Голубое небо было подернуто, словно изморозью, неподвижной пленкой перистых облаков.
- Залезать тут нелегко, - сказал Мухин.
- Не пробовали?
- Нет.
Они вышли из церкви в парк. Новицкий со сторожем сидели поодаль от церкви на бревнах. Художник сосредоточенно колдовал над иконой. Увидев Корнилова, он крикнул:
- Игорь Васильевич, мы вам не нужны? А то удалимся на пару часиков.
- Удаляйтесь, - махнул рукой подполковник. - Только не дольше. Где вас искать?
Новицкий посмотрел на сторожа. Тот сказал:
- Ко мне заглянем. Филиппыч-то знает. Тут рядышком, за парком, у прогона.
Корнилов с Мухиным обошли вокруг церкви. Все заросло крапивой, лопухами.
- Вот и лестница, - показал Владимир Филиппович. - От скотного двора он ее принес.
- А где этот скотный двор?
- За парком. Не то чтобы далеко, а с километр будет.
Корнилов нагнулся, попробовал поднять лестницу. Она была тяжелой. "Интересно, - подумал он, - как же этот парень тащил ее один?" Он поднял лестницу за середину. Лестница была длиннющая, и подполковник с трудом удерживал ее, слегка балансируя. Бросив лестницу, он сказал участковому:
- Может, я такой слабосильный...
Старший лейтенант подошел, тоже поднял.
- Тяжеловата. От скотного двора ее на весу не принесешь. Волочил, наверное.
- Вот то-то и оно. Искали след?
Мухин виновато развел руками.
- Пошли, - сказал Корнилов. - Показывайте дорогу.
Они внимательно, шаг за шагом, осмотрели весь путь - от скотного двора до церкви. Нигде не было даже намека на то, что здесь волочили лестницу. Только у самого скотного двора, на земле, вытоптанной коровами и еще не засохшей после дождей, была заметна слабая бороздка. Словно бы человек не справился со своей ношей и несколько метров протащил ее по земле.
- Могучий мужик покойник? - спросил Корнилов.
- Да нет, товарищ подполковник. Жидковат, на мой взгляд. Интеллигентного сложения.
Игорь Васильевич усмехнулся.
Они вернулись к церкви.
- Ну ладно, допустим, принести лестницу у него пороху хватило. А поднять вверх? - Подполковник внимательно разглядывал стену. - Смотрите, на штукатурке царапин не видно.
- Двое было?
Корнилов пожал плечами.
- Не будем гадать. Давайте-ка заберемся наверх.
Они подняли лестницу, прислонили к стене. Но было сразу видно, что до купола она не достанет.
- Придется поднимать повыше, - сказал Корнилов. Они осторожно, метр за метром, подавали лестницу вверх. Когда, по прикидке подполковника, с последней перекладины уже можно было бы перелезть на купол, лестница стояла к стене под острым углом, почти вертикально. "Неосторожное движение, - подумал Игорь Васильевич, - и можно опрокинуться".
- Ты, Владимир Филиппович, держи лестницу покрепче. Неровен час, уронишь начальство.
За работой незаметно он перешел с участковым на "ты". Когда подполковник полез вверх, лестница слегка вибрировала. "Ночью, наверное, не так боязно, - подумал он. - Не видно, что под ногами".
С последней перекладины можно было, подтянувшись за изогнутую железяку каркаса, перебраться на кирпичную основу купола. Корнилов, придерживаясь за лестницу, неловко снял пиджак и, крикнув Мухину: - Держи, Владимир Филиппович, - кинул вниз. Распластавшись, словно ковер-самолет, пиджак упал прямо на подставленную участковым руку.
Наверху, на поросших мхом, травой и крошечными березками кирпичах валялась еще не развернутая веревочная лестница, одним концом привязанная к железному пруту разрушенного купола. Корнилов внимательно осмотрел узел и осторожно, не развязывая, снял его с прута. На внутреннем краю купола большой кусок мягкого, словно бархат, зелено-рыжего мха был содран, обнажив слой земли.
Когда Корнилов слез на землю и протянул старшему лейтенанту лестницу, Мухин покраснел.
- Мох там наверху, - сказал подполковник, не обращая внимания на смущение участкового, - как на болоте. Нога у Барабанщикова, наверное, соскользнула. Вы, когда церковь осматривали, не нашли кусок мха?
- Нашел, товарищ подполковник, - краска медленно сходила с его загорелого лица. - Подумал, что с ящиками занесли.
- У вас что, клюкву на болоте в ящики собирают? - пошутил Игорь Васильевич и тут же пожалел. Участковый совсем расстроился.
- Не огорчайся, Владимир Филиппович, ты свое дело сделал. А за чужие огрехи не переживай. Это ваши гатчинские сыщики, наверное, высоты боятся! Или поленились. - Он отряхнул брюки, надел пиджак. Крикнул водителю, читавшему в машине: - Саша, никто на связь не выходил?
Тот мотнул головой.
- Давай мы с тобой, товарищ участковый, посидим на бревнышках, умом пораскинем. Похоже, все-таки один человек здесь орудовал.
- А как же машина? - спросил Мухин, усаживаясь рядом с подполковником. - Сама за два километра уехала?
- Ты рассказывал мне, что девчушка со своим кавалером эту машину у церкви видели?
Участковый кивнул.
- Ну а тот, кто на машине приехал, он что, слепой? Он ведь тоже ребят видел. И решил от греха подальше машину спрятать. Зачем ей тут маячить, когда он станет по лестнице лазить? Это раз. А два - когда я по лестнице лез, то царапины на стене все-таки увидел. Это снизу мы их разглядеть не смогли. Значит, парень поднял и прислонил лестницу к стене, как полегче было, невысоко, а потом двигал ее вверх. Ну и третье - самое важное... Я мог бы и раньше подумать об этом, но на месте всегда начинаешь лучше соображать. Реальнее все себе представляешь. Самое главное - пистолет. Пистолет у Барабанщикова в кармане остался. Знал о нем сообщник? Если был такой? Конечно, знал. Вместе ведь на дело собирались. Так что же, знал и нам оставил? Пистолет-то - первая улика! Из него человека убили. И сообщник уходит, про него позабыв? Так не бывает.
- Я, товарищ подполковник, рассуждал так: один из них вниз обвалился, на окрик не отзывается, вытащить его невозможно, второй и сдрейфил. Сгоряча сел в машину, а когда отъехал, то сообразил, что с ней не сегодня-завтра попадется. И бросил.
- А ключи-то от машины в кармане у Барабанщикова нашли, - улыбнулся Корнилов. - Про это ты забыл, товарищ Мухин? С лестницей-то ему ничего не стоило вниз спуститься. Проверить, жив ли сообщник, оружие забрать. И уехать. На машине. И бросил бы он ее где-нибудь подальше. Чего ему на ночь глядя пешком топать, в электричках мелькать. Мог бы даже доехать на машине и до города - и концы в воду. А еще лучше - поставить ее около хозяйского дома и права из "бардачка" забрать. Вот уж тогда мы вряд ли узнали бы, кто тут у вас разбился.
- Слишком уж умный преступник у вас, товарищ подполковник, получается, - сказал Мухин и покраснел от своей смелости.
Корнилов расхохотался:
- Это ты верно подметил, Владимир Филиппович. Но уж такая у меня привычка. За дураков я их никогда не считаю. Правда, и без курьезов не обходится. Искали мы как-то одного рецидивиста, только что вышедшего из колонии и уже взявшегося за старое. Сидим, рассуждаем с ребятами в управлении и так и эдак. Как бы он повел себя в одном случае, в другом, домысливаем за него. А он, пока от нас в лесу скрывался, использовал в одном большом деле справку, которую ему в колонии выдали. Можешь себе представить? Все в этой справке - фамилия, имя, отчество, по какой статье осужден...
Они долго смеялись, а потом Корнилов сказал серьезно:
- Но вообще-то, Владимир Филиппович, преступника никогда нельзя в дураках числить. В два счета просчитаешься.
Вернулись Новицкий и Прохор Савельевич, Корнилов спросил у сторожа:
- В последнее время никто к вашей церкви не проявлял интереса?
- Было. Нынче прямо поветрие какое-то. По домам шастают, у старух иконы торгуют. Тьфу, проклятые! - Он зло сплюнул. - И ко мне наведываются. Покойника-то я не припомню. Не видал. А разные другие заходили. "Открой, Савельич, храм, дай поглядеть, нет ли чего интересного!"
- Показывали?
- Если серьезные люди - показывал. Чего не показать? А шантрапе от ворот поворот. Эти все на рубли норовят мерять.
- А из серьезных что за люди приходили?
- Из города приезжали. Художник один со студентами. Лихачев фамилия.
- Юрий Никитич! - сказал Новицкий. - Знаю, знаю. В Репинском институте руководит мастерской портрета. Хороший художник.
- Обстоятельный гражданин, - подтвердил сторож. - Я им все показал. Один ученый еще был, запамятовал фамилию. В позапрошлом годе раза два Михаил Игнатьевич захаживал. Дачник орлинский. Теперь большой начальник по строительству стал. Не приезжает боле. А раньше у Маруси Анчушкиной избу снимал несколько лет подряд.
- Михаил Игнатьевич? - насторожился подполковник. - Михаил Игнатьевич... - Это имя ему было знакомо. - А фамилию его не помните?
Баланин покачал головой:
- Нет. Прямо напасть какая-то! Нету памяти у меня на фамилии. Имена всю жисть помню, а фамилия для меня ровно пустой звук.
- Застанем мы эту Марусю, если сейчас подъедем?
- Ее в любое время застанешь. Вроде меня калека. Хромоножка. Весь день на огороде торчит.
Фамилия Марусиного дачника была Новорусский.
- Интересный дед Прохор Савельич, - рассказывал Новицкий, когда они возвращались в Ленинград. - На вид-то совсем простяга, а умница. Льва Николаевича Толстого всего прочитал. И ведь с чего начал? Со статей. Я, Игорь Васильевич, честно признаюсь, больше двух страниц толстовских богоискательств прочесть не могу. А старик одолел. Потом и за прозу взялся. Он сам-то верующий. И решил проверить, в чем у Льва Николаевича с верой разлад вышел...
Корнилов вполуха слушал Новицкого, а сам думал о Новорусском. Что это? Простое совпадение? В клиентах у Барабанщикова состоял, "Волгу" имеет, к Прохору Савельичу в церковь наведывался, иконами поинтересоваться. Правда, два года назад. Ну и что? Он вполне мог хаусмайору рассказать об этих иконках. Не специально наводить, а так, между прочим. Помянул как-нибудь в разговоре, а хаусмайор намотал себе на ус. Потом бы Аристарху Антоновичу втридорога сбагрил. "Это все мелочи, мелочи, - останавливал себя подполковник. - Настоящий преступник никогда часто не мелькает, не засвечивается. Да и потом человек все-таки заметный, управляющий трестом. Чего у него общего с этим жульем? Общее-то, пожалуй, есть, - остановил себя Игорь Васильевич, - доставала общий, темная личность, спекулянт. Коготок увяз..."
... - У него дома в шкафу довоенное собрание сочинений Толстого стоит, все девяносто томов. Представляешь? - Николай Николаевич осекся и с укором сказал: - Да ты никак спишь, милиционер? А я распинаюсь...
- Не сплю, Николай Николаевич, - улыбнулся Корнилов. - Слушаю тебя внимательно.
- Слушаешь! - недовольно проворчал Новицкий. - Я тебе про такого интересного старикана рассказываю, а ты... Спит, окаянный. Ну о чем я сейчас говорил?
- Про Толстого.
- Про какого Толстого? Про Льва, Федора, Алексея Николаевича или Алексея Константиновича?
- Про Константиновича, - схитрил Корнилов.
- Ладно, суду все ясно; зуб золотой, сапоги "Джимм" - два года! Продолжай спать.
- Это откуда ты про сапоги "Джимм" знаешь?
- Тебе не понять! Ты никогда шпаной не был.
- А ты был?
- Был. Василеостровским шпаненком. А стал знаменитым художником.
Встречаясь друг с другом, они любили вот так попикироваться, поддразнить друг друга, скрывая за этим грубоватым поддразниванием искреннюю теплоту отношений.
- Честно говоря, я Алексея Константиновича больше всех из Толстых люблю, - сказал Новицкий. - Понимаю, Лев Николаевич - титан, глыба, но чувству не прикажешь... Алексею же Константиновичу я одного только простить не могу - как это он написал про Россию: "Страна у нас богатая, порядку только нет"?
- Что, разве неправильно?
- В том-то и дело, что неправильно! Ведь не об этом порядке в летописи шла речь! - серьезно сказал Новицкий. - Когда князь Гостомысл умер, порядка в наследовании не было. Сыновей у него не было! Вот и обратились к славянским князьям с острова Рюген, которые были женаты на Гостомысловых дочках, - приходите княжить, страна у нас богатая, а наследовать престол некому. А вы, дескать, Гостомыслу родня, раз на его дочерях женаты. Интересно?
- Интересно, - согласился подполковник. - Это ты сам придумал или прочитал где?
- Прочитал. Ты что ж думаешь, я только холсты мажу да водку пью?
Корнилов знал, что Новицкий пил мало. Ссылался на язву, но Игорь Васильевич подозревал, что это просто удобный повод лишний раз отказаться от выпивки. Он и сам при случае ссылался на больные почки.
- Ты, кстати, этюды собирался писать, - спросил он.
- Я портрет Баланина сделал. Пастелью. Ему и подарил. Характерный дед. Я к нему на неделю скоро приеду.
"Эх, - подумал Игорь Васильевич, - счастливый человек. Понравилось ему у старика, приедет на неделю. Рыбу половит, этюдами займется. Да и грибы, наверное, пошли. А мне - утречком к девяти, а когда домой, никто не знает. - И он снова подумал о Новорусском: - Жаль, что я не видел его. Трудно рассуждать о действиях человека, ни разу не посмотрев ему в глаза. Как только это сделать потактичнее?"
- Игорь Васильевич, а как зовут этого горе-коллекционера икон? спросил вдруг Новицкий.
- Аристарх Антонович Платонов.
- Аристарх, Аристарх... - задумчиво повторил Новицкий. - Редкое имя. И красивое. Я знаю несколько серьезных коллекционеров, но про Аристарха не слыхал. И что, у него хорошая коллекция?
- Иконами вся квартира увешана, а хорошая или нет - какой я ценитель!
- Это ты брось! Каждый человек с мало-мальски развитым художественным вкусом отличит подделку от произведения искусства.
- И милиционер? - хитро усмехнулся Игорь Васильевич, но художник не заметил его усмешки и сказал серьезно:
- В вашем министерстве даже студия художественная есть. Я года три назад на выставке побывал - очень неплохие работы видел. Молодцы милиционеры. - Он задумался на мгновение и тут же, словно вспомнив о давно мучившем его вопросе, спросил:
- Послушай, Игорь Васильевич, а как же так получается - этот Аристарх, ценитель прекрасного - и вдруг в чужой дом залез?
- Об этом тебя бы следовало спросить.
- Нет, правда. Кажется, взаимоисключающие начала: тяга к прекрасному и безнравственные поступки?!
- Если бы знать, на чем основана эта тяга к прекрасному, - задумчиво сказал подполковник. - А то ведь и так бывает - один гонится за модой его тщеславие одолело, другой решил, что так удобнее свои капиталы прирастить, третий вообще "коллекционирует" все, что плохо лежит. А еще скажу я тебе, Николай Николаевич, ты только не осуждай меня за примитивизм, эстетическое развитие не может восполнить пробелы в нравственном воспитании. А у нас часто пытаются одно другим подменить. Художественная самодеятельность, кружки по интересам. Каких только студий для молодежи не организуют и считают, что этого достаточно, чтобы выросли хорошие, честные люди. Нет, дорогой товарищ художник. Этого мало. Помнишь автомобильное дело? Один из участников шайки был мастер спорта. А девица... - как ее звали?! - Он на секунду задумался. - Лаврова! Помогала фальшивые документы готовить. А в свободное время пела в ансамбле.
- Это ж капля в море! Единицы!
- Я и не говорю, что таких людей много. Но есть! Несколько лет назад обокрали музыкальный магазин в пригороде. Так ворами оказались подростки из самодеятельного джаза при Доме культуры. - Корнилов покосился на Николая Николаевича и спросил: - Что молчишь? Не нравится тебе моя доморощенная теория? Ну вот. И начальству моему не нравится. Говорят, что я недооцениваю роль эстетического воспитания в формировании коммунистической нравственности. А откуда возьмется эта нравственность, если парня дома не воспитали? С самого раннего детства. Если он в школе слышит одно, а дома другое. А еще хуже - когда слышит одно, а видит другое. Отец ему говорит - воровать нельзя, а сам по вечерам собирает цветной телевизор из ворованных деталей. - Он в сердцах хлопнул кулаком по колену. - Ладно! Разговорился я.
- Да уж, редкий случай, - засмеялся Новицкий. - Из тебя обычно слова клещами не вытянешь. Значит, по-твоему, этого Аристарха в детстве плохо воспитывали?
- Все сложнее, все сложнее, - сказал Корнилов, отрешенно вглядываясь в раскинувшееся вдоль дороги поле с голубой каймою леса на горизонте. Два трактора пахали землю. В огороде у одинокого домика девочка в красном платье жгла картофельную ботву. Неожиданно подполковник повернулся к Новицкому. - Знаешь, мне о человеке много говорят детали. Не слова, не характеристики. Не лицо, хотя я считаю, что в теории Ломброзо много верного. А вот незначительная деталь может вдруг открыть самое сокровенное в человеке. Самое характерное, самое глубинное. Особенно, если человек в это время наедине сам с собой. Возьмем того же Платонова. Мне наш инспектор рассказал. Когда Аристарх залез в дом к Барабанщикову, снял со стены и положил в "дипломат" иконы, то огляделся, открыл бар, выпил стакан коньяка. Лежали в баре сигареты американские. Он и эти сигареты взял. Есть за этим характер?
- Да уж, - покачал головой Новицкий. - Большой эстет товарищ Аристарх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16