А ты подумал о ночлеге? На постоялый двор ведь не поведешь – там полно, как сельдей в бочке.
– Может… здесь же, товарищ Регут… – сказал Ян. – Мы ведь люди простые.
– Знаешь что, товарищ Лидум, – возразил Индрик. – Моя сестра приготовила ужин и велит передать, что смертельно обидится, если вы оба через четверть часа не будете сидеть у нас за столом. Ждем, товарищ секретарь…
Все кончилось тем, что Ян и Ильза в тот вечер поужинали вместе с Индриком и его сестрой Айной, которая временно вела маленькое хозяйство брата. Там же, у Регутов, Ильзе приготовили постель на диване, а Ян, как обычно, ночевал у себя в кабинете.
Когда он ушел, Ильза обратилась к Индрику с просьбой:
– Возьмите, товарищ Регут, это дело в свои руки. Так ведь он совсем измотается. Если у него самого нет времени и охоты подумать об этом – подумайте вы.
– Уже думали, товарищ Лидум, – ответил Индрик, – и нашли ему квартиру рядом с укомом. Через несколько дней там закончат ремонт, но мы не знаем, как на это посмотрит товарищ Лидум. Две солнечные комнаты с кухней во втором этаже.
– Утром покажете мне. Я сама отведу его туда и устрою все остальное.
На следующее утро, сразу после завтрака, пока Ян Лидум просматривал почту и распределял задания своим помощникам, Ильза вместе с Индриком Регутом осмотрела квартиру, которая сразу же понравилась ей. Надо было еще только купить самую необходимую мебель. Индрик обещал взять шефство над переселением.
Когда Яну стало известно об этом, он без всяких возражений принял эту новость.
– Позор… – признался он. – Как малое дитя, заставил заботиться о себе других. Будто сам был без рук и головы. Впредь будет наука: буду знать, что и о таких делах надо думать. О какой культуре быта может говорить человек, который сам некультурен в личной жизни?
Справившись с самыми неотложными делами, Ян Лидум вызвал машину и вместе с Ильзой уехал в те места, где когда-то прошли их детство и юность.
4
Бывший центр имения с каменными хозяйственными постройками и большими массивами полей и лугов был точно создан для организации совхоза. Во времена Ульманиса здесь хозяйничал какой-то отставной генерал, кавалер двух орденов Лачплесиса; прошлой зимой, когда балтийские немцы уезжали в «фатерланд», сей муж, вдруг обнаружив в своих жилах несколько капель немецкой крови, признал за лучшее репатриироваться. Для настоящего животноводческого совхоза земли было маловато, но можно было предвидеть, что с окончанием земельной реформы в ближайшей окрестности еще найдется несколько сот гектаров свободной земли, поэтому Ян Лидум, ознакомившись с положением, поддержал предложение об организации совхоза.
Навестив с Ильзой могилу отца и поручив кладбищенскому сторожу поставить ограду вокруг могилы Петера Лидума, они решили на обратном пути завернуть в соседний уезд и зайти в волостное правление, где когда-то работал писарем Друкис: если бы этого человека удалось встретить, он, несомненно, оказался бы более разговорчивым, чем в тот раз, когда к нему обратился и предъявил свои права бывший арестант Лидум.
– Может, он сейчас вспомнит, куда они спрятали Айвара, – рассуждал Ян. – Только бы мне попался в руки Друкис, на этот раз он бы не отвертелся. Ах, Ильзит, если б моя мечта исполнилась, в нашей семье прибавился бы еще один любимый человек.
Чтобы попасть в нужную волость, им надо было ехать лишних пятьдесят километров, но Ян был бы согласен проехать все пятьдесят тысяч, лишь бы найти потерянного сына.
Но этого не случилось. Оказалось, что еще в июне Друкис оставил на произвол судьбы волостное правление и скрылся, взяв с собой, а может быть предварительно уничтожив, многие документы и служебные бумаги. Видимо, знала кошка, чье мясо съела, поэтому постаралась исчезнуть; не только из-за Айвара и Лидума пришлось ему спрятаться в подполье: на служебном пути агента охранки и гитлеровского шпиона это была лишь одна, сравнительно небольшая сделка. Позднее Индрик Регут рассказал Яну, почему органы государственной безопасности разыскивают Друкиса.
– Не теряй надежды, – успокаивала его Ильза. – Может, Айвар еще найдется и без помощи Друкиса. Чего в жизни не случается.
– Надежды терять не буду, Ильзит… – ответил Ян. – Но ужасно тяжело жить в таком неведении, невыразимо тяжело. Когда я думаю, что мой мальчик, может быть, живет где-нибудь здесь же, рядом, а я, как слепой, десятки раз прохожу мимо и не узнаю его, то такая мысль просто невыносима. Насколько легче знать, что близкий человек умер, чем жить в таком неведении.
Ян отвез Ильзу домой, поговорил немного с Артуром и Карклинем, затем поехал к себе. Уже светало, когда Лидум достиг города. Он уже не ложился спать, а просидел до начала работы, раздумывая о своей жизни. Утром первый секретарь укома провел заседание, будто у него все было в порядке и никакие заботы не тревожили его.
…Большинство крестьян, получивших в ту осень земельные наделы, успели вспахать и засеять озимые, а кто получил землю позже, тому землеустроительная комиссия старалась выделить хотя бы по гектару от засеянного кулаком поля, иначе при первых же шагах новохозяину – бывшему батраку – пришлось бы снова впрягаться в старое ярмо, прислуживать кулаку. Зимой новохозяева спешили с заготовкой строительного материала, чтобы к будущей осени построить хоть временное жилье и начать самостоятельную жизнь на «своем клочке земли, в своем уголке».
Об этом «своем клочке и своем уголке», которые все еще оставались мечтой огромной массы бывших батраков и безземельных крестьян, Яну Лидуму не раз приходилось слышать всякие скептические вопросы от активистов и членов партии.
– Стоит ли создавать сотню тысяч карликовых хозяйств, которые все равно никогда не будут товарными: это будут чисто потребительские хозяйства, работающие только на самих себя, – заметил как-то Индрик Регут. – Разве это не шаг назад? Не для того ведь устанавливали Советскую власть, чтоб Латвию превратить в «мелкоусадебный рай»; наша цель совсем иная – колхозы! Разве мы жизнь деревни хотим направить по другому руслу и обойтись без колхозов? Что ж это будет за советская республика, если здесь все будет иначе, чем в братских республиках? На каждом шагу особенности да исключения из общего правила.
– Революции не делают распоряжениями или декретами сверху, – ответил Ян Лидум. – Когда в Латвии свергли фашистский режим и установили Советскую власть, эта революция была совершена в несколько дней, но сколько лет понадобилось, пока народные массы, рабочий класс созрели для этого переворота и население нашей страны в своем подавляющем большинстве не захотело больше жить по-старому и безотлагательно пожелало перестроить все до самого основания?
– Так зачем же останавливаться на полпути и не перестроить до основания жизнь деревни? Разве потом легче будет это сделать? – продолжал сомневаться Индрик Регут.
– Это должны сделать сами крестьяне, и когда придет время, они это сделают, – ответил Ян Лидум. – Надо добиться, чтоб они поняли необходимость коллективизации. Как я уже сказал – приказами и декретами этого не сделать. У латышского крестьянина голова еще набита всякими предрассудками, он все время слышал всякие небылицы про колхозную жизнь; по правде говоря, у него даже нет ни малейшего понятия о том, что представляет собой колхоз в действительности. Как же вы можете от него требовать, чтобы он сегодня захотел того, о чем не имеет никакого понятия? А захотеть он должен сам – мы за него желать не можем, вот как обстоит с этим делом. Помочь, разъяснить непонятное и показать правду – это мы должны начать делать с сегодняшнего дня, но приказать, чтобы крестьянин совершил революцию в деревне, не поняв ее смысла и не желая совершать ее, – абсолютно невозможно.
– И поэтому надо делать эксперимент со «своим уголком, своим клочком земли»?
– Если бы мне пришлось стать таким новохозяином с десятью гектарами земли, я, понятно, на это не пошел бы, – ответил Ян Лидум. – Я бы подождал, пока созреют условия для организации колхоза. Но попытайся на минуту влезть в шкуру алчущего земли безземельного и представь себе, как бы он чувствовал себя, если бы не получил земли из рук Советской власти. Он так сильно тосковал по этому «своему уголку, по своему клочку земли», мечтал о нем всю свою горемычную жизнь, надрываясь на чужой земле… и вдруг он остался бы с пустыми руками! Да мы бы тогда оставили его во власти кулака, он был бы недоволен Советской властью, а кулак смеялся бы себе в бороду и был доволен нами: «Молодцы, большевики, меня не тронули, даже батраков мне предоставили». Теперь кулак нас не восхваляет, сейчас он обозлен, ругается, и это хорошо, так как нам его похвал не надо. А труженики полей сейчас благодарят Советскую власть и вместе с нами борются с кулаками. Исполняется закон классовой борьбы, претворяется в жизнь то, чему нас учил Ленин. Ну, а об этом «своем уголке, своем клочке земли» не стоит много печалиться. Это мечта поколений латышского батрака и безземельного; он хочет почувствовать, подержать в своих руках свою землю, обласкать ее, как родное дитя; надо дать ему это сделать, иначе он будет возвращаться к этой не осуществленной до конца мечте. Вот подождите, когда эти мечты исполнятся, он достигнутым не удовлетворится, у него появится новая, еще большая мечта – мечта о колхозе. Долго этого ждать не придется – вспомните мои слова, – или я совсем не знаю трудового латышского крестьянина.
– А ты, видимо, прав, – согласился наконец Индрик.
Предвидение Яна Лидума исполнилось: уже весной 1941 года часть новохозяев начала поговаривать о совместной обработке земли, то тут, то там стали раздаваться голоса об организации колхозов, и если это не осуществилось, то только потому, что стояла горячая пора весеннего сева. А вскоре после этого в мире начались события, которые прервали на время строительство новой жизни в Советской Латвии и разрушили многое из того нового, что латышский рабочий и крестьянин успели создать в своей стране.
Глава девятая
1
Не для всех людей Латвии время шло одинаково. Для советских людей – рабочих, трудовых крестьян, активных строителей новой жизни – первый год свободы пронесся как на крыльях; так много надо было успеть создать и построить, что в неделе не хватало дней. Правда шагала твердой, смелой поступью по своему прямому пути, истребляя одно за другим гнезда вековой несправедливости.
Все братские советские народы, во главе с великим русским, бескорыстно помогали латышскому народу на каждом шагу, и не было ничего удивительного в том, что Советская Латвия так быстро двигалась вперед навстречу могучему, расцвету.
Но очень медленно тянулось время для вчерашних властителей Латвии. Выброшенные со своих фабрик, из больших магазинов и многоэтажных домов, они издали смотрели на победное шествие новой жизни, и злоба сжимала их сердца. Они внимательно следили за международными событиями. Вторжение гитлеровских орд в Норвегию и Францию оживило их надежды – они ждали возможности вернуть потерянное. Агенты Гитлера доставляли инструкции загнанным в подземелье темным силам. Тауринь со Стабулниеком, бывшие айзсарги собирались в укромных местах на совещания, и, пока народ работал, закладывая фундамент новой жизни, горсточка его врагов точила ножи и составляла черные списки.
Однажды в первой половине июня в Ургах появился необычный гость – Бруно Пацеплис. Тауринь почти час беседовал с ним с глазу на глаз, а потом велел жене потихоньку уложить белье и продукты в большой вещевой мешок. Ночью, когда новохозяева в людской избе уже спали, Рейнис Тауринь облачился в мундир айзсарга, надел новые охотничьи сапоги, достал из тайника винтовку, револьвер и, спрятав их под серый плащ, позвал жену.
– Я ухожу, – объявил он. – Мне надо скрыться на некоторое время, иначе может получиться, что я не сумею выбраться из собственной усадьбы. В НКВД пронюхали о моих связях с подпольем. Если меня будут искать, скажи, что уехал по хозяйственным делам в Ригу и неизвестно, когда вернусь. Держись так, будто ничего не случилось. Тебя они навряд ли тронут.
– Долго тебя не будет? – спросила Эрна.
– Сколько понадобится, – ответил Тауринь. – Когда я вернусь, знай – пришел наш день и можно поднять на шесте красно-бело-красный флаг.
Он поцеловал в щеку Эрну, вылез через окно в сад и направился в сторону Аурского бора.
Теперь по утрам Айвар один чистил хлев, выгоняя в загон коров, помогал матери подоить их. В Ургах в этом году не было ни батраков, ни батрачек. Внешне жизнь протекала мирно: люди работали на полях, на лугах поспевала трава, но порой в эту мирную жизнь врывалось что-то тревожное. Кулаки снова подымали головы, более нетерпеливые айзсарги начинали грозить новохозяевам скорой расплатой, а старый Рейнхарт шамкал с церковной кафедры о божьих жерновах, которые мелют медленно, но зато верно.
Все эти тайные разговоры, угрожающее шипение и угрозы злопыхателей казались Айвару только бредом разгоряченного мозга. Его радовало погожее лето, солнечные дни и пение птиц. Не взволновало его и то, что в середине июня выслали вместе с семьями некоторых старших и более активных айзсарговских командиров. Там, на краю Змеиного болота, жила девушка, которая была для Айвара дороже всего на свете. Одно только сознание, что она существует, наполняло светом его жизнь. В бессонные ночи он отдавался думам об Анне. Если случится то, на что надеялись Тауринь и ему подобные, Анне будет угрожать опасность: злые, алчущие мести люди постараются ее убить или по крайней мере унизить. И тогда Айвар станет ее другом и защитником: днем и ночью он будет охранять Анну, вовремя предупредит ее, спрячет, а если понадобится, защитит в открытом бою, не щадя своей жизни.
Больше всего боялся Айвар, чтобы какой-нибудь негодяй не напал на Анну исподтишка, как злой пес, – это могло произойти и теперь, потому что у смелой девушки, вступившей против воли родителей в комсомол, ненавистников хватало. Это опасение все больше усиливало неприязнь Айвара к Тауриню и его единомышленникам. Они угрожали его собственному, еще не сбывшемуся счастью, его прекрасной и чистой мечте – ведь все, что было обращено против Анны, обращалось и против него.
…Война началась внезапно.
В ночь на 22 июня на большаке, пролегавшем через Пурвайскую волость, в четырех местах были перерезаны провода телефонных линий: некоторые уезды на несколько часов потеряли связь с Ригой. Под вечер того же дня застрелили направляющегося на дежурство милиционера. Следующей ночью вооруженная банда обстреляла в лесу грузовик с красноармейцами и ранила двух бойцов. Под утро в окно комнаты Айвара тихо постучали. Айвар поднялся и отворил окно. Под ним стоял Бруно Пацеплис.
– Одевайтесь и пойдемте со мной, – сказал он шепотом.
– Куда? – спросил Айвар.
– В лес, к наши м… – тихо ответил Бруно. – Вам придется командовать группой и наблюдать за дорогой, идущей через Аурский бор к северу. Ни один красный не должен уйти по этой дороге, вы будете отвечать за это. Поторопитесь, скоро начнет светать.
– Я никуда не могу уйти, – сказал Айвар. – Кто же присмотрит за домом? Пока отец не вернется, я должен оставаться в Ургах.
– Вы с ума сошли! – рассердился Бруно. – Ведь я передал вам приказание вашего отца.
– Я ничего не знаю, – Айвар пожал плечами. – Я не могу поверить каждому случайному человеку, который прибежит ко мне ночью.
– Значит, не пойдете?
– Ни в коем случае.
– Смотрите, как бы вам не пришлось в этом раскаяться, – пригрозил Бруно.
– Разрешите мне самому судить об этом, – отпарировал Айвар и захлопнул окно.
Потоптавшись на месте, Бруно в сердцах сплюнул и исчез в предутреннем сумраке. Когда он скрылся, Айвар оделся, растворил окно и выскочил в сад. По межам он направился к болоту. Недалеко от Сурумов Айвар сел в кустарнике на пригорке и стал дожидаться утра, не спуская глаз со старой избы, тихого двора и покосившегося хлева. Примерно через час там, внизу, скрипнула дверь. Немного погодя на дворе показалась стройная фигурка с подойником в руках. У Айвара сильно забилось сердце.
– Анна… – шептал он. – Ты жива и здорова… Привет тебе, мое солнышко…
Он видел, как девушка отмахнулась от весело прыгавшей вокруг нее собаки, как наконец исчезла в старом хлеву, откуда уже неслось тихое мычание коров. Тогда он поднялся и, радостно вздохнув, медленно зашагал в Урги.
2
Как не могло остаться без отпора вероломное нападение врага на Советскую землю, точно так же не могли остаться безнаказанными вылазки тыловых бандитов.
По заданию уездного комитета партии Артур Лидум организовал несколько вооруженных групп истребителей и сам возглавил одну из них. В его распоряжении было два грузовика и несколько мотоциклов. Вскоре по всему уезду стало известно про истребителей группы Лидума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Может… здесь же, товарищ Регут… – сказал Ян. – Мы ведь люди простые.
– Знаешь что, товарищ Лидум, – возразил Индрик. – Моя сестра приготовила ужин и велит передать, что смертельно обидится, если вы оба через четверть часа не будете сидеть у нас за столом. Ждем, товарищ секретарь…
Все кончилось тем, что Ян и Ильза в тот вечер поужинали вместе с Индриком и его сестрой Айной, которая временно вела маленькое хозяйство брата. Там же, у Регутов, Ильзе приготовили постель на диване, а Ян, как обычно, ночевал у себя в кабинете.
Когда он ушел, Ильза обратилась к Индрику с просьбой:
– Возьмите, товарищ Регут, это дело в свои руки. Так ведь он совсем измотается. Если у него самого нет времени и охоты подумать об этом – подумайте вы.
– Уже думали, товарищ Лидум, – ответил Индрик, – и нашли ему квартиру рядом с укомом. Через несколько дней там закончат ремонт, но мы не знаем, как на это посмотрит товарищ Лидум. Две солнечные комнаты с кухней во втором этаже.
– Утром покажете мне. Я сама отведу его туда и устрою все остальное.
На следующее утро, сразу после завтрака, пока Ян Лидум просматривал почту и распределял задания своим помощникам, Ильза вместе с Индриком Регутом осмотрела квартиру, которая сразу же понравилась ей. Надо было еще только купить самую необходимую мебель. Индрик обещал взять шефство над переселением.
Когда Яну стало известно об этом, он без всяких возражений принял эту новость.
– Позор… – признался он. – Как малое дитя, заставил заботиться о себе других. Будто сам был без рук и головы. Впредь будет наука: буду знать, что и о таких делах надо думать. О какой культуре быта может говорить человек, который сам некультурен в личной жизни?
Справившись с самыми неотложными делами, Ян Лидум вызвал машину и вместе с Ильзой уехал в те места, где когда-то прошли их детство и юность.
4
Бывший центр имения с каменными хозяйственными постройками и большими массивами полей и лугов был точно создан для организации совхоза. Во времена Ульманиса здесь хозяйничал какой-то отставной генерал, кавалер двух орденов Лачплесиса; прошлой зимой, когда балтийские немцы уезжали в «фатерланд», сей муж, вдруг обнаружив в своих жилах несколько капель немецкой крови, признал за лучшее репатриироваться. Для настоящего животноводческого совхоза земли было маловато, но можно было предвидеть, что с окончанием земельной реформы в ближайшей окрестности еще найдется несколько сот гектаров свободной земли, поэтому Ян Лидум, ознакомившись с положением, поддержал предложение об организации совхоза.
Навестив с Ильзой могилу отца и поручив кладбищенскому сторожу поставить ограду вокруг могилы Петера Лидума, они решили на обратном пути завернуть в соседний уезд и зайти в волостное правление, где когда-то работал писарем Друкис: если бы этого человека удалось встретить, он, несомненно, оказался бы более разговорчивым, чем в тот раз, когда к нему обратился и предъявил свои права бывший арестант Лидум.
– Может, он сейчас вспомнит, куда они спрятали Айвара, – рассуждал Ян. – Только бы мне попался в руки Друкис, на этот раз он бы не отвертелся. Ах, Ильзит, если б моя мечта исполнилась, в нашей семье прибавился бы еще один любимый человек.
Чтобы попасть в нужную волость, им надо было ехать лишних пятьдесят километров, но Ян был бы согласен проехать все пятьдесят тысяч, лишь бы найти потерянного сына.
Но этого не случилось. Оказалось, что еще в июне Друкис оставил на произвол судьбы волостное правление и скрылся, взяв с собой, а может быть предварительно уничтожив, многие документы и служебные бумаги. Видимо, знала кошка, чье мясо съела, поэтому постаралась исчезнуть; не только из-за Айвара и Лидума пришлось ему спрятаться в подполье: на служебном пути агента охранки и гитлеровского шпиона это была лишь одна, сравнительно небольшая сделка. Позднее Индрик Регут рассказал Яну, почему органы государственной безопасности разыскивают Друкиса.
– Не теряй надежды, – успокаивала его Ильза. – Может, Айвар еще найдется и без помощи Друкиса. Чего в жизни не случается.
– Надежды терять не буду, Ильзит… – ответил Ян. – Но ужасно тяжело жить в таком неведении, невыразимо тяжело. Когда я думаю, что мой мальчик, может быть, живет где-нибудь здесь же, рядом, а я, как слепой, десятки раз прохожу мимо и не узнаю его, то такая мысль просто невыносима. Насколько легче знать, что близкий человек умер, чем жить в таком неведении.
Ян отвез Ильзу домой, поговорил немного с Артуром и Карклинем, затем поехал к себе. Уже светало, когда Лидум достиг города. Он уже не ложился спать, а просидел до начала работы, раздумывая о своей жизни. Утром первый секретарь укома провел заседание, будто у него все было в порядке и никакие заботы не тревожили его.
…Большинство крестьян, получивших в ту осень земельные наделы, успели вспахать и засеять озимые, а кто получил землю позже, тому землеустроительная комиссия старалась выделить хотя бы по гектару от засеянного кулаком поля, иначе при первых же шагах новохозяину – бывшему батраку – пришлось бы снова впрягаться в старое ярмо, прислуживать кулаку. Зимой новохозяева спешили с заготовкой строительного материала, чтобы к будущей осени построить хоть временное жилье и начать самостоятельную жизнь на «своем клочке земли, в своем уголке».
Об этом «своем клочке и своем уголке», которые все еще оставались мечтой огромной массы бывших батраков и безземельных крестьян, Яну Лидуму не раз приходилось слышать всякие скептические вопросы от активистов и членов партии.
– Стоит ли создавать сотню тысяч карликовых хозяйств, которые все равно никогда не будут товарными: это будут чисто потребительские хозяйства, работающие только на самих себя, – заметил как-то Индрик Регут. – Разве это не шаг назад? Не для того ведь устанавливали Советскую власть, чтоб Латвию превратить в «мелкоусадебный рай»; наша цель совсем иная – колхозы! Разве мы жизнь деревни хотим направить по другому руслу и обойтись без колхозов? Что ж это будет за советская республика, если здесь все будет иначе, чем в братских республиках? На каждом шагу особенности да исключения из общего правила.
– Революции не делают распоряжениями или декретами сверху, – ответил Ян Лидум. – Когда в Латвии свергли фашистский режим и установили Советскую власть, эта революция была совершена в несколько дней, но сколько лет понадобилось, пока народные массы, рабочий класс созрели для этого переворота и население нашей страны в своем подавляющем большинстве не захотело больше жить по-старому и безотлагательно пожелало перестроить все до самого основания?
– Так зачем же останавливаться на полпути и не перестроить до основания жизнь деревни? Разве потом легче будет это сделать? – продолжал сомневаться Индрик Регут.
– Это должны сделать сами крестьяне, и когда придет время, они это сделают, – ответил Ян Лидум. – Надо добиться, чтоб они поняли необходимость коллективизации. Как я уже сказал – приказами и декретами этого не сделать. У латышского крестьянина голова еще набита всякими предрассудками, он все время слышал всякие небылицы про колхозную жизнь; по правде говоря, у него даже нет ни малейшего понятия о том, что представляет собой колхоз в действительности. Как же вы можете от него требовать, чтобы он сегодня захотел того, о чем не имеет никакого понятия? А захотеть он должен сам – мы за него желать не можем, вот как обстоит с этим делом. Помочь, разъяснить непонятное и показать правду – это мы должны начать делать с сегодняшнего дня, но приказать, чтобы крестьянин совершил революцию в деревне, не поняв ее смысла и не желая совершать ее, – абсолютно невозможно.
– И поэтому надо делать эксперимент со «своим уголком, своим клочком земли»?
– Если бы мне пришлось стать таким новохозяином с десятью гектарами земли, я, понятно, на это не пошел бы, – ответил Ян Лидум. – Я бы подождал, пока созреют условия для организации колхоза. Но попытайся на минуту влезть в шкуру алчущего земли безземельного и представь себе, как бы он чувствовал себя, если бы не получил земли из рук Советской власти. Он так сильно тосковал по этому «своему уголку, по своему клочку земли», мечтал о нем всю свою горемычную жизнь, надрываясь на чужой земле… и вдруг он остался бы с пустыми руками! Да мы бы тогда оставили его во власти кулака, он был бы недоволен Советской властью, а кулак смеялся бы себе в бороду и был доволен нами: «Молодцы, большевики, меня не тронули, даже батраков мне предоставили». Теперь кулак нас не восхваляет, сейчас он обозлен, ругается, и это хорошо, так как нам его похвал не надо. А труженики полей сейчас благодарят Советскую власть и вместе с нами борются с кулаками. Исполняется закон классовой борьбы, претворяется в жизнь то, чему нас учил Ленин. Ну, а об этом «своем уголке, своем клочке земли» не стоит много печалиться. Это мечта поколений латышского батрака и безземельного; он хочет почувствовать, подержать в своих руках свою землю, обласкать ее, как родное дитя; надо дать ему это сделать, иначе он будет возвращаться к этой не осуществленной до конца мечте. Вот подождите, когда эти мечты исполнятся, он достигнутым не удовлетворится, у него появится новая, еще большая мечта – мечта о колхозе. Долго этого ждать не придется – вспомните мои слова, – или я совсем не знаю трудового латышского крестьянина.
– А ты, видимо, прав, – согласился наконец Индрик.
Предвидение Яна Лидума исполнилось: уже весной 1941 года часть новохозяев начала поговаривать о совместной обработке земли, то тут, то там стали раздаваться голоса об организации колхозов, и если это не осуществилось, то только потому, что стояла горячая пора весеннего сева. А вскоре после этого в мире начались события, которые прервали на время строительство новой жизни в Советской Латвии и разрушили многое из того нового, что латышский рабочий и крестьянин успели создать в своей стране.
Глава девятая
1
Не для всех людей Латвии время шло одинаково. Для советских людей – рабочих, трудовых крестьян, активных строителей новой жизни – первый год свободы пронесся как на крыльях; так много надо было успеть создать и построить, что в неделе не хватало дней. Правда шагала твердой, смелой поступью по своему прямому пути, истребляя одно за другим гнезда вековой несправедливости.
Все братские советские народы, во главе с великим русским, бескорыстно помогали латышскому народу на каждом шагу, и не было ничего удивительного в том, что Советская Латвия так быстро двигалась вперед навстречу могучему, расцвету.
Но очень медленно тянулось время для вчерашних властителей Латвии. Выброшенные со своих фабрик, из больших магазинов и многоэтажных домов, они издали смотрели на победное шествие новой жизни, и злоба сжимала их сердца. Они внимательно следили за международными событиями. Вторжение гитлеровских орд в Норвегию и Францию оживило их надежды – они ждали возможности вернуть потерянное. Агенты Гитлера доставляли инструкции загнанным в подземелье темным силам. Тауринь со Стабулниеком, бывшие айзсарги собирались в укромных местах на совещания, и, пока народ работал, закладывая фундамент новой жизни, горсточка его врагов точила ножи и составляла черные списки.
Однажды в первой половине июня в Ургах появился необычный гость – Бруно Пацеплис. Тауринь почти час беседовал с ним с глазу на глаз, а потом велел жене потихоньку уложить белье и продукты в большой вещевой мешок. Ночью, когда новохозяева в людской избе уже спали, Рейнис Тауринь облачился в мундир айзсарга, надел новые охотничьи сапоги, достал из тайника винтовку, револьвер и, спрятав их под серый плащ, позвал жену.
– Я ухожу, – объявил он. – Мне надо скрыться на некоторое время, иначе может получиться, что я не сумею выбраться из собственной усадьбы. В НКВД пронюхали о моих связях с подпольем. Если меня будут искать, скажи, что уехал по хозяйственным делам в Ригу и неизвестно, когда вернусь. Держись так, будто ничего не случилось. Тебя они навряд ли тронут.
– Долго тебя не будет? – спросила Эрна.
– Сколько понадобится, – ответил Тауринь. – Когда я вернусь, знай – пришел наш день и можно поднять на шесте красно-бело-красный флаг.
Он поцеловал в щеку Эрну, вылез через окно в сад и направился в сторону Аурского бора.
Теперь по утрам Айвар один чистил хлев, выгоняя в загон коров, помогал матери подоить их. В Ургах в этом году не было ни батраков, ни батрачек. Внешне жизнь протекала мирно: люди работали на полях, на лугах поспевала трава, но порой в эту мирную жизнь врывалось что-то тревожное. Кулаки снова подымали головы, более нетерпеливые айзсарги начинали грозить новохозяевам скорой расплатой, а старый Рейнхарт шамкал с церковной кафедры о божьих жерновах, которые мелют медленно, но зато верно.
Все эти тайные разговоры, угрожающее шипение и угрозы злопыхателей казались Айвару только бредом разгоряченного мозга. Его радовало погожее лето, солнечные дни и пение птиц. Не взволновало его и то, что в середине июня выслали вместе с семьями некоторых старших и более активных айзсарговских командиров. Там, на краю Змеиного болота, жила девушка, которая была для Айвара дороже всего на свете. Одно только сознание, что она существует, наполняло светом его жизнь. В бессонные ночи он отдавался думам об Анне. Если случится то, на что надеялись Тауринь и ему подобные, Анне будет угрожать опасность: злые, алчущие мести люди постараются ее убить или по крайней мере унизить. И тогда Айвар станет ее другом и защитником: днем и ночью он будет охранять Анну, вовремя предупредит ее, спрячет, а если понадобится, защитит в открытом бою, не щадя своей жизни.
Больше всего боялся Айвар, чтобы какой-нибудь негодяй не напал на Анну исподтишка, как злой пес, – это могло произойти и теперь, потому что у смелой девушки, вступившей против воли родителей в комсомол, ненавистников хватало. Это опасение все больше усиливало неприязнь Айвара к Тауриню и его единомышленникам. Они угрожали его собственному, еще не сбывшемуся счастью, его прекрасной и чистой мечте – ведь все, что было обращено против Анны, обращалось и против него.
…Война началась внезапно.
В ночь на 22 июня на большаке, пролегавшем через Пурвайскую волость, в четырех местах были перерезаны провода телефонных линий: некоторые уезды на несколько часов потеряли связь с Ригой. Под вечер того же дня застрелили направляющегося на дежурство милиционера. Следующей ночью вооруженная банда обстреляла в лесу грузовик с красноармейцами и ранила двух бойцов. Под утро в окно комнаты Айвара тихо постучали. Айвар поднялся и отворил окно. Под ним стоял Бруно Пацеплис.
– Одевайтесь и пойдемте со мной, – сказал он шепотом.
– Куда? – спросил Айвар.
– В лес, к наши м… – тихо ответил Бруно. – Вам придется командовать группой и наблюдать за дорогой, идущей через Аурский бор к северу. Ни один красный не должен уйти по этой дороге, вы будете отвечать за это. Поторопитесь, скоро начнет светать.
– Я никуда не могу уйти, – сказал Айвар. – Кто же присмотрит за домом? Пока отец не вернется, я должен оставаться в Ургах.
– Вы с ума сошли! – рассердился Бруно. – Ведь я передал вам приказание вашего отца.
– Я ничего не знаю, – Айвар пожал плечами. – Я не могу поверить каждому случайному человеку, который прибежит ко мне ночью.
– Значит, не пойдете?
– Ни в коем случае.
– Смотрите, как бы вам не пришлось в этом раскаяться, – пригрозил Бруно.
– Разрешите мне самому судить об этом, – отпарировал Айвар и захлопнул окно.
Потоптавшись на месте, Бруно в сердцах сплюнул и исчез в предутреннем сумраке. Когда он скрылся, Айвар оделся, растворил окно и выскочил в сад. По межам он направился к болоту. Недалеко от Сурумов Айвар сел в кустарнике на пригорке и стал дожидаться утра, не спуская глаз со старой избы, тихого двора и покосившегося хлева. Примерно через час там, внизу, скрипнула дверь. Немного погодя на дворе показалась стройная фигурка с подойником в руках. У Айвара сильно забилось сердце.
– Анна… – шептал он. – Ты жива и здорова… Привет тебе, мое солнышко…
Он видел, как девушка отмахнулась от весело прыгавшей вокруг нее собаки, как наконец исчезла в старом хлеву, откуда уже неслось тихое мычание коров. Тогда он поднялся и, радостно вздохнув, медленно зашагал в Урги.
2
Как не могло остаться без отпора вероломное нападение врага на Советскую землю, точно так же не могли остаться безнаказанными вылазки тыловых бандитов.
По заданию уездного комитета партии Артур Лидум организовал несколько вооруженных групп истребителей и сам возглавил одну из них. В его распоряжении было два грузовика и несколько мотоциклов. Вскоре по всему уезду стало известно про истребителей группы Лидума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72