.. Чего молчишь?
Она почувствовала, что не может заплакать. Просто не может - и все. Глаза сухие, в голове сухо и горячо. Горло сжимает корявыми и шершавыми пальцами.
- Кира Петровна, вы мне верите?
- Слушай, что ты за вопросы задаешь? Верю, конечно! Отчего не верить?.. Сколько мы с тобой знакомы уже?.. Молчишь? Забыла?
- Четыре... Четыре с половиной года.
- Ну, вот! А спрашиваешь: верите - не верите... Да, если хочешь знать, я ещё когда эти четыре с половиной года назад жиличку себе во вторую комнату искала, сразу на тебя внимание обратила! Все! Всем остальным девчонкам тут же отказала. Ты мне с первого взгляда понравилась. И потому что симпатичная, и потому что скромная, и глаза у тебя не хитрые были. Терпеть не могу людей, у кого глаза лисьи... Разве плохо мы с тобой жили в ранешние-то времена?
Лиля через силу улыбнулась:
- Хорошо... Хорошо жили.
Больше всего на свете ей хотелось просто сидеть сейчас за столом, пить чай без сахара, но с блинами и вспоминать. Вспоминать, как Кира Петровна учила её заводить тесто на пирожки, как вместе ходили на Пасху в церковь с пакетом крашеных яичек, как подобрали в подъезде котенка, а он оказался вшивым...
- Да-а-а... Если бы не племянница моя тогда, ты и до сих пор бы у меня жила. И от меня бы в свой замуж пошла, и я бы тебе свадебное платье готовила. И Оленька, внученька.., - Кира Петровна наклонилась и потрепала девочку по жидким светлым волосенкам. - И Оленька, говорю, внученька, ближе бы ко мне была. А то ведь первый раз твоего ребенка в полтора года увидела! А?! Ну, куда это годно?
- Кира Петровна, - с отчаянием проговорила она, чувствуя, как слова острыми колючками застревают в горле. - Кира Петровна... Дело в том, что Оленька - не моя дочь, а меня обвиняют в убийстве её настоящей матери... Меня, наверное, уже ищут, Кира Петровна, миленькая! Но я никого не убивала! Правда!
Оленька на четвереньках поползла к краю одеяла. Бывшая квартирная хозяйка, которой Лиля когда-то ежемесячно платила деньги за съем комнаты, уронила руки. Лицо её потемнело и внезапно, в один миг, сделалось старым.
- Лиля?! - в голосе Киры Петровны послышались одновременно ужас и недоверие. - Лиль, ты так не шути! Такими вещами не шутят!..
Лиля только помотала головой, и по щекам её, наконец, потекли слезы...
Все окончательно встало на свои места после того, как в кабинет зашел этот белобрысый, пахнущий табаком и шоколадом и сунул под нос следователю коричневую блестящую обертку. Если бы это оказался какой-нибудь "Марс" или "Сникерс"! Если бы... Впрочем, ничего уже, наверняка, не изменилось бы. А так она, по крайней мере, успела лихорадочно покидать вещи в сумку, сложить в два отдельных пакета игрушки и документы и рвануть вместе с Оленькой из дома. Куда угодно, только подальше от этой квартиры...
В тот момент, когда белобрысый сказал, что он жует "Лиона", стало, наконец, ясно, при чем тут "львенок". Тот самый, с фотографии, которую показывал второй - худой, черноволосый, с длинным прямым носом... "Лион" "лев" - "Леон" - "лев"... "ЛЕВ", выведенное её непослушной, дрожащей левой рукой... Олеся была переводчицей... "Леон" - "лев"... Там был французский актер с большими глазами, зато почти совсем без подбородка. Профессиональный убийца, взявший к себе на воспитание чужую девочку. Убийца...
Она поняла это в один момент, и в этот же миг все понял темноволосый следователь. Лиля могла бы в этом поклясться. Этот его взгляд... Он услышал "Лион", вздрогнул, посмотрел сначала на Оленькину медицинскую карточку, лежащую на столе, потом поднял глаза...
Она знала, что запомнит этот его взгляд на всю жизнь... Удивление. Невозможное удивление от того, что все, оказывается, так просто. И темнота... Она вдруг почувствовала, что сейчас у него сузятся зрачки, как у хищной кошки перед прыжком. Он видел перед собой убийцу.
Теперь следователь со странной фамилией Щурок знал, что львенка нарисовали для того, чтобы указать на Лилию Бокареву, воспитывающую родную дочь Олеси Кузнецовой. Лиля понимала это тоже.
Только следователь был уверен в том, что рисунок выполнила перед смертью Олеся. А Лиля была уверена в том, что Олеся этого не делала. Уверена так же, как и в том, что она, Лиля, никого не убивала. Она знала, что есть кто-то еще...
То, что есть этот "кто-то" она поняла в самый первый миг, когда узнала из новостей о гибели Олеси и её мужа. Почувствовала, что дело плохо, когда следователь начал задавать вопросы по Валерку Киселева, явно намекая на то, что их встречи не ушли в прошлое. Потом эта болезнь Рейно. Женщина, упавшая возле стойки бара... Следователь, кажется, даже сказал, что она схватилась рукой за стойку. Все правильно. Она должна была показать свои чертовы синие пальцы! Должна, чтобы сломать её, Лилино, алиби! Синие пальцы - другая женщина!.. Теперь, только теперь она понимала многое, но, к сожалению, слишком поздно...
Карточка Оленьки на его столе. Волос, взятый для экспертизы. Она была почти уверена в том, что экспертиза даст положительный результат, и даже, наверное, не очень удивилась бы, если бы на трупах супругов Райдеров вдруг обнаружились её, Лилины, отпечатки пальцев.
Потому что существовала эта, другая женщина. Потому что где-то ходил, дышал, ел человек, нарисовавший львенка уже мертвой Олесиной рукой. Потому что волос, потому что синие пальцы, потому что очки!.. Потому что её просто приговорили к смерти. Приговорили, как и Олесю. Ее медленно и методично убивали...
Как сквозь сон она слышала: "Иди, ложись. Тебе же плохо совсем... Отлежишься, поговорим. Тоже мне, нашлась убийца!"
Шла по стеночке, вяло перебирая ногами и чувствуя, как запрокидывается голова. Совсем как у Оленьки, когда та была совсем малышкой и не умела ещё держать головку... Оленька... Пеленки с гномиками... Памперсы...
Черные мушки влипли в зеленые обои... Белые цветочки... Черные мушки... Подушка пахнет валокордином...
Тонкая игла одноразового шприца перед глазами... Зачем?.. Ах, да! Кира Петровна ведь всю жизнь отработала в больнице... Кожа на локтевом сгибе сначала холодеет, потом ей становится жарко: руку растирают ваткой со спиртом...
Оленька... Шприц... Бесконечные уколы и капельницы... Она знала ещё с семнадцати, что у неё никогда не будет детей.
"Я не боюсь умереть при родах", - говорила она, уставившись в пол. "Ведь по женской линии у меня все нормально? Правда?"
Ей отвечали: "При чем тут роды? Ты доживи до них сначала. Уж не говоря о том, чтобы доносить ребенка... Чувствуешь себя более-менее нормально и радуйся! Забеременеешь - пиши пропало: и сама на запчасти развалишься, и муж тебя бросит. Брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую!"
А Валерка говорил, что любит её любую... Валерка...
Они сидели на спинке скамейки рядом с общеобразовательной школой. Валерка пил пиво, Лиля - сок из маленького тетрапака. Сок попался противный, из какой-то гремучей смеси тропических фруктов. Она ткнула пальцем в витрину просто так, чтобы не стоять, тоскливо глядя через стеклянные двери магазинчика на праздную, веселую толпу (было Первое мая).
Теперь она давилась соком, а Валерка рассказывал о том, какие обои присмотрела мать для их будущей комнаты, и о том, что большой шифоньер от родителей тоже переставят к ним.
- Ничего? Ты к кленовым листикам на обоях нормально относишься? спрашивал он, жарко и нежно обнимая её за талию. - Ну и все. Я тоже маман сказал, чтобы она не переживала... А диван к дальней от окна стене переставим.
Мимо прошла невысокая девушка из Валеркиного подъезда. Та, с которой он одно время встречался. Быстро покосилась в их сторону, мотнув головой, отбросила за спину длинные волосы. Поцокала дальше на своих каблучках. Скоро её зеленое платье уже почти слилось с зеленой дымкой листвы густо растущего по обеим сторонам аллеи кустарника.
- Куда смотришь?
- А? - Лиля вздрогнула. Почувствовала, что ей становится горячо от его руки. Неприятно и горячо. Почему-то вспомнила, как Валеркина мама приговаривала недавно: "Будешь сама огурцы консервировать, никогда много укропа не клади. Только испортишь все. Вон я в эту банку побольше добавила, и что? Есть невозможно!"
- Чего ты такая замороженная сегодня, спрашиваю?.. Лиль, а Лиль?.. Случилось что?
Она наклонилась, поставила недопитый сок на сиденье скамейки, обхватила руками себя за плечи. Валерка убрал руку с её талии.
- ... С хозяйкой поссорилась что ли?.. Или на работе неприятности?.. Лиль, может тебя опять в больницу кладут?
- Никуда меня не кладут, - фраза получилась неожиданно резкой и злой. - Это из-за работы... Только не неприятности - другое.
Теперь он уже заглядывал в её глаза с тревогой. Жирный комар пил кровь из его покрытой светлыми, прозрачными волосами руки, но Валерка его не сгонял. Просто шарил глазами по её лицу, словно пытался найти какую-то крошечную родинку, веснушку. Что-то очень-очень маленькое, но важное.
Лиля с тоской посмотрела на его плохо выбритую правую щеку, на маленькие черные точки на крыльях носа, на светлые, пушистые ресницы. (Хороший... Очень, очень хороший Валерка!.. Валерочка...)
- Валер, - губы не слушались, дрожали, нелепо кривились, понимаешь... Прости меня, и мама с папой твои... В общем, я у них сама прощения попрошу. Потом... Я не смогу выйти за тебя замуж.
Он вздрогнул, задел ногой тетрапак с тропическим соком. Тот упал, оранжевая жижа толчками полилась прямо на белый Валеркин кроссовок.
- Почему?.. Лиль, вот давай без этого? Давай ты спокойно, по порядку объяснишь, что произошло? Ладно?
- Ладно, - тихо согласилась она, уже понимая, что ни спокойно, ни по порядку не получится. - Только ты не обижайся. Это я - свинья. Мне ещё мама всю жизнь говорила, что у меня с головой большие и серьезные проблемы. Это мои проблемы, ты не должен их решать. И так ужасно, что все это получается за твой счет... В общем, я поняла, что то, что я к тебе чувствую - это не любовь. Поэтому выйти за тебя замуж и испортить нам обоим жизнь, по-моему, будет неправильным.
- Бр-р-р.., - Валерка помотал головой так, будто только что проснулся. - Чушь какая-то!.. Чего ты несешь то, Лиль? И при чем тут твоя работа? Заработалась совсем, да?.. Ну, объясни мне, белочка ты моя дорогая, как на тебя это озарение сошло? Все было нормально и вдруг поняла: не любовь?
- К нам устроился работать один человек... Точнее, перевелся. Он программист. Его зовут Вадим.
- Ясно. Притормози пока... И что этот Вадим? Он к тебе приставал? У тебя было с ним что-нибудь?
- Валера, ты не понимаешь! Это не то. Ты не про то спрашиваешь! И, вообще, ни о чем спрашивать не надо. Все. Уже ничего не изменишь.
- В каком смысле "не изменишь"?
- Это глупо, конечно, но я поняла, что никого, кроме него, не смогу...
Он не дал ей договорить. Расхохотался, запрокинув голову, хрипло и невесело, как пациент психушки:
- Хочешь сказать, что никого, кроме него, не сможешь любить? Да? Я угадал? Во так, за какие-то несколько дней это поняла?.. Лиль, вот честно скажи: было что?
Она отрицательно помотала головой.
- ... Я не удивляюсь, кстати. Я знал, что не было. И что не только "не было", но даже и не обжимались - не целовались... Знаешь, как у мужиков такие "чувства", как у тебя называются?
Лиля не хотела слушать, как это называется у мужиков. Она хотела уйти. Валерка схватил её за локоть:
- Стой! Куда рванула?.. Ты, дурочка, не понимаешь, что через два дня, через неделю, но это все у тебя пройдет. Ты и думать забудешь... Ну что он, Ален Делон какой-нибудь?
Она не ответила.
- ...Да если Ален Делон только ещё хуже! Думаешь, бабы у него нет? Хочешь, чтобы он с тобой переспал и бросил?.. Да что ты о нем, вообще, знаешь? Может у него тайная жена и семеро по лавкам? Может у него любовь неземная?.. Ну, что ты молчишь? Может у него девушка есть?.. Думаешь, он об этом вот так сразу вам, дурочкам лопооухим, объявит? Пока есть вариант, что что-то ему от вас обломится?
- У него есть девушка, - все-таки сползая со скамейки, проговорила Лиля. - Я её видела. Он её очень любит. Но ко всему, что я тебе здесь только что сказала, это не имеет ни малейшего отношения...
Она почему-то не смогла сказать Валерке, что девушка очень красивая, что она в первый же день заявилась к своему жениху на работу, и что Вадим целовал эту девушку прямо в коридоре, между ксероксом и картонными коробками из-под писчей бумаги...
На него сразу обратили внимание все. Все девушки и женщины, работающие в компании поголовно. Он был красивый. Очень красивый. Высокий, темноволосый, с глубокими, теплыми глазами и такой улыбкой... От его улыбки она таяла и чувствовала, как слабеют коленки.
- Бли-ин! Куда там Мелам Гибсонам и Алекам Болдуинам! - Говорила Маринка.
- Какой кобеляка породистый, - со значением отмечала замужняя женщина из буфета.
С ним заигрывали, его много чаще чем других выманивали покурить на лестничную клетку. Правда, собственную помолвку никто, кроме Лили, расторгнуть из-за него не додумался.
Кстати, Маринка, была первой, кто, наохавшись и наахавшись вдоволь, выразительно покрутил пальцем у виска:
- Дура! Что тут скажешь? Просто дура. А ещё психолог называешься. Да у тебя на почве твоей психологии крыша съехала. Причем конкретно... Какой парень был Валерка, а? А как любил тебя?! Да ты его сейчас позови, он на коленках приползет!.. Ну, на фига тебе, спрашивается, Бокарев сдался?
Теперь в её маленький уютный кабинетик с живыми растениями и двумя креслами, обитыми голубоватым велюром, приходили не "для" консультаций, а "с" консультациями. Откуда-то о её глупой любви узнали все. Абсолютно все.
- Лиля, я понимаю, что ты сама психолог, что теоретически ты все это лучше меня понимаешь, - постукивала расческой по своим стройным коленками Лена Свиридова, - но на практике иногда даже самые умные люди делают глупости... Ты же видела, у него девушка? Олеся эта. Ну, что тут скажешь? Красивая... Нет, ты не хуже, конечно. В том смысле, что ты симпатичная. Но мы все, понимаешь, все - серые мыши по сравнению с ней! Это уже другое измерение и лезть туда глупо. Ты ничего не изменишь.
- Спасибо, Леночка, - она подливала и в её, и в свою чашку чая, - но я и не собираюсь ничего менять. Все нормально.
- Девочка, - осуждающе качала головой бухгалтер Людмила Сергеевна, для женщины главное - семья и дети. Ты же больная вся! И давление, и сердце. Неизвестно еще, как сложится... Ты извини, я слышала, что у тебя детей не может быть?..
"Маринка", - думала Лиля, вымученно улыбаясь. - "Маринка, зараза! И об этом разболтать успела! Такое ощущение, что все кругом знают, и какой пастой я чищу зубы, и какие кружева у меня на лифчике".
Маринка от всего открещивалась: "не говорила", дескать, "не рассказывала". Предлагала просто посмотреть на свое отражение в зеркало особенно, когда Бокарев проходит в непосредственной близости. ("Ты же на привидение делаешься похожая, Лилька! И улыбка у тебя на лице дурацкая, как у Петрушки"). Маринка уже больше не жалела её - только брошенного Валерку. Остальные коллеги только разводили руками.
Она перестала быть "психологом" - человеком, к которому можно придти за советом и успокоением. Теперь на неё все больше смотрели, как на блаженную.
Так продолжалось до самой осени. А потом стало совсем плохо. Это случилось во вторник. Лиля очень подробно запомнила этот день. Весь. С утра и до вечера.
На работу она пришла поздно. Едва ли к одиннадцати. И первым ей встретился в коридоре Борька Тихонов, программист, работающий в одной комнате с Вадимом.
- Ну что, красавица, слезы будем лить или, может быть, найдем себе новый объект для любви? - спросил он без предисловий.
- В каком смысле? - поинтересовалась Лиля недоуменно.
- В прямом, - уточнил Борька. - Давай с тобой дружить!
Борьке было около тридцати, он был круглый, добродушный и считающий себя непревзойденным юмористом. Сейчас его маленькие глазки смеялись вместе с колышущимся под толстовкой животом. А Лиля вдруг поняла, что же так резануло по ушам в самой первой его фразе: конечно же, это "найдешь себе новый объект любви"! Значит, уже не только женщины, значит, все знают?..
- Отойди, - тихо попросила она, пытаясь обойти Борьку.
Из ниоткуда возник цокот каблуков. Лиля обернулась. Из буфета к ним торопливо шла, почти бежала раскрасневшаяся Маринка. Глаза её, гневные и испуганные, были обращены на Тихонова. Наверное, она слышала весь их недолгий разговор. Сейчас Маринка с решительным видом привычно крутила пальцем у виска, и жест этот явно предназначался не Лиле.
- Ты что, совсем с дуба рухнул? - громким шепотом осведомлялась она, не прекращая движения.
- А что? - оправдывался Борька. - Ты же сама говорила, что все это так, фигня на постном масле?
- Иди отсюда, - скомандовала Маринка и, наконец, остановилась. На Лилю пахнуло тепло и нежно "Дюной" и тошнотворно - сигаретами. Тихонов же пожал плечами и развернулся. И тогда Лиля позвала с каким-то отчаянием, ещё толком не понимая, зачем это делает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38