Тогда Англия нам показалась очень красивой. Но теперь, наверно, многое изменилось.Потом Мойра с матерью пошли готовить чай, а Дуайт остался на веранде с ее отцом. Тот сказал:— Позвольте предложить вам еще виски.— Спасибо, с удовольствием выпью.Было тепло и уютно сидеть в мягком предзакатном свете со стаканчиком виски. Немного погодя фермер сказал:— Мойра нам говорила, вы на днях плавали на север.Капитан кивнул.— Да, но мы мало что узнали.— Она так и сказала.— Стоя у берега, в перископ очень мало можно увидеть, — пояснил Дуайт. — Другое дело, если б там были развалины от бомбежки или что-нибудь в этом роде. А так с виду все осталось по-прежнему. Только люди там больше не живут.— Очень сильная радиоактивность?Дуайт кивнул.— Конечно, чем дальше на север, тем хуже. Когда мы были у Кэрнса, там человек еще мог бы прожить несколько дней. В порту Дарвин столько никто бы не протянул.— А когда вы были возле Кэрнса?— Почти две недели назад.— Надо думать, сейчас там еще хуже.— Вероятно. Как я понимаю, радиация усиливается неуклонно день ото дня. В конце концов, разумеется, уровень будет один и тот же на всей Земле.— Говорят, как и прежде, что до нас дойдет в сентябре.— Думаю, правильно говорят. Это распространяется равномерно по всему свету. Похоже, все города, расположенные на одной широте, она поражает в одно и то же время.— По радио сообщали, дошло уже до Рокхемптона.— Я тоже слышал, — подтвердил капитан. — И до Элис Спрингс. Надвигается равномерно по широтам.Хозяин дома хмуро улыбнулся.— Что толку маяться этими мыслями. Выпейте еще виски.— Спасибо, пока больше не хочется.Мистер Дэвидсон налил себе еще немного.— Во всяком случае, наш черед придет после всех.— Видимо, так, — сказал Дуайт. — Если все будет как сейчас, Кейптаун выйдет из строя немного раньше Сиднея, примерно в одно время с Монтевидео. И тогда в Африке и в Южной Америке ничего не останется. Из больших городов Мельбурн — самый южный в мире, так что мы будем почти последними. — Он с минуту подумал. — Возможно, немного дольше протянет большая часть Новой Зеландии и, конечно, Тасмания. Пожалуй, еще недели две-три. Не знаю, есть ли кто-нибудь в Антарктиде. Если есть, они, вероятно, проживут подольше.— Но из больших городов Мельбурн будет последний?— Сейчас похоже на то.Помолчали.— Что вы станете делать? — спросил наконец фермер. — Пойдете на своей лодке дальше?— Я еще не решил, — медленно произнес Тауэрс. — Может быть, мне и не придется решать. Я подчиняюсь старшему по чину, капитану Шоу, он сейчас в Брисбене. Он едва ли оттуда двинется, потому что его корабль двинуться с места не может. Возможно, он передаст мне какой-нибудь приказ. Не знаю.— А будь ваша воля, вы бы отсюда ушли?— Я еще не решил, — повторил капитан. — Много ли на этом выиграешь? Почти сорок процентов моей команды нашли себе девушек в Мельбурне, а некоторые и женились. Допустим, я направлюсь в Хобарт. Женщин я не могу взять на борт, никаким другим способом им туда не добраться, а если бы и добрались, им негде там жить. Мне кажется, было бы жестоко на последние считанные дни разлучать такие пары, разве что от моряков это потребуется по долгу службы. — Он поднял голову, усмехнулся. — Подозреваю, что они бы все равно не послушались. Большинство скорее всего дезертирует.— Я тоже так думаю. Скорее всего для них женщины окажутся важнее службы.Американец кивнул.— Вполне разумно. Так какой смысл отдавать приказ, если знаешь, что его не выполнят.— А без этих людей ваша лодка не может выйти в море?— В общем, может, но только в короткий рейс. До Хобарта недалеко, часов шесть-семь ходу. Туда можно дойти с командой всего в двенадцать человек, даже меньше. При такой нехватке людей мы не станем погружаться и не сможем идти долго. Но если и дойдем до Хобарта или даже до Новой Зеландии, скажем, в Крайстчерч, без полной команды лодка ни к чему не пригодна, мы не сможем действовать. — Тауэрс докончил не сразу: — Мы будем просто беженцами.Опять помолчали.— Я еще вот чему удивляюсь, — сказал наконец фермер. — Почему так мало беженцев. Очень мало приезжих с севера. Из Кэрнса, из Таунсвила, вообще из тех мест.— Вот как? — переспросил капитан. — Но ведь в Мельбурне и устроиться негде, койки свободной не найдешь.— Я знаю, люди приезжали. Но можно было ждать куда больше.— Наверно, радио подействовало, — сказал Дуайт. — Как-никак, речи премьер-министра поддерживали спокойствие. На «Эй-Би-Си» молодцы, говорили людям чистую правду. Да и что за радость — ну, уедешь, бросишь дом, поживешь месяц или два в палатке или в машине, а потом все равно тебя и здесь настигнет то же самое.— Может, вы и правы, — сказал фермер. — Я слыхал, некоторые пожили так неделю-другую, а потом уехали обратно в Квинсленд. Только, по-моему, тут и еще одно. Думается, никто по-настоящему не верит, что это случится — мол, с кем другим, только не со мной, — до последнего не верят, покуда сами не заболеют. А тогда уж не хватает пороху, легче остаться дома и будь что будет. От этой болезни, когда прихватит, уже ведь не излечишься, верно?— Сомневаюсь. По-моему, вылечиться можно, если уехать туда, где нет радиации, и попасть в больницу, где тебя станут правильно лечить. Сейчас в Мельбурне довольно много таких пациентов с севера.— Первый раз слышу.— Понятно. Об этом по радио не сообщают. Да и что они выиграли? Только получат опять то же самое в сентябре.— Весело, что и говорить. Может, выпьете еще?— Спасибо, не откажусь. — Тауэрс поднялся и налил себе виски. — Знаете, вот я уже привык к этой мысли, и теперь мне кажется, так даже лучше. Мы ведь все смертны, все умрем, кто раньше, кто позже. Беда была, что человек к смерти не готов, ведь не знаешь, когда придет твой час. Ну, а теперь мы знаем, и никуда не денешься. Мне это вроде даже приятно. Приятно думать: до конца августа я крепок и здоров, а потом — вернулся домой. Мне это больше по душе, чем тянуть хилому и хворому от семидесяти до девяноста.— Вы военный моряк, офицер. Наверно, вам такие мысли привычнее.— А вы хотите уехать? — спросил капитан. — Когда подойдет ближе, куда-нибудь переберетесь? В Тасманию?— Я-то? Бросить ферму? Нет уж. Когда оно придет, я его встречу здесь, на этой самой веранде, в этом кресле, со стаканчиком виски в руке. Или в собственной постели. Свой дом я не брошу.— Мне кажется, теперь, когда люди поняли, что этого не миновать, почти все так и рассуждают.Солнце заходило, а они все сидели на веранде, пока не вышла Мойра и не позвала к столу.— Допивайте виски и пойдемте за промокашкой, если вы еще держитесь на ногах, — заявила она.— Как ты разговариваешь с нашим гостем? — упрекнул отец.— Я знаю нашего гостя куда лучше, чем ты, папочка. Он в каждый кабачок сворачивает, не оттащишь.— Скорее это ему тебя от выпивки никак не оттащить.И они вошли в дом.То были два мирных, отдохновенных дня для Дуайта Тауэрса. Он передал миссис Дэвидсон и Мойре солидный узел, они разобрали белье и носки и принялись за починку. Каждый день, с рассвета и до сумерек, он помогал Дэвидсону на ферме. Его посвятили в искусство содержать в чистоте овец, забрасывать лопатой силос в тачку и развозить по выгонам; долгими часами он ходил рядом с волом по залитым солнечными лучами пастбищам. Благотворная перемена после жизни взаперти в подводной лодке или на корабле; по вечерам он ложился рано, спал крепким сном и со свежими силами встречал новый день.В последнее утро, после завтрака, Мойра застала его на пороге чулана — боковушки рядом с прачечной; боковушка теперь служила складом для старых чемоданов, гладильных досок, резиновых сапог и прочего хлама. Дуайт стоял у отворенной двери, курил и смотрел на вещи, сложенные внутри.— Когда в доме уборка, мы сюда сваливаем всякое барахло и обещаем себе отправить его на распродажу старья. А потом забываем.Дуайт улыбнулся:— У нас тоже есть такой чулан, только в нем не так много всего. Может быть, потому, что мы не очень долго прожили на одном месте. — Он все еще с любопытством разглядывал содержимое чулана, потом спросил: — А чей там трехколесный велосипед?— Мой.— Вы, наверно, были совсем маленькая, когда на нем катались.Мойра мельком глянула на велосипед.— Теперь он кажется крохотным, да? Наверно, мне тогда было года четыре или пять.— А вот «кузнечик»! — Дуайт дотянулся, вытащил из кучи хлама детский тренажер, скрипучая пружина и подножка рыжие от ржавчины. — Сто лет я их не видал. Одно время у нас в Америке детвора просто помешалась на этих «кузнечиках».— У нас их одно время забросили, а потом они опять вошли в моду, — сказала Мойра. — Сейчас очень многие ребятишки на них скачут.— Сколько вам было лет, когда вы на нем прыгали?Мойра подумала, вспоминая.— Это было после трехколесного велосипеда, после самоката, но до настоящего велосипеда, двухколесного. Наверно, мне тогда было около семи.Дуайт все не выпускал из рук тренажер.— Думаю, самый подходящий возраст. А они сейчас продаются?— Наверно. Ребятишки на них скачут.Дуайт положил «кузнечик».— В Штатах я их уже много лет не видал. Как вы сказали, все зависит от моды. — Он огляделся. — А ходули чьи?— Были моего брата, потом перешли ко мне. Эту сломала я.— Значит, он старше вас?Мойра кивнула.— На два года… на два с половиной.— Он сейчас в Австралии?— Нет. Он в Англии.Дуайт наклонил голову: ничего путного тут не скажешь.— Ходули, я вижу, высокие, — заметил он. — Тогда вы, наверно, стали постарше.— Да, наверно, мне было лет десять — одиннадцать.— Лыжи. — Он на глазок прикинул размер. — А это еще позже.— Да, на лыжах я стала ходить только с шестнадцати. А эти мне служили до самой войны. Правда, под конец стали чуть коротковаты. А та, другая пара — Дональда.Дуайт продолжал разглядывать беспорядочную смесь вещей, заполнявших чулан.— Смотрите-ка, водные лыжи!Мойра кивнула.— Мы и сейчас на них катаемся… вернее сказать, катались, пока не началась война. — И не сразу прибавила: — Раньше мы проводили летние каникулы на Баруонском мысу. Мама каждый год снимала там дачу… — Она помолчала, вспоминая приветливый домик, и рядом площадки для гольфа, и теплый песок пляжа, и свежесть, что обдает лицо, когда мчишься вслед за моторкой в облаке пенных брызг. — А вот этой деревянной лопаткой я строила замки из песка, когда была совсем маленькая…Дуайт улыбнулся ей.— Занятно это — смотреть на чужие игрушки и представлять себе, как кто выглядел в детстве. Я прямо вижу, как вы в семь лет скакали на этом «кузнечике».— И ужасная была злючка. — Мойра постояла в раздумье, глядя на дверь чулана, и сказала негромко: — Я нипочем не позволяла маме отдавать кому-нибудь мои игрушки. Говорила — пускай они достанутся моим детям. А теперь у меня детей не будет.— Очень печально. Но так уж оно получилось, — сказал Дуайт. И затворил дверь, оставляя за нею столько милых сердцу надежд. — Пожалуй, еще до вечера мне надо вернуться на «Скорпион», поглядеть, не затонул ли он на своей стоянке. Не знаете, когда будет дневной поезд?— Не знаю, но можно позвонить на станцию и спросить. А вам нельзя остаться еще на один день?— Я бы и рад, детка, но это не годится. У меня на столе наверняка скопилась куча бумаг, и они требуют внимания.— Насчет поезда я узнаю. А что вы будете делать сегодня утром?— Я обещал вашему отцу доборонить выгон на косогоре.— Мне надо еще примерно с час крутиться по дому. А потом я бы походила с вами.— Буду рад. Ваш вол отменный труженик, но с ним много не поговоришь.После обеда Тауэрсу отдали его тщательно починенные вещички. Он поблагодарил Дэвидсонов за их доброту, уложил чемодан, и Мойра отвезла его на станцию. В Национальной галерее открыта была выставка австралийской духовной живописи; они условились пойти туда, пока выставка не закрылась: Дуайт Мойре позвонит. И вот он в поезде, возвращается в Мельбурн, к своей работе.Около шести он был уже на авианосце. Как он и думал, на столе ждала груда бумаг и среди них запечатанный конверт с наклейкой «Секретно». Тауэрс ножом взрезал конверт — в нем оказался проект приказа и личная записка Главнокомандующего военно-морскими силами: пусть капитан ему позвонит, надо встретиться и обсудить план предстоящей операции.Тауэрс просмотрел план. Да, в сущности, этого он и ждал. И такой рейс вполне по силам «Скорпиону», если только вдоль западного побережья Соединенных Штатов вовсе нет мин — на взгляд Тауэрса, весьма смелое предположение.В тот же вечер он позвонил домой Питеру Холмсу.— У меня на столе план очередной операции, — сказал он. — И при нем записка, адмирал Хартмен хочет меня принять. Хорошо бы вам завтра приехать и тоже просмотреть этот план. А потом нам бы лучше пойти к адмиралу вместе.— Я буду на борту завтра рано утром, — сказал офицер связи.— Отлично. Мне очень неприятно отзывать вас из отпуска, но дело есть дело.— Ничего страшного, сэр. Правда, я еще одно дерево собирался спилить…На-другое утро в половине десятого Питер сидел в крохотной каюте — рабочем кабинете Тауэрса на авианосце — и читал проект приказа.— Вы ведь примерно этого и ждали, сэр? — спросил он.— Примерно, — подтвердил капитан. И повернулся к приставному столику. — Вот все данные, какие у нас есть о минных полях. Вот радиостанция, которую мы должны обследовать. Определили, что она находится где-то в районе Сиэтла. Ну, это не так плохо. — Он взял со стола карту. — Вот тут помечены минные поля пролива Хуан де Фука и Пьюгетского. Мы можем, не подвергаясь опасности, пройти до самых Бремертонских верфей. Могли бы дойти и до Пирл-Харбор, но этого с нас не спрашивают. А вот как с минами в Панамском заливе, у Сан-Диего и Сан-Франциско — об этом мы ровно ничего не знаем.Питер кивнул.— Надо будет объяснить это адмиралу. Хотя, думаю, он и сам понимает. И я знаю, с ним вполне можно говорить откровенно.— Датч-Харбор, — сказал капитан. — Как там с минами, тоже неизвестно.— И там можно натолкнуться на льды?— Очень возможно. И еще там туманы, да какие. В это время года без дозорного на мостике туда заходить невесело. Придется в тех краях быть поосторожнее.— Странно, почему нас туда посылают.— Трудно сказать. Может быть, адмирал нам объяснит.Еще некоторое время оба кропотливо изучали карты.— Каким путем вы бы пошли? — спросил наконец офицер связи.— Не погружаясь — вдоль тридцатой широты, севернее Новой Зеландии, южнее Питкэрна, до сто двадцатого меридиана. Оттуда строго на север по меридиану. Так мы придем в Штаты, к Калифорнии, примерно у Санта-Барбары. И возвращаться из Датч-Харбор надо бы тем же путем. Строго на юг по сто шестьдесят пятому меридиану мимо Гавайских островов. Заодно по дороге заглянули бы и в Пирл-Харбор. И опять прямиком на юг, покуда не сможем всплыть где-нибудь возле островов Содружества, а может, немного южнее.— Сколько же это времени придется идти с погружением?Капитан сверился с бумагой, лежащей на столе.— Вчера вечером я пробовал рассчитать. Думаю, мы не будем подолгу оставаться на одном месте, как в прошлый раз. С погружением пройти надо, по моим расчетам, около двухсот градусов, двенадцать тысяч миль. (Окажем, шестьсот часов хода — двадцать пять дней. Да еще дня два на обследование и какие-нибудь задержки. Скажем, двадцать семь дней.— Под водой это немало.— «Меч-рыба» шла дольше. Тридцать два дня. Тут главное — сохранять спокойствие и расслабиться.Офицер связи изучал карту Тихого океана. Его палец уперся в многочисленные рифы и группы островов южнее Гавайских.— Южнее Гавайев не очень-то расслабишься, когда надо будет крутиться, не всплывая, в этой каше. Да еще под самый конец рейса.— Знаю. — Капитан пристально разглядывал карту. — Может быть, стоит взять немного западнее и подойти к Фиджи с севера. — И, помолчав, договорил: — Датч-Харбор меня беспокоит больше, чем обратный путь.Еще с полчаса они изучали карты и план предстоящей операции. Наконец австралиец сказал:— Да, недурной предстоит рейсик! — Он усмехнулся. — Будет о чем рассказывать внукам.Капитан вскинул глаза на Питера, потом и сам улыбнулся:— Вы совершенно правы!Офицер связи ждал тут же, в каюте, покуда капитан Тауэрс звонил секретарю адмирала. Прием назначили на следующее утро, на десять часов. Больше Холмсу незачем было оставаться на базе; они с капитаном условились встретиться на другое утро незадолго до назначенного часа в приемной у секретаря, и Питер ближайшим поездом отправился в Фолмут.Он доехал еще до обеда, взял оставленный на станции велосипед и покатил домой. Приехал разгоряченный, с радостью скинул китель и прочее, стал под душ, потом принялся за холодную закуску. Мэри он застал порядком озабоченной: дочка начала слишком бойко ползать.— Я ее оставила в гостиной на ковре, пошла в кухню чистить картошку. А через минуту смотрю — она уже в коридоре, под самой кухонной дверью. Просто бесенок. Теперь она прямо носится по всему дому, не угонишься.Сели обедать.— Нам надо раздобыть какой-нибудь манежик, — сказал Питер. — Знаешь, есть такие деревянные, складные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30