)… За пять минут – гроздь… А у меня тут еще есть тел… Евгения Петровна? Это Борис… (Подмигивает.) А с вокзала, помните?… (Подмигивает.) Мы тут с Григорием Ивановичем сидим, не разделите?… (Подмигивает.) А чего? Все есть… Между прочим, для вас, Женек, сувенир, нечто совершенно необычное… (В сторону.) Пусть приедет, там разберемся. (В трубку.) Не знаю, как его употребляют, но аромат стойкий… (В сторону шепотом.) Коньяк… (В трубку.) Самый дорогой, Женек… Только с подругой, ее ждет то же самое… Пузырь… все… Ваши Боря и Гриша.
Григорий Иванович, мигом переодеваться, по рюмочке и ждем… Едут…
Джин и тоник
Вы где работаете, Илья?… Курите… Нет… Надо отрезать… Вот… Давно не бывал… Добавьте вот этого, будет вкуснее… Простите, он идет только со льдом… Здесь?… Здесь никогда не наладится… Это все для дураков… А зачем бороться. Здесь никогда не будет жизни. Она нам не нужна. Мы не приспособлены. Извините, это не для печати, но культурный уровень определяется по туалетам, по, извините, вокзалам, по, простите, заборам. Что пишут, то и думают. Вот и мышление. И нам нелегко. Но чьи интересы мы отстаиваем? За кого бороться? Я на машине еду, извините, в туалет. Могу только дома. Я здесь недолго, но и это время надо пережить. Всем нам, кто здесь родился, нужно давать звание Героя Советского Союза просто за то, что прожили какое-то время. Ваше здоровье, Илья. Вы мне нравитесь, хотя там вы бы успеха не имели, как и здесь. Там тоже антисемитизм.
Водка и пиво
Гражданин, на минуточку… Ха-ха… А, все равно… Сволочи! А-а-а! Милицию вызвали… А это кто?… Ну неважно… За что?… А я не мог… Товарищ милиционер, гражданин, позвольте прилечь… Мне хр-р-р… Мне нехорошо.
Вишневая наливка и шоколадка
Ха-ха… Нет-нет… Все-все… Пожалуйста… Сидите там… Я все слышу и оттуда… Нет-нет… Ну пожжалста, я очень прашу… Я могу уйци… Хороших сигарет нет?… Американских… А вы командировочный?… Откуда?… Ижевск?… Не знаю… Достаньте хороших сигарет… Чего они так смотрят?… Вон тот… Скажице, чтоб не смотрел.
Водка с пивом
Граждане! Прошу высказать выслушанное, я буду предельно… Мы с друзьями… Теперь я один. Гражжане… Хватит… Хватит… На сколько все-таки… Ура!
Джин с тоником
Если бы я мог все рассказать… Я же присутствовал. Я же видел, как крупные государственные вопросы решаются… И кем?… В каком непотребном виде. Ну, Дюссельдорф, ладно. Не знают где Липецк, Курск. Я в трех строчках пишу, что мне нужно. Он на 20 страницах.
Сухое вино
Да, я неудачник, но не тебе, Василий, судить. Ты не убедишь меня, Василий.
Вишневая наливочка
А-тайди от стола! Я сижу с молодым человеком… Я с тобой встречалась?… Очнись! Иди проспись! Я сейчас ему скажу. Он боксер. Ну скажи ему, что вы боксер… Он боксер. Он тя отделает так, что ты ни к кому больше не подойдешь… А-а-а! Отпусти… Скажи ему… А где он?… Где мой молодой человек?… Нет. Я вас не знаю. Я была с молодым человеком, я с ним уйду… Только где он?…
Чистая водка
Видал?! Послали! Этот гад… Он не знает служебного расписания. Ему говорю, проведи аттестацию рабочих мест, вы же не готовы к зиме. Я говорю, инструкция Минфина здесь не подходит, здесь надо применять постановление Совмина по фондам… А! Ни черта!… Куда мы еще не звонили?… Я везучий.
Шампанское
Гений! Конечно. Но чересчур умен. Это тебе мешает. Гений должен быть природный, как яблоня. Цвести. А мы вокруг. А ты подначиваешь. Зачем подначиваешь?… Мы дураки, но каждый что-то соображает…
Коньяк
Григорий Иванович, они снизу позвонят… Я же так договорился… Который?… Без четверти двенадцать, да могут и не пустить… Сейчас… Алло, Женя?! Это Борис… Ну тот, с вокзала… Простите, мы ждем… Ребенка не с кем? Своего? Сына?… Это, извините, внук, что ли?… Нет-нет, конечно… Мы уже легли… Все, ложимся, Григорий Иванович. Отбой!…
Две задачи
У мужчины в жизни две задачи, две великие проблемы: как соблазнить и как бросить.
Решив первую проблему, он тащит на себе всю жизнь в надежде бросить.
Надежда бросить никогда не оставляет мужчину.
Даже родив кучу детей и потеряв все перспективы, он лелеет эту единственную, светлую.
И, наконец, бросает.
Правда, трусливо.
Бросает так, чтобы бросаемый не догадался.
Он объясняется в любви, нежно целует, заботливо подносит, тщательно маскируя.
Бросаемый плачет от радости, бросающий плачет от сочувствия…
Это происходит так долго, что оба, к счастью, не доживают.
Бык
И вот наши люди, не отвлекаясь от выяснения национальности, заинтересовались экологией. Новый предмет, в отличие от истории и философии, не объясняет жизнь, а сокращает.
Выдох чище вдоха. Питьевая вода из фенолов и нитратов кипячению не подлежит.
В мышцах быка нет прежней ярости и силы – они пропитаны антибиотиками и пестицидами. Люди, поедая мышцы быка, несут в себе его проклятие и послание: «Всем, всем, съевшим меня, мое последнее мщение. Я болел всю жизнь. Я не мог бегать. Я стоял. А потом лежал. Еды не было, благодаря колхозам. Любви не было, благодаря искусственному осеменению, движения не было, благодаря новым методам содержания. Я на вас не обижаюсь. Я просто проклинаю вас и все. Но еще не все. Не думайте, что несчастья покойника уходят вместе с ним. Покойники уходят чистыми. Вам остаются их болезни, неприятности, как все то, что вы построили, перейдет следующим поколениям, которые попытаются поймать вас и на том свете. Ешьте меня, скоро встретимся».
Мы возмущаемся, почему организм коровы не может переработать все окончательно? Почему вода, земля, воздух не могут переработать все окончательно? Мы все возмущены. Ну, действительно, нельзя пить, есть, дышать и купаться, но мы все это делаем. Когда так много нельзя, что нельзя жить, люди как раз и живут и поэты пишут – «человек крепче стали». Он не крепче, просто он чаще сменяет друг друга. Он как бы все время есть, но это уже не тот, а другой. Музыка та же, стихи те же, камни те же, а люди уже другие. Так и должно быть, чтобы со стороны казалось, что они всегда есть. И Сталиным их, и Гитлером, и Чернобылем, и индустрией, а они есть и есть. Отсюда ошибочное впечатление, что их ничто не берет.
На Крайнем Севере чум дымит, но в нем за 40 лет уже три поколения дымят и два поколения под шпалами лежат, а третье как бы ездит. Не успеваешь объяснить человеку, как он живет, как аудитория меняется и лектор другой. Антибиотик от туберкулеза спасает, а от антибиотика спасения нет. Если количество этой еды увеличат, шире гибнуть будем и чаще. Даже навоз стал ядовитым. Так что подумать надо, может, пустые полки и есть то, что нам надо. Жизнь и так коротка, а во второй половине водопадом уходит. Шкала ценностей меняется. За промтовары можем жизнь отнять. Что дороже – постепенно стало неизвестно. Сразу после 20 начинается вторая половина жизни.
Мы делаем из нефти платья и мыло, а потом пополняем запасы нефти собою и следующие жгут нас в бензобаках.
– Почему бензина нет?
– Сейчас подвезут.
И пошел в бак пятый век до нашей эры со всеми страстями и расстройствами.
Потому от нефти и гибнет все: прежняя жизнь давит. Тоска прежняя, религиозный фанатизм, скука деревенской жизни, отсутствие телефона, автомобиля – все это душит и давит жизнь последующую.
Мы еще быстрее нефтью станем, мы будем давить следующих нашей тоской, паникой, автомобилями, телефонами, магазинами, бумажными деньгами, злобой друг к другу. Нас в бак зальют, мы торчком встанем от ненависти. Потому бензин так дико горит, что в нем ненависть всех предыдущих к последующим. А последующие загоняют в цилиндр: «Нет, гады, будете белье стирать, ток давать, динаму крутить и еще раз умрете в тесных цилиндрах и, умирая, толкнете поршень в последний раз и повезете».
А нам искры достаточно. Взорвемся и везем.
А как нефть разольется – никто живым не уходит. Отсутствие жизни, быта, темнота, ненависть к другим народам – лежит, черным сверкая. Много поколений в ней и все черным сверкает.
* * *
Закон нашей жизни:
не привыкнешь – подохнешь!
не подохнешь – привыкнешь!
Райское существование
Впервые такое странное полурайское существование. Как я люблю одиночество. В пятистах метрах от одиночества люди, музыка, голубое море и белые теплоходы. Желтый песок. А тут (не путать со «здесь»), тут в зелени сижу я. Сижу в зелени, гляжу сквозь зелень, как болонка сквозь шерсть, как девочка сквозь чубчик… Ах, сквозь! Ах, через! Когда уже второй слой перекрывает взор и даль. Взор от меня, даль ко мне. Из дали большая музыка ко мне. От меня маленькая музыка туда.
Представьте 12 октября. На солнце жарко, утром холодно. И что-то вечером: какое-то кафе, какой-то разговор с каким-то умным, но темноватым джентльменом и страшная книжная ночь в лагере на Колыме.
Днем желто-зеленый, ночью черно-белый. Самый быстрый в мире переход из цветного в черно-белый мир… Не дай Господь!…
Наслаждаюсь. Синее море, белый пароход, красный «Огонек», солнечный денек…
Есть еще запахи в этом празднике. Жарят шашлык и даже из рыбы. Белый шашлык, усатый грузин, рушатся качели, визжат дети, старушки говорят в сторону моря. Катер «Гавана» ждет последние две минуты. Ресторанный дым, и очень вкусно, говорят, и говорят, дорого. Все зависит от заработка, который зависит от работы, которая зависит от специальности, которая зависит от способностей, которые зависят от человека, который зависит от родителей, которые зависели от воспитания, которое давала жизнь, прожитая раньше, где тоже были синее море, белый пароход, духовая музыка, солнце и зелень, нескончаемо наблюдающие смену людей в Аркадии.
Звонок
– Скажите, это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– А-а-а!!!
В институте упала трубка и раздался выстрел. Застрелился начальник третьего отдела.
На следующий день куча опавших листьев, под которыми ревели грузовики, переместилась в тайгу.
На старом месте только ветер шевелил оставшийся кусок парового отопления.
Звонок.
– Скажите, пожалуйста, это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– А-а-а! Опять! А-а-а!
Ба-бах! Застрелился опытный сотрудник-секретчик, гордость организации.
На следующий день вся тайга вместе со снегом переехала в Каракумы.
Звонок.
– Простите, пожалуйста, это опять я, я вам, наверное, надоел… Это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– Да. Чего тебе?
– Надю можно?
* * *
В этой любовной спешке он со содрал с себя, белье раньше пиджака.
Отодвинули облако
Ты ее любишь?
– Да.
– Ты ее ненавидишь?
– Да.
– Ты ее не можешь забыть?
– Да.
– Жизнь без нее потеряла смысл?
– Нет.
– Что делаешь?
– Лежу. Думаю.
– Маму жалко?
– Очень.
– Себя жалко?
– Нет.
– В общем, все кончено?
– Да.
– Идут повторы?
– Да.
– Пьешь?
– Пью.
– Мы тебя застали как раз…
– Да. После этого.
– Извини.
– Можно попросить?
– О маме?
– Да.
– Это заблуждение. Мы не для просьб. Нельзя менять судьбу, нельзя.
– Одну…
– Нельзя. В ней больше, чем во всем. Нельзя! Знать хочешь?
– Нет. Совет какой-нибудь…
– Новости, которые ты считаешь плохими, такие же!
– Я буду счастлив?
– Ты будешь доволен. Иногда.
– Друзья?
– Как тебе сказать?… Ты слишком на них рассчитываешь.
– Женщины?
– Надежнее, но небескорыстно.
– Рассчитывать на себя?
– Нет.
– На женщин?
– Нет. Не показывай людям.
– А вы? Поможете?
– Пережить, перетерпеть. Пережить-перетерпеть.
– Так мало?
– Совсем не мало.
– Бороться?
– Нет. Не ври. Делай что хочешь.
– Это просто.
– Не ври, делай что хочешь!
– Это же просто.
– Не ври, делай что хочешь.
– А хватит сил?
– Вот когда тебе нужно соврать, ты чувствуешь?
– Да.
– Когда ты пишешь и не идет рука, ты чувствуешь?
– Да.
– Когда ты внезапно кладешь слово, которого ты не знаешь, ты чувствуешь?
– Да.
– И этот ритм?
– Да.
– И эту точку, которую кто-то ставит?
– Да.
– Это мы.
– Да… да… да…
– Вставай…
– Да-да-да. Я встаю…
Сплошная самодеятельность
В стране происходят радостные перемены. Мы и не заметили, как вместо граждан появились любители. Вся страна – автолюбители, спортсмены-любители, любители оперы, любители эстрады, любители городского транспорта, любители юмора, любители молока, любители мяса!… Страна любителей. И было бы понятно, если бы название придумали. Сервиса нет, машин мало, ну и ездят какие-то любители. Вовсе им ездить не надо, они любители, и спортсмены-любители, и артисты-любители, им не надо – они любители, а мы настолько привыкли не верить, что пропустили правду. Теперь одна сплошная самодеятельность. Где взять денег, чтоб перебирать мастеров, пока не попадешь?
Вся страна сплошные любители, вся страна сплошная самодеятельность. Откуда взяться профессионалам, если столько лет мы растили самодеятельность. Искусству все равно, медицине все равно, экономике все равно, кто ими занимается, даже цирку все равно, кто им занимается. Либо есть искусство, медицина, экономика, цирк, либо их нет, а есть одна сплошная самодеятельность. Либо ручка пишет, либо она не пишет. Самодеятельность – одинокое пение на сцене пустого клуба. Крановщица поет. Факт интереснее звука. Самодеятельность проистекает после работы. Но где-то же должны быть профессионалы? Ну, сколько раз человек может снимать и одевать протез, опиливая и подгоняя живые зубы, вместо того чтобы подогнать протез. Ну сколько миллионов наших людей могут носить эту идиотскую ослепительную никелированную улыбку. Ведь все наше население можно узнать по ртам, по зубам.
Инвалиды бродят на уродливых костылях, тележках, ползают под ногами, искажаются, внутренне озлобляются или стесняются, хотя являются гражданами номер один. Нечего им одеть, не на чем ездить.
Зачем мы сцепляемся со всякими мастерами? Зачем его ругать, – он любитель. Спасибо, что пришел.
Милиция, которая не может найти вора и даже не обещает. Артисты, пародирующие друг друга, бессильные найти собственное лицо, девочки-секретарши, не знающие кто куда, когда и зачем. Конструкторы, варящие за кульманом суп. Пацаны на сборке ихних тракторов, весельчаки-балагуры, подмигивающие всем телом. Завинчивает и подмигивает, подмигивает и замеряет. Собирает и подмигивает. Санитары, не знающие как руки подложить. Больные вылеченные от другого. Инвалиды от лечения. Студенты, изучающие английский язык 12 лет. Наша прославленная ремонтоспособная машина, где все регулируется бесконечно и не может отрегулироваться никогда. Умельцы, печатающие советы, как использовать стержни от авторучек в электронных микроскопах, – это все она, поющая и танцующая самодеятельность. Их девиз известен каждому: «сойдет, заживет, там сделают».
Любитель от профессионала отличается внешне. Он грязный. Он весь в мазуте, потому что лезет не туда. Он не может по звуку определить и лезет не туда, напевая: «Ох вернисаж, ох вернисаж» и удивляясь, откуда столько лишних деталей.
Потому и спортсмены-чемпионы в цирке не выдерживают. Стреляют ахиллы! Рвутся плечи, не тянут огромные мышцы. А худой, несчастный, заморенный циркач висит и выворачивается на руке по три-четыре раза в день в поисках заработка. Потом сидит с нами до глубокой ночи, клянет разъезды, жратву, внуков, что мешают в двухкомнатной квартире работать на трапеции. Собак, что не хотят, могут, но не хотят, смотрят в глаза, сволочи, и не хотят. До четырех утра в Доме актера, а в десять уже на канате и не раз в четыре года, а каждый день за 8 рублей 50 копеек.
Это он снял тигра с девушки и держал, прижав к прутьям клетки, хорошо, что пасть пришлась за спину. А он хилый, худой сидит с нами в ВТО и тошно ему про себя слушать и зовут его Андрис и он клоун, и только собачка, как привязанная – сидеть, стоять, лежать, лезть за пазуху, на шею. И не надо ее хвалить. Худой профессионал, длинная мышца. Их видно издали. Они бросаются в глаза тем, как ходят, как смотрят, как молчат, как берут доску в руки, как открывают капот или человеческий рот и сразу попадают куда надо и молча что-то делают, без разговора и без спешки.
Смотрите всегда на человека, если вы у кого-то покупаете машину, дом, огород. Смотрите на человека. Иначе этот мастер станет вам родным. Вы его рожу будете помнить всю жизнь и вспоминать, вспоминать. Я не знаю, что такое профессионал. Я знаю – с ним спокойно. Я знаю – он подъедет и вывезет, я знаю.
Когда судьба столкнула с немецким кино, было договорено: через три месяца в 8 вечера у меня дома. Так вот, они там были ровно в восемь, а я там оказался случайно. Бог спас меня от позора. Они были ровно в восемь. И это с оформлением виз, с перелетами из Индии в Мюнхен, черт его знает откуда.
И не надо вздыхать, глядя на водителя огромного автобуса в крахмале и галстуке. Он профессионал. Он ведет от бровки в пяти сантиметрах и вписывается во все повороты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Григорий Иванович, мигом переодеваться, по рюмочке и ждем… Едут…
Джин и тоник
Вы где работаете, Илья?… Курите… Нет… Надо отрезать… Вот… Давно не бывал… Добавьте вот этого, будет вкуснее… Простите, он идет только со льдом… Здесь?… Здесь никогда не наладится… Это все для дураков… А зачем бороться. Здесь никогда не будет жизни. Она нам не нужна. Мы не приспособлены. Извините, это не для печати, но культурный уровень определяется по туалетам, по, извините, вокзалам, по, простите, заборам. Что пишут, то и думают. Вот и мышление. И нам нелегко. Но чьи интересы мы отстаиваем? За кого бороться? Я на машине еду, извините, в туалет. Могу только дома. Я здесь недолго, но и это время надо пережить. Всем нам, кто здесь родился, нужно давать звание Героя Советского Союза просто за то, что прожили какое-то время. Ваше здоровье, Илья. Вы мне нравитесь, хотя там вы бы успеха не имели, как и здесь. Там тоже антисемитизм.
Водка и пиво
Гражданин, на минуточку… Ха-ха… А, все равно… Сволочи! А-а-а! Милицию вызвали… А это кто?… Ну неважно… За что?… А я не мог… Товарищ милиционер, гражданин, позвольте прилечь… Мне хр-р-р… Мне нехорошо.
Вишневая наливка и шоколадка
Ха-ха… Нет-нет… Все-все… Пожалуйста… Сидите там… Я все слышу и оттуда… Нет-нет… Ну пожжалста, я очень прашу… Я могу уйци… Хороших сигарет нет?… Американских… А вы командировочный?… Откуда?… Ижевск?… Не знаю… Достаньте хороших сигарет… Чего они так смотрят?… Вон тот… Скажице, чтоб не смотрел.
Водка с пивом
Граждане! Прошу высказать выслушанное, я буду предельно… Мы с друзьями… Теперь я один. Гражжане… Хватит… Хватит… На сколько все-таки… Ура!
Джин с тоником
Если бы я мог все рассказать… Я же присутствовал. Я же видел, как крупные государственные вопросы решаются… И кем?… В каком непотребном виде. Ну, Дюссельдорф, ладно. Не знают где Липецк, Курск. Я в трех строчках пишу, что мне нужно. Он на 20 страницах.
Сухое вино
Да, я неудачник, но не тебе, Василий, судить. Ты не убедишь меня, Василий.
Вишневая наливочка
А-тайди от стола! Я сижу с молодым человеком… Я с тобой встречалась?… Очнись! Иди проспись! Я сейчас ему скажу. Он боксер. Ну скажи ему, что вы боксер… Он боксер. Он тя отделает так, что ты ни к кому больше не подойдешь… А-а-а! Отпусти… Скажи ему… А где он?… Где мой молодой человек?… Нет. Я вас не знаю. Я была с молодым человеком, я с ним уйду… Только где он?…
Чистая водка
Видал?! Послали! Этот гад… Он не знает служебного расписания. Ему говорю, проведи аттестацию рабочих мест, вы же не готовы к зиме. Я говорю, инструкция Минфина здесь не подходит, здесь надо применять постановление Совмина по фондам… А! Ни черта!… Куда мы еще не звонили?… Я везучий.
Шампанское
Гений! Конечно. Но чересчур умен. Это тебе мешает. Гений должен быть природный, как яблоня. Цвести. А мы вокруг. А ты подначиваешь. Зачем подначиваешь?… Мы дураки, но каждый что-то соображает…
Коньяк
Григорий Иванович, они снизу позвонят… Я же так договорился… Который?… Без четверти двенадцать, да могут и не пустить… Сейчас… Алло, Женя?! Это Борис… Ну тот, с вокзала… Простите, мы ждем… Ребенка не с кем? Своего? Сына?… Это, извините, внук, что ли?… Нет-нет, конечно… Мы уже легли… Все, ложимся, Григорий Иванович. Отбой!…
Две задачи
У мужчины в жизни две задачи, две великие проблемы: как соблазнить и как бросить.
Решив первую проблему, он тащит на себе всю жизнь в надежде бросить.
Надежда бросить никогда не оставляет мужчину.
Даже родив кучу детей и потеряв все перспективы, он лелеет эту единственную, светлую.
И, наконец, бросает.
Правда, трусливо.
Бросает так, чтобы бросаемый не догадался.
Он объясняется в любви, нежно целует, заботливо подносит, тщательно маскируя.
Бросаемый плачет от радости, бросающий плачет от сочувствия…
Это происходит так долго, что оба, к счастью, не доживают.
Бык
И вот наши люди, не отвлекаясь от выяснения национальности, заинтересовались экологией. Новый предмет, в отличие от истории и философии, не объясняет жизнь, а сокращает.
Выдох чище вдоха. Питьевая вода из фенолов и нитратов кипячению не подлежит.
В мышцах быка нет прежней ярости и силы – они пропитаны антибиотиками и пестицидами. Люди, поедая мышцы быка, несут в себе его проклятие и послание: «Всем, всем, съевшим меня, мое последнее мщение. Я болел всю жизнь. Я не мог бегать. Я стоял. А потом лежал. Еды не было, благодаря колхозам. Любви не было, благодаря искусственному осеменению, движения не было, благодаря новым методам содержания. Я на вас не обижаюсь. Я просто проклинаю вас и все. Но еще не все. Не думайте, что несчастья покойника уходят вместе с ним. Покойники уходят чистыми. Вам остаются их болезни, неприятности, как все то, что вы построили, перейдет следующим поколениям, которые попытаются поймать вас и на том свете. Ешьте меня, скоро встретимся».
Мы возмущаемся, почему организм коровы не может переработать все окончательно? Почему вода, земля, воздух не могут переработать все окончательно? Мы все возмущены. Ну, действительно, нельзя пить, есть, дышать и купаться, но мы все это делаем. Когда так много нельзя, что нельзя жить, люди как раз и живут и поэты пишут – «человек крепче стали». Он не крепче, просто он чаще сменяет друг друга. Он как бы все время есть, но это уже не тот, а другой. Музыка та же, стихи те же, камни те же, а люди уже другие. Так и должно быть, чтобы со стороны казалось, что они всегда есть. И Сталиным их, и Гитлером, и Чернобылем, и индустрией, а они есть и есть. Отсюда ошибочное впечатление, что их ничто не берет.
На Крайнем Севере чум дымит, но в нем за 40 лет уже три поколения дымят и два поколения под шпалами лежат, а третье как бы ездит. Не успеваешь объяснить человеку, как он живет, как аудитория меняется и лектор другой. Антибиотик от туберкулеза спасает, а от антибиотика спасения нет. Если количество этой еды увеличат, шире гибнуть будем и чаще. Даже навоз стал ядовитым. Так что подумать надо, может, пустые полки и есть то, что нам надо. Жизнь и так коротка, а во второй половине водопадом уходит. Шкала ценностей меняется. За промтовары можем жизнь отнять. Что дороже – постепенно стало неизвестно. Сразу после 20 начинается вторая половина жизни.
Мы делаем из нефти платья и мыло, а потом пополняем запасы нефти собою и следующие жгут нас в бензобаках.
– Почему бензина нет?
– Сейчас подвезут.
И пошел в бак пятый век до нашей эры со всеми страстями и расстройствами.
Потому от нефти и гибнет все: прежняя жизнь давит. Тоска прежняя, религиозный фанатизм, скука деревенской жизни, отсутствие телефона, автомобиля – все это душит и давит жизнь последующую.
Мы еще быстрее нефтью станем, мы будем давить следующих нашей тоской, паникой, автомобилями, телефонами, магазинами, бумажными деньгами, злобой друг к другу. Нас в бак зальют, мы торчком встанем от ненависти. Потому бензин так дико горит, что в нем ненависть всех предыдущих к последующим. А последующие загоняют в цилиндр: «Нет, гады, будете белье стирать, ток давать, динаму крутить и еще раз умрете в тесных цилиндрах и, умирая, толкнете поршень в последний раз и повезете».
А нам искры достаточно. Взорвемся и везем.
А как нефть разольется – никто живым не уходит. Отсутствие жизни, быта, темнота, ненависть к другим народам – лежит, черным сверкая. Много поколений в ней и все черным сверкает.
* * *
Закон нашей жизни:
не привыкнешь – подохнешь!
не подохнешь – привыкнешь!
Райское существование
Впервые такое странное полурайское существование. Как я люблю одиночество. В пятистах метрах от одиночества люди, музыка, голубое море и белые теплоходы. Желтый песок. А тут (не путать со «здесь»), тут в зелени сижу я. Сижу в зелени, гляжу сквозь зелень, как болонка сквозь шерсть, как девочка сквозь чубчик… Ах, сквозь! Ах, через! Когда уже второй слой перекрывает взор и даль. Взор от меня, даль ко мне. Из дали большая музыка ко мне. От меня маленькая музыка туда.
Представьте 12 октября. На солнце жарко, утром холодно. И что-то вечером: какое-то кафе, какой-то разговор с каким-то умным, но темноватым джентльменом и страшная книжная ночь в лагере на Колыме.
Днем желто-зеленый, ночью черно-белый. Самый быстрый в мире переход из цветного в черно-белый мир… Не дай Господь!…
Наслаждаюсь. Синее море, белый пароход, красный «Огонек», солнечный денек…
Есть еще запахи в этом празднике. Жарят шашлык и даже из рыбы. Белый шашлык, усатый грузин, рушатся качели, визжат дети, старушки говорят в сторону моря. Катер «Гавана» ждет последние две минуты. Ресторанный дым, и очень вкусно, говорят, и говорят, дорого. Все зависит от заработка, который зависит от работы, которая зависит от специальности, которая зависит от способностей, которые зависят от человека, который зависит от родителей, которые зависели от воспитания, которое давала жизнь, прожитая раньше, где тоже были синее море, белый пароход, духовая музыка, солнце и зелень, нескончаемо наблюдающие смену людей в Аркадии.
Звонок
– Скажите, это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– А-а-а!!!
В институте упала трубка и раздался выстрел. Застрелился начальник третьего отдела.
На следующий день куча опавших листьев, под которыми ревели грузовики, переместилась в тайгу.
На старом месте только ветер шевелил оставшийся кусок парового отопления.
Звонок.
– Скажите, пожалуйста, это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– А-а-а! Опять! А-а-а!
Ба-бах! Застрелился опытный сотрудник-секретчик, гордость организации.
На следующий день вся тайга вместе со снегом переехала в Каракумы.
Звонок.
– Простите, пожалуйста, это опять я, я вам, наверное, надоел… Это институт по отработке ориентации ракет в безвоздушном пространстве?
– Да. Чего тебе?
– Надю можно?
* * *
В этой любовной спешке он со содрал с себя, белье раньше пиджака.
Отодвинули облако
Ты ее любишь?
– Да.
– Ты ее ненавидишь?
– Да.
– Ты ее не можешь забыть?
– Да.
– Жизнь без нее потеряла смысл?
– Нет.
– Что делаешь?
– Лежу. Думаю.
– Маму жалко?
– Очень.
– Себя жалко?
– Нет.
– В общем, все кончено?
– Да.
– Идут повторы?
– Да.
– Пьешь?
– Пью.
– Мы тебя застали как раз…
– Да. После этого.
– Извини.
– Можно попросить?
– О маме?
– Да.
– Это заблуждение. Мы не для просьб. Нельзя менять судьбу, нельзя.
– Одну…
– Нельзя. В ней больше, чем во всем. Нельзя! Знать хочешь?
– Нет. Совет какой-нибудь…
– Новости, которые ты считаешь плохими, такие же!
– Я буду счастлив?
– Ты будешь доволен. Иногда.
– Друзья?
– Как тебе сказать?… Ты слишком на них рассчитываешь.
– Женщины?
– Надежнее, но небескорыстно.
– Рассчитывать на себя?
– Нет.
– На женщин?
– Нет. Не показывай людям.
– А вы? Поможете?
– Пережить, перетерпеть. Пережить-перетерпеть.
– Так мало?
– Совсем не мало.
– Бороться?
– Нет. Не ври. Делай что хочешь.
– Это просто.
– Не ври, делай что хочешь!
– Это же просто.
– Не ври, делай что хочешь.
– А хватит сил?
– Вот когда тебе нужно соврать, ты чувствуешь?
– Да.
– Когда ты пишешь и не идет рука, ты чувствуешь?
– Да.
– Когда ты внезапно кладешь слово, которого ты не знаешь, ты чувствуешь?
– Да.
– И этот ритм?
– Да.
– И эту точку, которую кто-то ставит?
– Да.
– Это мы.
– Да… да… да…
– Вставай…
– Да-да-да. Я встаю…
Сплошная самодеятельность
В стране происходят радостные перемены. Мы и не заметили, как вместо граждан появились любители. Вся страна – автолюбители, спортсмены-любители, любители оперы, любители эстрады, любители городского транспорта, любители юмора, любители молока, любители мяса!… Страна любителей. И было бы понятно, если бы название придумали. Сервиса нет, машин мало, ну и ездят какие-то любители. Вовсе им ездить не надо, они любители, и спортсмены-любители, и артисты-любители, им не надо – они любители, а мы настолько привыкли не верить, что пропустили правду. Теперь одна сплошная самодеятельность. Где взять денег, чтоб перебирать мастеров, пока не попадешь?
Вся страна сплошные любители, вся страна сплошная самодеятельность. Откуда взяться профессионалам, если столько лет мы растили самодеятельность. Искусству все равно, медицине все равно, экономике все равно, кто ими занимается, даже цирку все равно, кто им занимается. Либо есть искусство, медицина, экономика, цирк, либо их нет, а есть одна сплошная самодеятельность. Либо ручка пишет, либо она не пишет. Самодеятельность – одинокое пение на сцене пустого клуба. Крановщица поет. Факт интереснее звука. Самодеятельность проистекает после работы. Но где-то же должны быть профессионалы? Ну, сколько раз человек может снимать и одевать протез, опиливая и подгоняя живые зубы, вместо того чтобы подогнать протез. Ну сколько миллионов наших людей могут носить эту идиотскую ослепительную никелированную улыбку. Ведь все наше население можно узнать по ртам, по зубам.
Инвалиды бродят на уродливых костылях, тележках, ползают под ногами, искажаются, внутренне озлобляются или стесняются, хотя являются гражданами номер один. Нечего им одеть, не на чем ездить.
Зачем мы сцепляемся со всякими мастерами? Зачем его ругать, – он любитель. Спасибо, что пришел.
Милиция, которая не может найти вора и даже не обещает. Артисты, пародирующие друг друга, бессильные найти собственное лицо, девочки-секретарши, не знающие кто куда, когда и зачем. Конструкторы, варящие за кульманом суп. Пацаны на сборке ихних тракторов, весельчаки-балагуры, подмигивающие всем телом. Завинчивает и подмигивает, подмигивает и замеряет. Собирает и подмигивает. Санитары, не знающие как руки подложить. Больные вылеченные от другого. Инвалиды от лечения. Студенты, изучающие английский язык 12 лет. Наша прославленная ремонтоспособная машина, где все регулируется бесконечно и не может отрегулироваться никогда. Умельцы, печатающие советы, как использовать стержни от авторучек в электронных микроскопах, – это все она, поющая и танцующая самодеятельность. Их девиз известен каждому: «сойдет, заживет, там сделают».
Любитель от профессионала отличается внешне. Он грязный. Он весь в мазуте, потому что лезет не туда. Он не может по звуку определить и лезет не туда, напевая: «Ох вернисаж, ох вернисаж» и удивляясь, откуда столько лишних деталей.
Потому и спортсмены-чемпионы в цирке не выдерживают. Стреляют ахиллы! Рвутся плечи, не тянут огромные мышцы. А худой, несчастный, заморенный циркач висит и выворачивается на руке по три-четыре раза в день в поисках заработка. Потом сидит с нами до глубокой ночи, клянет разъезды, жратву, внуков, что мешают в двухкомнатной квартире работать на трапеции. Собак, что не хотят, могут, но не хотят, смотрят в глаза, сволочи, и не хотят. До четырех утра в Доме актера, а в десять уже на канате и не раз в четыре года, а каждый день за 8 рублей 50 копеек.
Это он снял тигра с девушки и держал, прижав к прутьям клетки, хорошо, что пасть пришлась за спину. А он хилый, худой сидит с нами в ВТО и тошно ему про себя слушать и зовут его Андрис и он клоун, и только собачка, как привязанная – сидеть, стоять, лежать, лезть за пазуху, на шею. И не надо ее хвалить. Худой профессионал, длинная мышца. Их видно издали. Они бросаются в глаза тем, как ходят, как смотрят, как молчат, как берут доску в руки, как открывают капот или человеческий рот и сразу попадают куда надо и молча что-то делают, без разговора и без спешки.
Смотрите всегда на человека, если вы у кого-то покупаете машину, дом, огород. Смотрите на человека. Иначе этот мастер станет вам родным. Вы его рожу будете помнить всю жизнь и вспоминать, вспоминать. Я не знаю, что такое профессионал. Я знаю – с ним спокойно. Я знаю – он подъедет и вывезет, я знаю.
Когда судьба столкнула с немецким кино, было договорено: через три месяца в 8 вечера у меня дома. Так вот, они там были ровно в восемь, а я там оказался случайно. Бог спас меня от позора. Они были ровно в восемь. И это с оформлением виз, с перелетами из Индии в Мюнхен, черт его знает откуда.
И не надо вздыхать, глядя на водителя огромного автобуса в крахмале и галстуке. Он профессионал. Он ведет от бровки в пяти сантиметрах и вписывается во все повороты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30