Вот что такое юмор. Вот что такое его отсутствие. А нам он помогает выжить. Сближает всех со всеми. На анекдот – как на угощение.
И не надо унижать авторов. За одну фразу Ильфа и Петрова «Собаки карабкались с ловкостью боцманов» – отдам целую страницу греческой трагедии со всеми содроганиями в начале и завываниями в конце; и море слез, в котором утонули четыре старухи, не стоит одного взрыва хохота в ответ на один выстрел истины.

Я видел раков

Для Р. Карцева

Я вчера видел раков по пять рублей.
Но больших, Но по пять рублей…
Прав да, большие…
но по пять рублей…
но очень большие…
хотя и по пять…
но очень большие…
правда, и по пять рублей…
но зато большие…
хотя по пять, но большие.
А сегодня были по три, но маленькие, но по три…
но маленькие…
зато по три…
хотя совсем маленькие…
поэтому по три…
хотя маленькие…
зато по три…
то есть по пять, но большие…
но по пять…
но очень большие.
А эти по три, но маленькие, но сегодня…
А те вчера по пять…
но большие… но вчера…
но очень большие, но вчера, и по пять, а эти сегодня, но по три, но маленькие, но по три. И сегодня.
А те были по пять, но вчера, но очень большие, то есть, те были вчера по пять и очень большие, а эти и маленькие, и сегодня, и по три.
Вот и выбирай: по пять, очень большие, но вчера, либо по три, но маленькие, но сегодня, понял?
Не все, но понял, но не все? Но все-таки понял…
Хотя не все, но сообразил почти, да?
Хотя не все сообразил, но сообразил.
Хотя не все.
Ну пошли. Не знаю куда, но пошли. Хотя не знаю куда.
Но надо идти. Хотя некуда.
Уже три – надо бежать…
Но некуда… В том-то и все дело…

Я так стар и спокоен…

Я так стар и спокоен, что желаю вам счастья.
Счастье – случай. Говорю как очевидец, как прагматик.
Счастье, если тебе приносят ужин, а ты не можешь оторваться. Счастье, когда ты выдумываешь и углубляешься, а оно идет, идет и чувствуешь, что идет. Такой день с утра, за что бы ты ни взялся. И вокруг деревья, и солнце, и пахнет воздух, и скрипит снег, а ты тепло одет.
Или в дождь, когда ты в плаще на улице, и льет – а ты стоишь.
И счастье – это человек. И путешествие не путешествие, и Африка не Африка, если его нет. А один маленький, нежный, невозможный.
Как мучительно счастливо, как больно и отчаянно, какие слезы от немощи выразить ему. Ты только смотришь на него… Твои глаза, как два прожектора. Ты светишься, ты светишься.
Она существует. Эта мучительная борьба нервов. Эта тревога рядом и боль вдали. Это мучение, так мало похожее на радость. И рождается между сердцем и дыханием.
И только потом, когда спадет высокая температура, ты поймешь, что это было.
А этот маленький и нежный, весь твой, ребенок или женщина. Он приходит и занимает весь дом, всю душу. С ним идешь и удивляешься. С ним впервые видишь и рассматриваешь книги и травинки и начинаешь понимать кошек и собак, чувствуешь добрые руки угрюмого человека и говоришь, говоришь, говоришь, стены переходят в улицу, улица в лес, а ты говоришь, как будто никогда этого не делал. Пропадает стеснительность, исчезают корявые слова, и ты говоришь, говоришь, говоришь…

Насколько живо и энергично

Насколько живо и энергично выглядят покойники в кино и по ТВ. Как свежо звучат с пленок их голоса: – Послушай, я тебе скажу. Ты не прав. Кто здесь без билета, выйдите немедленно из зала. Я не начну, пока он не покинет!
Боже! Они же живые! Они с нами! Вот вам царство небесное. Вот вам и бессмертие. Мы добились своего. Бывший человек сопровождает нас уже до нашей смерти. Первую половину слов он говорит нам живой, вторую половину – в записи. Причем у него все новые и новые пожелания для нас, напутствия и прямо-таки дельные советы.
Откуда-то приходят все новые записи, изображения – с нами, голос – с нами… Ребята, наговаривайте через микрофон советы детям на 2020 год и далее. Только распределяйте толково. Мол, вот дачу ты собираешься строить, правильно. Машину не стоит ремонтировать, ты ее меняй. Потолок побели, обои оставь…
Жизнь продолжается. Лично вас нет, а голос, мысли, ваше лукавое лицо – все дома. Пожилые, инфарктники, почечники, циррозники, спинномозговики, снимайте себя на видео, пока вы еще в приличном состоянии и мыслям есть где удержаться. Лежа на раскладушках, натирая морковь, сидя на горшках, наговаривайте будущим потомкам. Пытайтесь ответить на возможные вопросы. Для будущей живости вставляйте: «Что-что?…», «Никогда!», «Я себе этого не позволял и прожил живо и интересно». Нет, не надо говорить в прошлом: «…и живу живо и интересно».
– Дети. Много женщин – это плохо, дети. Костя, ты знаешь, кому я говорю… Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, о чем я… Я, дети, себя чувствую прекрасно…
Советы, ответы, эссе и замечания должны приходить регулярно. Жизнь, в которой вы получали удовольствие, может незаметно кончиться, зато теперь будут получать удовольствие от вас. Единственное чего надо опасаться, – это радиации, которая не только убьет, но и размагнитит. Ну, тут уж, как говорится, все вместе. А если все и без исключения, то это и не обидно. Все так все. Все исчезли также внезапно, как и возникли. И только где-то слух пройдет:
– Ты слышал, вроде там была жизнь.
– Да, слышал. Говорят. Вроде была. Мало ли что говорят.
Ну и ничего страшного. Ну и жили, пели, любили, и нет их. Просто надо придумать несгораемые, несмываемые и неснимаемые пленки. Тогда все мы, все наши образы, все мысли, все слова и личики будут жить вечно, накладываясь друг на друга.
И что такое 70 лет труда и болезней в безоблачной и ровной вечности.

* * *

Ученые установили, что, кроме нас, разумных существ в Солнечной системе нет. Значит, нам надо как-то держаться.

Консерватория

Консерватория, аспирантура, мошенничество, афера, суд, Сибирь.
Консерватория, частные уроки, еще одни частные уроки, зубные протезы, золото, мебель, суд, Сибирь.
Консерватория, концертмейстерство, торговый техникум, зав. производством, икра, крабы, валюта, золото, суд, Сибирь.
Может, что-то в консерватории подправить?

* * *

Тут возможны, два варианта. Либо ты называешь дерьмо дерьмом, невзирая на должности и звания, и народ тебе кричит ура. Или ты кричишь ура, и народ тебя называешь дерьмом, невзирая на должности и звания.

Как?! Вам ничего не говорили?

Все наши несчастья начинаются фразой «Как, разве вам ничего не говорили?»
Он (по телефону). – Девушка, девушка, в чем дело? У меня уже несколько дней молчит телефон, девушка?
– Как? Разве вам ничего не говорили?
– Нет.
– А вы открытку получали?
– Нет.
– Как? Вы же должны были получить.
– Да. А я не получил.
– Вы должны были получить. (Отключается.)
– Девушка!…
– Пятнадцатая.
– Уважаемая пятнадцатая. У меня уже три дня молчит телефон.
– А вам ничего не говорили?…
– Нет, нет, ничего. И открытки не было. А что случилось?
– Должна была быть. А из управления вам звонили?
– Нет.
– Странно.
– Что случилось?
– Вам изменили номер.
– Девушка, миленькая, пятнадцатая, не бросайте. За что? Почему?
– Там узнаете.
– Может быть, вы знаете, почему нет писем, телеграмм. Уже очень долго.
– Как, вы еще не знаете? (Щелкнула. Отключилась.)
– Нет, нет. Что случилось? Пожалуйста!
– Уже месяц, как вам поменяли адрес.
– Ой! Ай! За что? Куда бежать? Всему дому поменяли?
Она (щелкнула). – Нет. Только вам.
Он (растерянно). – Что же делать? Я же так жду. А тут приходят письма, повестки на фамилию Крысюк. Куда их пересылать?
– Постойте, вам что, действительно ничего не говорили?
– Нет.
– Это вам.
– Как?… Я же…
– У вас изменилась фамилия в связи с вводом новой станции. Разве вы не получали открытку?
– Нет… Что же теперь делать? Меня же никто не знает…
– Вас предупредили. Вот у меня список. Против вас стоит птичка: «Предупрежден».
– Нет, нет. Я ничего не получал.
– Значит, получите. (Щелкнула, положила трубку.)
– Девушка…
– Восьмая.
– Мне пятнадцатую, пожалуйста.
– Минутку.
– Простите, милая пятнадцатая, как меня теперь зовут?
– Это Крысюк?
– Д-да…
– Сейчас, сейчас… Семен Эммануилович.
– Так я уже не…
– Нет-нет. Это все осталось. Год рождения – 1926.
– Мне же сорок два…
– Это по-старому. Вам теперь пятьдесят шесть, еврей!
– Опять?!
– Да. Родители – кулаки-землевладельцы.
– Откуда? Что? Какие землевладельцы? Мы из служащих…
– Нет, нет. Это изменено. Вам должны были послать открытку, но я вам могу зачитать, если хотите.
– Да. Да. Обязательно.
– Крысюк Семен Эммануилович, пятьдесят шесть лет, из раскулаченных, продавец.
– Кто?
– Продавец овощного отдела.
– Позвольте. Я врач. С высшим. Первый медицинский в пятьдесят втором году.
– Нет, нет. Это отменено. Вы продавец.
– Где, в каком магазине?
– Вы сейчас без работы. Вы под следствием и дали подписку.
– За что?
– Недовес, обвес. Этого в карточке нет, то ли вы скрывались. Я не поняла. Вам пришлют. Там что-то мелкое. Ну, у вас родственники там…
– Нет у меня там.
– Теперь есть.
– Где?
– В Турции.
– Турки?
– Нет… Сейчас палестинцы. Тут написано, что вы подавали какие-то документы. Что-то просили.
– Что просил?
– Тут не ясно. Вам отказано. И от соседей заявление. Просят вас изолировать.
– Мы же незнакомы. Я их никогда не видел.
– Просьба рассматривается. Скажите спасибо, что у меня время есть. Я не обязана отвечать, я завтра ухожу в декрет, так уж сегодня настроение хорошее!
– Спасибо вам, пятнадцатая, пусть ваш ребенок будет здоров.
– Так что вы сейчас из дому не выходите. Соседи могут избить вас.
– Ладно. Спасибо. А тут письма, повестки на имя Крысюка, что делать?
– Ну как? Отвечайте. Это вам все!
– Простите, у меня дети есть?
– Сейчас… Маша, посмотри, у Крысюка дети… (Щелкнула.) Минуточку! (Щелкнула.) Двое. Сын восемнадцать и дочь двадцать семь.
– Где они?
– Уехали в прошлом году.
– Они мне пишут?
– Минуточку. (Щелчок.) Им от вашего имени сообщили, что вы скончались.
– А всем, кто меня вспомнит под старой фамилией?…
– Лучше не стоит общаться. У вас и так хватает… Вам еще – курс лечения…
– От чего?
– Здесь сказано – туберкулез.
– Но я здоров.
– Сказано – кашель.
– Возможно.
– Вам тут что-то положено.
– Что?!
– Штраф какой-то.
– Спасибо.
– Да! Вы должны явиться.
– Ну и черт с ним.
– Нет. За деньгами. Перевод был. Но вас не нашли.
– Как – не нашли? Вот же находят все время.
– Вас не нашли и отправили обратно.
– Откуда перевод?
– Не сказано.
– Скажите, девушка, а внешность мне не изменили?
– Вот вы даете. А как же можно внешность изменить? На глупости у меня нет времени. (Щелчок.)
– Так что же мне делать?
(Голос из трубки): – Ждите, ждите, ждите…

Давайте разберемся

Меня возмущают те, кто возмущается.
Меня удивляют те, кто удивляется.
Ибо все претензии к нашей жизни отпадают, если с трудом понять и без труда сформулировать.
Наша жизнь солдатская.
И шутки солдатские.
И товары наши солдатские.
И утварь наша солдатская.
И разговоры наши солдатские.
И стадионы у нас солдатские.
И еда и командиры.
И жалобы наши солдатские и их обсуждения, и развлечения наши и их обсуждения, и намеки наши солдатские, и ответный хохот.
И жены наши солдатки.
И лечение, и похороны после него.
И архитектура наша простая казарменная.
И заборы, и ворота среди них.
И покрашенная трава.
И побеленные колеса.
А начальство наше генералы.
И дома у них генеральские.
И шутки у них генеральские.
И шапки у них генеральские.
И жены, и дети у них генеральские.
И лечение, и похороны после него…
А мода у нас солдатская.
И манера у нас одна на всех.
И вкус у нас один.
И тоскуем мы по Родине, как и положено солдату.

* * *

В стране, где все крадутся вдоль забора, не так легко дорогу спросить.

Суть нашей жизни

Суть нашей жизни в том, что посреди любого удовольствия, любви, выпивки или лучшей беседы может кто-то подойти и сказать:
– Вы чего это здесь собрались? Совесть у вас есть?
И вы начнете собираться неизвестно куда.
Компания, стол, чтение, разговоры, смех, наслаждение – вдруг:
– Что это вы здесь делаете? А ну быстро!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Белая ночь, гитары, огни пароходов на светлой воде…
– Ну-ка, что это вы здесь собрались? Ну-ка, ну-ка без разговоров!
И вы собираетесь.
«Сьчас – сьчас – сьчас…» – только чтоб тихо, только чтоб мертво было.
Или черная ночь. Звезды, море, наверху танцы, внизу темно и таинственно и только ее руки еще светятся, а твои уже нет. И вдруг, как ревение коровы:
– Это кто здесь прячется? Что это такое?! А ну-ка быстро отсюда!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Здесь убирают, здесь подметают, здесь ограждают, здесь проверяют, здесь размечают. Так шаг за шагом, как диких оленей.
И вот оно родное: икра из синеньких, помидорок, арбуз, бычки жареные, килечка домашняя.
– А ну вон отсюда. Этта что такое?
– А ну, вон отсюда!
И вы опять начинаете собираться, совсем забыв, что вы у себя дома!

* * *

Не жуем – перетираем.
Не живем – переживаем.

Государство и народ

Для Р. Карцева и В. Ильченко

Отношения с родным пролетарским государством складывались очень изощренно. Пролетариат воевал с милицией, крестьянство – с райкомами, интеллигенция – с КГБ, средние слои – с ОБХСС.
Так и наловчились: не поворачиваться спиной – воспользуются. Только лицом.
Мы отвернемся – они нас. Они отвернутся – мы их.
В счетчик – булавки, в спиртопровод – штуцер, в цистерну – шланг – и качаем, озабоченно глядя по сторонам. Все что течет выпьем обязательно: практика показала, чаще всего бьет в голову. Руки ходят непрерывно – ощупывая, примеривая… Крутится – отвинтим. Потечет – наберем. Отламывается – отломаем и ночью при стоячем счетчике рассмотрим.
Государство все что можно забирает у нас, мы – У государства. Оно родное и мы родные. У него и у нас ничего вроде уже не осталось. Ну там военное кое-что…
Антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную… Кто-то отвернулся – и нет ее… По сараям, по парникам…
Грузовик после аварии боком лежит, а у него внутри копаются. Утром – один остов. Пираньи…
И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров, а там цены повысились. От газет отвернулся – вдвое, бензин – вдвое, такси – вдвое, колбаса – вчетверо. А нам хоть бы что.
Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого влияния не имеет. То есть не производит заметного со стороны впечатления.
Те, кто с государством выясняться боится, те на своих таких же бросаются с криком: «Почему я мало получаю?! Почему я плохо живу?!» И, конечно, получает обстоятельный ответ: «А почему я мало получаю?! А почему я плохо живу?!»
А от государства – мы привыкли. Каждую секунду и всегда готов. Дорожание, повышение, урезание, талоны – это оно нас. Цикл прошел, теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин – у самосвалов, трубы – на стройках, мясо – на бойнях, рыбу – у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые, кроме, конечно, моральных. Нравственность совершенно упала у обеих сторон.
Надо отдать должное государству – оно первое засуетилось: «Ну, мол, сколько можно, ребята, мы ж как-то не по-человечески живем…»
А народ – чего, он полностью привык, приспособился, нашел свое место, говорит что нужно, приходит куда надо и отвинчивает руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.
– У нас государство рабочих и крестьян, – говорит государство.
– А как же, – отвечает народ, – естественно! – И отвинчивает, откручивает, отламывает.
– Все что государственное, то твое.
– А как же – естественно, – говорит народ. – Это так естественно. – И откручивает, отвинчивает, отламывает.
– Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.
– Это точно, – соглашается народ, – прямо невозможно… Это ж надо, действительно. – И переливает из большого жбана по банкам трехлитровым.
– Только в государственных больницах тебя и встретят и положат, и вылечат.
– Только там, действительно, как это все, надо же… давно бы подох, – тут же соглашается народ. И чего-то сзади делает, – видимо, себя лечит.
– И ты знаешь, мне кажется, только в государственных столовых самое качество. Оно?
– Оно, – твердо говорит народ и поворачивает за угол с мешками.
– Куда же ты? – спрашивает государство через свою милицию.
– Да тут недалеко.
– Не поняло.
– Да рядом. Не отвлекайтесь. У вас же дела. Вон международное положение растет… Не отвлекайтесь. Мы тут сами.
– Не поняло. Что значит сами? Анархия что ли? У нас народовластие. Это значит нечего шастать, кто куда хочет. Только все вместе и только куда надо.
– Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку.
– Куда-куда?
– Да никуда, ой, Господи.
– А что в мешках?
– Где?
– Да вот.
– Что?
– В мешках что?
– Что в мешках, что? Где вы видите мешки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30