На этом кончалось послание королевы Наваррской.
— Итак, Ноэ! — вскричал Генрих, чрезвычайно удивленный.— Что ты обо всем этом думаешь?
— Я думаю,— ответил Ноэ,— что королева Иоанна, ваша мать, права.
— В чем же?
— В своем желании женить вас... но...
— А! Послушаем, что это за но!..— сказал юный принц.
— Но я не думаю, что принцесса Маргарита принадлежит к числу женщин, подходящих для замужества с вами.
— Отчего?
— О, право, не знаю, отчего...
— Но... однако... она уродлива?
— Напротив, она прекрасна. — Значит, она... зла?
— Очень добра, принц, и, говорят, даже...
— Что говорят?
— О, в конце концов, то, что о ней говорят, нисколько меня не касается,— резко оборвал Ноэ.— Но она католичка.
— А я протестант.
— Именно. Когда жена уходит к обедне, а муж на проповедь,— прибавил Ноэ, покачав головой,— в хозяйстве пойдут неурядицы.
— Ты говоришь правду, Ноэ.
— Но королева, ваша матушка, женщина осведомленная в политике и имеет, конечно, основания желать, чтобы брак этот состоялся.
— Ну, так как бы ты поступил на моем месте?
— Я отправился бы в Париж.
— Хорошо. А затем...
— Я явился бы в Лувр.
— Прекрасно.
— Я увидел бы принцессу Маргариту, а затем обдумал бы все.
— Я последую твоему совету,— сказал принц.
— А пока я потушил бы лампу,— докончил Ноэ,— и заснул бы, не думая больше ни о Коризандре, ни о принцессе Маргарите, ни о прекрасной незнакомке.
— О, это совсем другое дело,— сказал принц,— а так как Коризандра... да, впрочем, мы увидим, друг мой Ноэ.
И молодой наследник наваррского престола юркнул под одеяло, а Ноэ, пожелав ему спокойной ночи, потушил лампу.
Через четверть часа Ноэ спал крепким сном и маленькая гостиница погрузилась в тишину.
Один Генрих Наваррский не мог заснуть, строя догадки, кто была незнакомка — дочь или жена толстого мещанина, которого она называла Самуилом?
Шум, сначала отдаленный, а затем послышавшийся уже вблизи, прервал его размышления и заставил вздрогнуть.
Это был шум, происходивший от топота копыт нескольких лошадей, рысью проезжавших мимо гостиницы.
Генрих Наваррский полюбопытствовал, кто это могли быть такие, вскочил с постели и прильнул лицом к оконному стеклу.
Он увидел группу всадников, которые сначала проехали было мимо, но затем остановились, спешились и о чем-то начали совещаться.
Один из них отделился от остальных, дошел пешком до гостиницы и постучал в дверь.
Минуту спустя хозяин гостиницы встал и отпер ему дверь.
Всадник вошел и затворил ее за собою.
Генрих Наваррский, хотевший было уже снова лечь в постель, увидел полоску света под дверью и услышал отчетливо доносившийся голос трактирщика.
Комната, которую занимал принц, находилась над кухней, а свет на полу шел от лампы, которую зажег хозяин перед тем, как впустить путешественника.
Генрих Наваррский осторожно нагнулся к щели и посмотрел.
Хозяин разговаривал с посетителем вполголоса. Генрих сразу узнал новоприбывшего — это был Ренэфлорентиец.
— Ого,— подумал принц,— я думаю, не мешало бы разбудить Ноэ. Быть может, придется скоро пустить в ход рапиры.
V
Молодой принц тихонько подошел к постели Ноэ и прикоснулся к нему.
— Кто здесь? — спросил Ноэ, вскочивший на ноги.
— Это я, молчи,— прошептал Генрих, закрывая ему рот рукой. Затем он наклонился к нему и сказал:
— Встань потихоньку, поди посмотри и послушай вместе со мною.
Ноэ не понял ничего, однако встал и вместе с принцем дошел до дверной щели, присел и начал смотреть.
Человек, в котором Генрих Наваррский признал парфюмера королевы-матери, Ренэ-флорентийца, уселся на скамью, скрестил ноги и имел вид человека, любящего поблагодушествовать.
Перед ним, держа войлочную шапку в руке, в почтительной позе стоял хозяин, в другой руке он все еще держал лампу.
— Господин трактирщик,— говорил флорентиец,— вы не знаете, кто я?
— Нет, милостивый государь.
— Но вы, конечно, слышали о королеве-матери Екатерине Медичи?
— Ах, Господи Иисусе! — вскричал трактирщик и поклонился посетителю с видом человека, пришедшего в ужас.
— И... вы умеете читать?
— Не особенно бегло, сударь.
— В таком случае посмотрите вот это.
Всадник расстегнул свою куртку, вынул пергамент и развернул его перед глазами хозяина.
На пергаменте была печать и герб Франции, и крупным почерком были написаны строки:
«Приказ пропускать предъявителя сего и, по первому его требованию, оказывать ему содействие.
Екатерина».
Трактирщик поклонился, дрожа всем телом.
— Я добрый католик и верный подданный,— пробормотал он,— поверьте мне, милостивый государь, и...
— Дело вовсе не в этом, болван,— резко прервал его флорентиец,— ты должен ответить на мои вопросы.
Трактирщик вздохнул. Ренэ продолжал:
— Есть у тебя путешественники?
— Да, сударь.
— Сколько их?
— Пятеро.
-- Ого,— сказал Ренэ.— А среди них нет ли красивой молодой женщины, путешествующей в сопровождении двух слуг...
— Толстого мещанина и слуги — так, сударь?
— Именно,— сказал Ренэ.— А... кто такие другие путешественники?
— Двое молодых людей, дворяне, которые, по-видимому, едут издалека, с Юга.
— Ого,— проворчал Ренэ, глаза у которого заблестели от злобной радости,— уж не те ли это негодяи, которые так превосходно отделали меня прошлой ночью?
Генрих Наваррский и Ноэ ни слова не пропустили из этого разговора, хотя он и велся вполголоса. Флорентиец продолжал:
— Скажи-ка, как они одеты?
— На них серые суконные куртки и черные войлочные шляпы.
— Так, а какие волосы?
— Один — белокурый, другой — черноволосый.
— Черт возьми! да это они самые.
— Ваша милость знает их?
— Очень близко.
Флорентиец задумался на мгновение.
— Где они спят? — спросил он.
— На первом этаже, вон там.
— В одной комнате?
— Да, сударь.
— А женщина?
— В соседней.
— Она одна в комнате?
— Да, но толстый мещанин спит в комнате рядом.
— А слуга?
— Он разместился с конюхом, в конюшне.
— Превосходно,— сказал любимец королевы,— теперь скажи-ка: дорожишь ты своей шкурой?
Трактирщик задрожал.
— Если дорожишь,— продолжал Ренэ,— и если не
хочешь, чтобы тебя повесили на дереве напротив твоего
дома, то я советую тебе разбудить свою жену и детей,
если они у тебя есть.
— Боже мой,— вырвалось у испуганного трактир
щика.
-- Ты уведешь их из дома, и вы проведете остаток ночи под деревом или под стогом сена. Ночь теплая, и нужно умудриться, чтобы схватить насморк.
— Но, сударь,— пробормотал испуганный трактирщик, — вы выгоняете меня из моего собственного дома?
— Нет, но я прошу тебя предоставить его в мое распоряжение на несколько часов.
— А затем я могу вернуться сюда?
— На рассвете. У тебя вид порядочного человека, и я не позволю своим людям поджечь твой дом.
— Но, что же вы хотите делать здесь?
— Это уж мое дело. Предупреждаю тебя только, что если завтра, вернувшись, ты застанешь четыре трупа: двух дворян, мещанина и слуги...
— Так что же? — спросил трактирщик, который почувствовал, что волосы у него встали дыбом.
— Ты выроешь яму в твоем саду и закопаешь их.
— Но... а суд...
— Во-первых, он ничего не узнает. Во-вторых, если что и станет известно, то ты им назовешь мое имя. Меня зовут Ренэ-флорентиец.
По всей вероятности, имя это было хорошо известно трактирщику, потому что он тотчас же принял подобострастный вид, сменивший выражение ужаса, и, по-видимому, боязни за свою жизнь.
Любимец королевы-матери встал и сказал:
— Теперь поторапливайся и убирайся отсюда поскорее.
Ренэ сделал шаг к двери, должно быть намереваясь направиться к гайдукам, которых оставил на дороге.
Но не успел он еще отворить дверь, как на верхней ступени лестницы, которая вела из кухни на второй этаж, показался человек.
В руках у него был мушкет, из которого он прицелился во флорентийца.
Последний, онемев от ужаса, выпустил из рук дверную ручку, за которую уже ухватился.
Человек с мушкетом, то есть Генрих Наваррский, сделал три шага по направлению к Ренэ и сказал ему:
— Если ты не хочешь, чтобы я убил тебя, как собаку, негодяй, молчи и не двигайся с места.
Хотя у Ренэ-флорентийца была с одного бока шпага, а с другого — кинжал, но при нем не, было огнестрельного оружия, и он тотчас же понял, что его противник, которого он узнал сразу, пустит ему пулю в лоб, прежде чем он успеет вытащить кинжал.
Принц, не поворачивая головы и не сводя прицела с флорентийца, сказал:
— Ноэ, мой друг! Подойди-ка к этому господину.
Ноэ, стоявший позади принца, подошел к Ренэ, повелительно посмотрев в то же время на трактирщика.
— Как прикажите поступить с этим парфюмером? — спросил он насмешливым голосом.
— Прежде всего попроси его отдать шпагу, мой милый.
— Слушаю,— ответил молодой человек.
И затем, обратившись к Ренэ, он сказал:
... — Должен признаться, мой любезнейший господин, что вам не везет так, как бы это следовало любимцу Екатерины Медичи, вы попались в наши руки, как мышь в мышеловку. Отдайте мне вашу шпагу добровольно. Ренэ, вне себя от бешенства, сделал движение рукой, означавшее протест, и, казалось, приготовился обороняться.
— Берегись, Ноэ,— крикнул принц,— посторонись, я стреляю.
Флорентиец побледнел, но скрестил руки, а Ноэ отцепил шпагу, которую тот носил у пояса.
— Теперь отбери у него кинжал,— продолжал принц.
Ноэ взял кинжал так же, как и шпагу.
— А так как у господина может оказаться еще спрятанный где-нибудь нож или пистолет, то из предосторожности обыщи его, мой милый.
Молодой человек бросил к ногам принца шпагу и кинжал, обыскал Ренэ, губы которого покрылись от бешенства пеной, хотя он покорно стоял под наведенным на него дулом мушкета, затем вытащил из его кармана туго набитый кошелек и пергамент, который за минуту перед этим итальянец показывал несчастному трактирщику.
Принц опустил мушкет и сказал трактирщику:
— Возьми эти деньги. Этот господин забыл заплатить тебе за то, что ты дал ему возможность убить нас и увезти хорошенькую женщину, которая спит наверху.
Трактирщик дрожал.
— Бери же, дурак,— прибавил Ноэ,— по всей вероятности, этому господину скоро ничего не понадобится.
Ренэ почувствовал, что у него на лбу выступил холодный пот.
— Поищи нам крепкую новую веревку,— прибавил принц.
«Клянусь,— подумал трактирщик,— эти дворяне гораздо рассудительнее флорентийца, они платят мне. Как честный человек, я обязан служить им».
Трактирщик отвязал веревку, на которой в кухне сушилось белье.
Принц сказал Ренэ:
— Вас не убьют, если вы не будете кричать. Итак, стойте смирно и дайте нам связать вас. Но при первом же крике вы отправитесь к черту со всеми вашими маслами и косметиками.
Принц подал знак, и Ноэ дал парфюмеру подножку, а трактирщик схватил его за плечи. Трактирщик был невысокого роста, но коренаст, с силой быка он опрокинул на землю флорентийца и быстро связал его.
— Заткнуть ему рот? — наивно спросил он.
— Конечно.
Трактирщик вытащил свой платок и засунул его в рот парфюмеру.
— Готово,— сказал он.
Ренэ с бешенством катался по полу, пытаясь разорвать связывающие его веревки, и со злостью кусал заткнутый ему в рот платок.
— Теперь спусти этого господина в погреб и оставь его там на несколько часов, ну, и хотя бы до завтра.
Как в большинстве провинциальных трактиров, вход в погреб был из кухни, направо от конторки, на которой блестели оловянные горшки и глиняные кружки, вход в погреб был закрыт трапом, который трактирщик поспешил поднять.
— Взвали господина, — приказал Ноэ, — себе на плечи и опусти его в самый глубокий погреб.
Мушкет Генриха Наваррского обладал такой силой, что трактирщик не колебался ни минуты.
Он поднял своими сильными руками связанного и лишенного возможности двинуться фаворита королевы и исчез вместе с ним в погребе.
Генрих и Ноэ начали совещаться:
— Все это прекрасно, — сказал принц, — но...
— Что... но?
— Вооруженные люди, стоящие на дороге.
— Так что же?
— Когда они увидят, что начальник их не возвращается, то окружат дом, выломают двери, и мы не в силах будем долго сопротивляться им.
— Вы правы, — сказал Ноэ, — но я придумал кое-что.
— Что же?
— Пока вы будете будить мещанина и женщину...
— Женщину, пожалуй, — сказал принц, — но мещанина к чему?
— Ах, Генрих, — проворчал Ноэ, — вы только что наказали флорентийца и хотите подражать ему, это несколько легкомысленно.
Принц закусил губу.
— Хорошо, — сказал он, — я разбужу мещанина. А затем что?
— Мещанина и его жену.
— Хорошо! Продолжай.
— В гостинице две двери: одна, вот эта, выходит на дорогу, другая — на скотный двор и в сад.
— Прекрасно.
— Все это я заметил еще днем. Со двора есть выход в поле. Мещанин, его жена и мы прекрасно можем проехать по двору верхом, направиться по тропинке, обсаженной ивами, пуститься затем в галоп и выехать на дорогу, сделав большой крюк.
— Превосходно, — сказал принц, — но ты забываешь о людях, стоящих на дороге.
— Это уж мое дело.
— Твое?
— Мое, — холодно заметил Ноэ, — идите будить мещанина и его жену.
Генрих Наваррский не мог угадать, как намерен будет поступить Ноэ, но он настолько был уверен в находчивости молодого человека, что ответил ему:
— Хорошо, поступай как знаешь.
Трактирщик вылез из погреба.
— Друг мой, — сказал Ноэ, — недалеко отсюда стоят около тридцати человек, которые через час, видя, что их господин Ренэ не возвращается, подожгут твой дом, а тебя и твою семью повесят на ивах, растущих на твоем дворе.
— Что вы говорите! — воскликнул трактирщик, волосы которого встали дыбом.
— Истинную правду, милейший.
Ноэ приотворил дверь и указал ему на всадников, дожидавшихся на дороге.
— Господи Иисусе! Я погиб,— пробормотал трактирщик.
— Нет, если послушаешься меня.
— Говорите,— сказал трактирщик, вопросительно посмотрев на Ноэ.
Последний продолжал:
— Ты пойдешь к этим всадникам и спросишь их: «Вы ждете вашего господина, Ренэ-флорентийца, не так ли?» — «Да»,— ответят они тебе.— «Ну, так вы ему не понадобитесь сегодня ночью. Дама оказалась уступчивей. Отправляйтесь в Орлеан, захватив с собою вот эти тридцать пистолей».
Говоря это, Ноэ вынул из кармана трактирщика кошелек, высыпал из него деньги на стол, отсчитал тридцать пистолей, а остальное положил обратно в кошелек.
Трактирщик тяжело вздохнул.
— Надо и им дать кое-что из наследства,—сказал молодой человек,— снеси им кошелек их господина, благодаря ему они поверят твоим словам.
— Давайте,— сказал трактирщик, продолжая вздыхать.
— А так как надо всегда предвидеть всевозможные измены,— а ты можешь предупредить их о том, что случилось, — то я клянусь тебе, что если ты вернешься не один, я подожгу твой дом и выстрелом из мушкета уложу твою жену на месте.
Эта угроза заставила трактирщика окончательно перейти на сторону молодых людей.
Он взял кошелек с тридцатью пистолями и выбежал с ним на дорогу.
— Скорей, Генрих, скорей, — торопил Ноэ, — разбудим мещанина и в путь.
Принц взял свечу и, все еще держа мушкет, поднялся на первый этаж и постучал в перегородку, которая отделяла его комнату от комнаты молодой женщины.
— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.
— Отворите, сударыня, отворите!
— Кто там? — повторил мещанин, который также услыхал стук.
— Дело идет о вашей жизни, — настаивал принц, — отворите.
Прекрасная незнакомка отворила дверь, полураздетая.
— Боже мой, — воскликнула она, — что такое еще случилось?
— Не проезжали ли вы прошлой ночью по дороге из Тура в Блуа? — спросил принц.
— Да, сударь.
— Вас преследовал какой-то человек?
— Да, да, — подтвердила она, бледнея.
— Ну, так этот человек продолжает преследовать вас, он окружил дом и без нас вы бы погибли!
Принц пересказал мещанину и его жене вкратце все, что только что произошло, и прибавил:
-- Одевайтесь живей, не теряя ни минуты, я пойду оседлаю лошадей, и мы уедем.
Четверть часа спустя люди Ренэ-флорентийца в самом деле уехали, а мещанин, молодая женщина и их слуга скакали верхом по тропинке, извивавшейся в полях.
Мещанин рассыпался в благодарности перед молодыми людьми и поклялся, что никогда не забудет того, что обязан им своей честью и жизнью, но он промолчал на предложение Генриха Наваррского поехать вместе до ближайшего города.
— Едем, — проворчал принц, вдевая ногу в стремя,— я теперь убедился: это муж.
— И он ревнив, — прибавил молодой Ноэ.
VI
Спустя три дня Генрих Наваррский и его друг Ноэ, приехавшие в Париж утром и остановившиеся на улице Св. Иакова, переходили мост Св. Михаила.
На колокольне церкви Сен-Жермен л'Оксеруа пробило четыре часа.
На мосту Св. Михаила, так же как на всех мостах того времени, были построены лавочки, на вывесках их были нарисованы предметы, которыми торговали их владельцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21