Генрих Наваррский, понявший, без сомнения, что означает его взгляд, сказал ему:
— Как, хозяин! Неужели вы хотите отказаться пустить их к себе?
Трактирщик пробормотал:
— Прошу прощения у вашей милости, но я не ожидал такого наплыва путешественников и...
Вместо того, чтобы докончить начатую фразу, трактирщик указал на гуся, которого он только что ощипал.
— Понимаю,— сказал Генрих,— гусь предназначался нам.
— Да, сударь.
— И у вас более ничего нет?
— Почти ничего.
— В таком случае,— сказал принц,— мы поделимся гусем с этим славным человеком.
Затем, обратившись к мещанину, он сказал:
— Любезный, позвольте пригласить вас отужинать с нами.
Мещанин поклонился до земли и пробормотал несколько слов в знак благодарности.
В это время трактирщик, который сразу изменил свое обращение и тон разговора, поспешил помочь молодой женщине слезть с лошади и крикнул конюху:
— Эй, Нику, расседлай-ка этих лошадей и дай им сейчас добрую охапку соломы, а через четверть часа два гарнца овса.
— Милостивый государь,— бормотал мещанин, отвешивая поклон,— меня глубоко тронула ваша любезность; сразу видно, что вы дворянин старинного рода. Выскочка, новоиспеченный дворянчик, съел бы один гуся целиком.
— Любезный,— весело ответил ему Генрих,— мы съедим гуся вместе и польем его, черт возьми! самым лучшим вином, какое только найдется у нашего хозяина.
— О, что касается вина, то у меня его с собой целый козий мех, он привешен вон там, к седлу, и вы, попробовав, оцените его, милостивый государь.
Мещанин указал на козий бурдюк, висевший на боку у лошади.
Но Генрих уже не смотрел ни на лошадь, ни на мещанина, ни на бурдюк.
Путешественница слезла с иноходца и сняла маску.
Стану ее соответствовало и лицо.
Она была поразительно хороша собою. Это была женщина лет двадцати четырех или двадцати пяти, беленькая как лилия, с черными, как вороново крыло, волосами, пунцовыми губками, несколько грустными глазами.
Генрих Наваррский быстро поднялся с бревна, на котором сидел верхом, и поспешил поклониться молодой женщине, чем заставил улыбнуться Амори де Ноэ.
— Эге,— подумал молодой человек,— Генрих только что жаловался, что все время думает о Коризандре... Кто знает?
Мещанин спросил себе комнату, предложил руку молодой женщине и вошел с ней в гостиницу.
Генрих проводил глазами прекрасную незнакомку.
— Черт возьми! — пробормотал Ноэ.— В этой стране мещанки, кажется, красивее дам большого света. Что вы на это скажете, Генрих?
— Она прелестна, мой милый Ноэ.
— По крайней мере так же прекрасна, как Коризандра.
— Тс,— прервал его Генрих, которого неприятно поразило это сравнение.— Мне пришла в голову странная мысль.
— Неужели!
Мне почему-то кажется, что это та самая женщина, которую мы видели сегодня ночью.
— Которую преследовал Ренэ?
— Да.
— Очень возможно. Однако лошадь у нее белая, а у вчерашней наездницы была вороная.
— Это ничего не значит. Лошадь можно переменить дорогой.
— Правда. Но наездница была одна, а с этой едут два здоровенных парня.
— Пустяки,— пробормотал принц,— я убежден, что это она, черт возьми! И найду возможность узнать, ошибаюсь ли я, друг мой Ноэ.
И так как его, по-видимому, разбирало нетерпение увидеть поскорее незнакомку, то он крикнул трактирщику:
— Эй, повар, поторапливайся, я голоден...
Трактирщик ушел на кухню, чтобы растопить печь,
а молодой принц снова уселся верхом на бревно.
— Генрих, Генрих, бьюсь об заклад, что вы не хотите ни есть, ни пить.
— Ты с ума сошел?
— Вы хотите поскорее увидеть вашу незнакомку.
— Молчи, чудак!
— И меня не удивит, если... сегодня же вечером...
— Что?
— Вы не будете тронуты, как выражается Брантом.
— Я люблю Коризандру. Ноэ насмешливо засмеялся.
— Верно,— сказал он,— но... в пути...
— Что в пути? Договаривай!
— Отсутствующая любовница теряет свои права точь-в-точь как муж, уезжающий на войну или на охоту.
— Ноэ, ты богохульствуешь.
— Уверяю, что нет.
— Ты отрицаешь любовь.
— Напротив.
— Уверяя, что я не люблю Коризандру...
— Я не говорил этого.
— И что я могу полюбить другую...
— Я философ,— прервал Ноэ слова принца.
— Что это значит?
— У меня на вещи свои взгляды.
— В чем же состоят эти твои взгляды?
— Развенчивают одну, чтобы увенчать другую.
— Я не понимаю.
— Позвольте мне говорить метафорами и намеками, как говаривала королева Маргарита Наваррская.
— Послушаем.
— Предположим, что вас зовут Амори де Ноэ, а меня Генрихом Наваррским.
— Прекрасно.
— Я оставил в Беарне обожаемую мною женщину, которую зовут Коризандрой.
— Отлично.
— Я встречаю здесь другую женщину, чрезвычайно красивую, которую зовут... Придумайте какое-нибудь имя — положим, Минервой или Дианой.
— Продолжай.
— Коризандра, оставшаяся в Беарне, олицетворяет собою первую, а Минерва или Диана — вторую.
— Милый Ноэ, вы проповедуете разврат.
— Очень возможно.
— И ваши взгляды расходятся с моими.
— Посмотрим...
Не успел Амори докончить своих слов, как подошел трактирщик и доложил, что гусь, который жарился на вертеле, подрумянился, а угри, приготовленные по-матросски, две бутылки старого божанси, жаренный по-турецки хлеб и дичь уже на столе.
В ту же минуту мещанин и молодая женщина, уже успевшие привести в порядок свое дорожное платье, вышли из комнаты.
Генрих Наваррский, как бы желая оправдать предсказания Ноэ, предложил руку молодой женщине и посадил ее по правую руку от себя на почетное место.
Мещанину было лет пятьдесят, он был лыс, с круглым, свежим лицом, мягким, но не лишенным некоторой твердости выражением глаз.
Он был воздержан на слова, но не молчалив, почтителен с молодыми дворянами, но не низкопоклонен и не раболепен. Он пил много и ел с большим аппетитом, доказательством чего мог служить его объемистый живот.
Молодая женщина, к которой он обращался на «вы» и называл Сарой, держала себя чрезвычайно скромно и с достоинством.
Она остроумно отвечала на любезности молодого принца и его товарища, улыбнулась два или три раза, причем ее голубые глаза сохраняли по-прежнему грустное выражение. Она называла мещанина просто по имени — Самуилом, когда он обращался к ней, называя ее Сарой. На несколько вопросов, предложенных молодыми людьми, Самуил и его спутница отвечали очень сдержанно, не распространялись о своих делах и сказали только, что они едут из Тура в Париж.
После обеда прекрасная Сара удалилась в свою комнату, а Самуил — в небольшой кабинет рядом, где ему поставили складную кровать.
Генрих Наваррский, сильно разочарованный, взял за руку своего друга Ноэ и увлек его на большую дорогу.
— Пойдем подышим воздухом при свете луны,— сказал он ему.
— Вы хотите поговорить со мной о Коризандре? Генрих вздрогнул.
— Ты насмехаешься надо мною, мой милый!
— Черт возьми! Мои предсказания, кажется, сбываются.
— Каким образом?
— Вы увлечены прекрасной мещаночкой.
— Я? Поди ты!
— Вздор,— настаивал Ноэ,— хотя вы и смеетесь над моими взглядами, но следуете им.
— Ты ошибаешься, она меня только заинтересовала.
— Это чувство — первая ступень к любви.
— Ты так думаешь? — наивно спросил принц.
— Еще бы!
— Кто она — дочь его или жена, или вчерашняя наездница?
— Вот это нелегко узнать,— сказал Ноэ.
— Если это его дочь...
— Так что же?
Генрих Наваррский, казалось, смутился.
— В таком случае у него прехорошенькая дочка, вот и все.
Амори рассмеялся.
— А если она его жена. О! Тогда...
— Ах, бедная Коризандра,— вздохнул Ноэ. Генрих закусил губу.
— Ты противный насмешник,— сказал он,— я ломаю свое копье о твое забрало и ухожу спать.
Действительно, Генрих Наваррский пожелал доброй ночи своему спутнику, вошел в гостиницу, приказал подать себе лампу и пошел в приготовленную для него комнату.
Там он сел на постель, позабыв раздеться, и начал мечтать, но уже не о Коризандре, а о прекрасной незнакомке.
Вдруг он вздрогнул.
— Честное слово,— подумал он,— мне кажется, Ноэ прав, если так будет продолжаться, то я позабуду Коризандру. Клянусь, у меня остался один только способ не забыть ее и думать только о ней — это прочитать ее письмо к подруге детства, жене ювелира Лорио.
Принц вынул письмо из кармана своей куртки и без зазрения совести развязал шелковинку.
— Тем хуже,— подумал он,— любовь делает меня нескромным.
IV
Генрих Наваррский развернул письмо Коризандры, графини Грамон, поднес его к лампе, которую он поставил на стол, и начал читать:
«Дорогая Сара!»
При этом имени он вздрогнул.
«Сара,— подумал он.— Женщину, с которой я только что ужинал, тоже зовут Сарой. Что если это она...»
Он продолжал читать.
«Письмо мое ты получишь в Париже, на улице Урс, в своей конторе, из которой ты не выходишь с первого дня нового г-ода, со дня Св. Сильвестра».
Генрих снова прервал чтение.
«День Св. Сильвестра — последний день в году, т. е. тридцать первого декабря, и если Коризандра пишет правду, то между моей незнакомкой и женой ювелира нет ничего общего».
После этого размышления принц продолжал читать.
«Письмо это, милая Сара, тебе вручит дворянин прекрасной наружности и мужественной осанки, который едет в Париж в первый раз. Зовут его Генрихом, Генрихом Бурбонским, принцем Наваррским. По приказанию своей матери, королевы Иоанны д'Альбре, он едет инкогнито, к тебе он явится под именем Генриха, и ты не покажешь вида, что знаешь, кто он такой на самом деле, или даже что угадываешь, кто он. Мой молодой принц, дорогая моя, храбр, смел, умен, но ему двадцать лет.
Понимаешь? О, дорогая моя, к своему стыду должна признаться тебе, я люблю его!
Я люблю его и любима им, или по крайней мере он думает, что любит меня.
Сегодня он расстался со мною на рассвете, целуя мои руки и давая клятвенные обещания. Он клялся, что будет любить меня вечно.
Но клятвы двадцатилетнего ребенка уносит время, уничтожает разлука...»
«Однако,— прервал себя Генрих Наваррский,— как могла угадать Коризандра, кого я встречу между Блуа и деревней Божанси? Будем продолжать чтение».
«О, я ревную, дорогая Сара, ревную, как испанка, и что-то говорит мне, что сердце, которое Генрих отдал мне, которое принадлежит мне, возьмет другая, в Париже, если я не приму своих мер!»
— Бедная Коризандра,—тихо сказал Генрих Наваррский, так, как говорят «в сторону».
Графиня де Грамон писала:
«Вот почему я обращаюсь к тебе, Сара, и поручаю тебе моего Генриха.
Этот ужасный Париж переполнен обольстительными и способными погубить его женщинами. Мой Генрих красив, и они украдут его у меня.
Так вот что я придумала. Четыре или пять лет прошло с тех пор, как ты вышла за ювелира Лорио и мы с тобой не виделись, ты теперь должна быть еще прекраснее, чем прежде, моя Сара, и я уверена, что волокиты и влюбленные в тебя напрасно простаивают целые вечера на улице Урс.
Если Генрих увидит тебя,— а увидит он тебя наверняка, так как передаст тебе мое письмо,— то он увеличит собою их число. К счастью, Сара, ты столь же добродетельна, сколь и прекрасна, а, кроме, того, ведь ты мой Друг.
Если бы Генрих даже забыл меня немножко ради тебя, это было бы полбеды, ты сумеешь держать его в рамках, то обнадеживая его, то отталкивая и пуская в ход весь запас кокетства, которое всегда свойственно женщинам.
Неужели ты все еще не понимаешь? Нет, может быть... Итак, слушай:
Если мой Генрих полюбит тебя, он не будет мечтать о любви расфранченных женщин, волочащих шлейфы своих платьев из золотистого сукна по коридорам Лувра. Ты сумеешь окончательно покорить его, постоянно обещая и никогда не сдерживая своих обещаний, и так будешь тянуть время до того часа, когда он должен будет уехать из Парижа.
Поняла теперь?
Да, не правда ли?
Когда Генрих вернется в Беарн, я заставлю его дорого заплатить за его попытку обмануть меня.
Прощай, дорогая моя Сара, вспоминай, как мы проводили время в детстве под высокими деревьями парка в замке моего отца, и люби меня по-прежнему.
Я пишу несколько строк, которые вкладываю в другой конверт твоему старому мужу, который, надеюсь, в случае нужды предоставит свой кошелек в распоряжение моего Генриха.
Еще раз прощай.
Твоя Коризандра».
— Черт возьми!— воскликнул Генрих Наваррский, окончив читать письмо.— Коризандра, оказывается, способна провести всех нас! Какое коварство!
В то время как Генрих громко произносил это проклятие, кто-то тихонько постучал в дверь.
— Войдите,— сказал он. Вошел Ноэ.
— А! Это ты,— сказал принц.
— Ну, я боюсь,— смиренно начал постоянно насмехающийся остроумный молодой человек,— чтобы Коризандра не поссорила нас и...
Ноэ не докончил своих слов; он увидел раскрытое письмо, которое принц держал в руке.
— А-а! — протянул он.
— Коризандра — коварная женщина,— начал Генрих,— и она дорого заплатит мне за свой обман.
Он протянул Ноэ письмо.
— Возьми, читай,— сказал он.
Ноэ взял письмо и с серьезным видом подошел к лампе.
— О, женщины,— прошептал Генрих в сердцах.
— Тс! — остановил его Ноэ, внимательно читавший послание графини.
Он не прерываясь дочитал его до конца, не сделав при этом ни одного замечания, и, когда он кончил читать, молча возвратил письмо Генриху.
Как! — воскликнул последний.— Оно не произвело на тебя никакого впечатления?
— Конечно, нет.
— И ты находишь...
— Я нахожу, что графиня чрезвычайно ловкая женщина, вот и все.
— Но... однако... как поступил бы ты на моем месте?
— Я снова запечатал бы письмо как можно тщательнее,— ответил Ноэ.
— А затем?
— А по приезде в Париж отнес бы его по адресу.
— Никогда!
— Я притворился бы влюбленным в ювелиршу Сару,— продолжал Ноэ.
— А дальше что?
— А потом позабыл бы Коризандру и начал бы ухаживать за какой-нибудь женщиной при дворе. Таким образом, я сразу обманул бы и Коризандру и ее соучастницу.
Генрих пожал плечами.
— Твой план недурен,— сказал он,— но он неосуществим.
— Почему, принц?
— Потому что мы не будем при дворе.
— Неужели? А отчего?
— Оттого, что мы путешествуем инкогнито, по приказанию моей матери.
— Это не основание.
— Ты полагаешь?
— Бьюсь об заклад, что королева Иоанна Наваррская в своем письме, наоборот, советует вам представиться ко двору под каким-нибудь вымышленным именем.
— Это мы узнаем в Париже.
— Ах, клянусь вам,— сказал Ноэ,— что раз уж вы распечатали письмо Коризандры, то вы вправе вскрыть и письмо вашей матери.
— Ты прав, друг мой Ноэ, и я приступлю к этому немедленно.
И пока Ноэ завязывал шелковинку, которой было скреплено письмо графини де Грамон, Генрих Наваррский распечатал письмо своей матери. Наставления Иоанны д'Альбре, королевы Наваррской, были изложены вполне ясно и заключались в следующем:
«Дорогой принц, мой сын, я не хотела говорить вам сразу о цели вашего путешествия из боязни, чтобы роковая любовь к прекрасной Коризандре, к слову сказать, женщине, отличающейся более красотой, чем добродетелью, не заставила вас отказаться от повиновения моему приказанию.
Но я думаю, что, очутившись в Париже, вы будете более благоразумны и вспомните, что наследный принц королевства Наваррского и потомок Людовика Святого обязан подумать о роде, из которого он происходит, и о народе, которым ему предстоит управлять.
Пока вы ухаживали за Коризандрой, король Карл IX, наш двоюродный брат, вел со мною переговоры относительно вашего брака с его сестрой Маргаритой Французской.
Этот брак, собственно, и заставил меня настоять на вашем отъезде в Париж.
Но так как я опасаюсь интриг королевы Екатерины Медичи, которая не любит людей нашего вероисповедания, то я хочу, чтобы вы явились к французскому двору инкогнито и увидели бы там принцессу Маргариту, чтобы убедиться лично, насколько брак этот придется вам по вкусу.
На другой же день, после вашего приезда в Париж, вы отправитесь в Лувр и спросите там разрешения переговорить с де Пибраком, капитаном гвардии его величества короля Карла IX.
Вы покажете де Пибраку кольцо, которое я вам дала и которое вы носите на левом мизинце.
Де Пибрак тотчас же предложит вам свои услуги и представит вас французскому двору как беарнского дворянина, которому его очень просили оказать свое покровительство.
Таким образом, вы будете иметь возможность вдоволь насмотреться на принцессу Маргариту Французскую, вашу невесту, которая очень хороша собою, и я не сомневаюсь, что вы скоро влюбитесь в нее и забудете эту интриганку Коризандру.
Пока вы будете в Париже, я тоже буду готовиться к отъезду и не замедлю присоединиться к вам.
Но это случится, дитя мое, не ранее того времени, как вы объявите там ваше имя и ваш титул.
В конце концов, доверьтесь вполне де Пибраку, который получил уже мои инструкции, и старайтесь пока казаться только бедным гасконцем, кошелек которого очень тощ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21