И что закупленные нами образцы этой техники — самолеты «Мессершмитт-109», «Хейнкель-100», «Юнкерс —88», «Дорнье-215» и другие — отражают состояние современного авиационного вооружения Германии.
И в самом деле, война впоследствии показала, что кроме перечисленных, имевшихся в нашем распоряжении самолетов, на фронте появился только один новый истребитель — «Фокке-Вульф-190», да и тот не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Я высказал твердое убеждение, что гитлеровцам, ослепленным своими успехами в покорении Европы, и в голову не приходило, что русские могут с ними соперничать. Они были так уверены в своем военном и техническом превосходстве, что, показывая секреты своей авиации, думали только о том, как бы нас еще сильнее поразить, потрясти наше воображение и запугать.
Поздно ночью, перед тем как отпустить нас домой, Сталин сказал:
— Организуйте изучение нашими людьми немецких самолетов. Сравните их с новыми нашими. Научитесь их бить.
Ровно за год до начата войны в Москву прибыли пять истребителей «Мессершмитт-109», два бомбардировщика «Юнкерс-88», два бомбардировщика «Дорнье-215», а также новейший истребитель «Хейнкель-100». К этому времени мы уже имели свои конкурентоспособные истребители — ЛАГГи, ЯКи, МиГи, штурмовики и бомбардировщики ИЛы и ПЕ-2».
Яковлев — единственный из тех, кого можно назвать «личным агентом Сталина», который умер своей смертью (из числа известных нам советских граждан).
* * *
В. Кардин в своей статье в еженедельнике «Совершенно секретно» рассказал о расследовании, проведенном им по жизни польского генерала Кароля Сверчевского, в честь которого на банкете по случаю Парада Победы Сталин поднял тост: «За лучшего русского генерала в польской армии». Я позволю себе сослаться на эту статью.
В официальной (энциклопедической) биографии Сверчевского говорится: «Сверчевский Кароль (псевд. ген. Вальтер) (22.2.1897, Варшава, — 28.3.1947), деятель польского и международного рев. движения, гос. и воен. деятель Польши, генерал… Род. в семье рабочего. С 1909 года ученик токаря. В годы 1-й мировой войны 1914— 18 был эвакуирован в Москву. В 1917 доброволец Лефортовского отряда Красной Гвардии, участник Окт. восстания в Москве. С 1918 член РКП (б). В рядах Красной армии сражался на фронтах Гражд. войны. В 1927 окончил воен. академию им. М.В. Фрунзе. В 1936 выехал добровольцем в Испанию, где под именем ген. Вальтера командовал 14-й интернац. бригадой, затем 35 интернац. дивизией. В 1941—43 сражался в рядах Сов. Армии, участвовал в организации Польской Армии в СССР (1943)… В сентябре 1944 сформировал 2-ю армию Войска Польского, которая под его командованием участвовала в освобождении от нем.-фаш. захватчиков зап. польских земель и ряда др. территорий. С февраля 1946 зам. мин.нац. обороны Польши, с января 1947 депутат Законодательного сейма. Убит националистами во время инспекционной поездки в г. Балигруд (Юж. Польша)…»
Конечно, военная и политическая биография Кароля Сверчевского значительно сложнее этой короткой справки. В. Кардин раскрывает некоторые скрытые ее стороны. Он пишет о Сверчевском (правда, очень осторожно) как о выдающемся военном разведчике, который не только сам изучал вероятного противника, но и вырастил десятки умелых агентов, действовавших в разных странах. «Сверчевский для того и был послан в Испанию (Кем? Надо думать, Сталиным. — И.Д.), чтобы глазами советского командира рассмотреть, как действует оснащенная фашистская машина».
Надо отметить, что автор статьи, видимо, не получил доступа к тем отчетам Кароля Сверчевского, где он пишет о действиях армий противника. Зато интерес представляют выдержки из секретных испанских донесений Вальтера, касающихся положения в испанских и республиканских войсках:
«Во французских, немецких и польских частях много распущенности и недисциплинированности. В 11-й бригаде полуразложившийся сброд. А в соседней, 96-й (испанской) — образцовый порядок. Еще лучше, говорят, в 22-й… Национальный вопрос — самое слабое место интерчастей. Франкофобия. Увял и не потух еще окончательно антисемитизм.
Рядом с тем, что объединяло, уживалась жалкая, мерзкая, вонючая грызня из-за национального превосходства одних над другими. Общее превосходство над французами и вместе с последними превосходство над испанцами, принявшими нашу помощь.
В бригаде (номер неразборчив.) интербригадовские кадры засорены политическими и уголовными проходимцами. Бригада Гарибальди наиболее низка по боевым качествам из-за политиканства ее руководителей.
Политика играет пагубную роль в испанской войне, так как партии больше всего занимаются утверждением собственных интересов.
Нужно многому учиться у испанцев, не давая зряшных советов, не допуская властного тона — например, Орлов (резидент НКВД. — И.Д.) по отношению к Модесто. Но и не «обломствовать», не трусить. Не приписывать себе все заслуги, а вину за неудачи не возлагать на других.
Испанцы тяжело реагируют на отзыв ценных работников, В частности — Штерна, Малиновского, Вальтера, Проценко, Гоффе. Тем более, что все они отбыли одновременно и на фоне неудач.
Очень хорошо воздействовало бы обратное возвращение лучших.
Фашистская агентура добивается пропасти между интернац. частями и испанскими. Натравливает на советских помощников, агитирует за «домой»…»
О гибели 15-й интернациональной бригады, без подготовки и надежды на успех брошенной в бой, Сверчевский писал: «Категорически протестую против методов нашей работы, результатом которой явилась эта трагедия».
Кому предназначались столь смелые донесения? Откуда такая уверенность в своем праве давать оценку решениям и действиям руководителей, независимо от их ранга? Почему такая острая нелицеприятная критика сходила ему с рук? Почему в годы, когда положительный ответ на вопрос в анкете «Есть ли родственники за границей?» закрывал человеку доступ к секретным сведениям, продвижение по службе и вообще ставил его на грань государственного преступника, Сверчевский переписывался со своей варшавской сестрой Хенрикой, которая даже посетила его в Москве?
Сверчевский стяжал в Испании славу «таинственной силы Коминтерна». Он действительно когда-то был связан с Коминтерном и даже несколько лет руководил школой, где из иностранных коммунистов и комсомольцев готовили советскую и коминтерновскую агентуру. Возглавлял в Испании сначала одну из интернациональных бригад, затем испанскую дивизию. Но все это не давало ему права на столь жесткие критические замечания, смахивающие на доносы. К тому же требование вернуть в Испанию отправленных домой на расправу (из перечисленных выжил лишь Малиновский, ставший впоследствии маршалом, министром обороны СССР) вообще не лезет ни в какие ворота.
Все это наводит на мысль, что донесения предназначались тому, кто его послал — самому товарищу Сталину, и Сверчевский был одним из его личных особо доверенных лиц (будем избегать слова «агентов»).
В декабре 1946 года Сталин вызвал Сверчевского в Москву и предложил пост министра национальной безопасности Польши. Кароль категорически отказался, заявив, что он солдат, а не жандарм.
Пуля боевиков бандеровской сотни «Гриня» настигла его в горном ущелье 28 марта 1947 года.
* * *
В 1948 году казалось бы безоблачные отношения между Советским Союзом и Югославией, компартиями этих стран, между Сталиным и Тито рухнули. Были в том и объективные и чисто субъективные причины: оба руководителя поддались своим худшим чертам характера — упрямству, неуемной самоуверенности. Нетерпимости. «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека…», — писал Ленин в своем завещании. Не лучше Сталина был и Тито, к тому же с великодержавностью Сталина столкнулся национализм Тито. Короче говоря, нашла коса на камень!
Много лет спустя, в 1974 году, Тито говорил: «Тогда (в марте 1948 года) я принял бесповоротное решение. И это стало переломом. Это было решение начать борьбу за то, чтобы не подчиниться диктату Сталина…»
Вопрос об изменении политики по отношению к СССР обсуждался на заседании Политбюро югославской компартии 1 марта 1949 года. Уже на следующий день подробный отчет об этом заседании был доложен Сталину.
Как же это произошло? Будучи не согласен с новым курсом, предложенным Тито, участник этого заседания — министр финансов, член Политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта Югославии С. Жуйович тайно проинформировал обо всем случившемся посла СССР в Югославии Лаврентьева, который немедленно направил это сообщение Сталину. Понятно, какую реакцию оно вызвало.
Некоторое время Тито не позволял себе никаких антисоветских и антисталинских публичных заявлений и высказываний. В то же время начал проводить политику отрыва от Советского Союза. Это проявлялось на отношении к советским специалистам, работавшим в Югославии, на притормаживании сотрудничества во всех областях, началось заигрывание с американцами.
Жуйович (через Лаврентьева) регулярно информировал Сталина обо всех решениях и действиях Тито и югославского правительства. Когда действия югославов в отношении специалистов стали вызывающими, Сталин приказал отозвать их из Югославии. Стороны обменялись несколькими письмами. Тон Тито был примирительным, тон сталинских писем достаточно резким.
Югославская контрразведка доложила Тито о подозрительных отношениях Жуйовича и еще одного члена ЦК КПЮ, Хебранга, с советским послом. Была создана комиссия для рассмотрения вопроса об их поведении.
9 мая 1948 года на пленуме ЦК КПЮ было одобрено сообщение этой комиссии и принято решение, на основании которого Жуйович и Хебранг были выведены из состава ЦК КПЮ и исключены из рядов партии. Жуйовича сняли с поста министра финансов, а Хебранга с поста министра легкой промышленности.
Но Тито все еще хитрил. На том же пленуме было принято послание «товарищам И.В. Сталину и В.М. Молотову», в котором было сказано: «…все обвинения против нас — результат неправильного информирования… мы настойчиво строим социализм и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина…»
По приказу Тито Жуйович и Хебранг были арестованы и оказались в руках у югославского Ежова — Ранковича.
Узнав об аресте С. Жуйовича и А. Хебранга, Сталин 9 июня 1948 года поручил Молотову передать Тито следующее послание:
«ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы это понимаем так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича о так называемой неправильной информации ЦК ВКП(б) происходило с участием представителей ЦК ВКП(б). Ждем немедленного ответа».
Не правда ли, тон послания грубый и провокационный, явно рассчитанный на отрицательный ответ? И он не замедлил появиться. Хотя нет, замедлил. Видимо, Тито и его друзья не хотели отвечать сгоряча и раздумывали над ответом девять дней. Он поступил лишь 18 июня: «ЦК КПЮ никогда не помышлял убивать кого-либо, в т. ч. Хебранга и Жуйовича. Они находятся под следствием наших властей. ЦК КПЮ считает неправильной постановку вопроса со стороны ЦК ВКП(б) и с возмущением отвергает попытку представить наше партийное руководство „уголовными преступниками и убийцами“. Учитывая это, ЦК КПЮ считает, что участие представителей ЦК ВКП(б) в расследовании дела Хебранга и Жуйовича исключено».
Таким образом, Жуйович стал яблоком раздора и если не причиной, то поводом к окончательному разрыву между партиями и государствами.
На июньском совещании Коминформбюро, ставшим слабой заменой Коминтерну, Тито и его партия были отлучены от международного коммунистического движения.
Он еще предпринял формальную попытку примирения. На состоявшемся в июне 1948 года Пятом съезде КПЮ он закончил свою речь здравицей в честь Сталина. Фактически же пути Сталина и Тито разошлись навсегда.
* * *
Еще одна фигура из числа тех, кто оказывал содействие Сталину в годы войны, заслуживает особого разговора. Это — Гарри Гопкинс, помощник президента США Франклина Д. Рузвельта. Приведем две цитаты. Первая — из книги Серго Берия: «Нередко его (речь идет о Кернкроссе, одном из кембриджской „пятерки“. — И.Д.) сравнивают с не менее работоспособным агентом советской разведки в США Гарри Гопкинсом (разрядка моя. — И.Д.).
О Гопкинсе могу сказать лишь одно: этот человек относился к тем высокопоставленным государственным чиновникам стран Запада, которые считали, что лучше иметь дело с более прогрессивным, несмотря на все минусы, Советским Союзом, нежели с нацистской Германией».
Если со вторым абзацем цитаты можно вполне согласиться, то безапелляционное утверждение первого абзаца об «агенте советской разведки Гопкинсе» вызывает только удивление. Откуда такая самоуверенность в раздаче «шпионских» ярлыков у Серго Берии? Не от отца ли?
Вторая цитата, еще более сомнительного свойства, принадлежит предателю-перебежчику Гордиевскому (он пишет о себе в третьем лице):
«Еще в начале своей карьеры в КГБ Гордиевский, в то время сотрудник нелегального управления ПГУ, побывал как-то на Лубянке на лекции Ахмерова. Старый нелегал, которому было уже под шестьдесят, совершенно седой, свою лекцию посвятил наиболее важному, с его точки зрения, советскому агенту в Америке в годы войны — ближайшему советнику президента Рузвельта Гарри Гопкинсу. После лекции Гордиевский обсуждал историю Гопкинса как со своими коллегами по управлению, так и с другими специалистами ПГУ по Америке. При этом все согласились, что Гопкинс был чрезвычайно важным агентом. Подобное объяснение связи Гопкинса с КГБ представляется вполне логичным, если принять во внимание его карьеру».
Оставим в стороне маленькую неувязочку: «под шестьдесят» Ахмерову было где-то в 1961 — 1962 годах, когда будущий автор цитаты еще учился в МГИМО и вряд ли мог слушать лекцию нелегала.
Но дело даже не в этом. Я намного дольше Гордиевского прослужил в разведке и не помню случая, чтобы кто-либо, когда-либо в публичных выступлениях называл имя своего агента, тем более такого масштаба, как Гопкинс. С этим согласны и сотрудники нелегальной разведки, в том числе и работавшие с Ахмеровым, с которыми я беседовал. Так что эту «лекцию» можно отнести к разряду авторских фантазий Гордиевского или к выполнению им «специального заказа» той разведки, на которую он шпионил, к ее активным мероприятиям.
Тем не менее на какие-то сведения, достоверные или нет, Гордиевский ссылается. По его словам, «Ахмеров якобы заинтересовал Гопкинса, сказав, что привез ему личное и секретное послание от Сталина (?!). Гопкинс же посчитал Ахмерова неофициальным посредником, которого Сталин выбрал, не доверяя (и это его недоверие Гопкинс полностью разделял) традиционной дипломатии. Точно известно лишь, что Гопкинс испытывал необычное и вполне искреннее восхищение Сталиным и проникся к нему особым доверием. Вдохновленный Ахмеровым, он наверняка был преисполнен чувством затаенной гордости из-за того, что пользуется доверием двух крупнейших лидеров мира.
И все же ни из лекции Ахмерова, ни из последовавших затем разговоров в стенах КГБ Гордиевский так и не понял, когда и как был установлен первый контакт с Гопкинсом. Но ко времени первого приезда Гопкинса в Советский Союз летом 1941 года, сразу после немецкого вторжения, контакт этот уже был налажен».
Даже из этих путаных рассуждений видно, что Гопкинс не был агентом НКВД, а помогал Сталину из симпатии к нему и к стране, героически сражавшейся с фашистской Германией.
Первая личная встреча Сталина и Гопкинса состоялась в июле 1941 года, когда немецкие танки рвались к Москве. Почти никто в мире не сомневался тогда в скорой победе немцев. Гопкинс прибыл в Москву как личный посланник Рузвельта с официальной целью: «изучением вопроса об американских поставках в СССР». Но основной задачей Гопкинса было выяснить — «как долго продержатся русские».
«Оказанный Гарри Гопкинсу прием явно указывал на то, что этому визиту придается чрезвычайное значение», — писал посол Соединенных Штатов Стейнгард. «Меня никогда не встречали так, как в России», — вспоминал Гопкинс. Он ежедневно виделся со Сталиным, который полностью убедил его в своих возможностях как руководителя, и в том, что русские будут драться до победного конца.
Сталин произвел на Гопкинса неизгладимое впечатление «…Он ни разу не повторился, — вспоминал далее Гопкинс, — а речь его напоминала стрельбу его солдат — уверенно и прямо в цель. Он поприветствовал меня несколькими словами, произнесенными по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
И в самом деле, война впоследствии показала, что кроме перечисленных, имевшихся в нашем распоряжении самолетов, на фронте появился только один новый истребитель — «Фокке-Вульф-190», да и тот не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Я высказал твердое убеждение, что гитлеровцам, ослепленным своими успехами в покорении Европы, и в голову не приходило, что русские могут с ними соперничать. Они были так уверены в своем военном и техническом превосходстве, что, показывая секреты своей авиации, думали только о том, как бы нас еще сильнее поразить, потрясти наше воображение и запугать.
Поздно ночью, перед тем как отпустить нас домой, Сталин сказал:
— Организуйте изучение нашими людьми немецких самолетов. Сравните их с новыми нашими. Научитесь их бить.
Ровно за год до начата войны в Москву прибыли пять истребителей «Мессершмитт-109», два бомбардировщика «Юнкерс-88», два бомбардировщика «Дорнье-215», а также новейший истребитель «Хейнкель-100». К этому времени мы уже имели свои конкурентоспособные истребители — ЛАГГи, ЯКи, МиГи, штурмовики и бомбардировщики ИЛы и ПЕ-2».
Яковлев — единственный из тех, кого можно назвать «личным агентом Сталина», который умер своей смертью (из числа известных нам советских граждан).
* * *
В. Кардин в своей статье в еженедельнике «Совершенно секретно» рассказал о расследовании, проведенном им по жизни польского генерала Кароля Сверчевского, в честь которого на банкете по случаю Парада Победы Сталин поднял тост: «За лучшего русского генерала в польской армии». Я позволю себе сослаться на эту статью.
В официальной (энциклопедической) биографии Сверчевского говорится: «Сверчевский Кароль (псевд. ген. Вальтер) (22.2.1897, Варшава, — 28.3.1947), деятель польского и международного рев. движения, гос. и воен. деятель Польши, генерал… Род. в семье рабочего. С 1909 года ученик токаря. В годы 1-й мировой войны 1914— 18 был эвакуирован в Москву. В 1917 доброволец Лефортовского отряда Красной Гвардии, участник Окт. восстания в Москве. С 1918 член РКП (б). В рядах Красной армии сражался на фронтах Гражд. войны. В 1927 окончил воен. академию им. М.В. Фрунзе. В 1936 выехал добровольцем в Испанию, где под именем ген. Вальтера командовал 14-й интернац. бригадой, затем 35 интернац. дивизией. В 1941—43 сражался в рядах Сов. Армии, участвовал в организации Польской Армии в СССР (1943)… В сентябре 1944 сформировал 2-ю армию Войска Польского, которая под его командованием участвовала в освобождении от нем.-фаш. захватчиков зап. польских земель и ряда др. территорий. С февраля 1946 зам. мин.нац. обороны Польши, с января 1947 депутат Законодательного сейма. Убит националистами во время инспекционной поездки в г. Балигруд (Юж. Польша)…»
Конечно, военная и политическая биография Кароля Сверчевского значительно сложнее этой короткой справки. В. Кардин раскрывает некоторые скрытые ее стороны. Он пишет о Сверчевском (правда, очень осторожно) как о выдающемся военном разведчике, который не только сам изучал вероятного противника, но и вырастил десятки умелых агентов, действовавших в разных странах. «Сверчевский для того и был послан в Испанию (Кем? Надо думать, Сталиным. — И.Д.), чтобы глазами советского командира рассмотреть, как действует оснащенная фашистская машина».
Надо отметить, что автор статьи, видимо, не получил доступа к тем отчетам Кароля Сверчевского, где он пишет о действиях армий противника. Зато интерес представляют выдержки из секретных испанских донесений Вальтера, касающихся положения в испанских и республиканских войсках:
«Во французских, немецких и польских частях много распущенности и недисциплинированности. В 11-й бригаде полуразложившийся сброд. А в соседней, 96-й (испанской) — образцовый порядок. Еще лучше, говорят, в 22-й… Национальный вопрос — самое слабое место интерчастей. Франкофобия. Увял и не потух еще окончательно антисемитизм.
Рядом с тем, что объединяло, уживалась жалкая, мерзкая, вонючая грызня из-за национального превосходства одних над другими. Общее превосходство над французами и вместе с последними превосходство над испанцами, принявшими нашу помощь.
В бригаде (номер неразборчив.) интербригадовские кадры засорены политическими и уголовными проходимцами. Бригада Гарибальди наиболее низка по боевым качествам из-за политиканства ее руководителей.
Политика играет пагубную роль в испанской войне, так как партии больше всего занимаются утверждением собственных интересов.
Нужно многому учиться у испанцев, не давая зряшных советов, не допуская властного тона — например, Орлов (резидент НКВД. — И.Д.) по отношению к Модесто. Но и не «обломствовать», не трусить. Не приписывать себе все заслуги, а вину за неудачи не возлагать на других.
Испанцы тяжело реагируют на отзыв ценных работников, В частности — Штерна, Малиновского, Вальтера, Проценко, Гоффе. Тем более, что все они отбыли одновременно и на фоне неудач.
Очень хорошо воздействовало бы обратное возвращение лучших.
Фашистская агентура добивается пропасти между интернац. частями и испанскими. Натравливает на советских помощников, агитирует за «домой»…»
О гибели 15-й интернациональной бригады, без подготовки и надежды на успех брошенной в бой, Сверчевский писал: «Категорически протестую против методов нашей работы, результатом которой явилась эта трагедия».
Кому предназначались столь смелые донесения? Откуда такая уверенность в своем праве давать оценку решениям и действиям руководителей, независимо от их ранга? Почему такая острая нелицеприятная критика сходила ему с рук? Почему в годы, когда положительный ответ на вопрос в анкете «Есть ли родственники за границей?» закрывал человеку доступ к секретным сведениям, продвижение по службе и вообще ставил его на грань государственного преступника, Сверчевский переписывался со своей варшавской сестрой Хенрикой, которая даже посетила его в Москве?
Сверчевский стяжал в Испании славу «таинственной силы Коминтерна». Он действительно когда-то был связан с Коминтерном и даже несколько лет руководил школой, где из иностранных коммунистов и комсомольцев готовили советскую и коминтерновскую агентуру. Возглавлял в Испании сначала одну из интернациональных бригад, затем испанскую дивизию. Но все это не давало ему права на столь жесткие критические замечания, смахивающие на доносы. К тому же требование вернуть в Испанию отправленных домой на расправу (из перечисленных выжил лишь Малиновский, ставший впоследствии маршалом, министром обороны СССР) вообще не лезет ни в какие ворота.
Все это наводит на мысль, что донесения предназначались тому, кто его послал — самому товарищу Сталину, и Сверчевский был одним из его личных особо доверенных лиц (будем избегать слова «агентов»).
В декабре 1946 года Сталин вызвал Сверчевского в Москву и предложил пост министра национальной безопасности Польши. Кароль категорически отказался, заявив, что он солдат, а не жандарм.
Пуля боевиков бандеровской сотни «Гриня» настигла его в горном ущелье 28 марта 1947 года.
* * *
В 1948 году казалось бы безоблачные отношения между Советским Союзом и Югославией, компартиями этих стран, между Сталиным и Тито рухнули. Были в том и объективные и чисто субъективные причины: оба руководителя поддались своим худшим чертам характера — упрямству, неуемной самоуверенности. Нетерпимости. «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека…», — писал Ленин в своем завещании. Не лучше Сталина был и Тито, к тому же с великодержавностью Сталина столкнулся национализм Тито. Короче говоря, нашла коса на камень!
Много лет спустя, в 1974 году, Тито говорил: «Тогда (в марте 1948 года) я принял бесповоротное решение. И это стало переломом. Это было решение начать борьбу за то, чтобы не подчиниться диктату Сталина…»
Вопрос об изменении политики по отношению к СССР обсуждался на заседании Политбюро югославской компартии 1 марта 1949 года. Уже на следующий день подробный отчет об этом заседании был доложен Сталину.
Как же это произошло? Будучи не согласен с новым курсом, предложенным Тито, участник этого заседания — министр финансов, член Политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта Югославии С. Жуйович тайно проинформировал обо всем случившемся посла СССР в Югославии Лаврентьева, который немедленно направил это сообщение Сталину. Понятно, какую реакцию оно вызвало.
Некоторое время Тито не позволял себе никаких антисоветских и антисталинских публичных заявлений и высказываний. В то же время начал проводить политику отрыва от Советского Союза. Это проявлялось на отношении к советским специалистам, работавшим в Югославии, на притормаживании сотрудничества во всех областях, началось заигрывание с американцами.
Жуйович (через Лаврентьева) регулярно информировал Сталина обо всех решениях и действиях Тито и югославского правительства. Когда действия югославов в отношении специалистов стали вызывающими, Сталин приказал отозвать их из Югославии. Стороны обменялись несколькими письмами. Тон Тито был примирительным, тон сталинских писем достаточно резким.
Югославская контрразведка доложила Тито о подозрительных отношениях Жуйовича и еще одного члена ЦК КПЮ, Хебранга, с советским послом. Была создана комиссия для рассмотрения вопроса об их поведении.
9 мая 1948 года на пленуме ЦК КПЮ было одобрено сообщение этой комиссии и принято решение, на основании которого Жуйович и Хебранг были выведены из состава ЦК КПЮ и исключены из рядов партии. Жуйовича сняли с поста министра финансов, а Хебранга с поста министра легкой промышленности.
Но Тито все еще хитрил. На том же пленуме было принято послание «товарищам И.В. Сталину и В.М. Молотову», в котором было сказано: «…все обвинения против нас — результат неправильного информирования… мы настойчиво строим социализм и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина…»
По приказу Тито Жуйович и Хебранг были арестованы и оказались в руках у югославского Ежова — Ранковича.
Узнав об аресте С. Жуйовича и А. Хебранга, Сталин 9 июня 1948 года поручил Молотову передать Тито следующее послание:
«ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы это понимаем так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича о так называемой неправильной информации ЦК ВКП(б) происходило с участием представителей ЦК ВКП(б). Ждем немедленного ответа».
Не правда ли, тон послания грубый и провокационный, явно рассчитанный на отрицательный ответ? И он не замедлил появиться. Хотя нет, замедлил. Видимо, Тито и его друзья не хотели отвечать сгоряча и раздумывали над ответом девять дней. Он поступил лишь 18 июня: «ЦК КПЮ никогда не помышлял убивать кого-либо, в т. ч. Хебранга и Жуйовича. Они находятся под следствием наших властей. ЦК КПЮ считает неправильной постановку вопроса со стороны ЦК ВКП(б) и с возмущением отвергает попытку представить наше партийное руководство „уголовными преступниками и убийцами“. Учитывая это, ЦК КПЮ считает, что участие представителей ЦК ВКП(б) в расследовании дела Хебранга и Жуйовича исключено».
Таким образом, Жуйович стал яблоком раздора и если не причиной, то поводом к окончательному разрыву между партиями и государствами.
На июньском совещании Коминформбюро, ставшим слабой заменой Коминтерну, Тито и его партия были отлучены от международного коммунистического движения.
Он еще предпринял формальную попытку примирения. На состоявшемся в июне 1948 года Пятом съезде КПЮ он закончил свою речь здравицей в честь Сталина. Фактически же пути Сталина и Тито разошлись навсегда.
* * *
Еще одна фигура из числа тех, кто оказывал содействие Сталину в годы войны, заслуживает особого разговора. Это — Гарри Гопкинс, помощник президента США Франклина Д. Рузвельта. Приведем две цитаты. Первая — из книги Серго Берия: «Нередко его (речь идет о Кернкроссе, одном из кембриджской „пятерки“. — И.Д.) сравнивают с не менее работоспособным агентом советской разведки в США Гарри Гопкинсом (разрядка моя. — И.Д.).
О Гопкинсе могу сказать лишь одно: этот человек относился к тем высокопоставленным государственным чиновникам стран Запада, которые считали, что лучше иметь дело с более прогрессивным, несмотря на все минусы, Советским Союзом, нежели с нацистской Германией».
Если со вторым абзацем цитаты можно вполне согласиться, то безапелляционное утверждение первого абзаца об «агенте советской разведки Гопкинсе» вызывает только удивление. Откуда такая самоуверенность в раздаче «шпионских» ярлыков у Серго Берии? Не от отца ли?
Вторая цитата, еще более сомнительного свойства, принадлежит предателю-перебежчику Гордиевскому (он пишет о себе в третьем лице):
«Еще в начале своей карьеры в КГБ Гордиевский, в то время сотрудник нелегального управления ПГУ, побывал как-то на Лубянке на лекции Ахмерова. Старый нелегал, которому было уже под шестьдесят, совершенно седой, свою лекцию посвятил наиболее важному, с его точки зрения, советскому агенту в Америке в годы войны — ближайшему советнику президента Рузвельта Гарри Гопкинсу. После лекции Гордиевский обсуждал историю Гопкинса как со своими коллегами по управлению, так и с другими специалистами ПГУ по Америке. При этом все согласились, что Гопкинс был чрезвычайно важным агентом. Подобное объяснение связи Гопкинса с КГБ представляется вполне логичным, если принять во внимание его карьеру».
Оставим в стороне маленькую неувязочку: «под шестьдесят» Ахмерову было где-то в 1961 — 1962 годах, когда будущий автор цитаты еще учился в МГИМО и вряд ли мог слушать лекцию нелегала.
Но дело даже не в этом. Я намного дольше Гордиевского прослужил в разведке и не помню случая, чтобы кто-либо, когда-либо в публичных выступлениях называл имя своего агента, тем более такого масштаба, как Гопкинс. С этим согласны и сотрудники нелегальной разведки, в том числе и работавшие с Ахмеровым, с которыми я беседовал. Так что эту «лекцию» можно отнести к разряду авторских фантазий Гордиевского или к выполнению им «специального заказа» той разведки, на которую он шпионил, к ее активным мероприятиям.
Тем не менее на какие-то сведения, достоверные или нет, Гордиевский ссылается. По его словам, «Ахмеров якобы заинтересовал Гопкинса, сказав, что привез ему личное и секретное послание от Сталина (?!). Гопкинс же посчитал Ахмерова неофициальным посредником, которого Сталин выбрал, не доверяя (и это его недоверие Гопкинс полностью разделял) традиционной дипломатии. Точно известно лишь, что Гопкинс испытывал необычное и вполне искреннее восхищение Сталиным и проникся к нему особым доверием. Вдохновленный Ахмеровым, он наверняка был преисполнен чувством затаенной гордости из-за того, что пользуется доверием двух крупнейших лидеров мира.
И все же ни из лекции Ахмерова, ни из последовавших затем разговоров в стенах КГБ Гордиевский так и не понял, когда и как был установлен первый контакт с Гопкинсом. Но ко времени первого приезда Гопкинса в Советский Союз летом 1941 года, сразу после немецкого вторжения, контакт этот уже был налажен».
Даже из этих путаных рассуждений видно, что Гопкинс не был агентом НКВД, а помогал Сталину из симпатии к нему и к стране, героически сражавшейся с фашистской Германией.
Первая личная встреча Сталина и Гопкинса состоялась в июле 1941 года, когда немецкие танки рвались к Москве. Почти никто в мире не сомневался тогда в скорой победе немцев. Гопкинс прибыл в Москву как личный посланник Рузвельта с официальной целью: «изучением вопроса об американских поставках в СССР». Но основной задачей Гопкинса было выяснить — «как долго продержатся русские».
«Оказанный Гарри Гопкинсу прием явно указывал на то, что этому визиту придается чрезвычайное значение», — писал посол Соединенных Штатов Стейнгард. «Меня никогда не встречали так, как в России», — вспоминал Гопкинс. Он ежедневно виделся со Сталиным, который полностью убедил его в своих возможностях как руководителя, и в том, что русские будут драться до победного конца.
Сталин произвел на Гопкинса неизгладимое впечатление «…Он ни разу не повторился, — вспоминал далее Гопкинс, — а речь его напоминала стрельбу его солдат — уверенно и прямо в цель. Он поприветствовал меня несколькими словами, произнесенными по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54