечером мне звонила Мойра и сказала, что постарается не пускать меня к нему целую неделю, а то и дольше.Осборн озабоченно нахмурился.— Я не могу так долго тянуть с докладом. Йоргенсен уже прослышал о данных, которые мы привезли, и твердит, будто мы плохо вели наблюдения. Я должен отдать доклад в перепечатку не позже завтрашнего утра.— Если хотите, я его просмотрю, и, может быть, нам удастся поговорить с первым помощником, хоть он сейчас и в отпуске. Но Дуайту надо бы тоже прочесть, прежде чем доклад пойдет дальше. Может быть, позвоните Мойре, и пускай она свезет его в Харкауэй?— А она там бывает? Я думал, она все время сидит в Мельбурне, обучается машинописи и стенографии.— Не болтайте чепуху. Конечно же, она дома.Физик оживился:— Я могу сегодня же все отвезти Тауэрсу на «феррари».— Вы скоро останетесь без горючего, если станете его тратить на такие прогулочки. Можно прекрасно доехать поездом.— Я поеду по службе, по делам флота, — возразил Джон Осборн. — Имею право получить горючее из флотских запасов. — Он наклонился к Питеру, понизил голос. — Известен вам авианосец «Сидней»? В одной из его цистерн имеется примерно три тысячи галлонов эфиро-спиртовой смеси. Там пытаются с нею поднять в воздух самолет на поршневой тяге, только пока ничего не получается.— Но это горючее не про вас! — возмутился Питер.— Разве? Я поеду по делам флота, а может быть, и поважней, чем только для флота.— Ладно, расскажите и мне про эту смесь. Годится она для малолитражного «морриса»?— Придется помудрить с карбюратором и повысить сжатие двигателя. Выньте прокладку, замените ее тоненькой медной пластиной и закрепите. Попытка не пытка.— А не опасно гонять в вашей машине по дорогам?— Ничуть, — сказал Осборн. — На дорогах сейчас и наскочить не на что, разве только на трамвай. И на прохожих, конечно. Я всякий раз беру с собой запасные свечи, а то при трех тысячах оборотов в минуту их забрасывает маслом.— А какая у нее скорость при трех тысячах?— Ну, на самой большой скорости гонять не стоит. А так она делает миль сто в час или немного больше. Начинает с сорока пяти миль, потом, конечно, разгоняется; надо, чтоб впереди дорога хоть ярдов на двести была свободна. Я обычно выталкиваю ее из гаража на Элизабет-стрит вручную и потом дожидаюсь перерыва между трамваями.Так он и поступил в этот день после обеда, и Питер Холмс помог ему толкать машину. Осборн втиснул папку с черновиком доклада сбоку сиденья, на глазах собравшихся восхищенных зрителей влез в машину, застегнул ремень безопасности и надел шлем.— Ради бога никого не угробьте, — негромко сказал ему Питер.— Все равно месяца через два все перемрут, и мы с вами тоже, — заметил физик. — Вот я и хочу прежде получить от своей тачки толику удовольствия.Мимо прошел трамвай, и Осборн попробовал запустить остывший мотор стартером, но неудачно. Мимо прошел еще трамвай, и тотчас десяток добровольцев принялись подталкивать «феррари», но вот мотор заработал, и с оглушительным треском выхлопа, заверещав шинами, обдав запахом жженой резины и облаком дыма, гоночная машина ракетой вырвалась из рук Осборновых помощников. У «феррари» не было гудка, да ему и незачем сигналить — его слышно за добрых две мили; Джона Осборна больше заботило, что у него и фар никаких нет, а к пяти часам уже темно. Чтобы доехать до Харкауэя, показать капитану доклад и обернуться засветло, надо шпарить вовсю.На скорости пятьдесят миль в час он обогнал трамвай, круто свернул на Лонгсдейл-стрит и, усевшись поудобнее, промчался по городу на скорости семьдесят миль. Автомобили теперь стали редкостью, и, если б не трамваи, на улицах не встретишь никаких помех; пешеходов немало, но они расступаются перед ним; не то в предместьях: на пустынных дорогах привыкла играть детвора, понятия не имеющая, что автомобиль надо пропустить; Осборну не раз пришлось изо всей силы жать на тормоза, а если нога соскальзывала с педали и машина с ревом проносилась дальше, у него сердце сжималось от страха перед возможным несчастьем, и он утешался только мыслью, что тормоза-то особые, для гонок.Он домчался до Харкауэя за двадцать три минуты при скорости в среднем семьдесят две мили в час и ни разу не переключил скорость на высшую. Срыву обогнул клумбы, подкатил к дому, заглушил мотор; из дверей торопливо вышли фермер с женой и дочерью и смотрели, как он снимает шлем и неуклюже — все суставы одеревенели — вылезает из машины.— Я к Дуайту Тауэрсу, — объяснил он. — Мне сказали, что он здесь.— Он как раз пытается уснуть, — отрезала Мойра. — До чего мерзкая машина, Джон. Какая у нее скорость?— Что-то около двухсот в час. Мне нужно видеть Тауэрса по делу. У меня тут бумаги, он должен их посмотреть перед тем, как я отдам в перепечатку. А перепечатать надо не позднее завтрашнего дня.— Ну ладно. Не думаю, чтобы он сейчас спал.И она повела Осборна в запасную спальню. — Дуайт не спал, сидел в постели.— Так и думал, что это вы, — сказал он. — Уже кого-нибудь угробили?— Пока нет, — ответил физик. — Надеюсь, первой жертвой буду я сам. Не желаю провести последние дни своей жизни в тюрьме. Хватит с меня двух месяцев в «Скорпионе».Он открыл папку и объяснил, зачем приехал.Дуайт взял доклад и стал читать, изредка задавая вопросы. В какую-то минуту он сказал:— Жаль, что мы отключили ту радиостанцию. Может быть, нам еще разок дал бы знать о себе старшина Суэйн.— Станция от него далеко.— У него ведь моторная лодка. Может, однажды надоела рыбалка и он причалил бы там, подал весточку.— Не думаю, чтоб он мог протянуть так долго, сэр. По-моему, ему оставалось никак не больше трех дней.Капитан кивнул.— Да, пожалуй, он не стал бы тратить на это время. Я бы не стал, будь это мой последний день, да еще если рыба хорошо клюет.И продолжал читать, изредка задавая вопросы. Под конец сказал:— Все хорошо. Только лучше выкиньте последний пункт, насчет меня и лодки.— Я предпочел бы это оставить, сэр.— А я предпочитаю, чтобы вы это вычеркнули. Мне не нравятся такие слова, когда человек просто-напросто исполняет ивой долг.— Как вам угодно. — И физик вычеркнул последний абзац.— Ваш «феррари» здесь?— Я на нем приехал.— Да, верно. Я же слышал. Смогу я увидеть его отсюда, из окна?— Да, он тут, рядом.Тауэрс поднялся и в пижаме подошел к окну.— Черт подери, вот это машина! Что вы будете с ней делать?— Участвовать в гонках. Времени осталось мало, так что гоночный сезон откроют раньше обычного. Обычно начинают не раньше октября, когда дороги просохнут. Хотя и зимой понемножку состязались. Я тоже до нашего рейса два раза гонял.— Да, вы говорили. — Дуайт снова лег. — А я никогда не участвовал в гонках. Никогда не водил такую машину. Какое при этом у гонщика чувство?— Душа в пятках. А как только все позади, хочется начать сызнова.— Вы и прежде этим занимались?Физик покачал головой.— Не было ни денег, ни времени. Но я всю жизнь об этом мечтал.— И таким способом вы хотите со всем покончить?Короткое молчание.— Да, хотелось бы так. Чем издыхать в грязи и рвоте или глотать те таблетки. Только неохота мне разбивать машину. Это ведь настоящее произведение искусства. У меня не хватит духа умышленно ее уничтожить.— Пожалуй, вам и не придется сделать это умышленно, если вы будете гонять по непросохшим дорогам на скорости двести миль в час, — усмехнулся Дуайт.— Ну, об этом я тоже думал. Пускай теперь это, случится в любой день, я не против.Тауэрс кивнул. Потом спросил:— Не может случиться, что то движение замедлится и даст нам передышку, такой надежды нет?Джон Осборн покачал головой.— Ни малейшей. Никаких признаков, пожалуй, наоборот — процесс немного ускоряется. Вероятно потому, что чем дальше от экватора, тем меньше пространство, поверхность планеты; от широты к широте радиация продвигается быстрее. Видимо, последний срок — конец августа.Тауэрс опять кивнул.— Что ж, приятно знать. По мне пускай бы и раньше.— Вы собираетесь опять выйти в море на «Скорпионе»?— Такого приказа у меня нет. К началу июля лодка будет в полной готовности. Я намерен до последнего оставить ее в распоряжении австралийских властей. Наберется ли у меня достаточно команды, чтобы выйти в плаванье, — другой вопрос. Большинство обзавелось тут в Мельбурне подружками, примерно четверть женились. Может быть, им и думать противно о новом рейсе, кто их знает. Думаю, не пойдут.Помолчали.— Я почти завидую вам с вашим «феррари», — негромко сказал Дуайт. — А вот мне предстоит нервотрепка и работа до самого конца.— А почему, собственно? — возразил физик. — Вам надо бы взять отпуск. Поездить, посмотреть Австралию.Американец усмехнулся:— Не так много от нее осталось, что уж смотреть.— Да, верно. Хотя есть еще горы. По Маунт-Баллер и по Хотэму лыжники носятся как угорелые. Вы ходите на лыжах?— Уже лет десять не ходил, отвык. Не хотел бы я сломать ногу и встретить конец прикованным к постели… Послушайте, — прибавил он не сразу, — а там в горах не ловится форель?Джон Осборн кивнул.— Рыбная ловля у нас отличная.— Только в определенное время разрешается или можно рыбачить круглый год?— В Эйлдон Уэйр окуня берут круглый год. На блесну, с лодки. А в небольших горных речках хорошо ловится форель. — Он слабо улыбнулся. — Но сейчас не время для форели. Ловля разрешается только с первого сентября.Оба минуту помолчали.— Да, времени в обрез, — сказал наконец Дуайт. — Я не прочь бы денек-другой поудить форель, но, судя по вашим словам, тогда мы будем слишком заняты другим.— По-моему, невелика разница, если в этом году вы начнете на две недели раньше.— Вот этого я не хочу, — серьезно сказал американец. — У себя в Штатах — пожалуй. Но в чужой стране, я считаю, надо строго соблюдать все правила.Время шло, на «феррари» не было фар, а медленней пятидесяти миль в час его не поведешь. Джон Осборн собрал бумаги, уложил в папку, простился с Тауэрсом и собрался в город. И уходя, в гостиной Дэвидсонов встретил Мойру.— Как он, по-твоему? — спросила девушка.— В порядке, — ответил физик. — Разве что свихнулся малость.Мойра чуть нахмурилась, это уже не о детских игрушках.— А в чем дело?— Пока мы еще не отправились к праотцам, он хотел бы день-другой порыбачить, — отвечал двоюродный брат. — Но ловить форель разрешается только с первого сентября, и он не желает нарушать правила.Мойра ответила не сразу:— Ну и что тут такого? Он соблюдает закон. Не то что ты со своей мерзкой машиной. Где ты достаешь бензин?— Она заправляется не бензином. Я добываю горючее из пробирки.— Подозрительно попахивает твоя добыча, — заявила Мойра.Она следила, как он уселся на низком сиденье и застегнул шлем, злобно затрещал оживший мотор, и машина умчалась, оставив на клумбе двойную полукруглую вмятину — след разворота.
Спустя две недели, в двадцать минут первого, мистер Алан Сайкс вошел в маленькую курительную клуба «На природе», намереваясь выпить. Обед подавали начиная с часу дня, и в комнате еще никого не было; мистер Сайкс налил себе джину и стоял в одиночестве, обдумывая некую задачу. Будучи директором департамента по делам охоты и рыболовства, он в своих действиях, невзирая ни на какие политические соображения, неизменно соблюдал благоразумные правила и законы. Нынешние смутные времена перевернули привычный порядок, и теперь он маялся, выбитый из колеи.В курительную вошел сэр Дуглас Фрауд. Что-то походка у него нетвердая и лицо еще краснее обычного, мысленно отметил мистер Сайкс.— Доброе утро, Дуглас, — сказал он. — Могу составить вам компанию.— Спасибо, спасибо, — обрадовался старик. — Выпьем с вами испанского хереса. — Он налил себе и Сайксу, рука его тряслась. — Знаете, я считаю, в нашей клубной комиссии по винам все посходили с ума. У нас больше четырехсот бутылок великолепного хереса, сухой Руи де Лопес 1947 года, и комиссия, похоже, собирается так и оставить все это в погребе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30