Выдвигая такие положения, спорят между собою ученые и с той и с другой стороны. Что касается лично меня, то я докажу, что не только приведенное мною первым положение, но и эта последняя точка зрения, только что приведенная мною, может похвалиться и давностью своего происхождения и славою очень древних, выставивших ее, писателей. При этом я знаю, что по большей части все люди, проникшись каким-либо учением, восходящим к древним временам, упорно придерживаются его, не желая уже работать над дальнейшим исследованием истины и переучиваться и этом вопросе, и принимать во внимание новые точки зрения: для них всегда все более древнее кажется правильным и заслуживающим уважения, а то, что является в их время, они считают достойным презрения и смехотворным. К тому же, вопрос сейчас идет не о каких-либо вещах отвлеченных и умозрительных, исследовать которые иначе никак не возможно, но о самой реальной реке и стране, чего, конечно, время не могло ни изменить, ни скрыть. Исследование этого вопроса совершенно просто и не может представить затруднения ни для кого, кто серьезно захочет найти истину, так как для доказательства вполне достаточно зрения. Таким образом, Геродот Галикарнасский в четвертой книге своих «Историй» говорит, что вся земля едина, но что установлено делить ее на три части и давать ей три названия — Ливии, Азии и Европы. Из них Ливию и Азию разделяет египетская река Нил, протекающая между ними, а Азию от Европы отделяет река Фазис в стране колхов. Он знал, что некоторые думают это и относительно [28] реки Танаиса и в конце он об этом упоминает. Я считаю совершенно своевременным привести здесь подлинные слова Геродота (IV, 45). Они таковы: «Я не могу понять, почему земле, раз она едина, дано тройное название, заимствовавшее свои имена от трех женщин, и почему их границами назначен египетский Нил и Фазис, река Колхиды, Другие же такой границей считают реку Танаис, Меотийское Болото и Киммерийский пролив». С другой стороны, автор трагедии Эсхил (Прокопий заимствует дальнейшую цитату из «Перипла» Арриана, гл. 19. ) в самом начале своей трагедии «Прометей освобожденный» называет реку Фазис гранью земель Азии и стран Европы.
Пользуясь данным случаем, я хочу указать еще вот на что. Из ученых, занимающихся этими вопросами, одни считают, что Меотийское Болото образует Эвксинский Понт, который и растекается частью налево, частью направо от этого Болота: потому-то оно и называется «матерью Понта». Утверждают они это, основываясь на том, что из так называемого Гиерона (Местечко в Вифинии, на берегу Босфора, и храмом Зевса, откуда название: «Священное» ), проток этого Понта идет как некая река до Византии, и поэтому думают, что именно здесь-то и есть конец Понта. Те же, которые опровергают эту точку зрения, указывают, что это море является единым с Средиземным, которое все целиком наполняется океаном, и, не прерываясь нигде, простирается до земли лазов, если, говорят они, кто-либо, исходя из различия названии, не будет настаивать на двоякости этих морей, потому что и в самом деле море отсюда называется уже Понтом. Если же течение идет от так называемою Гиерона до Византии, то тут нет ничего особенною. Это происходит во всех проливах и не поддается никакому логическому пониманию; никто никогда этого объяснить не мог. Так, сам Аристотель, из Стагиры, один из самых ученых людей, прибыв именно с этой целью в Эвбейскую Халкиду и наблюдая находящийся здесь пролив, который [29] называют Эврипом, хотел точно выяснить физические основания этого явления, как и почему в этом проливе течение иногда бывает с запада, а иногда с востока и поэтому всем кораблям приходится плыть в эту сторону: когда возникает течение с востока и корабли обычно начинают плыть отсюда вслед за бурным течением, то очень часто возникает здесь обратное течение, и оно поворачивает корабли, заставляя их направляться туда, откуда они только что отплыли, другие же корабли от этого западного течения уносятся в другую сторону, хотя никакой ветер тут совершенно не дул, а было совершенно гладкое море и глубокое безветрие. Когда стагиритский философ стал думать об этом и долгое время вращал свои мысли в разные стороны, он, смертельно огорченный неудачей при объяснении этого явления, так и кончил дни своей жизни. И не только здесь, но особенно в проливе, который отделяет Италию от Сицилии, происходит много необычного. По-видимому, сюда направляется течение из так называемого Адриатического моря; с другой стороны, туг образуется поступательное движение морской воды из океана через Гайдеры (Гибралтар). Кроме того, внезапно образовывающиеся водовороты без всякой видимой для нас причины поглощают корабли. Поэтому-то поэты и говорят, что корабли, попадающие в такой момент в этот пролив, поглощаются Харибдой. Те, мнение которых я излагаю, полагают, что все эти явления, столь необычайные, наблюдаемые во всех проливах, происходят в виду близости с той и другой стороны материка. Они говорят, что стремительное течение, стесненное узким пространством, должно проявляться в таких странных и необъяснимых явлениях. Так что, если течение идет от так называемого Гиерона к Византии, то, конечно, не следует настаивать, что здесь кончается и море и Эвксинский Понт: ведь такое утверждение не имеет под собой твердого основания, но должно допустить, что и здесь главной причиной является узость прохода. На самом же деле подобное явление объясняется совсем другой причиной. [30] Рыбаки в здешних местах говорят, что не весь поток доходит прямо до Византии, по его верхнее течение, которое видимо нашим глазам, обычно идет в этом направлении, а низовое, течение, где пучина (она так и называется — «Абисс»), идет как раз в противоположном направлении и всегда стремится против видимого нами течения. Это доказывается тем, что когда рыбаки выезжают на рыбную ловлю и закидывают здесь свои сети, то, подхваченные нижним течением, сети несутся к Гиерону. Но в Лазике берег по всей линии удерживает дальнейшее продвижение моря и заставляет море как бы вздыбиться на натянутых вожжах, впервые только здесь ставя ему преграду, явно, что творец мира здесь поставил ему пределы. Коснувшись берега в этих местах, море уже не двигается дальше и не поднимается больше вверх, хотя отовсюду в него вливается бесчисленное количество очень больших рек, по уходит назад и вновь туда же возвращается: сохраняя свою собственную, ему свойственную высоту, оно держится в своих границах, как бы свято соблюдая какой-то закон, как будто связанное точными его предписаниями и как бы остерегаясь нарушить каким-либо образом эти предписания. Все остальные берега этою моря лежат не против него, но по окружности. Но обо всем этом пусть рассуждает каждый, как он хочет.
7 . Из-за чего Хозров усиленно стремился подчинить себе Лазику, мною сказано раньше (II, гл. 28. § 16 сл.); что же особенно теперь побудило его и персон на это завоевание, я сейчас объясню, — так как, дав описание всей этой страны, я сделал яснее свой рассказ об этом предприятии. Часто эти варвары под руководством Хозрова вторгались с большими силами во владения римлян, причиняли своим врагам неописуемые бедствия, как это мною изложено в книгах, посвященных описанию войны с ними, сами же не извлекали отсюда никакой выгоды; напротив, им приходилось терпеть ущерб деньгами и живой человеческой силой. Дело в том, что из римских земель им приходилось уходить, потеряв [31] многих из своих воинов. Поэтому, вернувшись в родные пределы, они, правда очень скрытно, бранили Хозрова и называли ею губителем народа персидского. И как-то раз, возвращаясь из страны лазов, где они испытали ужасные страдания, они собирались открыто восстать против него и покончить с ним, предав его жестокой смерти. Они это исполнили бы, если бы он, предупрежденный об этом, не принял мер предосторожности, обойдя самых влиятельных из них льстивыми речами. (См. «Тайная история», гл. 2. § 26) до конца Желая тогда оправдаться в брошенном ему обвинении, он усиленно старался принести персидской державе какую-нибудь великую пользу. И вот он тотчас делает попытку овладеть Дарой, но, как у меня рассказано раньше (II, гл. 28. § 35 сл.), был отражен и навсегда отказался от мысли завоевать эту крепость. И в дальнейшем для нею было ясно, что он не захватит ее внезапным набегом, настолько внимательно охранял ее находящийся там гарнизон; тем более он не надеялся, что, осадив ее, сможет захватить какой-либо хитростью. Дело в том, что в городе Даре продовольствия всякого рода было предусмотрительно собрано в достаточном количестве на веки вечные, так чтобы в этом отношении ом мог выдержать осаду очень долгое время, а кроме тою, источник, пробивающийся очень близко на кремнистом и крутом месте, образует там большую реку, которая течет рядом с городом, причем те, которые хотели бы в эту сторону направить свои враждебные замыслы, не могли бы никуда отвести ее в другое место или помешать ею воспользоваться вследствие неудобства местности. После же того, как эта река войдет во внутрь укреплений, протечет весь город и, наполнив все его бассейны, вновь затем выйдет из города, она очень близко от укреплений низвергается в расщелину земли и исчезает. И где она вновь появляется на поверхности земли, никому еще до этого времени не удалось узнать. Эта расщелина в земле образовалась не с давних времен, но много времени спустя после тою, как император [32]
Анастасий основал этот город; природа сама в этом месте по своему произволу создала эту трещину, и поэтому те, которые задумали бы осаждать город Дару, принуждены были бы страдать от полного недостатка воды.
Потерпев неудачу, как я сказал, в этой попытке, Хозров пришел к убеждению, что если бы даже ему удалось взять другой какой-либо город римлян, он все-таки не мог бы утвердиться в середине римских земель, так как в тылу у него осталось бы много неприятельских укреплений. Поэтому, разрушив до основания Антиохию, когда ему удалось взять ее, он ушел из римских пределов. Теперь мыслями он уже вознесся до небес, и надежды заносили его очень далеко; он задумывал уже необычайные вещи. Услыхав, как варвары, жившие по левому берегу Понта Эвксинского и осевшие вокруг Меотийского Болота, бесстрашно нападают на землю римлян, он говорил, что и персам, если они завладеют Лазикой, возможно будет без большого труда, всякий раз как они этого пожелают, идти прямо на Византию, нигде не переправляясь через море, как это постоянно делают и другие варварские племена, которые живут там. Из-за этого персы стремились подчинить себе Лазику. Теперь я возвращаюсь к началу своего рассказа.
8 . Так вот Хориан вместе с персидским войском стал лагерем около реки Гипписа. Когда об этом узнал царь колхов Губаз и начальник римского войска Дагисфей, то, посоветовавшись, они совместно повели против врагов войско римлян и лазов. Оказавшись на другом берегу реки и став там лагерем, они стали совещаться о положении в данный момент, выгоднее ли им оставаться здесь и ожидать наступления неприятелей, или же самим идти против врагов, чтобы этим показать свою храбрость и воочию поставить перед врагами факт своего презрения к ним; тем, что они сами начали наступление, можно было бы, по их мнению, заставить поколебаться самомнение стоящих против них врагов. Когда одержало верх предложение тех, которые предлагали наступление [33] , все тотчас двинулись против персов. И тут лазы не пожелали стоять с римлянами в одних рядах, выставляя на вид, что римляне вступают в сражение и подвергаются такой опасности не во имя спасения своей родины или своих близких: для них же, лазов, этот бой — защита от опасности их детей, жен и отчих земель. Поэтому им было стыдно своих жен, если бы случилось им быть побежденными и этом сражении. Они считали, что со всей необходимостью сама собой явится доблесть и смелость у тех, которые ее даже не имеют. Поэтому они все воспылали желанием идти первыми один на один против врагов, чтобы римляне в этом деле не внесли смущения в их ряды, не будучи охвачены одинаковым с ними рвением и жаждой подвергаться опасности.
Обрадованный таким воодушевлением лазов Губаз, созвав их недалеко от римлян, обратился к ним с такой речью:
«Я не знаю, воины, нужно ли мне обращаться к вам с речами, возбуждающими смелость. Я думаю, что ни в каком поощрении не нуждаются те, которых, как это случилось с нами теперь, возбуждает и воспламеняет к проявлению храбрости тяжелое положение наших дел. Мы подвергаемся опасности во имя наших жен и детей, во имя земли наших отцов, одним словом, во имя всего того, из-за чего подняли на нас оружие персы. Ведь ни один человек в мире добровольно не уступает тем, которые силою хотят отнять что-либо из его достояния, так как сама природа заставляет его бороться за свое. Вы хорошо знаете, что жадность персов не имеет пределов, если они будут в состоянии добиться власти; если они победят нас в этой войне, они не только будут властвовать над нами, но наложат на нас дани и в других отношениях будут поступать с нами как с подданными, находящимися под их игом; ведь мы не забыли, как недавно еще поступил с нами Хозров. Пусть же не на словах только будет ваша решимость напасть на персов и имя лазов не будет равнозначно с трусостью. Да и не трудно нам, воины, сражаться с этими мидянами, в которыми мы не раз сходились в [34] бою и побеждали их, Людям уже привычным нет ничего трудного, так как уже раньше трудность дела была уничтожена упражнением и привычкой. Поэтому вам нужно презирать врагов, так как они были не раз побеждены в битвах нами и обнаруживают не одинаковую с нами храбрость. А уже раз порабощенный дух обычно менее всего способен найти себе путь к бодрости. Так вот, подумав обо всем этом, исполненные добрых надежд, идите в рукопашный бой с врагами».
Сказав так, Губаз повел войско лазов и выстроил их следующим образом. Первыми шли всадники лазов, выстроенные фронтом, а позади, довольно далеко, за ними следовала римская конница; ею командовал Филегаг, родом гепид, человек очень энергичный, и Иоанн, родом из Армении, исключительно хорошо знающий военное, дело, сын Фомы, но прозванию Гудзы, о котором я упоминал раньше в предшествующих книгах (II, гл. 30, §4). В авангарде шли Губаз, царь лазов, и римский полководец Дагисфей с пехотой того и другого народа с тем расчетом, что если случится всадникам бежать, то они очень легко могут спасти их. Таков был боевой строй римлян и лазов; а Хориан, выбрав из своих приближенных войск примерно тысячу человек, вооружив их панцирями и другим оружием, как только мог лучше, послал их немного вперед в качестве сторожевого отряда, а сам со всем остальным войском шел сзади их, оставив к лагере небольшое количество воинов для охраны. Шедшая передовым отрядом конница лазов своими действиями покрыла позором сделанные ею заявления и обманула своим поведением возлагавшиеся на нее надежды. Наткнувшись внезапно на передовые отряды врагов, она не вынесла даже вида их и, повернув тотчас коней, без всякого порядка стала отступать и стремительно, гонимая врагами, смешалась с римлянами, не отказавшись укрыться под защиту тех, с которыми раньше не выражала желания даже стоять в одних рядах. Когда неприятельские войска оказались близко.друг от друга, то вначале [35] ни те, ни другие не начинали рукопашного боя и не сталкивались друг с другом. Если какой-либо отряд неприятелей с той или другой стороны делал набег, они отступали, а когда враги отступали, они их преследовали. В таких нападениях и отступлениях, в таких быстрых чередованиях они потратили много времени.
В этом римском войске был некто Артабан, родом из персо-армян, который много раньше перебежал к армянам, подданным римлян, не просто, но убийством ста двадцати воинственных и крепких персов дав римлянам ручательство в своей преданности. В то время Валериан был начальником римских войск и Армении. Придя к нему, Артабан просил дать ему пятьдесят римлян. Получив просимое, он пошел на укрепление, лежавшее в пределах персо-армян. Это укрепление занималось ста двадцатью персами. Они приняли его с его спутниками, так как еще не было ясно, что он, перейдя на сторону врагов, замыслил государственный переворот. Он же, убив этих сто двадцать персов и разграбив все те богатства, которые были в этом укреплении (а их было очень мною), вернулся к Велизарию и к римскому войску. Этим он доказал римлянам свою верность и в дальнейшем входил в состав их войска. Во время этой битвы Артабан, взяв с собой двух римских воинов, вышел на середину между двух войск, куда явились и некоторые из врагов. Устремившись на них, он тотчас же поразил копьем одного из персов, выдающегося и доблестью духа и силою тела, и, сбросив с коня, поверг его на землю. Один из варваров, стоявший рядом с павшим, нанес мечом Артабану рану, но не смертельную, в голову, в области уха, но другой из спутников Артабана, родом гот, поразил этого самою человека, рука которого еще лежала на голове Артабана, в левую сторону под ребра и отправил на тот свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72